Конец прекрасной эпохи

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️

— Но настоящая проблема Уилла, — сказал сэр Колин, — в том, что он не видит зла. Для него это теоретически безликая мировая сила, которую нужно уничтожить. Он совершенно слеп к нему, когда оно находится близко.  Дж. К. Роулинг

***

Звонок Венеры застаёт отца в Новосибирске. Сама она уже в Москве, а Космос — в Склифе, куда его благополучно переправили усилиями всех сопричастных. Отец отпрашивается домой на несколько дней, выслушивает не очень складный рассказ о том, как это всё случилось, горько вздыхает и спрашивает:

— Что с институтом?

Венера пожимает плечами. Академический отпуск на текущий семестр Космосу оформили без особых проволочек; но Венера боится, что одним семестром (или даже двумя, как подсказывает ей чутьё) дело не ограничится, и если здоровье восстановить удастся, то вот восстановиться на курсе, если перерыв в учёбе затянется, будет задачей со звёздочкой — ей так сказали в ректорате и даже не стали выслушивать весь список отцовских титулов.

— Да уж... — трёт дужку очков папа и разочарованно мотает головой. — Может, удастся потом пристроить его к себе...Правда, какой из него физик, сама знаешь...

Он пару раз наведывается к Космосу, убедившись, что тот в своём уме, при всех конечностях и в почти уже твёрдой памяти, и в скорости уезжает обратно в Новосибирск — к тому космосу, который его волнует больше сына. Мачеха, ни разу не проведавшая пасынка в больнице, едет с ним, и Венера снова остаётся в квартире одна.

Зато почти постоянно рядом трётся Витя Пчёлкин, бодрый и полный энергии; Венере порой кажется, что он вполне готов благословить Космоса за то, что тот угодил в опасную для жизни передрягу и теперь у Вити Пчёлкина есть резонный повод торчать у Венеры дома, у Венеры в машине, у Венеры в голове, наконец.

Его присутствие всегда, везде и сразу перестаёт Венере претить. Она к нему привыкает. Привыкает, что у Вити Пчёлкина в любой ситуации припасена жестяная шайбочка с монпансье, а картинки на крышке шайбочки периодически меняются (ни разу ещё не повторялись: он, должно быть, специально подыскивал разнообразные коробочки).

Венера их рассматривает, ощупывает пальцами тиснёный гнущийся металл и вертит в руках, когда Витя Пчёлкин предусмотрительно суёт ей эту гремучую коробку в ожидании конца осмотра Космоса у очередного врача. Знает, что Венера нервничает. Витя Пчёлкин сам монпансье не любит, он любит смолить, как паровоз; но разноцветные конфетки в кармане носит для Венеры, потому что она-то их обожает. Иногда у Вити Пчёлкина кончаются сигареты, а вот леденцы есть всегда, их запасы ещё ни разу не иссякли. И Венера к этому привыкает.

Она воспринимает трущегося рядом Витю Пчёлкина как нечто само собой разумеющееся и уже необходимое. Ещё она испытывает облегчение от того, что он умеет договариваться с людьми. Не так, как Венера: Венера знает нужных людей и умеет их просить об услугах, но когда дело доходит до общения с простым медицинским персоналом, например, она не знает и пары нужных слов.

Венера неожиданно для себя выясняет, что не всё можно решить звонками папиным друзьям. Они, папины друзья, могут помочь с палатой в Склифе, могут помочь договориться, чтобы Космоса не отчисляли из института. Но оказывается, что папины друзья не всемогущи, и вот что касается склифовских медсестёр — так тут никакие папины друзья не могут заставить надменных женщин в белых колпачках делать Космосу уколы без долго не сходящих потом синяков. Да и нелепо и не принято просить важных папиных друзей о помощи в таких мелочах.

А Вите Пчёлкину ничего не стоит эту проблему решить. Вот так перебросится он парой необременительных фраз с суровой девицей на сестринском посту, абсолютно глухой к Венере и её беде, и та невероятным образом преображается, тут же становится другим человеком — почему-то удивительно к брату благосклонным.

Не ленится спрашивать, не душно ему или не холодно ли, заботливо приносит вторую подушку, даже сердечно жалеет, когда нужно, а как только врачи дают разрешение — возит Венериного брата на коляске в больничный сквер дышать свежим воздухом по утрам и в обед, читает последние передовицы и развлекает беседой, пока для вечерней прогулки не приедет в Склиф Венера. Пыль у брата в палате протирается дважды — а иногда и трижды — в день, грязное постельное сменяется на следующий же день после того, как было постелено; даже больничную стряпню Космосу приносят самому первому, чтобы ничего не успело остыть, и аж в двойном размере.

— Ну курорт! — шутит Космос, ухмыляется и живо орудует ложкой, пока Венера смотрит ему в тарелку и думает, что дополнительная порция этих харчей лично её бы не воодушевила, а скорее даже наоборот — лишила б всякого аппетита.

