Пожар несостоявшейся полыни

838 год, город Станецк, Новославь

Месяц снежань

— Богохульники! Вам это с рук не сойдёт!

По толпе пронеслась волна смеха. Кто-то ткнул тупым концом палки меж лопаток, пытаясь повалить лицом в снег стоящую на коленях женщину в тонкой хламиде, но та удержалась, лишь слегка покачнувшись. Руки были крепко связаны за спиной. Она рванула их вперёд, но зашипела от боли — верёвки обожгли запястья, до багрового содрав кожу. Раны ныли, мороз кусал за щёки и — пока — голую шею — скоро её укроет удар раскалённого княжьим гневом топора.

Это была третья прилюдная казнь за последние месяцы. Мятежников-поджигателей отлавливали по всем княжествам и тут же отправляли в поруб, а затем — на плаху.

Толпа безудержно рокотала, готовая броситься и собственноручно разодрать в клочья рыжую женщину. Злые глаза прожигали её лицо, некогда такое красивое, но ныне украшенное огромным синим кровоподтёком на лбу, переходящим на скулу; другая же половина лица была исцарапана терновым веником, которым её огрели охотники при облаве. Тонкие губы треснули, и в уголках рта остались запёкшиеся капли крови. Когда она улыбалась, улыбка переходила в безумный, болезненный оскал зверя. Зверя, попавшего в западню.

Среди пляшущих она видела множество рыжих голов, что визжали и улюлюкали всякий раз, как ей прилетало дубинкой по рёбрам. «Дурачьё, вас так же поставят на колени и зарежут, как помойных псов, а вы скачете, любуясь моей медленной смертью».

Сильные руки сжали плечи, вздёрнули и поставили на подкашивающиеся ноги, но не отпустили. Сбоку кто-то крупный поднял с земли деревянную дубину, играючи описал ею круг в воздухе и замахнулся. Удар пришёлся на левый бок. Наверное, ей даже сломали ребро или разбили какой-нибудь орган. Следующий замах — напротив живота. Тупое оружие било под рёбра и ниже, по животу и пояснице, бёдрам и лодыжкам. Онемевшее от мороза тело разогрелось. Жжение от холода ушло, уступив место тупой боли.

Да, наверное, ей всё-таки сломали несколько рёбер.

В очередной раз дубинка обрушилась на макушку. Женщину повело в сторону, в глазах зарябило и потемнело. Подслеповатая боль окутала голову невидимым коконом, чтобы затем ринуться внутрь, как вода в горшок с тонким горлышком, и заполонить череп. Кровь потекла по лицу, наполняя алым паутинку редких морщинок — признак не старости, но тяжёлого многолетнего труда и далеко не сладкой жизни. Женщина размежила веки и тут же зажмурилась — от яркого света резануло глаза. Тут же стало очень холодно, а затем кожу начало нестерпимо жечь, — видно, выплеснули ушат своей заговорённой воды. Хорошо хоть насильно в рот не влили.

Мокрая одежда вмиг застыла колом, прилипла к телу. Волосы, висящие мёрзлыми паклями, стучали по спине и у висков с лёгким звоном. Всё жгло, болело и раздирало.

«Убейте, просто убейте уже...» — хотелось сказать, но она лишь неловко сплюнула сгусток крови.

Подслеповато щурясь, женщина углядела в толпе знакомое лицо с нелепой круглой бородой, — хотя почему лицо — наглая ухмыляющаяся рожа. Мужчина понял, что смотрели именно на него, и насмешливо осклабился. Затем помахал рукой и послал воздушный поцелуй. Наглец. А ведь ещё седмицу назад он божился и клялся в верности, обещал придерживаться своих — хотя скорее, их — законов до конца, быть рядом, не сдаваться самому и не сдавать других. Теперь же стоял среди ликующей над чужими муками толпы и нахально слал последнее немое приветствие.

В груди скребло, и явно не от ударов. Что-то большое жгло и царапало, пытаясь прорваться наружу сквозь клетку рёбер. Жгучая боль потекла дальше, в руки и ноги, в голову.

Женщина опустила взгляд на свои ноги и обомлела. Колени и икры оплела тонкая сеточка янтарных ветвей, будто по жилам бежало само пламя. Наверное, всю кожу покрывали светящиеся нити, потому что тот, кто держал её за плечи, шикнул и убрал руки, засучив ими в воздухе.

«Как при ожоге...»

