X.
LORENZO
Я лежал на больничной койке, глядя в потолок, но перед глазами — ничего. Ни белых ламп, ни серых стен, только пустота. Голова болела, лёгкое жгло изнутри, как будто внутри остался осколок стекла, и каждый вдох давался с трудом. Но боль была не в теле — она сидела глубже. Ждала. И вот дверь открылась. И всё вокруг снова обрело цвет — жёсткий, тёмный, как глаза моего отца.
Он вошёл с шагом, будто готовился к бою. Закрыл за собой дверь и встал у изголовья. Его лицо... Он не просто был зол. Он был разъярён до костей, до предела. На его лице не было ни капли жалости, только тревога, спрятанная за стеной ярости. Его кулаки были сжаты, челюсть — напряжена.
— Ты, блядь, с ума сошёл?
Я не ответил, не мог. Не потому что не хотел, а потому что знал — любое слово будет слабым оправданием. Я просто опустил голову, глядя в серую ткань больничного покрывала, чувствуя, как сердце глухо колотится в груди.
— Ты сбежал из больницы, Лоренцо. Полуживой. Со сломанным рёбром, пробившим лёгкое. Ты хоть понимаешь, насколько был близок к тому, чтобы сдохнуть?
Он кричал. Я почти физически ощущал, как воздух дрожит от его голоса, но я не злился в ответ, не сопротивлялся. Потому что он был прав.
— Я хотел увидеть Ари, — прошептал я. — Убедиться, что с ней всё в порядке.
— Она была в порядке! Ты не думал о себе, ни о матери, ни обо мне. Ты снова решил, что можешь быть героем. — Он обошёл кровать, схватил стул и резко поставил его рядом, садясь. — Но ты не герой, а мой сын. И ты чуть не умер, слышишь?
Я кивнул, глядя в пол. Внутри что-то содрогнулось, как хрупкое стекло. Его слова были ударами, но каждый удар бил по правильному месту. Потому что я действительно едва не сдох и напугал всех. Но тогда, когда я встал и пошёл, всё, о чём я думал — её глаза, ее кровь на щеке, как она дрожала, сидя в машине. Я не мог остаться в том холодном боксе, зная, что она может быть одна. Что она могла подумать, будто я умер.
—Знаешь, кого ты мне напомнил? — неожиданно сказал он. — Твою сестру. Ту, что умерла.
Я резко поднял глаза. Его взгляд стал стеклянным.
— Сицилия не могла пережить это. Я не мог. Мы оба умерли, когда потеряли ребёнка. Её звали Рана, она даже не вздохнула. И я поклялся себе, что сделаю всё, чтобы не терять больше никого из своей крови. Ни тебя, ни Розу, ни мать, никого. И вот ты... — он сжал кулаки. — Вот ты вытворяешь это.
Я впервые за всё время увидел, как он отвёл глаза. Как будто признался в собственной слабости. Его гнев не утих — он просто сменил облик. Стих в тишину, в усталость.
— Я убью любого, кто тронет вас. Уничтожу весь этот чёртов мир ради вашей безопасности. Но если ты сам себя убьёшь... — он выдохнул. — То тогда я останусь с пустыми руками.
Сердце заныло. Мне вдруг захотелось встать, обнять его, сказать, что я не хотел, что я просто... просто не мог иначе. Но я не двигался, был слишком слаб, чтобы оправдываться, и слишком виноват, чтобы просить прощения.
— Ты, кажется, забыл, кто ты. Ты сын капо. А значит — не принадлежишь себе. Ты принадлежишь семье, роду, клану. Ты не имеешь права поступать по наитию. И если ты снова выйдешь из-под контроля, Лоренцо, я... — он замолчал, стиснув зубы. — Я лишу тебя всего. Твоей машины, твоих прав, твоего будущего. Ты будешь сидеть под замком до тех пор, пока не научишься думать, как мужчина, а не как упрямый мальчишка.
Я закрыл глаза и только тогда позволил себе вдохнуть глубже. Словно принял его приговор. Я заслужил каждое из этих слов. Он был прав. Абсолютно. Но всё, что я мог повторять про себя — она в порядке. Она жива. С ней всё хорошо. Ради этого стоило рискнуть.
