1. Выступление.
Я опускаю глаза и вижу, что шнурки выправились из ботинок и теперь небрежно висят. Было бы неплохо завязать их потуже, но я не двигаюсь с места - просто смотрю на них неподвижным взглядом. Никак не могу прийти в себя после того, что вчера рассказала Порция.
Дистрикта номер двенадцать больше нет. Он стёрт с лица земли. И неизвестно, уцелел ли кто-нибудь. Через пятнадцать минут после крушения арены по срочному приказу президента Сноу на дистрикт сбросили бомбы. Авиация была наготове - вот почему они добрались так быстро. С тех пор всего день прошёл, поэтому об ущербе никто и знать не знает. Из Двенадцатого новостей ещё не приходило, зато капитолийцам предоставили полный фотоотчёт с места бомбёжки: Дом правосудия, охваченный огнём, сгоревший дотла особняк мэра. Я-то этого, конечно, не видел - Порция видела. Она узнала эти здания, потому что мы были там во время Тура победителей.
«Вряд ли кому-то удалось спастись», - сказала Порция. Затем пропищал звуковой сигнал, и ей пришлось уйти. Но она обещала, что мы увидимся на следующий день, когда она придёт помочь мне с подготовкой к интервью.
После нашего разговора я сразу лёг в постель, но до сих пор ни разу глаз не сомкнул. Её слова эхом отдаются в моей голове. Мэр, его жена и их дочь, Мадж, - никого больше нет. Наши дома стоят практически по соседству. Я живу к ним даже ближе, чем к Нику. Спаслись ли они? Всё ли с ними хорошо? У кого спросить, я не знаю. Вместе со страхом неизвестности меня снедают переживания за Китнисс. Знает ли она, что приключилось с нашим домом? Сейчас она где-то в Тринадцатом среди незнакомцев. Я рад, что рядом с ней Финник и Бити. И Хеймитч. Стоит мне подумать о нём, как внутри поднимается волна негодования - ведь он использовал нас. Но злость на ментора не мешает мне радоваться тому, что он тоже в безопасности, что он жив и присматривает за Китнисс. А Прим и её мать... живы ли они? И жив ли Гейл? Вопросов слишком много. А ответов на них у меня нет.
Ночь идёт - сна ни в одном глазу. От переживаний крутит живот. Я пытаюсь думать о чём-нибудь другом. Пытаюсь успокоить себя, уверяя, что всё будет хорошо. Но кого я обманываю? Надежда ничтожно мала.
Наконец дверь открывается, и внутрь входит дежурная-служитель. Женщина несёт в руках небольшую тарелку с несколькими кусочками хлеба. Через открытую дверь я замечаю, что пол залит солнечным светом.
- Мистер Мелларк, - произносит она, когда я заканчиваю с завтраком, - вам необходимо пройти со мной. Вас ждут комплексные очищающие процедуры.
Я собираюсь пойти за дежурной, но стоит только переступить порог - оглушительно воет серена. Из холла прибегают два миротворца и направляют на меня дула автоматов.
- Совсем из головы вылетело, - произносит женщина и поворачивается ко мне. - Без наручников вы не можете выйти из комнаты.
- Хорошо, - соглашаюсь я и протягиваю ей руки. Из блестящей серебряной связки женщина выбирает подходящие наручники, застёгивает их на моих запястьях, вводит на небольшом экране код и машет рукой. Я слишком занят тревожными мыслями, чтобы беспокоиться о наручниках, хоть они и напоминают мне о положении, в котором я нахожусь.
Причины для беспокойства всё же есть.
Мы проходим несколько залов, затем едем на лифте и оказываемся в комнате, которая напоминает что-то среднее между больничной палатой и кабинетом салона красоты. Дежурная говорит мне сесть в кресло, которое стоит посреди комнаты. Я выполняю просьбу, и женщина пристёгивает меня двумя ремнями: один - на животе, другой - на груди. Как будто я могу сбежать. Было бы куда... Мы находимся в самом сердце Капитолия, во вражеском логове. И деваться мне некуда.
Дежурная и ещё двое незнакомых мне людей принимаются за работу. Они, не пропуская ни дюйма, натирают моё тело разными маслами и мазями. Втирают до тех пор, пока кожа не розовеет и не начинает щипать. Спустя целый час, а может и два, капитолийцы завершают процедуру и возвращают меня в камеру.
А там, оказывается, уже собралась вся моя команда подготовки. Морна, Сенса, Джозис - все смотрят на меня так, будто привидение увидели. Сенса первая обретает подвижность: она делает шаг вперёд и берёт меня за руку.