Использовал ли Витя Пчёлкин ещё какие-нибудь средства увещевания медперсонала, кроме личного обаяния, Венера не знает и не спрашивает: ей нравится разделять с кем-то ответственность и совсем не переживать о вещах, лежащих вне её юрисдикции, коль скоро всё идёт так гладко и не требует вмешательств.

Она даже выдыхает вместе с облаком пара в мартовскую стыль какое-то непривычное чувство лёгкости, пока Витя Пчёлкин толкает Космоса в кресле-каталке вперёд по тщательно расчищенной дорожке. Венера бредёт рядом и прячет мёрзнущие ладони в карманах пальто с песцовыми манжетами на рукавах: перчатки забыла в машине. На этот раз прогулочный маршрут лежит через Аптекарский огород: больничный сквер Космосу — да и Венере — успел порядком надоесть.

— Завтра Фил вернётся. Тоже заскочит, — говорит Витя Пчёлкин, останавливается возле берега пруда, а потом чешет затылок и косится на Венеру. — Слушай, ты это, может, пойдёшь у врача спросишь, когда Коса домой можно будет забрать?

Венера с лёгкой досадой закатывает глаза:

— Не раньше, чем через несколько недель, — наизусть отвечает она. — Уже столько раз спрашивали, и ответ всегда один.

— Это нам полторы недели назад сказали. А за неделю до этого — то же самое. Только недели скоро станут месяцами, — спорит Витя Пчёлкин. — Иди спроси ещё разок. Только как следует, Вень! Я тебе говорю: у них все нормы рассчитаны на доходяг и пенсионеров, а Космос вон какой здоровый, им всем фору даст.

Витя Пчёлкин переглядывается с Венериным братцем, и тот его, разумеется, поддерживает:

— Да, Вень... — аккуратно кивает он травмированной головой. — Врач вроде хотел с тобой поговорить. Сходи, пока он на месте. Там чё-то важное.

Венера оглядывается назад: путь уже пройден приличный и топать обратно ей совсем не хочется.

— А сразу почему не сказал? — недоверчиво переспрашивает она братца.

Космос ловит быстрый взгляд Вити Пчёлкина.

— Так он же это... — тихонько стучит кулаком по макушке товарища тот. — Контуженный. Имя своё с трудом помнит. Да?

Космос корчит придурковатую рожу, дёргает глазом и скашивает к переносице зрачки — устраивает показательный номер, чтобы аргумент Вити Пчёлкина звучал как можно убедительней. На Венеру это всё плохо действует.

На поиски врача она, конечно, всё равно идёт, хотя не особенно верит Космосу. А настойчивое желание Вити Пчёлкина сплавить её куда подальше уж и вовсе вызывает серьёзные подозрения: пока Венера доберётся до больничного крыла, пока отыщет нужный кабинет, пока выяснит, что там от неё хотели, Космос с Витей Пчёлкиным будут предоставлены сами себе аж минут пятнадцать чистого времени — и это по самым скромным подсчётам. Однако проявить легкомыслие тоже нельзя: вдруг Космос не врёт и докторам есть, что сообщить?

Но Венера оказывается права: лечащий врач, с которым она по удачной случайности сталкивается на проходной, рад Венеру видеть, но не помнит, чтоб вызывал к себе. И вообще — так он говорит — выздоровление братца движется быстрее, чем предсказывали самые смелые прогнозы.

Поэтому-то Венера возвращается к месту, где оставила братца с товарищем, другой дорогой — в обход. Крадучись подбирается к ним со спины и, не давая знать о своём возвращении, замирает среди голых древесных стволов в десятке метров от лавки, на спинке которой Витя Пчёлкин, как нахохлившийся голубь, сидит со спрятанными под курткой руками и разговаривает с Космосом:

— Я, когда там ещё были, поспрашивал, что это за пассажир такой, знает его кто, нет. Но глухо. Один, думаю, работает. Зато здесь в Москве нашёл типа, у которого друга также осенью обчистили. Только он не выжил, — Витя Пчёлкин поворачивает голову к Космосу; тот тоже глядит на него исподлобья. Они молчат с минуту, а затем Витя Пчёлкин подводит итог: — Хрящ считает, его навёл кто-то.

— Ты ж сказал, что этот тип один работает.

— Группировки за ним нет, иначе бы я быстро концы нашёл. А кто-нибудь, кто в доле и помогает с поиском дурачков при бабках — почему нет? Наверняка имеется...

— Думаешь, из своих кто?

Венера видит, как над головой Вити Пчёлкина поднимается сизый дым от сигареты.

— Тот, кто знал, что у тебя при себе столько барахла будет, — подумав, соглашается он с Космосом. — Ты бабу эту, у которой жил, давно вообще знаешь?

