Глава 1
- Ну что ж, брат, сегодня у тебя последний день в этой тюряге, - произнес Дилан, похлопав меня по здоровому плечу. Его голос звучал неожиданно мягко, но в этих словах сквозила уверенность, словно он изрёк не просто фразу, а судьбоносное пророчество. Вряд ли он сам это осознавал, но его слова как будто всколыхнули воздух вокруг нас, наполнив его смесью надежды и страха. Безмолвные стены, застывшие в своём вечном мраке, казалось, прислушивались к каждому из его слов.
Солнечные лучи едва пробивались сквозь присыпанные пылью решетчатые окна, превращаясь в полосы света, которые разрезали затхлый пол тюремной камеры. Тени плясали, будто вспоминая злые шутки времени, а звуки - шорох одежды, отдалённый стук сапог охраны, тихий плеск воды где-то вдалеке - складывались в своеобразную симфонию. Это была музыка последних мгновений, песни предстоящего освобождения.
Я глубоко вдохнул этот воздух, пропитанный запахом сырости и железа, и посмотрел на Дилана. Его глаза сияли странным огоньком - в них читалось нечто большее, чем просто радость за меня. Огонёк надежды светился едва ощутимо, но его мощь, скрытая за спокойной оболочкой, не оставляла сомнений. Мы оба знали: впереди нас ждёт новая жизнь. Вопрос был только в том, будет ли она лучше или превратится в ещё одну дыру, из которой опять придётся выбираться.
- Да уж, чертовых восемь лет... - хрипло сказал я, сжав кулаки до белых костяшек. Не от холода, а от злости, от боли, что была моей спутницей почти десятилетие. - Мой отец был тем ещё мудаком.
Слова сорвались как зимний ветер - резкие, холодные, тяжелые. Они, словно тени прошлого, накрыли нас обоих и повисли в воздухе то ли обвинением, то ли скрытым признанием. Мне казалось, что сами стены пропитывались этими звуками, словно пили каждую каплю из моих слов, впитывая в себя моё прошлое.
Я отвёл взгляд и оглядел камеру вокруг. Сырые, обшарпанные стены. Краска облупилась так давно, что казалось, будто время ломало эти стены в попытках стереть всю боль и страдания, которыми они были пропитаны. Нелепые надписи на стенах, сделанные то ли гвоздями, то ли ножами, исчезали под слоем копоти и грязи. Но я видел в них отражение всех тех, кто уже прошёл через это. Мысли тех, кто мариновался в своей темноте, оставляя след жизни в этом заброшенном музее человеческой боли.
- У него была бешеная харизма, знаешь, - начал я снова, глядя куда-то мимо Дилана. Ностальгия наплывала волнами, заставляя мои слова звучать отрывисто. - Он всегда мог завлечь человека в разговор. Даже когда в людей вселялся страх и безысходность, он заставлял их смеяться. Он умел... Но его дар, эта харизма, порой становились ядом. Разъедали всё и всех, кто к нему прикасался.
Я замолчал, и за тишиной накатила другая картина. Образы из прошлого мелькали в моих мыслях как мёртвое кино. Шаги отца, медленные, гулкие, будто голос судьбы лился прямо из-под его сапог. Рев разъярённого пьяного мужчины, который врывался в дом, когда все спали. Моё дыхание становилось отрывистым от страха, когда я, маленький мальчишка, прятался под кроватью, слушая, как он кричит где-то в дальней комнате. Уменьшаться в размерах, будто пытаться стать невидимым - вот на что я был способен тогда, в те ночи отчаяния.
Дилан это знал. Мы оба это знали. Поэтому он ничего не сказал. Просто кивнул, давая мне знать, что я могу продолжать, если захочу. Но я уже и так сказал слишком много.
В этот момент дверь камеры вдруг с шумом распахнулась, прерывая наши размышления. В тёмный проём шагнул офицер в форме - его внушительная фигура и усталое лицо были лишь малой частью картины. Здесь всё кричало о непреложной власти, которая так не любит, когда её игнорируют.
- Де Виллориэль! На выход! - приказал он, сверля меня острым взглядом. Его голос звучал подобно удару плети: грубый, хлёсткий, лишённый любых эмоций. Ему было всё равно, кто я и что я сделал за свои годы. Для него я был просто очередным барахлом, которое он, в конце концов, должен был выкинуть из этой системы. Всё, что осталось, - служить своему долгу, ничего больше.
Чувствуя, как внутри зреет злость, я изо всех сил держал себя в руках, но, проходя мимо него, бросил ему мимолётный взгляд. Это был взгляд, который говорил: "Твои время и место временные, как и всё вокруг - не забывай об этом."
Коридор, через который я шёл, был тёмным и длинным. Звук моих шагов отдавался эхом, каждый удар подошвы гулко уходил вдаль. Это будто сопровождало меня в этом последнем выходе, как траурная песня тем временам, которые я оставлял позади.
В конце туннеля показались массивные ворота. Большие, тяжелые. Они были покрыты ржавчиной, но величественно возвышались, как последний барьер между прошлым и будущим. За ними начинался мир, который я долго не видел. Мир, которого боялся и к которому, по правде говоря, не был готов.
Когда ворота начали медленно открываться, их скрип звучал будто предвестие. Словно сама судьба тяжело вздохнула, распахивая передо мной новый путь, полный неизвестности.
Снаружи меня ждала целая жизнь. Среди встречающих я заметил маму. Она стояла чуть поодаль, опираясь на трость, её карие глаза были полны слёз и тепла, которого мне так долго не хватало. Рядом с ней, поодаль, была Илия. Её светлые волосы развевались на ветру, и в её взгляде сиял свет, повергающий тьму внутри меня.
Я вдохнул полной грудью свежий воздух. Это был мой первый вдох свободы за все долгие восемь лет. Этот момент был мой, и он был началом новой главы.