- Как твои дела, Пит?- произносит она и опускает взгляд на мои закованные в наручники запястья. - Тебе больно?
- Нет, - я мотаю головой и ободряюще улыбаюсь женщине. - Всё хорошо, Сенса. Спасибо.
Наконец Морна и Джозис подходят ближе, и мы все обнимаемся.
- Мы так испугались, когда Китнисс выстрелила в силовое поле, - говорит Морна, - потому что не знали, выжил ты или нет. После взрыва произошёл сбой электросети. Экраны погасли. - Последние слова она произносит так, будто это самое худшее, что могло произойти.
Дежурная, которая привела меня в мои апартаменты, расстёгивает наручники и уходит, не сказав ни слова.
- Мы снова сделаем из тебя красавчика, - пищит Сенса. - Сегодня вечером тебя ждёт грандиозное мероприятие - интервью с Цезарем.
Я молча киваю и просто позволяю им делать свою работу. Меня мучает усталость из-за бессонной ночи и жуткой путаницы в голове. Команда подготовки работает в тишине, только изредка отпуская замечания и жалуясь на состояние моих волос.
- Кончики повреждены, - хмурится Джозис. - Это всё из-за тумана.
- Тебе хоть регенерацию сделали, - заявляет Морна. - Ни единого шрамика теперь не видно.
Я не могу поверить, что в том положении, в котором мы все находимся, этих людей заботят такие глупости как шрамы. Но я молчу.
Когда с моим преображением покончено, в комнату входит Порция. В руках она держит белоснежный костюм, состоящий из пиджака на пуговицах, брюк и туфлей.
- Всё белое, - усмехаюсь я.
- Требование президента Сноу, - произносит Порция. Она помогает мне одеться и в то же время рассказывает новости из Двенадцатого: - Они подозревают, что есть выжившие. Это только слухи. Ничего пока не ясно. Но надежда ещё есть, Пит. - Порция заглядывает мне в глаза. - Я говорю и о Китнисс. Места безопаснее Дистрикта-13 сейчас не найти. Да, ты переживаешь за неё, но и о себе подумай. Пока что ты в большей опасности, чем она. Даже не пытайся идти против этих людей - сотрудничай с ними. Это всё, что ты можешь сделать.
- Китнисс поможет моё сотрудничество?
- Думаю, что поможет. Воля народа ещё слишком слаба. Что если Капитолию удастся подавить ещё не начавшееся восстание? Если ты найдёшь с ними общий язык, у тебя будет больше шансов спасти Китнисс.
- Ты права. Я тоже об этом думал. Не переживай, я постараюсь.
Когда приготовления подходят к концу, моей команде приказывают уйти.
Терзаемый тревогой, я снова берусь строить карточные домики. Представив, будто это Капитолий, слегка толкаю пальцем карту нижнего яруса и наблюдаю, как вся конструкция рушится. Это моя любимая часть.
После того, как я построил, как мне кажется, ещё сотню карточных домиков, в мою тюремную камеру, закатывая небольшой телевизор, входит Антоний.
- У меня для тебя кое-что есть, - произносит он и нажимает кнопку.
На экране появляется арена. Я со свистом втягиваю воздух. Камера показывает, как мы обсуждаем план Бити под Деревом молний. Я замечаю подавленное выражение на наших с Китнисс лицах. Потом она уходит с Джоанной. Брут и Энобария обрезают провод, Джоанна бьёт Китнисс катушкой в висок и режет её руку. Во мне вскипает злость. Зачем издеваться?
- Джоанна вытаскивает следящее устройство, - говорит Антоний, словно прочитав мои мысли.
Девушка устремляется в густую чащу, и тут начинается полная неразбериха. Все куда-то бегут. Брут и Энобария разделяются только после того, как пробегают мимо Китнисс. Они слышат Рубаку, голос которого и мёртвого разбудит. Теперь, когда мне стало известно о восстании, я более чем уверен, что он нарочно привлекал к себе внимание. Наверняка Рубака заметил, как профи перерезали провод. Он начал петь уже после того, как Китнисс потеряла сознание. Брут быстро вышел на него и прикончил. Потом я покинул укрытие, забрал копьё и убил им Брута. На видео не похоже, что это стоило мне большого труда, убил человека и глазом не моргнул. Сказать, что я поражён - значит ничего не сказать.
Кадры переставили местами, поэтому я вижу, как мы возвращаемся к предшествующим событиям. Об этом можно судить по часам в левой части экрана. Почти полночь. Камера показывает Китнисс, которая сидит под деревом рядом с Бити. Изобретателя поразил электрический ток после того, как он запустил мой нож в силовое поле. Бити потерял сознание.
