Глава 10
Анита Хейзел
...я коснулась руками влажного камня, опираясь на них, чтобы заглянуть вниз. Ил под ладонями примялся, а белая штукатурка испачкала ночную сорочку. От колодца пахло сыростью и заплесневелой водой, но этот аромат пробрался внутрь меня сладостью. Я оглянулась по сторонам, кроме сюрреалистичного тумана ничего не видя. Он медленно подплывал к моим обнаженным ногам и прикасался к ним, разжигая странное томление и предвкушение в груди.
Я знала, что это не просто природная завеса. Сигаретный дым. Нотки пряности и гвоздики вытеснили из легких другой аромат, кружа голову. Веки стали тяжелыми, налились свинцом, но не закрывались. Я, точно опьяненная, медленно опускалась к спуску колодца. Пронизанные растениями покореженные камни все еще держали форму кольца, уходя глубоко под землю. Чем больше я видела, тем сильнее ныла душа. Кровь вскипала и носилась по венам, выпуская бабочек из их клетки. Они щекотали изнутри живот все нестерпимее и нестерпимее.
Губы пересохли.
Несмотря на старинность этого сооружения, внизу плескалась стоялая вода, на поверхности которой плавал круглый диск луны. Из-за колебаний он то расходился контурами, то сходился, и эти безумные водовороты околдовывали меня. Я часто заморгала, но представление не перестало удивлять. Темные пятна луны образовали тонкие ниточки, что постепенно пронизывали круг, как корни деревьев вымытую землю. Странные переплетения, зигзаги, символы - и вот это уже не отражение светила, а... глаза.
Притягательные. Волнительные. Необыкновенные.
Я никогда таких не видела. Серо-голубые, едва белые, с черными кружочками, что появлялись у зрачков. Мурашки пробежали по телу от желания коснуться стылой воды. Стать ее частью, нырнуть и больше не выбраться на поверхность, потому что там было так... призывно. Меня звали тихим шепотом. Он звучал в шуме ветра, несмелых капельках, стекающих по стенкам колец и стуке собственного сердца.
Оно билось. Сейчас начало свой ход, баюкая меня таинственной мелодией.
Подхватив полы халата, я подняла одну, а потом вторую ногу на бортик. Разве может быть страх, если я знала, что там хорошо? Ни секунды не раздумывая, я нырнула в воды колодца, растворяя в сиянии волшебных глаз...
— Боже, — со стоном подскочила я на кровати.
Мои руки сжимали одеяло, которое собралось тугим узлом между ног и натирало. Тяжело дыша, я упала на подушку, пытаясь успокоить грохочущий пульс. Пот стекал по вискам, а футболка, прилипшая к спине, холодила кожу. В глазах все еще стояла мутная пелена сна, и странный шепот разносился по всей комнате, до сих пор моля:
— Анита... Посмотри на нас, Анита... Разве это плохо?.. Сгори в праведном огне...
Определенно во всем виноват Юджин! Это его фразы в темноте! Это его жестокие, эгоистичные слова!
Я закусила губу, переворачиваясь на бок. От резкого движения шов ночных штанов натянул в промежности. Острая игла кольнула изнутри, заставляя центр пульсировать. Там было так мокро и жарко. Я удивленно прислушалась к организму, никогда такого не ощущая. Ты горишь изнутри. Наполняешься сладкой болью, что оставляет пустоту и просит ее заполнить. В голове вспыхнули вены на животе Юджина, резинка его спортивных штанов и тугие мышцы. Мое тело ощутило, даже эфемерно, прикосновения губ и рук...
— Нет, нет, нет, нет, — прошептала я. — Ради всего святого.
Приняв горизонтальное положение, я спустила ноги с кровати и встала. Моя грудь сумасшедше приподнималась и опускалась. Горошины сосков натягивали нежный шелк и терлись об него, как о наждачную бумагу. Разве можно быть такой чувствительной? Легкий ветерок касался и резал меня, скрипы половиц напоминали стук постели, а всхлипы, из-за шумного дыхания, звучали, как стоны...