Она успела заметить, как над ней нависла тень от ушата. Дёрнуться вот не успела, и вся вода вылилась прямо ей на голову и потекла дальше, вниз, но что-то в этот раз было не так. Огненная сеточка зашипела и заискрилась, и теперь на теле не было места, которое бы не подсвечивалось. Толпа испуганно ахнула.

Женщина чувствовала, как внутри всё жгло на вдохе, будто кто-то раздувал костёр. Она уже не сопротивлялась, когда в очередной раз её окатили водой, но вдруг почувствовала, как горящие нити затрещали, выплавляя кожу. Донёсся крик какой-то бабы: «Смотрите, она тает».

Женщина пронзительно закричала, дёрнулась, выгибаясь дугой вперёд. Изо рта пенно текла кровь и тут же застывала бурыми подтёками, высыхая от жара. По толпе пополз тошнотворный запах палёной плоти — нити начали плавить кожу, а значит, и внутренности.

Крик резко оборвался на полутоне, и чёрное обугленное тело рухнуло, ещё сотрясаемое предсмертными судорогами.

***

Обычное дело — смотреть на чьё-то растерзание. Он увлекался этим так давно, что уже потерял счёт жертвам. Но что его удивляло, так это умение палачей придумывать всякий раз что-то новое, — ничего, пройдёт время, и их воображение иссякнет.

Зоран провёл ладонью по взлохмаченной рыжей бороде, подсобрав торчащие волосы. Кто-то вошёл в корчму, и он поспешил приветственно поднять кружку с брагой повыше, затем махнул рукой, подзывая.

Подошедший мужчина выглядел изнеможённым, одежда истрепалась, а от него самого разило горькими травами и чем-то ещё, тёмным, липким и нелюдским. Он грузно опустился на скамью, хлопнул по колену и жестом подозвал подавальщицу, дородную хозяйку корчмы. Зоран знал, что та недавно родила дочь, потому ей было ещё тяжело передвигаться, но она не позволяла мужу прикасаться к её трудам и порой сама разносила еду и напитки. Знал он так же, что она давно больна, потому одна из её грудей была больше другой и имела неправильную форму.

— Душенька моя, как ты? — полюбопытствовал Волеслав. — Ты прямо еле ходишь. Настои совсем не помогают? Может, всё-таки стоит прибегнуть к чему-то посильнее? — Он многозначительно похлопал себя по чему-то на бедре, прикрытому шерстяным плащом.

Женщина расплылась в улыбке и смущённо отмахнулась.

— Да полно тебе, скажешь тоже. Без всяких твоих заморочек проживу. Дочь выносила, а какая хворь может быть хуже ребёнка? — рассмеялась хозяйка.

— Ты смотри, я от своих слов не отказываюсь.

Женщина согласно закивала, выслушала заказ и проковыляла в сторону стойки. Волеслав развернулся к Зорану, нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.

— Ну так что за разговор? А то сам позвал и сам же молчишь.

— Да вот жёнушку твою недавно встретил. — Зоран отклонился на стену и победно заложил руки за голову.

— Что, и ты тоже знаешь? — кисло скривился Волеслав.

— Знаю — что?

— Что дура эта уже шестую луну ребёнка под сердцем носит, — процедил сквозь зубы мужчина. — Промолчала, скрыла от меня платьями широкими, чтобы отварами плод не вытравил. А сейчас уже поздно. Умрёт вместе с дитём, если чем-нибудь опою.

— Так ты договорись с Навьими зверьками, они тебе осторожно выжрут плод, — рассмеялся Зоран. — Люблю, когда ты вытворяешь с ними всякие хитрости. Это забавно.

— Да если бы оно так было легко, то я сейчас тут не распинался бы перед тобой. — Среди посетителей Волеслав выловил взглядом несколько рыжих голов. — Проблема даже не в этом.

— А в чём же?

Волеслав медленно отпил из глиняной кружки Зорана и вытер белые усы тыльной стороной ладони.

— Она же рыжая, прямо как твоя башка раньше. Если её коснётся Навь, то вода эта их заговорённая почует недавние чары и выдаст в ней чародейку, которой она даже и не является. А вдруг захотят проверять всех рыжих? — Он задумчиво пожевал губу и продолжил: — И ребёнок мне этот сейчас не нужен, самим бы не помереть в этой волне бунтов. Куда с дитём бежать при облаве?

Волеслав звонко хлопнул по лысой макушке друга, и тот зашипел кошкой, приложил дно кружки к месту шлепка.

