Тишень

Хэссий был сбит с толку. Слегка.

Ему следовало радоваться, ведь взрослые вокруг говорили об этом торжественно, всем видом показывая, что ему выпала великая честь. Они терпеливо отвечали на его вопросы, не ругали, почти не прогоняли. В общем, вели себя очень непривычно.

Деревенским ребятам же верилось лучше. Одни, что с ним дружили, искренне поздравляли его, другие же завистливо сверкали глазами, кто как. Только Келл однажды выскочил к ним, и закричал, потрясая кулаками:

— Никакой ты не особенный, задохля! Тебя туда на съедение чудовищу везут, я сам слышал! Чтобы ты беды не притягивал!

Естественно, они опять подрались. Все знали, каким врунишкой был Келл и как не любил Хэссия, так что никто ему не поверил. Правда после этого его почему-то пару дней не выпускали из дома, а когда выпустили, выглядел он несчастным и ни с кем не разговаривал.

Но его слова назойливо скреблись под черепом. Ведь всю жизнь шепотки за его спиной нет-нет, да вспоминали, что его подкинули в деревню в ночь на Кровавую росу — дурное знамение само по себе, так ещё и предполагаемые родители не оставили ни следа своего присутствия. Возможно, дитя могло быть не просто нежеланным, а вполне себе проклятым.

О нём всё равно заботились. Значит, несмотря на слухи, его всё же немножко, но любили.

— Не верь Келлу, ты же знаешь, ему лишь бы ляпнуть, — горячо уговаривала Верба, поглаживая тонкими пальцами его синяк на руке.

— Мне всё равно, — дулся Хэссий. — Я назло ему пройду испытание!

— Так держать! — Верба рассмеялась и притянула его в объятье. Хэссий прижался к подруге, довольно улыбнувшись в её плечо. — Только будь осторожен, пожалуйста.

Испытание заключалась в том, что его повезут куда-то далеко, в лес, и там он должен будет прожить одиннадцать дней. Хэссий был готов! Он ведь смелый и отважный! Так что мальчик решительно отбрасывал все боязливые мысли. Он покажет, что никакой он не проклятый.

Наконец, пришло время. Вечером прошло гуляние, вся деревня вышла на пир, люди пели и танцевали, и Хэссий веселился с ними. Душа ощущалась такой лёгкой, как никогда прежде. Жаром горел трескучий костёр, дразнила вкусным запахом еда на столах, тёмные косички Вербы украшали яркие ленты. И самого Хэссия принарядили: взамен хлипкой, сотню раз залатанной одежды дали красивую светлую рубаху, прочные штаны и новёхонькие ботинки. Даже на день его рождения (или, вернее сказать, день обнаружения) ему не дарили столько всего за раз.

В груди расцветала теплота - светлая, яркая, распирающая рёбра. "Особенный" мырлыкало всё его существо. "Счастливый!" вопила душа, когда он отделялся от стаек детей, чтобы побегать сквозь толпу, что провожала его долгими взглядами.

А в самый торжественный момент, под громкую, почти оглушающую музыку его вывели в костру и нарисовали на лбу какой-то знак. Все хлопали в ладоши, ребята визжали и прыгали. В этот момент Хэссий почти задыхался от счастья.

И не заметил, что многие люди совсем не улыбались. Что одну заплаканную девушку, которая в начале праздника порывалась что-то крикнуть, заперли в доме. Что Келл стоял в стороне, сжимая губы, и следил за его движениями со странной сосредоточенностью.

Под конец, рассматривая своё отражение в миске с водой, Хэссий, разморённый весельем и теплом, чуть не заснул. Тогда его подхватили и повели к телеге. Мальчик улыбался и махал на прощание, сытый, радостный, согретый всеобщим вниманием.

А потом на его глаза надели повязку, и остаток пути прошёл в темноте.

Ехали долго. Всю ночь, наверное, потому что Хэссий успел отлично выспаться. В один момент телега со скрипом остановилась, слышно было, как запряжённый конь фыркал и стучал копытами. Хэссия поставили на землю, он почувствовал широкую мозолистую руку, что потянула его на себя. Все молчали, и ребёнок тоже молчал.

В груди склубилось тёмное облако, шептавшее о страхе, но Хэссий игнорировал его. Ему не страшно, он справится. Его не ведут ни к какому чудовищу. Он удостоен чести, ему не желают зла.

Шли тоже долго. Хэссий то и дело спотыкался, стараясь поспевать за провожатым. Очень хотелось задавать вопросы, ведь тишина давила на нервы, но мальчик прикусил язык.

Когда ноги уже начали болеть, Хэссия остановили. Строго наказали досчитать до тридцати пяти и три раза покружиться, прежде чем снять повязку, как часть ритуала перед испытанием. Ещё запретили стирать символ со лба. Хэссий послушно кивал, едва не подпрыгивая на месте.

— Хорошо! Я всё сделаю и со всем справлюсь, честно-честно! — он широко улыбнулся.

Ему никто не ответил. Послышался шорох травы, и Хэссий стал шёпотом считать. А есть разница в громкости счёта? Он ведь не испортит всё испытание?

На втором кружении он споткнулся и едва не упал. Слёзы поневоле обожгли закрытые глаза. Не время плакать! С чего вообще такая реакция? Наверное... Просто слишком много эмоций за последнее время.

Третье кружение. Хэссий резко остановился с расставленными в стороны руками и прислушался. Совсем рядом стрекотали кузнечики. Прохладный воздух ласково касался щёк. Так мирно.

Мальчик снял повязку. Солнечный свет заставил прищуриться и проморгаться, прежде чем оглядеть небольшую полянку. Хэссий сразу же приметил на другой стороне красные пятнышки земляники. А слева, у корней дерева, лежал холщовый мешок.

Внутри оказались коробок спичек, буханка хлеба и фляга с водой. Фляга оказалась знакомой по узору, её ему с месяц назад показывал старик Вальш, охотник, любящий травить байки и вырезать деревенским детям игрушки. Хэссий провёл пальцами по узору и улыбнулся. Как вернётся, нужно будет вернуть. А сейчас она ему на удачу.

Хэссий взял мешок, ещё раз посмотрел по сторонам, выдохнул и решительно зашагал к землянике. Одиннадцать дней — не такой уж большой срок.

Лес приветствовал ребёнка ветром в листве, шорохами мелких животных, гулким пением птиц.

А в деревне было тихо. Как при почтительном молчании на утро после похорон.