Вытерев ладонью пот со лба, я подлетела к створкам окна и распахнула их, глотая ночную сырость и аромат озона из-за легкой измороси. Нужно просто успокоиться. Грех пленителен и, если ему не сопротивляться, он испортит. Как сейчас. Желания - это плохо. Именно так мне все детство повторяли в соборе по воскресеньям. Нельзя лгать, ненавидеть людей, думать о близости с мужчиной до свадьбы и вообще позволять им говорить о таком. Плохо. Очень плохо. Но разве все плохое - так хорошо?
Юджин не выглядел несчастным, когда говорил о своих страстях. Мэдди не охала всякий раз, когда заставала его в коридорах поместья без рубашки, а девчонки из колледжа так сладко говорили о своих парнях.
Я еще раз наполнила легкие чистым воздухом, защелкнула задвижку и вернула штору на место. Это помогло немного успокоиться, но стоило бросить взгляд на постель - томление просыпалось. Я потуже затянула пояс халата и выскользнула в коридор, босыми ногами ступая по холодному паркету. Пройдя в западное крыло, я свернула к лестнице и начала спускаться по ступенькам, проезжая ладонью по мраморным перилам.
Всякий раз, когда мне снились кошмары, я находила успокоение в картинах. Просто садилась перед мольбертом и начинала рисовать: иногда редкую бессмыслицу, иногда живописные произведения, которые потом продавала на благотворительных вечерах.
Только в такие моменты, когда мышцы дрожали от долгого держания кисти, голова кружилась от запаха акварели, а вся одежда прилипала краской, я ощущала маму. Ее звали Иоланта Хейзел. Она была художницей, имела рыжие волосы и карие глаза, и погибла в тридцать два года - это было все, что я о ней помнила. Мне так хотелось, смотря на фотографии родителей, чувствовать их, вспоминать моменты из детства, но в голове, как будто была пустота. Я просто знала, что они читали мне сказки, ухаживали и любили. Я знала, но не помнила.
Сколько было попыток договориться со своим сознанием. Психологи, гипнотизеры, прогулки по прошлому, но ничего. Вообще ничего, кроме женского мелодичного голоса в абсолютной мертвой тишине:
— Тебе еще рано, малышка. Моя дорогая Анита... Все будет хорошо, дочка. Просто потерпи... Все будет хорошо...
Слезы заколыхались на ресницах. Я часто ими заморгала, отгоняя воспоминания, и надавила на ручку двери, заходя в мастерскую. Автоматические лампы под потолком включились, ударяя по глазам светом. Я слегка прищурилась, дожидаясь пока привыкну к яркости. Здесь, как всегда царил беспорядок. Стопки мольбертов: законченных и не дорисованных картин - палитры, кисти и шлейф маслянистого ацетона, что стал уже ароматом моих духов. На стойке, напротив окна, крепился холст с заштрихованными серыми линиями, а на полу возле: тубусы скрученной бумаги.
Эскизы Юджина. Я вчера весь вечер мучила себя, но, почему-то именно сейчас, внутри проснулось острое желание нарисовать его глаза. Я не сомневалась, что приснились мне именно они. Еще в кухне, вечером, я будто застыла внутри них, не в силах отпустить то ощущение легкости. Так бывает, когда ты счастливый танцуешь под дождем.
Взяв чистую кисть, я развела оттенки индиго и цинковых белил. Присев на тахту перед мольбертом, я сразу макнула в краску и завела ладонь над бумагой, ни на минуту не сомневаясь, что у меня получится нарисовать его глаза...
Я нырнула в колодец. Вот только, что это будет значить для меня?
Юджин О'Кеннет
Я не хочу с тобой разговаривать, потому что ты эгоист!
Серьезно? Эгоист? Эта девчонка совсем рехнулась? Сначала взбирается на бешеную лошадь и падает с нее, а потом обвиняет меня во всем? Разве мое волнение было продиктовано только этой эмоцией? От вида синяка на ее губе я был готов в ту же минуту к черту спалить конюшню и непослушного ублюдка вместе с ней! Оскар был любимцем не только Дезмонда, но и нашего отца. Совершенно неуправляемый, агрессивный, жестокий жеребец, который на скачках, в прошлый сезон, чуть не убил жокея!
