Глава 18 Марк
Она не пришла.
Подходя к аудитории, я сразу заметил её отсутствие. Обычно она сидела на подоконнике вместе со своими одногруппниками, но теперь на том месте стояла лишь Сизова, лихорадочно, почти маниакально строчащая что-то в своём телефоне. Сев в этот раз за стол, я ощутил разочарование и грусть. Я слишком хорошо понимал причину её отсутствия, как и свою роль в этом. Интересно, известно ли её друзьям о том, что произошло? В тот вечер они были в клубе, но в момент нашей «страсти» поблизости я их не видел. Сквозь монотонное бормотание лекции я украдкой взглянул на Сизову, ожидая увидеть в её глазах испепеляющую ненависть, но она лишь изредка, словно школьница, списывающая на контрольной, прятала телефон под столом.
А вдруг дело вовсе не во мне? Может, что-то случилось? Последнее, что я видел, — это то, как она уезжает на такси. А что было дальше? Тревога начала медленно, но неумолимо нарастать.
Я беспокоился о ней. Не только как о студентке, но и просто по-человечески. Я причинил боль девушке, и, возможно, теперь она навсегда забросит мои лекции, поставив под угрозу итоговую оценку. Но я искренне надеялся, что она не совершит этой глупости. Пусть я и последняя сволочь, учёбу она должна закончить без проблем.
Во вторник и среду её по-прежнему не было. В перерывах, проходя по до боли знакомому маршруту, я надеялся случайно столкнуться с ней в коридоре. Как тогда, когда наши руки мимолётно соприкоснулись. Но коридор был пуст. Ни её, ни её компании. Раздражение начинало накатывать волнами. Вся эта ситуация, словно раскалённый уголь, обжигала меня изнутри, и я жаждал её разрешения как можно скорее. Но причина моего смятения просто исчезла, растворилась в воздухе, лишив меня возможности загладить свою вину.
Я знал её расписание наизусть. Но не буду же я её караулить перед дверьми в аудиторию после каждой пары? Поэтому всё, что мне оставалось, — это ждать пятницы и надеяться, что она придёт. Но мне посчастливилось заметить её раньше.
В четверг, подходя к университету, я наконец увидел её. Она шла как обычно, в компании Сизовой и Литвинова, весело смеясь. Этот смех, словно паралич, сковал меня. Вина снова сдавила грудь, а внутри разлилось странное тепло. Я представлял её страдающей, плачущей, как те наивные студентки, что регулярно пишут мне на университетском форуме. Но она оказалась куда взрослее и сдержаннее. В памяти всплыл её озлобленный взгляд, глаза, блестящие от подступающих слёз, но сейчас ничто не выдавало пережитого. Она вела себя обычно, буднично, как ни в чём не бывало. И, что самое удивительное, казалось, она никому не рассказала о нашем конфликте, не побежала жаловаться и плакаться. Это вызывало уважение. Она намного взрослее, чем я думал.
Когда они скрылись в стенах университета, я ещё немного постоял на улице. Не желая портить ей настроение своим присутствием с утра, я решил выждать, пока она поднимется на второй этаж, где у неё была пара, чтобы затем пройти в деканат. Мне хотелось поговорить, извиниться, но не здесь, не на виду у всех, а наедине. И пусть она кричала, что никогда не останется со мной один на один, я всё же надеялся, что в пятницу после пары она по моей просьбе задержится в аудитории и мы поговорим. Но надежда моя разбилась вдребезги.
Я не успел и рта открыть по окончании пары, как Литвинов и Сизова, взяв её под руки, словно эскорт, и оживлённо говоря с кем-то по телефону, стремительно покинули аудиторию. Какие-то страсти, интриги... Что же там происходит?
Закрыв за последним студентом дверь, я подошёл к окну и сквозь белую, невесомую тюль посмотрел на главные ворота. Там стояло белое «Вольво», в которое весело запрыгивал Литвинов. Водитель открыл переднюю пассажирскую дверь для Сизовой, а затем заднюю для Вероники. Она с озорной улыбкой что-то прошептала ему на ухо и скрылась в салоне. Парень, изображая джентльмена, обошёл машину к водительскому месту и вдруг окинул взглядом университет. В нём я узнал того самого защитника из клуба. «Значит, они хорошо знакомы», — подумал я, наблюдая, как машина резко срывается с места и исчезает из вида.
Интересно, кто он? Ей и вообще. Может, друг или... больше? Неожиданно сердце предательски пропустило удар. Один разговор. Просто чтобы загладить этот конфликт и вернуть нормальные отношения, где я смогу нормально преподавать, а она — отвечать на мои вопросы не сквозь зубы. Одно извинение. Но как же мне его добиться?