— Прости, — прошептал я.
Он посмотрел на меня с таким выражением, что я не знал, то ли он готов ударить, то ли обнять. И, возможно, в этом был весь он — мой отец. Монстр и хранитель. Ад и крепость. Мужчина, который потерял дочь, но не позволил потеряться мне.
— Выздоравливай, — сказал он наконец, поднимаясь. — Потом поговорим.
Он вышел, и я остался один. Лежал и смотрел в потолок, чувствуя, как по щеке медленно катится слеза. Я не боялся смерти, я боялся её страха. Я боялся, что, если бы тогда не успел — она бы не простила себе, и я — себе тоже.
Но она жива, а значит, я справился. Хоть и ценой собственного дыхания.
Пульс в висках отдавался глухими ударами — не от боли, а от чего-то глубже, от того, что я не мог выкинуть из головы. Поцелуй. Я помнил его слишком ясно — дрожь её губ, растерянный взгляд, биение сердца, которое заглушило гул мотора. Я помнил, как мои пальцы легли на её щёку, как всё в мире сузилось до этого одного момента, как будто именно он был единственным реальным в моей жизни. А потом — пустота. Удар. Свет фар. Взрыв стекла.
Когда Ари спросила меня, помню ли я, что было перед аварией, я солгал. Сказал, что помню только скорость, а потом — ничего. И это была, наверное, самая тяжёлая ложь, которую мне приходилось произносить. Я не должен был этого делать. Но я видел, как она сжалась, как отводила глаза. Она боялась. Она винила себя. Я не мог позволить ей жить с этим. Пусть думает, что я всё забыл, пусть её сердце будет хоть немного легче.
Забота о ней стала для меня чем-то большим, чем инстинкт. Я не просто хотел, чтобы с ней было всё в порядке — я забывал обо всём остальном. О себе, о здравом смысле, о правилах. Это разрушало меня изнутри. Я чувствовал, как трещины ползут по моему собственному "я", и однажды оно просто рассыплется. Я пообещал себе: больше никаких шагов в её сторону. Я не должен быть рядом. Не должен позволять себе даже мечтать. Я не могу снова подвергнуть её опасности, даже если это будет самое болезненное решение в моей жизни.
Дверь тихо отворилась, и в палату вошёл дедушка Алессандро. Его шаги были тяжёлыми, неторопливыми, как у человека, видевшего слишком много. Он посмотрел на меня, не как на внука, а как на мужчину, который сам совершил выбор.
— Ты похож на своего отца, — сказал он, усаживаясь в кресло рядом с кроватью. — Только не лицом. Поступками.
Я приподнялся немного, опираясь на локти. От его слов щемило в груди.
— А Роза, — продолжил он, — Роза — это Невио целиком. Упрямая, импульсивная, огонь в ней, как в нём. А в тебе — тишина перед бурей. Холодный пульс, когда ты принимаешь решение. Ты как он в молодости, только с душой наизнанку.
Я сжал пальцы в кулак под одеялом.
— Папа... он ненавидит меня за то, что я сделал, — выдохнул я.
Алессандро посмотрел прямо в мои глаза.
— Он боится, Энзо, не ненавидит. Когда он потерял твою сестру... — он замолчал, подбирая слова. — Я видел, как он ломался, не на людях, нет. Передо мной, перед своей женой он рвал себя изнутри. Он еле выжил тогда. И теперь... он снова увидел ту же боль. Вспомнил ту ночь, слёзы Сицилии, крик в коридоре. Всё вернулось.
Я закрыл глаза, и передо мной тут же встала мама. Самая добрая, самая светлая женщина, которую я знал. Как она сидела у кровати, гладила по волосам, шептала, что я справлюсь, как держала руку Розы, когда та болела, как всегда закрывала глаза, когда отец поднимал голос, будто верила, что тьму можно проигнорировать, если просто не смотреть.
— Я видел, как она плакала, — прошептал я. — Когда я был ребёнком. Мне было семь. Папа тогда не пришёл домой, явно занят работой, а она сидела у окна и плакала. Долго. Молча.
Дедушка кивнул.
