Разрушительный секрет

Мы ехали в такси молча. Снег налипал на стёкла, расплывался каплями и исчезал под дворниками. За окнами проносился вечерний Чикаго, но я не видела улиц — внутри был сплошной шум. Что я делаю? Почему я согласилась?

Макс сидел уверенный и спокойный, будто всё происходящее было самым обычным делом. Я же чувствовала себя так, словно шагнула в пустоту.

Сердце продолжало бешено колотиться.

Такси свернуло в другой район, и я сразу заметила перемену. Узкие улочки сменились широкими проспектами, а старые здания — аккуратными домами с ухоженными фасадами и зелёными насаждениями. За окном мелькали огни ресторанов, витрины бутиков, вывески уютных кафе.

— Lincoln Park, — прочитала я на одной из вывесок и невольно задержала дыхание.

Этот район считался одним из самых престижных в Чикаго. Здесь жили те, кто мог себе многое позволить. И мысль о том, что именно сюда везёт меня Макс, казалась почти нереальной.

Такси остановилось у многоэтажного дома с охраной на входе. Фасад из стекла и камня сиял в свете фонарей, мраморный холл за прозрачными дверями выглядел так, будто принадлежал другому миру.

— Мы приехали, — сказал Макс, расплачиваясь с водителем.

Я вышла следом и холодный воздух обжёг лицо, а внутри всё переворачивалось.

В этот момент мой телефон снова завибрировал и на экране высветилось: Эмили.

Я замерла. И снова нажала на красную кнопку.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Ступени были деревянные, с мягким ковровым покрытием, и тихо поскрипывали под ногами. Макс достал ключ и открыл дверь, впуская меня внутрь.

Я вошла — и замерла.

Просторная квартира встретила меня мягким светом и панорамными окнами, из которых открывался вид на ночной Чикаго. Внизу тянулись улицы Lincoln Park с огнями ресторанов и кафе, а вдалеке мерцало озеро Мичиган.

Гостиная была одновременно стильной и уютной: тёмный кожаный диван, стеклянный столик, на стене — огромный телевизор. На полке вперемешку стояли книги и несколько баскетбольных мячей. У стены висела гитара, а в углу стояла корзина с мячом. Всё выглядело так, будто здесь живёт парень, для которого спорт и музыка — не хобби, а часть жизни.

Кухня напоминала картинку из журнала: барная стойка, встроенная техника, на столешнице — кофемашина и наполовину пустая бутылка виски. Чисто, аккуратно, но без показной роскоши — скорее, сдержанно.

Я сделала пару шагов, оглядываясь, и ощутила лёгкое головокружение. Это было совсем не то, что я представляла.

— Ты живёшь... здесь? — выдохнула я.

Макс облокотился о дверной косяк и усмехнулся:
— А где мне ещё жить? В общаге?

Я бросила на него взгляд. Его слова прозвучали легко, но в зелёных глазах мелькнул вызов, словно он хотел проверить мою реакцию.

— Просто... это совсем не то, что я ожидала, — призналась я.

— А что ты ожидала? — он чуть наклонил голову. — Грязную берлогу и кучу пустых бутылок?

Я смутилась и отвела глаза. Именно так я его и представляла раньше.

Макс проследовал на кухню и крикнул:
— Будешь что-нибудь пить?

— А что у тебя есть? — спросила я, стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Всё, что захочешь, — он усмехнулся и достал из шкафа бокалы. — Вино, виски, пиво, вода... выбирай.

— Вино, — ответила я, и сама удивилась, насколько тихо прозвучал мой голос.

Он налил в бокалы красного вина и протянул мне один. Я сделала осторожный глоток и только потом позволила себе осмотреться.

Я сделала осторожный глоток и только потом позволила себе внимательно осмотреться.

Чем дольше я водила взглядом по комнате, тем сильнее росло удивление. Квартира была просторной, с панорамными окнами, и в ней чувствовалась сдержанная энергия. Светлые стены, тёмная мебель, на полках — фотографии, книги вперемешку с баскетбольными мячами и гитарой.