Ох, Анита! Как мне хотелось вчера догнать ее, прижать в темноте к стене и показать насколько во мне горит забота о ней! Не будь она девственницей и выпускницей воскресной школы, я именно так бы и поступил. Схватил бы за полы изумрудного халата, что играл в тон ее огненным волосам, спустил бы трусики и поднял на руки. Моя девочка обвила бы своими стройными ножками бедра и впустила в себя. Я бы любил ее настолько глубоко, что мыслям о ссоре и обидах не осталось бы места в ее хрупком теле. Только мое имя, только стоны и мольбы.
Внизу живота свело. Теплая волна прошлась по члену, который тут же поднялся, упираясь в брюки. Я зашипел сквозь зубы и принял удобное положение на офисном стуле, унимая эрекцию.
— Мистер О'Кеннет,— постучал колпачком железной ручки Густав. — У вас на столе выписки со счетов компании и каждого из О'Кеннетов.
Я перевел на него взгляд, кивая. Открыв кожаную папку, осмотрел реквизиты швейцарского банка. Сначала шел отчет о личных тратах брата. Он давно не прикасался к семейным деньгам, но свои заработанные предпочитал хранить там же. Оплата ресторанов, покупка каких-то брильянтов в ювелирном Чикаго, заправка его Infiniti. Конечно, я мог не рыться в нижнем белье Дезмонда, но мне было интересно во сколько ему обходится его прекрасная Тереза. Покупка цветов, комплект нижнего белья от Versace в три тысячи баксов. Черт, я даже и не знал, что женские стринги столько могут стоить! Снова цветы, и еще раз лилии, духи, а потом вновь цветы. Даже не хочу знать для чего они ему.
Пролистнув досье счета Деза, я остановился на тратах компании. Былое веселье улетучилось. Мои пальцы стиснули плотную бумагу, растирая между собой. В прошлом году Kenneth & Sons вышла в полный ноль. Дохода хватило едва покрыть затраты и долги. Эрнест брал много ссуд и кредитов, выплачивая их из личного семейного вклада.
Виски утяжелились. Я даже не стал просматривать до конца документы, уже понимая, что увижу там.
— Эрнест же понимал, что еще пару месяцев в таком темпе и мы банкроты? — сипло проговорил я.
Управляющий кивнул. Он опустил голову на свои скрещенные руки, а я неожиданно усмехнулся, собирая картинку по крупицам:
— Вот почему ему так скоро нужна была свадьба Дезмонда и Аниты. Деньги. Он успешный адвокат в штатах. Заработанного Дезом хватило бы, чтобы покрыть долги. Эрнест даже в этом повел себя, как полный мудак! — я усмехнулся и отъехал чуть от стола, скрещивая руки на груди. — Твою мать! Я не понимаю, почему он все просрал?!
Ларкравт перебрал свои бумаги и подтолкнул ко мне одну из них, но я не обратил на нее внимания. Меня уже бесили чернила и цифры. Хотелось, как вчера, просто сломать что-то и вдоволь наораться, выпуская напряжение. Меня тяготила дурацкая ссора с Ани, тайны семьи и предстоящий приезд брата. Умные мозги Дезмонда сейчас бы не помешали, но чем ближе стрелка часов приближалась к вечеру, тем не спокойней становилось мне.
Я не хотел, чтобы Анита видела его.
Эти две недели, пусть она и провела со мной, я не был уверен, что стал для нее чем-то большим. Просто брат того, кого она любила. Наше общение сейчас и тогда, все три года, отличалось. Я позволял себе слишком много, потому что знал: через месяц Анита может уехать. Лас-Вегас и новая жизнь - я понимал, что это конец, оттого и не мог позволить этому случиться.
— Кризис сказался на всех европейский магнатах, — прикусил щеку Густав, краснея, то ли от стыда, то ли от того, что мне все приходится объяснять. — Мы снизили производительность, но продукт для виски подорожал. Пришлось увеличить стоимость одной бутылки, оттого упали продажи.