Китнисс поднимает нож и соображает, что же произошло. Я практически слышу её мысли: «Что же ты хотел сделать, Бити?»
После того, как Китнисс слышит выстрел пушки, возвещающий о смерти Рубаки, она зовёт меня. Появляются Финник и Энобария. Первый совсем рядом, вторая - чуть поодаль слева. Китнисс направляет наконечник стрелы на Энобарию, но не стреляет. Вместо этого она снимает стрелу с тетивы, несколько раз обматывает провод вокруг наконечника и, когда бьёт полночь, выстреливает в купол ночного неба. Стрела вонзается в силовое поле, и экран гаснет.
Антоний поднимается и выключает запись.
- Вот так, - подытоживает он. - Она сделала это. Доказательство перед тобой.
- Китнисс не знала, что делает, - повторяю я слова, сказанные вчера Энобарии.
- Плевать. Меня волнует лишь одно: полстраны пытается противостоять правительству, и это должно прекратиться. Ты поможешь остановить беспорядки.
- Что я должен делать?
- Мы по минутам расписали интервью с Цезарем Фликерманом. Твоя задача: призвать всех прекратить огонь. Народ послушает тебя, они тебе поверят.
- Прекратить огонь? - недоверчиво спрашиваю я. Эта просьба кажется мне более чем странной.
- Именно. Люди гибнут, Пит. Сотнями каждый день. Я уверен, ты слышал, что случилось с Двенадцатым. Что же будет, если мы продолжим борьбу? - спокойно произносит Антоний, пытаясь убедить меня.
Остудить пыл граждан - значит остановить восстание. Разумеется, Капитолий хочет этого. А я не хочу, чтобы Капитолий победил. Но что я могу? И стоит ли победа жизней тысяч людей? Даже если повстанцы одержат победу, будет ли кому восстанавливать мир из пепла? Я не могу ответить на все эти вопросы, но знаю точно, что Порция права. Мне нужно сотрудничать. В противном случае Капитолий победит, и нетрудно догадаться, что тогда будет с Китнисс. Её казнят.
- Не волнуйся за неё, - быстро говорит Антоний. - Мы гарантируем, что она останется жива и, конечно, предоставим ей полную неприкосновенность. - После недолгой паузы он добавляет: - Если ты согласишься с нашими условиями.
Не верю ни единому его слову, но что мне остаётся? По крайней мере, моё согласие увеличит её шансы.
- Я всё сделаю.
Антоний даёт мне сценарий интервью.
- Как я уже сказал, ты можешь немного добавить от себя. Но отвечать Цезарю должен как положено. И каждый раз ты должен будешь упоминать о подавлении восстания. - В следующем предложении звучит серьёзное предупреждение, поэтому я отрываю взгляд от бумаги и смотрю в холодные голубые глаза мужчины.
- Не забудь о своих словах. В противном случае с Китнисс Эвердин может случиться нечто плохое. Мы найдём её и убьём, я тебя уверяю. А ты будь осторожен в выражениях. Лучше лишний раз дай мне повод сохранить тебе жизнь.
Я снова киваю. С этим человеком шутки плохи. И почему-то у меня нет сомнений в том, что он сдержит слово. Антоний лично выследит её, если я не буду выполнять его требования.
- Ну и хорошо. - Он поднимается, бросает напоследок: - Сария отведёт тебя в студию, - и уходит, забрав с собой телевизор. Дверь со щелчком запирается за его спиной.
Я роняю голову на руки. «Думай», - приказываю себе. Несмотря на то, что лучшего выхода, кроме как сотрудничать с ними, не придумать, мне ведь придётся что-то говорить на сегодняшнем интервью. Несомненно, прежде всего, я сделаю всё возможное, чтобы убедить людей в невиновности Китнисс. Но что же ещё я могу? Вот если бы было возможно постоять за общее дело, принести хоть какую-нибудь пользу восстанию... Поделиться добытой в этих стенах ценной информацией, которой у меня нет. Я ничего не знаю. «Думай!»
По истечении часа за мной приходит Сария. Ей оказывается та же женщина, которая отводила меня на очищающие процедуры. Она провожает меня в студию и усаживает в одно из двух кресел. Комната совершенно пуста, за исключением двух камер и горстки людей из съёмочной группы. Никакой публики. В студии появляется Цезарь и прямиком направляется ко мне. Выглядит он так же, как всегда: одет с иголочки, локоны выкрашены в сиреневый. Ведущий широко улыбается, будто действительно рад меня видеть.