Но в углу я заметила совсем другое: несколько медалей и кубков, рядом — хоккейная клюшка и пара перчаток.

— Хоккей? — удивлённо спросила я, оборачиваясь к нему.

— Ага, — кивнул Макс, усмехнувшись. — Мы с Людвигом любим хоккей.

Я не удержалась и усмехнулась тоже.
— Вот уж чего я от тебя не ожидала.

— У меня ещё много сюрпризов, Малинка, — сказал он, глотнув вина и глядя на меня чуть дольше, чем следовало.

Я повернула бокал в руках, наблюдая, как вино оставляет алые следы на стекле. Внутри всё бурлило, и слова сами сорвались с губ:

— Ты сказал, что знал о чувствах Фиби. Но почему делал вид, что не замечаешь?

Макс сел рядом и внимательно посмотрел на меня. Его глаза были спокойными, но в глубине сверкала какая-то усталость.

— Фиби импульсивна и мечтательна, — сказал он медленно. — Я был уверен, что это скоро пройдёт.

— Но не прошло, — возразила я, опустив взгляд.

— Я никогда не давал ей надежду, Кэсси. Даже не взглянул на неё как на девушку. Я бы не смог... из-за Джексона. Он был мне как брат. А значит, она для меня всегда была как сестра.

Сердце болезненно сжалось. Его слова звучали так спокойно, будто он тысячу раз прокручивал их у себя в голове.

— Но почему ты ничего не сказал ей прямо? — спросила я тихо. — Она ведь думала, что у вас может что-то получиться.

Макс провёл рукой по волосам и вздохнул:
— Кэсси, я для неё был всего лишь фантазией. Детской, наивной. И ещё... её связью с братом. Она цеплялась за меня, потому что я напоминал ей о нём.

Я смотрела на него и пыталась понять: это ли правда? Или он лишь прячет за словами то, что не может признать вслух?

— Я не знаю, Макс, как она это переживёт, — сказала я, чувствуя, как вина давит сильнее.

— Она переживёт, Кэсси, — спокойно ответил он. — Ведь эти чувства — обманка. Если бы я тоже был в неё влюблён, мы бы не были вместе. Ей бы просто стало неинтересно.

Я замолчала. В его словах была правда. Фиби — как любая актёрская душа — всегда тянулась к эмоции, к драме. Ей нужно было гореть, а не жить тихо и спокойно. И я всегда подозревала: её чувства к Максу — это не настоящая любовь. Это больше похоже на детскую историю. На незакрытый гештальт, за который она уцепилась и не хотела отпускать.

Макс вдруг резко перевёл тему:
— Ты ведь недавно была в Олбери?

Я расширила глаза.
— Что? Откуда ты знаешь?

Он прищурился и усмехнулся уголком губ:
— Я много что знаю о тебе, Кэсси. Кэсси Ричардс, двадцать лет, 30 июля будет двадцать один. Выросла в небольшом городке Олбери. Мать — учитель, отец — инженер. Единственная дочь в семье.

Я замерла, держа бокал в руках. Откуда он всё это знает? Кто его информатор? Или он сам копал на меня?Судя по его квартире и возможностям, это было вполне реально.

— А ещё... — продолжил он.

— Что ещё? — мои глаза сузились.

— Ты не любишь брокколи.

Я не выдержала и рассмеялась.
— Это уже почти жутко, Макс.

Он наклонился ближе.
— Знаешь, чего я не узнал?

— Ну? — я напряглась.

— Почему ты переехала именно в Чикаго?

Я поставила бокал и задумалась на секунду.
— Хороший вопрос. В детстве я пару раз приезжала сюда с родителями. Меня всегда манили огни этого города. И ещё тогда, будучи ребёнком, я пообещала себе, что вернусь сюда.

Макс провёл рукой по волосам и глухо сказал:
— Я всегда здесь жил. И для меня этот город стал как будто тюрьмой.

— Почему? — спросила я тихо.