Закрыв кабинет, я направился домой. Стоя на парковке и глядя на свет из окна в моей квартире, я закурил сигарету, вдыхая горький дым, словно в попытке выдохнуть терзающие меня мысли. Я начал курить после смерти матери и продолжал ровно до четвёртого курса, пока Ангелина не попросила меня бросить, и я послушался. Теперь же, под гнётом обстоятельств, эта пагубная привычка возвращалась, отражая мою растущую нервозность.
Закинув в рот пару подушечек мятной жвачки, я неспешно направился к дому.
— Марк! Ты вернулся! — донеслось из кухни.
— Я дома, — отозвался я и, сбросив туфли, пошёл на свет, устало потирая виски.
Головная боль, терзавшая меня не один день, снова дала о себе знать. Я снова мысленно возвращался к ней. К Веронике. А потом мой взгляд упал на Ангелину.
Она сидела за столом, окружённая морем разноцветных пакетиков, конфет и детской канцелярии. Казалось, она растворялась в этом хаосе предпраздничной суеты, вся — в заботах о чужих детях. Её рыжие волосы, собранные в небрежный пучок, выбивались прядями, а на переносице красовалась забавная складочка концентрации. Она была воплощением доброты, терпения, самоотдачи. Идеальная будущая жена. И от этого на душе становилось невыносимо тяжело.
Я смотрел на неё и видел не невесту, а дорогого, близкого человека, с которым нас связывало прошлое, но не будущее. Мы были двумя параллельными прямыми, которые когда-то ошибочно приняли друг друга за одну линию.
Лина была глотком чистого воздуха в моей жизни, когда мне это было нужно. После мамы, после той пустоты, она стала моим спасательным кругом. Её безусловная забота, её желание видеть во мне хорошего — вот что меня исцеляло. Она верила в того Марка, которым я мог бы быть: добропорядочным мужем, отцом семейства, надёжным человеком с ипотекой и графиком на выходные.
Но это был не я. Вернее, не весь я.
С ней было безопасно. Предсказуемо. Она создавала вокруг меня уютный, мягкий мирок, где не было места риску, буре, непредсказуемости. Она любила того, кого хотела во мне разглядеть. А я... я позволял ей себя лепить, потому что был слишком слаб и слишком виноват, чтобы сказать «нет». Её любовь была похожа на тёплое, стерильное одеяло в больнице — оно согревало, но не давало жить по-настоящему. Оно не обжигало, не заставляло чувствовать себя живым.
Она была прекрасным человеком. Но она была человеком из другой истории. Нашей общей истории, которая давно закончилась, а мы всё ещё перелистывали её пустые страницы, делая вид, что пишем новую главу.
Я видел, как она старается. Как подбирает салфетки под цвет скатерти, как заботится о чужих детях, как хочет понравиться моему отцу. Она вкладывала в наши «отношения» всю себя, а я вкладывал лишь чувство долга и вины. Я был для неё проектом, главой её будущей сказки. А она для меня — напоминанием о том, кем я должен был стать, и насколько я не соответствовал этому идеалу.
Развестись с человеком, который тебя предал или оскорбил — легко. А как развестись с человеком, который тебя любит? Который искренне верит в тебя? Который просто... другой? Как сказать ей, что её мир, такой правильный и благоустроенный, для меня — золотая клетка? Что её любовь, такая тихая и заботливая, меня медленно убивает своей бесконечной глубиной, в которой я не могу дышать?
Она заслуживала человека, который смотрел бы на её старания с восхищением, а не с тихим ужасом перед предопределённостью всего. Который хотел бы того же самого: тихих вечеров, планов на ремонт, детей. Я не мог дать ей этого. Я мог только изображать, всё лучше и лучше надевая маску «нормального» парня, пока под ней не начал задыхаться.
Выбор был не между плохой и хорошей. Выбор был между ложью, в которой будет комфортно ей, и горькой правдой, которая будет больна для нас обоих, но хотя бы будет правдой.
И глядя на неё, такую хрупкую и поглощённую своими пакетиками, я понимал, что причиню ей боль, сравнимую с той, что когда-то перенёс сам. И это знание съедало меня изнутри. Я был не героем, а палачом, приговорённым разрушить самый светлый и добрый мир, который знал, — просто потому, что не мог в нём жить.
— Что ты делаешь? — спросил я, наконец отбрасывая свои мысли и оглядывая этот творческий беспорядок.
— Решила сделать каждому ученику небольшой подарок от себя. Родители, конечно, уже заказали кульки с конфетами, но хочется добавить что-то полезное для учёбы, — ответила она, сортируя в каждый пакетик открытку, карандаши, линейки с ластиками и несколько конфет с мандаринами.
— Как здорово, — устало произнёс я, опуская сумку на стул.