— Чушь собачья! — перебил его я, подкуривая сигарету. Терпкий дым забрался в легкие, оседая привкусом мускатного ореха. — Kenneth & Sons - это пережитки прошлого! Эрнест думал, что может сотни лет продавать один вид алкоголя и получать из этого прибыль? Ирландский виски - это уже не только мы! Нужно совершенствоваться. Вводить что-то новое, задействовать больше рекламы... Я не знаю, — я затянул дыма и продолжил:— Открыть новое производство. Линия вина или шампанского. Ни одно мероприятие не обходится без игристого!
— При всем уважении, Юджин, — сжал в руках папку управляющий, поднимая на меня возмущенные глаза. — Вы не экономист, именно поэтому с легкостью говорите о том, чего не знаете.
— Да? — я подался вперед, пытаясь удержать на цепи свой голос. — А что же вы, мистер Ларкравт, с вашим образованием не объяснили моему отцу, какой пиздец нас ждет? Что вы, ничего не предлагаете, а просто молча слушаете меня?— мужчина хотел, было, что-то ответить, но замолчал. Он ослабил ворот рубашки. — Вот именно. Иногда можно иметь сто дипломов и оставаться полным дураком!
Я поднялся из-за стола и отошел к окну, рассматривая вид на мост через Лиффи. По вечерам он начинал сиять, подсвечивая иловые воды реки и вдали стоящие доки. Я преподнес к губам тлеющую сигарету, представляя, как Эрнест частенько подходил сюда, любовался распростертым Дублином и величием своих амбиций. Ему-то всего и нужно было: сохранить то, что построили предки, но отец все просрал. В горле запершило от желчи.
Сегодня я отправил документы завещания на экспертизу. Даже и не знаю, чего хочу? Чтобы это оказалось правдой или ложью? Если мои догадки верны: Анита просто стала золотой коровой, а деньги ее семьи «спасательным жилетом» отца. Он держал ее вдали от общества, чтобы свадьбой с Дезмондом прикрыть свою ложь.
— Мистер О'Кеннет, позвольте дать вам совет, — за моей спиной скрипнул стул, но я не обернулся, продолжая рассматривать город. — Продайте Kenneth & Sons, пока скелеты Эрнеста не стали вашими.
Моя улыбка отразилась в стекле, возвышаясь над всем Дублином. С высоты шестидесятого этажа все казалось таким маленьким и не значимым. Когда я играл на сцене, чувствовал себя частью механизма общества: я дышал с ними в унисон, делил одни эмоции, а потому был частью чего-то. Но теперь, я сам диктовал правила, строил и властвовал.
Почему Эрнест хотел именно Дезмонда в этом кабинете? Почему любил меня больше и позволил сбежать из поместья? Я имел еще слишком много вопросом, чтобы вот так просто отпустить дух отца, переставая разгадывать его секреты.
Я докурил, потушил бычок в пепельнице и прошел к двери кабинета. Как мне извиниться перед Анитой? Хоть я и не считал себя виноватым, но не мог позволить ей молчать, просто потому что любил. Конечно, это не значит, что я разрешу ей седлать Оскара.
Телефон в кармане завибрировал.
— Слушаю, — замер я, отвечая на неизвестный номер.
— Мистер О'Кеннет, вас беспокоит комиссар, — на заднем фоне пищал стационарный телефон и кто-то громко переговаривался. — Результаты вскрытия вашего отца готовы. Вы знали, что Эрнест О'Кеннет тяжело болел?
— Нет, — сдавленно выдохнул я, вспоминая пузырек обезболивающего в его спальне.
— Рак легких. Доктор сказал, что, судя по метастазам, у него была четвертая стадия. Эрнест умер сам, здесь нет преступления. Вы можете похоронить своего отца...
Я сухо попрощался, положил телефон обратно и на минуту прикрыл глаза, пытаясь справиться с нарастающей болью в груди. У него был рак и он молчал. Наш последний разговор был далек от идеала, но мы хотя бы поговорили. Впервые за девять лет провели вместе больше, чем пару часов, наполненных ссорами и оскорблениями. Пружина, которую Эрнест вкрутил в мое сердце, срывалась с резьбы. Еще чуть-чуть и отлетит, пулей пробивая грудную клетку.
Только после смерти он заговорил со своими сыновьями.