— Она всегда была ангелом в этом чёртовом аду, — сказал он. — И теперь ты делаешь всё, чтобы она снова плакала. Не потому, что хочешь, а потому что забыл, что такое быть ребёнком. Ты стал взрослым, а взрослые, Энзо, несут ответственность.
Я не мог сказать ни слова. Грудная клетка сжалась.
— Ты поступаешь как мужчина, но ты не должен забывать, ради чего ты делаешь то, что делаешь, — продолжил Алессандро.
Я отвёл взгляд. Он встал, положил мне руку на плечо — тяжёлую, родную, не требующую слов — и вышел, оставив дверь приоткрытой. Я остался один. Комната снова заполнилась тишиной, и я впервые за всё это время смог выдохнуть. Медленно, до самого дна лёгких. Воздух показался колючим, будто я вдохнул иглы. Я закрыл глаза. Я любил её. Любил так, как не должен. Любовь была тихим проклятием, которое я пронёс через детство, подростковый возраст, через каждое лето, через каждый её смех. Но теперь я знал, что должен сжечь это чувство, прежде чем оно сожжёт её. Потому что в этом мире, полном тьмы, она была светом. А я — только тенью, что слишком долго пыталась к нему приблизиться.
***
Я стоял в тени, в дальнем углу внутреннего двора семейного особняка Романо. Солнце клонилось к закату, окрашивая стены в тёплые оттенки золота. Смех, звон бокалов, музыка — всё это сливалось в одно гулкое пятно за моей спиной. Я был здесь тысячу раз — на днях рождения, юбилеях, переговорах под видом ужинов. Мама всегда ехала сюда с радостью, в светлом платье, с улыбкой, которую я помнил с детства. В последнее время к этой радости добавлялась ещё одна — тетя Лия была рада видеть своего младшего брата, которого считали погибшим почти девятнадцать лет.
Прошло два месяца с тех пор, как я врезался в чёрный металл чужого капота, а потом в собственную боль. После той аварии отец отрезал меня от всего — от денег, от машин, от Лиама, даже от собственных решений. "Хватит потакать Энзо", — сказал он всей Ндрангете, и никто больше не шевельнулся, чтобы угодить мне, даже если и хотел.
Я не знал, зачем приехал сюда. Формально — просто быть с семьёй, по факту — мама попросила, а маме я не умел отказывать. Ей даже папа отказывать не мог.
Роза где-то поблизости. Я краем глаза видел, как она вместе с Арианной смеялась над чем-то у столика с закусками. У Тизианы в руках бокал шампанского, она что-то рассказывала, увлечённо жестикулируя, как всегда. Я же держал в руке бокал с соком, и даже не притворялся, что пью что-то посерьёзнее. Мне не нравились эти сборища. Люди, которые называют тебя братом, а смотрят с прищуром. Дальние родственники, чьи улыбки всегда чуть шире, чем надо. Пустые разговоры, фальшивые тосты, взгляды через плечо. Я стоял, стараясь быть невидимым. Не получилось. Где-то в глубине души что-то кольнуло — чутьё. То самое, что отец вбивал в меня с четырнадцати. "Если стало слишком тихо — пригнись".
Щелчок. Один. Потом второй — едва слышный, почти как треск плёнки и тишина следом, Глубокая, неестественная, как перед бурей, а потом — выстрел. Вскрик. Кто-то закричал. Женщина. Бокал разбился где-то рядом. Люди начали оглядываться, хаос начал подниматься, как волна. Я сорвался с места.
— Роза! — крикнул я, уже зная, где она. — Ари! Роза!
Папа рванул к маме. Я видел, как он заслонил её телом, вцепившись в плечо. Она растерянно крутила головой, ища нас. Я успел поймать её взгляд на секунду — испуганный, беззащитный. Но я не мог остановиться. В голове крутилось одно: найти сестру и Арианну. Я обогнул стол с фруктами, перескочил через низкую клумбу, увидел, как Роза с Ари пригибаются за колонной. Она первой увидела меня.
— Энзо! — Ари закричала. — Что происходит?!