— Всё-таки Новый год — самый лучший праздник, жаль только, снега нет, — мечтательно проговорила она, завязывая бантики из лент на уже упакованных пакетиках.
— Новый год — новое начало... — словно размышляя вслух, протянул я, глядя в одну точку.
— Именно! Поэтому в новогоднюю ночь мы собираемся в доме моих родителей, чтобы наконец объединить наши семьи. Я так хочу познакомиться с Надеждой Павловной, — она повернулась ко мне и, заметив мою рассеянность, легонько наступила на ногу. — Марк? Ты же помнишь про ужин, да?
— Да, помню, — ответил я, и в голове снова всплыли слова Петра: «Реши всё до Нового года и покончи с этим».
— Ты какой-то задумчивый в последнее время, — произнесла она, откусывая кусочек скотча.
Если бы она знала, что я творю, вряд ли была бы так добра ко мне... Я врал ей, и очередная ложь сорвалась с моих губ.
— Всё нормально, просто очень устал, — выдавив подобие улыбки, я снова взял сумку и пошёл в комнату. — Тебе помочь? — крикнул я, доставая телефон из кармана брюк и кладя его на тумбочку у кровати.
— Нет, мне немного осталось. Тебе разогреть еду? — донеслось в ответ сквозь шелест бумаги.
Аппетита не было. Не помню, когда вообще нормально ел, помню только бесконечные кружки кофе на работе и дома. Знал, что это неправильно, но не мог себя заставить, постоянно находясь в стрессе.
Стоя под прохладным душем, я не чувствовал облегчения. Опершись руками о холодную плитку стены, я принимал удары воды, обрушивающиеся на спину. В голове снова всё завертелось. Если я не решу эту проблему, конечно, не умру. Благоволина продолжит избегать меня и делать вид, что ничего не случилось, и я тоже последую её примеру.
В детстве я часто мечтал о тайной суперспособности, которая могла бы мне сейчас пригодиться. Чтение её мыслей очень бы помогло, но, увы, мы живём не в фантастике, нас окружает суровая реальность, в которой я вёл себя далеко не лучшим образом.
Когда с душем было покончено и я оказался в кровати, на удивление, уснул моментально, даже под шум из кухни. Эта неделя выпила из меня все соки. Я вспомнил, как мучился две недели перед тем, как признаться Лине в чувствах, но, проведя параллель, понял, что те волнения даже близко не стояли с этими, омрачёнными чувством вины.
Усталость сгребла меня в объятия сна быстро и безжалостно, но наутро, подгоняемый муками совести, я вскочил с постели едва рассвело. Лина всё ещё сладко спала, закутавшись по шею в одеяло. Раньше я обнимал её и грел теплом своего тела, а теперь мы спали на кровати словно каждый на своей территории. Лежать не было смысла, поэтому я накинул футболку и, стараясь не шуметь, проскользнул на кухню с телефоном и ноутбуком, закрыв за собой дверь. Восемь утра. Рано. Слишком рано для звонка, который я столь решительно запланировал. Придётся ждать. С этой мыслью я поставил чайник и погрузился в тягостное ожидание.
Ещё никогда два часа в моей жизни не тянулись так долго. Три выпитых кружки кофе, разобранная электронная почта, ответы на письма студентов и заказчиков дипломных работ и даже несколько сыгранных футбольных матчей на телефоне. Я ждал как мог, но даже сейчас не был уверен, что она проснулась и ответит на мой звонок. И всё же, собрав волю в кулак, я взял телефон, открыл контакты и нашёл заветную букву «В». Номер, вбитый просто так, на всякий случай.
Пару недель назад в деканате наша почтенная архивариус разбирала завалы документов, рассортировывая их по папкам. Среди прочих обнаружилась стопка личных дел новоиспечённых студентов. Сопротивляться искушению не было ни сил, ни желания. Воспользовавшись педагогическим положением, я выудил из общей массы несколько листов, среди которых, конечно же, оказалось дело Вероники. Имена и контакты родителей, домашний адрес, перечень наград и прочая, казалось бы, незначительная информация... Но главное — номер телефона, на который теперь я нажимаю.
Каждый гудок был как стук моего сердца, которые я отсчитывал, а те, в свою очередь, стали реже.
Один гудок... два гудка... три гудка...
Она не ответит. Возможно, она спит или занята, а может, она из категории людей, которые не отвечают на незнакомые номера. Камень, который был на моих плечах, не свалился вниз, он упал куда-то, где желудок, оставляя после этого неприятное ощущение.
Четвёртый гудок...
Это бесполезно. Я, сжав смартфон, медленно начал убирать его от уха, как вдруг из динамиков донеслось тихое, волнительное:
— Алло?