Пауза затягивается, а вопрос повисает в воздухе и, в отличие от табачного дымка, не растворяется и только густеет. Венера боится дышать, чтобы не выдать себя.

Космос тяжело вздыхает, крепко задумавшись, и запоздало говорит:

— Пару месяцев, наверное. Не больше. Иногда пересекаемся с ней, но там ничё серьёзного. А чё она?

Витя Пчёлкин спрыгивает со скамейки, и Венера рывком прячется за ближайшим стволом, с опаской выглянув из-за него краешком глаза. Витя Пчёлкин теперь стоит, но по-прежнему спиной к Венере, курит частыми затяжками, бросает окурок под ноги, топчет его подошвой и слишком уж медлит с ответом.

— Хрящ сказал привезти её к нам. Ещё раз поспрашивать. — Венере приходится до предела напрягать слух, чтобы разобрать его слова.

Она припоминает, как Хрящ интересовался, хорошо ли спрашивали девицу, к которой ушёл из дома Космос, и по-настоящему столбенеет от страха. Дальнейшие слова Вити Пчёлкина ситуацию не улучшают:

— Ты-то как насчёт этого? — интересуется он у хранящего молчание Космоса. — Не против? А то вдруг у вас там любовь или чё... Просто Хрящ, он... Ну, ты его знаешь. Он не посмотрит, что баба. Живого места не оставит.

— Да не, какая любовь, — всплескивает Космос ладонью. Венеру до костей пронимает безразличие, которое сквозит в голосе родного брата. — Если это она навела... Короче, пусть Хрящ её обработает, я не против. Может, она выведет на этого гада, который меня... — он демонстративно массирует затылок и всё-таки цокает языком с явной досадой: — Мордашку только жалко, конечно. Девка-то симпатичная.

Витя Пчёлкин хмыкает: Венера видит, как вздрагивают от этого его плечи. Он по-прежнему смотрит в даль над замёрзшей водой.

— А Веньку не жалко тебе? — спрашивает он холодно.

Венере противно, что её имя фигурирует в этом диалоге. Уж тем более — в качестве оправдания делам совсем уж дурным.

Космос сначала молчит. Венера начинает пятиться назад, стараясь не шуметь и ступать по протоптанным тропинкам, чтобы снег не хрустел под ногами. Но напоследок всё равно слышит:

— Я потому и не против. Ты мне скажи потом, что и как.

Венера уходит молча, не попрощавшись ни с Витей Пчёлкиным, ни с Космосом. Венере страшно. Теперь она боится не за брата, она боится его самого и безразличия, с которым он обсуждал с Витей Пчёлкиным... А что, собственно, обсуждал? Незаконные методы допросов — так нужно было полагать. Венера дурой не была и прекрасно понимала, что где одна статья уголовного кодекса, там же поблизости и другая: сначала спекуляции контрабандой, потом — членовредительство.

И что же будет дальше, господи боже?

Венера сидит на обитом искусственной кожей водительском сиденье жигулёнка, держит руки на холодном руле, бездумно вперившись глазами в мутное по краям лобовое стекло. Пытается сообразить, что делать. Мысли тревожно мечутся в голове, но Венера, собрав всё своё хладнокровие в кулак, по очерёдности пинцетом выуживает из жужжащего роя по одной — разумной, вменяемой и здравой мысли. Вертит перед внутренним взором, взвешивает за и против.

Сбоку раздаётся стук и заставляет её отвлечься от составления плана действий.

— Эй, — машет в окно Витя Пчёлкин с красными от мороза щеками и носом. — Ты чего?

Голос звучит глухо. Витя Пчёлкин дёргает ручку двери — запереть её Венера не подумала — и впрыгивает в салон.

— Ты чего? — обеспокоенно повторяет он. — Врач чё-то сказал?

Венера мотает подбородком. Взгляд у неё всё-такой же расфокусированный, недоумевающий.

— Чего тогда? Случилось что-то?

— Всё нормально, — трясёт Венера головой. Хватает с приборной панели перчатки и машет у него перед глазами. — Вот, забыла, а руки мёрзнут.

— А тут чего сидишь?

— Греюсь, — отбивает подачу Венера.

Витя Пчёлкин недоверчиво вскидывает бровь.

— Тут холодней, чем снаружи, — справедливо замечает он.

Венера согласно кивает и поворачивает ключ зажигания. Печка постепенно прогревает салон, запах табака и больницы становится ярче.

— Я Коса в палату уже отвёз, — хмурит лоб Витя Пчёлкин, глядя на Венеру всё с той же тревогой. — Прощаться с ним не будешь?

— Да ладно, — старается Венера придать своему виду беспечности и массирует одеревеневшие от ледяного руля пальцы: Венера даже не заметила, как из-за холода стало ломить кости. — Всё равно завтра опять приеду. Не так-то уж он по мне и скучает...