Я не отвечал. Подбежал, схватил обеих под руки, почти поволок за собой. Это был первый раз за два месяца, как я коснулся ее снова. Она избегала меня, а я избегал ее.
— Снайперы, — выдохнул я. — Откуда-то сверху. Внутренние балконы, возможно, крыша.
Роза уже на полпути вырывалась из моего захвата. Она двигалась быстро, точно, без паники. Я почувствовал, как из-под её бомбера выскользнула рукоятка пистолета.
— Прикрой нас, — коротко сказала она и вынырнула из укрытия.
Я знал, что она делает. Её глаза — это проклятье и благословение семьи. Сокол, так её называл отец. В школе она видела номера машин на другом конце парковки, в тире — попадала точно в центр даже после двух часов тренировки. Первый выстрел прозвучал почти сразу. Глухой, точный.
— Один минус, — бросила она мне. — Остальные ещё не поняли, откуда.
Я присел рядом с Арианной, пытаясь одновременно оценить обстановку и защитить её. Сердце билось в горле. Я слышал, как с другой стороны двора кто-то открыл огонь в ответ. Каморра не дремала, их охрана сработала быстро — чёрные костюмы метнулись к стенам, вытаскивая автоматы из ниш, откуда обычно появлялись только бутылки вина и фейерверки.
Это был не наезд, а покушение. Чистое, спланированное, хладнокровное. Рядом с фонтаном трое бойцов прикрыли взрослых женщин, кто-то кричал о выходе, кто-то уже звонил, г я знал: пока не уберут снайперов, никто не выберется. Видя, как Рози справлялась с несколькими снайперами, я невольно улыбнулся, даже в такой ситуации. Я знал, что она станет лучшим стрелком Ндрангеты. Не потому, что она хотела этого, а потому что она рождена была видеть дальше, точнее, быстрее. Отец гордился ею больше, чем кем-либо. Даже мной. Особенно мной. Снаружи раздались визги шин — подмога. Чёрные джипы прорывались к воротам, Каморра развернула свою силу на полную. Они отбивались жестко, слаженно, профессионально, но нападение было странным — не в духе вражды. Слишком точечное, слишком быстрое, как будто кто-то знал схему двора. Я снова поднялся, проверил, что Ари рядом. Она была бледна, но держалась, пыталась понять, где безопасно. Я видел, как её глаза искали мою руку — и она сжала её. Я ответил ей тем же.
— Всё будет хорошо, — сказал я, зная, что врать — грех. Но ей нужно было это слышать.
Сзади снова выстрел, а потом — тишина. Роза вышла из-за колонны, с пистолетом в руке, всё ещё напряжённая.
— Готово, — бросила она. — Трое. Остальные — не моя проблема.
Папа появился через секунду. Его лицо было холодным, как мрамор, он посмотрел на нас, потом на маму, которая держалась за него всё ещё дрожа. Она обняла его, потом — меня, без слов. Только пальцы, вцепившиеся в мою рубашку.
— Это не последний раз, — сказал отец. — Кто-то посмел сунуться к Романо, а ещё хуже — к нам.
Он посмотрел на Розу.
— Молодец, — коротко сказал он.
И это был самый высокий комплимент, который он мог дать, а я всё ещё стоял на месте, сжимал руку Арианны и думал только об одном. Кто-то знал, что мы будем здесь, и кто-то хотел, чтобы мы не вышли.
Я сидел, обняв маму за плечи, и не отпускал. Её тело всё ещё дрожало — не сильно, не заметно для окружающих, но я чувствовал это кожей. На её коленях лежала Роза, глаза закрыты, лицо спокойное. Она не спала, просто отдыхала, зарывшись лбом в шелк маминого платья. Мама гладила её по голове, будто снова сделала шаг назад во времени, к тем дням, когда Рози была ребёнком, и после ночных кошмаров забиралась к ней под плед.Я поцеловал маму в щеку, и она вздрогнула. Её лицо всё ещё было натянуто, словно хрупкая фарфоровая маска. Она кивнула, и Роза шепнула:
—Не волнуйся за неё. Я с ней.
