Глава 18. Первые трещины изгнания
С того дня всё изменилось. Мир вокруг словно раскололся надвое, и я оказался по ту сторону пропасти.
Когда я проходил по залам, шепот сменился открытым презрением. Кто-то делал вид, что я пустое место, другие — усмехались в лицо, их ухмылки были острее кинжалов.
— Смотри, у него крылья снова блеснули, как у ворона, — фыркнул один из ангелов, его голос сочился ядом. — Мрака принёс.
— Лучше бы его вовсе не было, — добавил другой, и его слова вонзились в меня, как отравленные стрелы.
Я делал вид, что не слышу, но слова липли к коже, как грязь, проникая в самую душу.
Раньше мне казалось, что их ненависть — просто детская жестокость. Теперь я понимал: они действительно верили, что я опасен. Что сам факт моего существования — ошибка, за которую я должен заплатить.
Учитель боевых тренировок перестал ставить меня в пары, демонстративно отворачиваясь.
— Слишком непредсказуем, — сказал он так, чтобы все слышали, его голос звенел от презрения.
Смех остальных резанул хуже удара, осколки их насмешек впивались в мою плоть.
А когда раздавали задания для патруля по небесным садам, моё имя вычеркнули прямо на глазах, будто стирая меня из реальности.
— Ему доверять нельзя, — сухо бросили, и я почувствовал, как земля уходит из-под ног.
Я вернулся в комнату, чувствуя себя пустым сосудом, наполненным болью и отчаянием. Даже зеркало в углу казалось чужим, отражая незнакомца с глазами, полными тоски. Я больше не был частью Небес. Я был изгнанником в собственном доме.
Только Рома оставался рядом, его присутствие — единственный луч света в этом царстве тьмы.
Он находил меня на облачных террасах, где я сидел ночами, свесив ноги в пустоту. Под нами текло море звёзд, холодное и безмолвное, словно насмехаясь над моим одиночеством.
— Ты всё ещё держишься, — сказал он как-то раз, его голос был твёрд и надёжен, как скала. Сел рядом, будто это было самое естественное в мире. — Я бы уже всё разнёс к чёрту.
Я усмехнулся, но в этом не было радости, только горькая ирония.
— Толку? Я один против всех.
— Не один, — жёстко ответил он, и его голос прозвучал так уверенно, что мне захотелось верить, что мир не рухнет.
Но днём всё рушилось снова.
— Смотри, падший идёт, — выкрикнул кто-то на площади, и их голоса были острыми клинками.
Я остановился, но голову не опустил, хотя каждая клеточка тела кричала от боли.
— Ему место внизу, а не среди нас! — добавил другой, и их смех был как удар хлыста, разрывающий плоть.
Гавриил вышел вперёд, его ухмылка была ядовитой, как у змеи.
— Ну что, Берг, каково знать, что твоя кровь предала тебя? Может, сразу прыгнешь вниз? Сэкономишь нам время.
Толпа взорвалась смехом, их радость была моей агонией.
— Хватит! — резко сказал Рома и шагнул ко мне, его голос был громом среди ясного неба.
Гавриил прищурился, его глаза сверкали злобой.
— Ты всё ещё рядом с ним? Осторожнее, Роман. Свяжешься с выродком — сам станешь грязью.
— Лучше быть изгоем рядом с другом, чем жить в твоей стае шакалов, — парировал Рома, и его слова были стрелами, пронзающими сердца.
Толпа замолчала, их дыхание замерло в воздухе. Я почувствовал, как у меня дрожат руки — не от страха, а от того, что он сказал это вслух. Для всех. Для каждого.
Вечером мы снова сидели на облаке, и тишина давила, как могильная плита. И я не выдержал, мой голос был хриплым от боли.
— Может, они правы. Я другой. Я не должен быть здесь. Иногда мне кажется, что... было бы проще исчезнуть.
Рома резко развернулся, его глаза вспыхнули огнём, в них была такая сила, что я замер.
— Замолчи! Никогда так не говори! Никита, ты слышишь? Никогда! Ты нужен. Ты... — он запнулся, его дыхание сбилось, и я увидел в его глазах что-то, чего раньше не замечал.
Я замер. Его пальцы вцепились в мои плечи так крепко, будто боялись отпустить, будто я мог раствориться в воздухе. Я впервые увидел