В конце фразы с губ всё равно срывается огорчённый вздох.

— Да ты чего, Вень, — спешит ободрить её Витя Пчёлкин, приняв прискорбность её вида слишком близко к сердцу. — Обиделась, что мы тебя прогнали? Просто обсудить надо было кое-что, ну... наши, мужские, дела, понимаешь?

Венера смотрит, как он улыбается ей, по-мальчишески и нежно; как розовеют щёки после улицы; как негустая редкая щетина на фоне этого румянца делает его лицо ещё более ребяческим и юным. И Венера вспоминает, что за ужасы обсуждались всё этим же лицом буднично и небрежно полчаса назад.

Две картинки срастить в воображении не получается. Одна из них, хоть и развернулась у Венеры перед собственными глазами, случилась не взаправду. Привиделась. Почудилась.

У людей не бывает одновременно и злых, и добрых лиц. Лица должны отражать людскую натуру сразу — однозначно и откровенно. Венера не понимает, чему верить.

— Ты домой? — спрашивает Витя Пчёлкин, пока Венера его в замешательстве рассматривает.

— Да, наверное, — едва выдавливает из себя она и, снова растерев руки и почти вплотную прижав пальцы к решётке печки, жалуется: — Сейчас, только согреюсь, а то руль еле держу...

Они трогаются с места минут через пять, на протяжении которых слышно только тарахтение мотора, тихое бурчание радиолы, включенной от скуки Витей Пчёлкиным, и Венерины неосторожно оброненные цоканья языком.

— Так что врач-то? — напоминает Витя Пчёлкин.

— А? — выныривает она из тревожных дум. — Врач? Сказал, всё лучше, чем предполагалось. И правда, может, поскорей его домой заберём.

Витя Пчёлкин один раз звонко бьёт в ладоши.

— Я ж сказал: Кос ещё всем покажет!

Довольный собой, он сползает по спинке сиденья вниз, но Венера одним свирепым взглядом пресекает едва не свершившееся злодеяние: Витя Пчёлкин, забывшись и уже успев задрать одну ногу, передумывает укладывать свои грязные ботинки на приборную панель "Жигулей".

— Ты тут с Космосом так и ездил, да? — догадывается она, припоминая, как приходилось оттирать тряпками каждый сантиметр салона после братцевых поездок.

Витя Пчёлкин снисходительно хмыкает, совсем не чувствует за собой вины и выжидательно сверлит Венеру глазами:

— Ну что, — он облизывается и всё-таки усаживается на сиденье прямо. — Когда в "Националь"?

— Какой ещё "Националь"?

— Ты говорила, когда всё устаканится...

— Так ничего и не устаканилось, — снова отворачивается Венера лицом к лобовому стеклу.

— Ну как же, — не соглашается он. — Ты чудище наше видела? По-моему, он единственный, кто на больничных харчах умудряется жиреть. Рожа уже во! — Витя Пчёлкин рёбрами ладоней очерчивает в воздухе прямоугольник с диагональю сантиметров пятьдесят, примеряет его к своим щекам и наглядно демонстрирует результат Венере. — А чего, я бы тоже так отдохнуть не отказался. Лежишь себе, жрёшь да гуляешь, с медсестричками общаешься, я там пару симпатичных видел... Лафа полная.

Венера закатывает глаза.

— Короче, — Витя Пчёлкин серьёзнеет и категорично бьёт кулаком по дверце бардачка, а Венеру такое обращение с её имуществом возмущает. — Сегодня. Пошли. Отметим хорошие новости, а то ты уже совсем от нервов бледная стала, как смерть с косой. Больные, знаешь, должны смотреть на счастливые лица, объевшиеся рябчиков и ананасов, чтобы из чувства классовой борьбы побыстрее поправляться. Это я тебе серьёзно говорю. Так что не спорь. К тому же, у меня с утра во рту ни крошки.

Венера, по большому счёту смирившись и не находя в себе желания дать ему отпор, всё-таки обводит Витю Пчёлкина скептичным взглядом, а потом без всякой надежды на успех выдвигает свой последний и единственный аргумент.

— Тебя не пустят. Ты на себя посмотри: в этом разве что из жалости погреться в вестибюле дадут. И то... если швейцар сегодня в хорошем настроении, — её взгляд перепрыгивает с дутого пуховика ярко-синего цвета, который у Вити Пчёлкина неизменно широко распахнут, на джинсы, в которых никакой "Националь" и подавно не светит. — Там обедают приличные люди.

— Твои приличные люди ни черта не понимают в хороших вещах, — огрызается Витя Пчёлкин и смахивает невидимые пылинки с джинсовых коленок. Такой чепухе, однако, его дух не сломить: — К вам заедем, я у Косматого пиджачок какой-нибудь позаимствую.

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️