— Больно так-то. Только недавно волосы вырвали, осторожнее.

— То-то я чую, смолой тянет откуда-то. Может, травок дать? У меня с собой что-то было...

Зоран согласно кивнул и заботливо принял мутный пузырёк с бледно-жёлтой жидкостью, покорно выслушал скучную речь о том, как её принимать, и спрятал во внутренний карман плаща.

— Могу и тебе вырвать... да хотя бы бороду. Будешь безусым юнцом, — не без гордости заявил Зоран.

— Нет уж, пусть лучше останется пышная борода. Душице нравится...

Зоран тихо рассмеялся и пригубил из кружки.

— Всё-то твоя Душица. А сама о наследнике утаила. — Он утёр рыжие усы тыльной стороной ладони сплошь в шрамах и вытер её об штаны. — Куда бежать-то хочешь, если вдруг что? В Среброгородское? Там, я слышал, чародеек заманивают и, знаешь, что заставляют делать? — Зоран сделал неприличный жест руками. — Вот то-то и оно.

Волеслав сдавленно выдохнул и полулёг на стол. Руками нашарил капюшон, накинул на голову и только после этого сказал:

— За море отправимся. Всё лучше, чем здесь коротать время в подполе какого-нибудь захудалого двора, пока отряды рыщут в поисках виновных. Лихие времена настают...

— Лихие, — согласился Зоран. — А ты — главное лихо.

— Это с какой такой радости? — приподнял край капюшон Волеслав.

Зоран откинулся на стену, внимательно вгляделся в лицо друга и щёлкнул пальцами, будто вспомнив о чём-то:

— Ты с нечистыми беседуешь? Беседуешь, — он загнул один палец. — Лекарства целебные делаешь? Делаешь. Вещицы волшебные у духов вымениваешь на кровь? Ну, не притворяйся будто бы нет. Знаю ведь, что вымениваешь, — третий палец загнулся к ладони, — и, более того — пробовал обменять жизнь своей нерождённой сестры на жизнь погибшей.

— Ну ты и вспомнил конечно... — пробурчал Волеслав.

— Так кто больше лихо — ты или времена наступающие?

Волеслав поднялся, выпрямился и поискал глазами хозяйку.

— Времена убивают многих. Я же — единицы. И никто не погиб — сестру-то я так и не вернул.

Зоран хмыкнул и уткнулся в свою тарелку с жареным хлебом. Что с него взять, со знахаря? Да не простого, а милующегося с Навью. Для такого святотатство — долг всей жизни. Надругаться над мёртвым? Пожалуйста. Выскоблить собственную сестру из пуза мамки? Не проблема. Обменять своих детей на благословение бога?..

Точно, какой же он смышлёный!

— Слушай, дружище, у меня к тебе предложение, — нетерпеливо выпалил Зоран.

Волеслав выставил вперёд ладонь, пресекая речь.

— Если ты опять про лечение блудниц от их хворей и широких чёрных зрачков — нет уж, лучше сразу на костёр...

— Да послушай ты сначала, — перебил его Зоран. — Тебе ребёнок этот нужен?

Волеслав задумался и неуверенно покачал головой.

— Отдай его Макоши. Хочешь бежать и схорониться — попроси благословения взамен на маленькую душу, — губы мужчины тронула лёгкая улыбка.

Волеслав застыл, но затем тряхнул головой, сбрасывая наваждение.

— Да ты что, сдурел что ли совсем? — вспыхнул он. На них обернулись любопытные пьяницы с ближайших столов. — Думай, что говоришь и кому! Да я лучше тебя к подножию капи положу. — Волеслав шумно выдохнул и заговорил снова, до краёв наполнив речь ядом и яростью: — Ладно я, а если бы Душица тебя слышала, ты представляешь, как бы её перекосило? Узнать, что дитё, которое она почти целое колесо года носит под сердцем, возложат как подаяние. Да я тебе лично зубы по одному вырву, раз тебе так нравится...

Зоран выставил ладони вперёд, будто защищаясь, и затараторил:

— Ладно-ладно, всё, хватит. Понял уже, не ори.

Волеслав хмыкнул, но взгляд по-прежнему оставался злющим как у кошки.

Зоран недовольно покачал головой. Жаль, что друг не принял его предложение. Сама мысль о том, чтобы избавиться от тяжёлой ноши да ещё заслужить защиту, казалась Зорану настолько мудрой, что он едва верил в приход мысли именно в его бездарную голову. Может, кто-то подкинул семян, а он только выдал всходы?

