Первый период: обыграй меня

Пятнадцатое декабря
- Если ты продолжишь смотреть на мои губы, Планета, - намеренно едва касаюсь ее уха, чувствуя, как ее дыхание сбивается на долю секунды, - я тебя поцелую.
Так что надеюсь, это часть ее коварного плана, и она взглянет на них еще раз, чтобы я все же мог выполнить свое обещание.
- Ты слишком часто их облизываешь, - с каким-то нервным смешком отмахивается она, но взгляд все равно предательски соскальзывает обратно, и это все, что мне нужно, чтобы растянуться в победной улыбке.
- Хочешь их увлажнить? - Я вытягиваю губы трубочкой и невинно хлопаю глазами, позволяя Планете шуточно толкнуть меня в грудь.
Но этого все равно недостаточно, чтобы оттолкнуть меня. Ни физически, ни морально. Наоборот. Я чувствую, как собственное сердце под ее ладонью грохочет так, будто я делаю что-то гораздо большее, чем просто дразню ее. Это лишь повод притянуть ее еще ближе, вжаться лицом в ее волосы и оставить поцелуй на макушке чуть дольше, чем нужно.
- Вот вы где, - врывается Харпер из-за спины моей девушки.
Планета оборачивается к подруге лицом, все еще стоя в моих объятиях, пока я, даже не пытаюсь отпустить ее. Держу красотку ближе, чем должен. Вообще не смущаясь друзей.
- Чуть не опоздали, - Винс врывается следом, стараясь отдышаться.
- Вам лучше поздороваться с моей мамой, - хмыкаю я, когда Планета наваливается спиной на мою грудь, - пока она не решила, что вы опоздали на выступление Бекки, потому что трахались как кролики на школьной парковке.
Винс сдавленно смеется, пока берет свою жену за руку и уводит ее вглубь зала ближе к сцене. Но Харпер оборачивается на нас спустя пару рядов и с самодовольной улыбкой выдает:
- Это была парковка Коско вообще-то.
Я не могу не прыснуть от смеха, потому что Планета в моих руках смеется по-настоящему - звонко, запрокидывая голову назад, так что я вижу ее лицо. Открытое, живое. И это чертово хорошее настроение в ее глазах цепляет меня сильнее любого поцелуя.
Я опускаю лицо к ее шее, не скрывая улыбки, едва касаясь губами ее кожи - просто потому что хочу. Потому что могу. Потому что она моя.
- Что ты делаешь?
Планета не звучит смущенной. Скорее удивленной. Но она не отталкивает меня и не вырывается.
- Целую свою девушку, Планета, - хмыкаю я, снова оставляя ленивый поцелуй на ее раскаленной шее, чувствуя, как по ее спине пробегает дрожь.
- Так никто не притворяется.
- Я всегда слишком реалистичен.
Потому что я уже давно, черт возьми, не притворяюсь. Может, она еще держится за эту роль, потому что так безопаснее, но я - нет. Все это слишком реальное, слишком живое, чтобы врать самому себе.
Все, что между нами - не спектакль. Ее смех, ее руки на моей груди, ее взгляд, которым она цепляется за меня, когда думает, что я не замечаю. Все это настоящее. Мое.
Может, она боится. Может, ей нужно время, чтобы осознать, что я не брошу ее в этом дерьме. Что я не похож на того, кто когда-то назывался ее реальным парнем. Пусть пока боится. Пусть возьмет столько времени, сколько ей нужно. Но я не отступлю.
Я не касаюсь ее больше, чем она готова, но, черт возьми, я хочу ее полностью. Всю. Без остатка.
Она слишком близко подобралась, чтобы я мог уйти. Да я и больше этого не хочу.
Не тогда, когда она так просто оказывается в центре моей семьи, будто всегда была здесь. Мы всей нашей маленькой толпой занимаем целый ряд, и я едва успеваю оттолкнуть Финна, чтобы сесть рядом с ней. Как джентльмен опускаю перед ней сиденье и краем глаза слежу за каждым ее движением, пока она устраивается удобнее. Остаток времени до спектакля Бекки мы болтаем о всякой ерунде, а я одним ухом ловлю, как папа и Лавли строят безумные планы пригласить к ней на подкаст кого-то из Кардашьян. Финн о чем-то смеется с Харпер и Винсом, мама пытается расколоть всех, кто не знает, как проведет Рождество.
- Мы на Рождество уезжаем в отпуск, мам, - хмыкаю я, почти закатывая глаза от ее напора, но не свожу взгляда с Планеты. - Вернемся с Мальдив, соберемся либо у вас, либо у меня.
Только я еще не пригласил ее. Потому что не придумал, как это сказать, когда ты «играешь» парня для других, но все внутри тебя требует большего.
- Кстати об этом, - Харпер вдруг оборачивается на Планету, - я записала нас на двадцатое число на маникюр, педикюр и лазер.
- Лазер? - Переспрашиваю я, фыркая. - Это что-то из «Звездных войн»?
- Ага, конечно, - хмыкает Лав.
- Проходят полосу препятствий, - смеется Финн.