- Пит! Ну как, ты готов? - интересуется он и усаживается в кресло напротив меня. Я молча киваю.
Один из тех людей, что стоят в этой комнате - думаю, это режиссёр - начинает отсчёт до начала интервью. Цезарь поворачивается к камере, натянув свою широченную улыбку, и указывает на меня.
- Привет, Пит... С возвращением!
Мои губы трогает лёгкая улыбка:
- Готов спорить, Цезарь, ты был уверен, что больше меня не увидишь.
- Признаюсь, ты прав. В тот вечер перед Квартальной бойней... кто бы мог подумать, что мы еще встретимся?
- У меня, по крайней мере, такого и в мыслях не было, - нахмурившись, отвечаю я.
Цезарь слегка подается вперед:
- Думаю, все прекрасно знают, что было у тебя в мыслях. Пожертвовать собой ради Китнисс Эвердин и вашего ребенка.
- Именно так. Просто и ясно. - При упоминании Китнисс внутри всё холодеет. Я не знаю, чем занять руки, поэтому начинаю обводить пальцами узор на деревянном подлокотнике. - Только у других тоже были свои планы.
Цезарь отвечает не сразу. Мои мысли возвращаются к повстанцам, к их планам и к Хеймитчу, который всё это время был в курсе событий. Я чувствую себя так, будто он отрёкся от меня. Морщинки между бровей углубляются, и я спохватываюсь, что не нужно придавать своему лицу такой сосредоточенный вид.
- Не мог бы ты рассказать зрителям о последней ночи на арене? - просит Цезарь. - Это позволило бы многое прояснить.
Я согласно киваю и думаю, с чего бы начать. Что нужно говорить. Антоний предупредил - точнее пригрозил, - чтобы я был осторожным в выборе слов. Если я скажу что-то не то, это плохо для меня закончится. Пустые угрозы и всё же... Если нас показывают в прямом эфире, я хочу, чтобы люди знали правду.
- Та ночь... Последняя ночь... Что ж, тогда для начала пусть зрители попробуют представить, что испытывает трибут на арене. Ты - букашка под колпаком с раскалённым воздухом. Кругом джунгли... зелёные, живые, - произношу я с придыханием. - Гигантские часы, отсчитывающие, сколько тебе осталось. Тик-так, тик-так. Каждый час - новое испытание, одно кошмарнее другого. Шестнадцать смертей за последние два дня. Некоторые погибли, защищая тебя. Если так пойдет дальше, оставшиеся восемь не доживут до утра. Кроме одного. Победителя. И ты сделаешь всё, чтобы им стал другой.
Я перевожу дыхание, позволяя зрителям осмыслить услышанное. Съёмочная группа ловит каждое моё слово, так же, как и Цезарь.
- Когда ты на арене, остальной мир для тебя не существует, - продолжаю я. - Всё, что ты любил, стало таким далёким, что его как бы и нет. Розовое небо, монстры в джунглях, трибуты, жаждущие твоей крови, - только это по-настоящему реально и имеет значение. Хочешь ты или нет, тебе придётся убивать, потому что на арене у тебя лишь одно желание, и плата за него высока.
- Плата - твоя жизнь, - говорит Цезарь.
- Нет, гораздо выше. Убивать ни в чём не повинных людей, - произношу я, пристально глядя ведущему в глаза. - Это... это - отдать всё ценное, что в тебе есть.
- Всё ценное, что в тебе есть, - негромко повторяет Цезарь.
И вновь следует тишина. Напряжение в комнате растёт.
- И ты цепляешься за это желание, как за последнее, что у тебя осталось своего, - продолжаю я. - В ту последнюю ночь моё желание было спасти Китнисс. Я не знал о повстанцах, но чувствовал - что-то не так. Всё чересчур запуталось. Я жалел, что не убежал с ней днем, как она предлагала. Но в тот момент это было невозможно.
- Ты был слишком увлечён идеей Бити - пустить электричество в солёное озеро.
Услышав о замысле Бити, я неожиданно для себя выдаю:
- Слишком увлечён игрой в союзники. Никогда себе не прощу, что позволил им нас разлучить! - Ком подступает к горлу, когда я живо вспоминаю события той ночи. - Тогда-то я её и потерял.
- Когда ты остался у Дерева молний, а Китнисс с Джоанной Мэйсон понесли катушку проволоки к озеру, - уточняет Цезарь.