— Благослове-ение... — протянул Волеслав и скривился. — От кого? Твари Нави рассказали мне, что их госпожа злится, а вместе с ней и остальные боги, потому как огненных искрящихся убивают, несмотря на то, что предатели. Что убивают-то, собственно, за дело.

— Ну злятся и злятся, пускай. Не бросят же они нас в самом-то деле, — Зоран хрипло рассмеялся и зашёлся кашлем.

Удивительно. Какой же всё-таки его друг смешной и глупый, хоть и беседует с тьмой — а такие глупыми как раз и не бывают, иначе обманет тварь и утащит к себе в Навье царство. Однако же Волеслав боялся этой самой тьмы и гнева богов, это было ясно как день. Что с него взять, с деревенского знахаря. Попробовал бы он провернуть что-нибудь покрупнее, глядишь, и люди бы к нему потянулись, — а то и не только люди. Ну да пустое. Не хочет — пусть. Хотя почувствовать на себе божий гнев не хотелось бы никому, с этим Зоран не мог не согласиться.

— Слу-у-ушай, — начал вдруг он, — а ты кого хочешь больше? Наследника или наследницу?

Волеслав фыркнул и грустно улыбнулся.

— Было бы что наследовать.

— Ну хорошо, — Зоран сложил руки перед собой, — давай вообразим, будто ты живёшь в превосходном тереме... Что смешного? Сейчас как дам, — он шутливо замахнулся на хихикающего друга.

— Да что там воображать, смоляная твоя башка?

— На башке смолы нет... — возмутился Зоран.

— Ну ладно. Ладно, давай попробуем. — Волеслав прикрыл глаза, помолчал немного, а затем выдал: — Пожалуй, наследницу. Не хочу сына, мне женщины как-то ближе.

— М-м-м, а если наследник всё-таки? — Зоран проводил глазами хозяйку, что принесла еду для Волеслава. — Что, оставишь повитухе? Или всё же...

Зоран не закончил. Не хотелось получить от друга затрещину или ещё чего хуже.

— Посмотрим. Ещё четверть колеса года есть. Но класть ребёнка на жертвенный круг, — Волеслав хлопнул ладонью по столу, — я не собираюсь. И тебе советую захлопнуть рот. Болтаешь больно много. Смотри у меня, а то не пожалею, подсуну такое снадобье — седмицу в кустах будешь жить.

Зоран примирительно поднял ладонь и допил уже давно согревшуюся брагу.

Было время, когда они вот так же вдвоём собирались за этим столом после жаркого дня на пашнях, брали кувшин кваса и долго-долго говорили обо всём. О прошлом, настоящем... будущем. Как Волеслав будет лечить людей, прославится на всё Поднигородское, а то и Новославь, и будут к нему съезжаться за помощью со всех княжеств. Уже тогда этот безусый юнец выбрал себе в невесты Душицу — не первую красавицу в деревне, но на все ближайшие веси не сыскать было девки задорней и добрей. Зоран помнил, как покрывал друга перед родителями, если тот вдруг предпочитал колючую траву у ночной реки, запах ила и Душицины крутые бёдра вместо тёплой кровати с подушкой. Душица же всё смущалась и краснела, когда видела, как Зоран хитро поглядывал на её мятую юбку, рассказывая, что же на этот раз он наплёл матери Волеслава.

А что сейчас? Зачахла девица, стала грубее, остро́ты от неё не дождёшься, румянца на щеках — тоже, какие бы непристойности не обсуждались, — иногда ведь такие, что даже стены краснели. А всё потому что с нечистыми разговаривать стала: они сжигают разум своим непонятным языком, вытравливают жизнь из человека, — и всё по воле её мужа. Да и Волеслав хоть и лечил людей, но всё же больше тёмной ворожбой, которой выучился нелёгким путём. Пойди известность о таком дальше, чем следовало бы — не сносить головы.

Зоран же мечтал много путешествовать, наблюдать за миром и передавать всё, что увидел, другим людям — песнями ли, рисунками ли, не важно. Ведь подумать — всё так и вышло, если миром считать Поднигородское княжество, путешествиями — его вечные бездомные скитания по избам и корчмам, а другими людьми — Волеслава.

Зоран вздохнул и с отеческой нежностью взглянул на своего несчастного, невезучего друга. Нелёгкая же выпала ему юдоль.

Лихие времена настают. Но что — или кто — именно является лихом, ещё успеет выясниться.