— Этот город вырастил меня, — тихо сказал Макс, глядя в окно, — но и забрал многое. Например, Джексона. Я не чувствую здесь спокойствия.

Я сделала глоток вина и вдруг спросила то, что давно вертелось на языке:
— Почему ты никому не рассказываешь, что ты богатый?

Он обернулся и подарил мне самую широкую улыбку.
— Кэсси, я не богат. Богат мой отец. Он бизнесмен, а мне нечем хвалиться.

Макс оглядел комнату и развёл руками.
— Эта квартира... она не моя заслуга. Она была моей матери.

Я удивлённо приподняла брови.

— Её студенческой мечтой было жить в этом районе и когда они с отцом поднялись, то осуществили её мечту и купили квартиру здесь. Она сама так и не успела в ней пожить, а потом её не стало... — его голос дрогнул, но он быстро взял себя в руки. — И сюда переехал я.

Он замолчал, и в этой паузе слышалось больше, чем в словах.

Но что случилось с его матерью? — подумала я, чувствуя, как сердце болезненно сжимается. Фиби никогда об этом не упоминала. А может, она и вовсе не знала...

Передо мной сидел не тот Макс, которого я привыкла видеть в коридорах университета. Не наглый, не самоуверенный, не насмешливый. Передо мной был другой — честный, уязвимый.

Макс перевёл на меня взгляд и, словно уловив напряжение, предложил:
— Хочешь... я покажу тебе свою комнату?

Я кивнула и и пошла за Максом по коридору. Каждый шаг отдавался в груди странным гулом — смесью волнения и страха. Его квартира была слишком тёплой и чужой одновременно, словно я ступала в пространство, где никогда не должна была оказаться.

Он открыл дверь, и мы вошли в его комнату. Она выглядела совсем не так, как я ожидала: никаких хаотичных вещей на полу, никаких следов студенческого бардака. Простая кровать, письменный стол с ноутбуком и аккуратно сложенными тетрадями, шкаф, пара постеров на стене. Всё сдержанно, но с характером.

Мой взгляд упал на полку у стены. Там стояла фотография в рамке. Я подошла ближе и взяла её в руки. На снимке были Макс и Джексон — оба смеются, стоят рядом с мотоциклом.

Я коснулась стекла пальцами, и в горле встал ком.

Макс подошёл сзади, его тень легла на меня. Голос прозвучал низко, почти глухо:
— Это был его любимый байк. На нём он разбился.

Я застыла, сжимая рамку. Сердце билось так сильно, что казалось, он слышит его удары.

Макс смотрел на фотографию так, будто она держала его самого в плену.
— Он всегда говорил, что разобьётся на этом байке, — произнёс он глухо. — А я всегда смеялся и отвечал: «Ты чего? Мы ещё будем с размахом тридцать лет отмечать».

Я подняла взгляд на него. В этих словах было столько боли и вины, что у меня защемило сердце.

Не раздумывая, я поставила рамку на место и крепко обняла его. Моё лицо уткнулось ему в грудь, и я почувствовала, как его тело на секунду напряглось — словно он не ожидал этого.

Он стоял, опешив, и только через мгновение осторожно положил руки мне на спину.

Я держала его крепко, боясь отпустить, будто если разожму руки, он снова станет тем холодным и недосягаемым Максом, которого все знают в университете.

Я чувствовала, как его сердце бьётся под моей щекой, и этот ритм будто проникал в меня, успокаивая и тревожа одновременно.

— Макс... — выдохнула я, но не знала, что ещё добавить.

Он чуть крепче прижал меня к себе, и в этом движении не было ни силы, ни настойчивости — только благодарность и какая-то тихая просьба: останься, не уходи.

Я закрыла глаза. В тот миг мир словно исчез. Остались только его руки на моей спине и ощущение, что я впервые касаюсь той части его души, которую он прятал от всех.

Мы стояли так долго, молча, и я впервые чувствовала его рядом не как «того самого Макса Шона», а как человека. Настоящего.

Он первым нарушил тишину:
— Знаешь... иногда я думаю, что всё это — наказание. За то, что не уберёг его. За то, что не был рядом тогда, когда нужно было.