Я встал. В животе всё сжалось от напряжения, которое никак не отпускало с момента выстрелов. Папа был где-то с Андреа и со всем собранием Каморры. Я знал — он вне себя. Он терпеть не мог, когда его женщинам угрожала опасность. Всё, что касалось его семьи — особенно мамы — всегда становилось для него личной войной. Его не интересовало, виновата ли Каморра в этом нападении или нет, его волновало только то, что мама, Лия, Роза и Арианна могли пострадать.
Я направился в сторону уборной — по правде, мне просто нужно было перевести дух. Я должен был быть на этом собрании, должен был стоять рядом с отцом и слушать, что говорят боссы, но после аварии он запретил мне. Я был «слишком уязвим», как он выразился, и пока я не встану окончательно на ноги, нечего мне делать среди старших. Проходя мимо одной из комнат, я услышал голоса. Голос Лии и... Миреллы? Я не собирался подслушивать, просто остановился на секунду. Их слова зацепили слух — имя, которое я узнал бы в любой тьме.
— Арианна, — сказала Мирелла, — с каждым годом всё больше похожа на Джулио.
Моё сердце будто щёлкнуло. Я не сразу понял, что именно вызвало во мне это странное напряжение. Похожая? На Джулио? На брата Лии? На "погибшего" брата Лии?
Лия шикнула.
— Мирелла, не надо. Конечно похожа, она ведь его кровь.
Кровь? Я замер. Всё внутри меня будто провалилось. Что она только что сказала?
— Это глупость, — тихо выдохнул я, почти не веря своим ушам.
Арианна — приёмная дочь Лии, я знал это точно. Но кровь?
— Думаешь, она может заподозрить? — Мирелла говорила тихо.
— Она не дурочка, — тяжело выдохнула Лия. — Иногда я смотрю на неё — и вижу вопросы в глазах. Она уже взрослая, Мири, и она чувствует, что что-то не так.
— И что ты сделаешь, если спросит? — Голос Миреллы стал жёстче. — Ты скажешь ей правду?
Наступила пауза. И всё это время я стоял, не двигаясь, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Придётся, — прошептала Лия. — Если спросит... придётся. Сказать, что Джулио её отец.
В ушах зазвенело. Я отступил на шаг, уткнувшись плечом в стену, чтобы не пошатнуться. Голос Лии продолжал звучать в моей голове, будто на повторе: *Джулио её отец*. Арианна... дочь Джулио? Я пытался вспомнить хоть что-то, что могло подтвердить или опровергнуть это. Её черты, глаза, её манера смеяться, слегка хрипло, когда действительно весело, её упёртость, и эта странная, необъяснимая тоска, которую я иногда видел в ней — тоска по чему-то, чего она сама, казалось, не могла назвать. По корням? По правде?
— Тогда ты признаешь, что всё это время врала. Что забрала её к себе, чтобы обрести семью, чтобы...
— Чтобы дать Джулио память. Мири, давай не будем об этом, — перебила Лия. — Да. Я солгала. Она была маленькая, ей не нужна была правда, ей нужны были родители. Я сделала, что должна была, и не жалею.
Я не мог дышать. Всё, что я знал, всё, что думал — рассыпалось. Лия была не просто приёмной матерью, она была тётей. А Джулио... он был её отцом. Настоящим. Кровным. Родным.
Всё это время я любил дочь Джулио. Ту самую дочь, которую Лия спасла, которую воспитывала, будто свою. А я... я был ей никем. Кузеном. Другом. Тенью. Словно весь кислород вышел из коридора. Я пошёл дальше, но не помню, как. Не помню, как добрался до уборной, как плеснул в лицо воду, как смотрел в зеркало, не узнавая отражение.
—Твою мать, — выдохнул я, наконец полностью осознав, что происходило в нашей семье долгие годы.
Я знал, что Лия не могла завести ребенка из-за плена и изнасилований, но не знал, что Ари была ее племянницей. Это так странно понимать, что она воспитывала ребенка как мать, будучи тетей.
—И что мне делать, блядь, с этой информацией?! — спросил я сам у себя, хотя молился господу богу, чтобы правда вскрылась, и я перестал скрывать то, что гложет меня столько лет. — Моя Ари...
Что произойдет с ее сердцем, когда она узнает правду?