- Я не хотел оставаться! - выпаливаю я и чувствую, как кровь приливает к щекам от негодования. - Но если бы я стал спорить с Бити, он бы догадался, что мы решили разорвать союз. А как перерезали провод, там такое началось... Всего и не упомнишь. Я пытался её найти. Видел, как Брут убил Рубаку. Я сам убил Брута. Китнисс звала меня. Потом молния ударила в дерево, и силовое поле вокруг арены... лопнуло.
- Его взорвала Китнисс, - говорит Цезарь. - Ты видел запись.
- Она сама не понимала, что делает, - огрызаюсь я, хоть и осознаю, что Цезарь ни в чём не виноват. - Никто из нас не знал планов Бити. Китнисс просто пыталась избавиться от провода.
- Что ж, может быть, - уступает ведущий. - Но выглядит это подозрительно. Как будто она с самого начала была в сговоре с мятежниками.
Нет. Она не знала. И я хочу, чтобы это уяснили все. Я должен защитить её. Должен обеспечить ей безопасность, сделать так, чтобы её не казнили за измену, если вдруг Капитолий одержит победу. Я вскакиваю с места, вцепившись пальцами за подлокотники кресла, и нависаю над Цезарем.
- Подозрительно? А что Джоанна едва её не убила - это как? Тоже часть заговора? Или, может быть, Китнисс хотела, чтобы её парализовало током? Или чтобы планолёты разбомбили наш дистрикт? - Я уже кричу. - Она не знала, Цезарь! Никто ничего не знал. Мы только старались спасти друг другу жизнь!
Ведущий ошарашенно глядит на меня. Он кладёт руку мне на грудь, желая успокоить.
- Ладно, ладно, Пит, я тебе верю, - тихо произносит он.
- Хорошо. - Я выпрямляюсь, запускаю пальцы в волосы и сажусь в кресло. Гнев отступает, и на его место приходит измождённость.
Какое-то время Цезарь молча смотрит на меня, ожидая, пока я возьму себя в руки, затем спрашивает:
- А как насчёт вашего ментора, Хеймитча Эбернети?
И опять упоминание об этом человеке заставляет меня вытянуться в струну.
- Понятия не имею, что знал Хеймитч.
- Как думаешь, он замешан в заговоре?
- Хеймитч никогда не говорил на эту тему.
- Что подсказывает тебе сердце? - не унимается Цезарь.
- Что Хеймитчу не следовало доверять. Ничего больше.
Ведущий наклоняется ко мне и хлопает по плечу:
- Если хочешь, мы можем сейчас закончить.
- Что мы ещё должны обсудить? - криво усмехаюсь я. Он играет. Ему не хуже меня известно, что этот разговор должен состояться.
- Ну, вообще-то я собирался спросить, что ты думаешь о разгоревшейся войне, но ты, кажется, слишком взволнован...
- Я отвечу. - Сделав глубокий вдох, я вспоминаю о том, что мне сказал Антоний. Сделай всё правильно, и она будет жить. Я отвожу взгляд от лица Цезаря и смотрю прямо в камеру. - Я хочу, чтобы все, кто меня сейчас видит, неважно, на чьей вы стороне - Капитолия или повстанцев, задумались на минуту, к чему приведёт эта война. Мы едва не вымерли во время предыдущей. Теперь нас меньше. Наше положение ещё более шаткое. Так чего же мы хотим? Истребить человечество? В надежде... что на дымящихся руинах нашей цивилизации поселится другой, более разумный вид?
- Я не... не совсем понимаю...
- Нам нельзя воевать друг с другом, Цезарь. Нас и без того слишком мало. Если мы все не сложим оружие - и притом немедля, - человечеству конец.
- То есть ты призываешь к перемирию?
- Да. Я призываю к перемирию. А теперь пусть охрана отведёт меня обратно, и я построю еще сотню карточных домиков, - произношу я, думая, не перегнул ли я палку, не зашёл ли слишком далеко. А если так, придётся ли мне поплатиться за свой проступок?
Цезарь поворачивается к камере:
- Что ж, на этом специальный выпуск завершён, мы возвращаемся к нашему обычному вещанию.
Камеры выключаются, и рядом со мной возникает Сария.
- Ты молодец, Пит, - хвалит Цезарь перед тем, как дежурная отводит меня обратно.
Она возвращает меня в камеру. На столе в ожидании стоит миска супа. Вспоминаю, что кроме хлеба с утра я до сих пор ничего не ел.
Пока пью горячий бульон, думаю, что же будет дальше. Я выступил на интервью и теперь... Нужен ли я им теперь?
Дверь открывается, и внутрь входит Антоний. Мужчина приближается ко мне.
- Ты прекрасно поработал, - произносит он с улыбкой. А потом заносит кулак и бьёт меня по лицу.