Я отстранилась ровно настолько, чтобы увидеть его лицо. В его глазах не было привычного блеска, только усталость и боль.

— Макс, ты не виноват, — сказала я тихо. — Ты был ему другом, а не ангелом-хранителем.

Он усмехнулся, но усмешка вышла горькой.
— Ты первая, кто это сказал. Все остальные смотрели на меня так, будто я должен был... знаешь... остановить судьбу.

Я крепче сжала его руку.
— Ты не обязан быть сверхчеловеком.

Наши взгляды встретились. И впервые я не увидела в его зелёных глазах ни наглости, ни игры. Там была правда. Грубая, ранимая.

— Кэсси, — он произнёс моё имя медленно, будто боялся спугнуть момент. — Ты правда думаешь, что я... не чудовище?

— Я думаю, что ты человек, — ответила я. — Такой же, как все мы. Просто ты слишком давно прячешься за маской.

Он замолчал, но его пальцы слегка дрогнули, переплетаясь с моими.

Мы сидели молча, и я уже думала, что он больше ничего не скажет. Но Макс вдруг повернулся ко мне и, словно собираясь с духом, произнёс:

— Знаешь... я впервые увидел тебя в коридоре 2 года назад. На тебе был розовый кардиган и синие джинсы.

Я моргнула, поражённая тем, что он так точно вспомнил.

— Ты выглядела такой потерянной, будто весь мир вокруг тебя не существовал. Ты не замечала никого, шла в своих мыслях. А я смотрел на тебя и думал: «Она ещё всем покажет».

Я замерла, не в силах отвести взгляда. Его слова ударили глубже, чем я ожидала. Всё это время я была уверена, что для него я никто — просто подруга Фиби. А оказалось, он помнил даже мой кардиган на первом курсе.

—Что?

Он чуть улыбнулся краем губ, но в глазах не было ни тени насмешки — только искренность.

Я ошарашенно смотрела на него. Всё это время я была уверена: его интерес ко мне — просто потому, что я не бегаю за ним и не та «девочка по вызову».

Он тяжело вздохнул и посмотрел прямо в мои глаза.
— Кэсси, ты думаешь, я достоин такой девушки, как ты? — проговорил он тихо. — Я бы никогда не подошёл. Тем более ты знаешь мою репутацию.

— Но той ночью... — прошептала я, потому что не могла удержаться.

Он сжал кулак, лицо на миг стало жестким, потом смягчилось от какой-то внутренней боли.
— Я дал слабину той ночью, — признался он. — Ты была такой ранимой... Я бы отдал весь мир, чтобы ты этого не пережила. Честно — я хотел убить Джека. В тот момент думал только об одном. Но здравый смысл победил.

Его голос был хриплым, и в нём не было высокомерия — только откровение, которое до сих пор не мог осознать и произнести вслух.

Я не знала, что ответить. Сердце стучало, в голове — пустота. С одной стороны — шок от его слов; с другой — странное облегчение: он не был равнодушен. Но что это значило на деле — любовь, вина, обязанность или мгновенная вспышка ярости?

Макс всё ещё держал мой взгляд, и в этой тишине между нами зримо висело то, что ни одному из нас ещё не хотелось полноценно назвать.

Мы легли на кровать, повернувшись лицом друг к другу. В темноте я видела лишь его силуэт, зелёные глаза, в которых отражался уличный свет из окна. Мы просто смотрели друг на друга, и в голове у меня роились сотни мыслей.

Казалось, что я надолго запомню эту ночь.

В эту ночь Макс О'Коннелл открылся мне так, как никогда и никому не открывался. Его слова, его взгляд, его уязвимость — всё это легло на меня грузом. Я чувствовала ответственность. Ведь мы в ответе за тех, кого приручили?

Мы пролежали так до самого утра, пока мои веки не стали тяжёлыми. Я закрыла глаза, и сон накрыл меня, мягкий и вязкий.

А вдруг я уже спала всё это время?