- Я... я никуда не собиралась ехать, - тихо возражает Планета, ближе наклоняясь к Харпер, будто пытается скрыть слова от меня. - Это... это слишком дорого?
Я кладу ладонь на ее колено, чуть сильнее, чем нужно, чтобы она почувствовала вес моих следующих слов.
- Это не твоя забота, Планета. Ты все равно не будешь за это платить.
- Это еще почему?
- Потому что моя девушка не будет сама за себя платить.
- Но я могу сама...
- Я даже не сомневаюсь в этом, Планета, - отрезаю я, не давая ей и шанса спорить. - Но это не значит, что ты должна.
- Вот именно, - поддакивает Лавли. - Зачем тебе тогда вообще парень?
Планета уже собирается что-то ответить. Наверняка вставить свое уродское «фальшивый».
Но свет в зале гаснет. Заполняется аплодисментами. И, к счастью, она не продолжает спорить.
Я не хочу споров. Не хочу слышать это уродское «фальшивый» из ее уст. Это слово, слетавшее с ее языка, звучит хуже, чем любые оскорбления.
Как будто то, что между нами - это не то, что я чувствую в себе. Не то, что я держу в руках, даже когда не прикасаюсь.
Я просто хочу, чтобы она чувствовала себя хорошо рядом со мной. Так же - как я чувствую себя рядом с ней.
Потому что с ней я хоть что-то чувствую.
Больше, чем надо. Слишком много, чтобы игнорировать.
И достаточно, чтобы это начало меня менять.
Сначала это было едва заметно. Казалось, может это затянувшийся прилив адреналина или просто... хорошее настроение. Но оно стало преследовать меня повсюду. Оставалось в воздухе, на коже, в моем свитере, который она носила.
Хоккей стал интереснее, азартнее, почти каким был раньше. Мне нравилось, что Планета рисовала свои чертовски пошлые плакаты, которые я, как дурак, сохранял все до единого. Мне нравилось, как горели ее глаза, когда она делилась своими впечатлениями и эмоциями после прошедшего матча. Конечно, она потом извинялась за якобы сильную эмоциональность... Но ее восторг был заразительным. Он разъедал лед внутри меня и мне хотелось стараться быть лучше. На льду. И за его пределами.
Хотелось быть тем, кто не гасит ее огонь. Потому что я видел, как обычные вещи делали ее счастливой - и точно так же заставляли ее грустить.
И последнее, то, что стирало огонь с ее глаз, наполняло ее болью и неуверенностью - я старался убрать из ее жизни. Тихо. Без спроса. Просто потому, что не мог это выносить.
Я знаю, что нормально грусть. Нормально переживать о чем-то и волноваться. Это часть жизни, и я не могу оградить ее от этого.
Но я могу быть рядом. В самый хреновый день. В самый тяжелый момент.
Я могу быть ее якорем - если она позволит мне им быть.
Единственное - я мог оградить ее от чертова отца. Не физически. Морально.
Она не просила меня об этом. Планета вообще ни о чем и никогда меня не просила. Но это только разжигало внутри меня ту самую ярость, которая копится с каждым днем.
Я хотел поговорить с ним. Дать ему понять, что он не может продолжать себя так с ней вести. Не тогда, не теперь, не при мне. Поэтому, когда мы оказались в Нью-Йорке на прошлой неделе - я именно это и сделал.
Пришел в его офис, где его якобы не было, но, услышав мою фамилию, он каким-то чудом оказался прямо у себя в кабинете.
И мы поговорили о ней. О Планете.
Это был тяжелый разговор. Все было стабильно плохо. Пейн орал. Я едва сдерживался. Каждое его слово било в грудную клетку - не мне, а ей.
Но по итогу - я высказался. Я должен был дать ему понять, что Планета теперь не одна. Что если она не может защитить себя перед ним - у нее есть я.
И пока у нее есть я - он не будет проделывать с ней все эти ужасные вещи. Плевать, понял он это или нет. Главное, чтобы она больше не слышала ни одного его "разочарован тобой".
Но я сомневаюсь, что он понял это. Сомневаюсь, что он не нажалуется об этом Планете. Но мне все равно. Он ранит ее. Заставляет чувствовать себя ужасно. А красотка не должна это чувствовать. Только не от мужчины, который должен был дарить ей свою безусловную любовь.
И пусть без него она сейчас бы не стала такой, какая она есть - добрая, колкая, отзывчивая и чертовски чувственная. И пусть она не ранимая, а живая - ничто в этой жизни не достойно ее слез.
Даже милые моменты из книг. Даже подаренные мною цветы. Даже чертов школьный спектакль моей младшей сестры, где они адаптировали мультфильм Рапунцель под Рождество.
Потому что Планета даже сейчас едва сдерживает слезы. Я это вижу, даже когда она делает вид, что просто снимает все на телефон.
Не то чтобы слезы пугали меня - стоит мне всмотреться в наш ряд и понять, что плачут практически все.
Мама - сжимает руку папы. Лавли и Финн едва сдерживаются. Харпер и папа уже на грани. Даже Винс глотает ком в горле.
А я просто... отвлекся на мысли и на то, как идеально моя ладонь лежит на бедре Планеты. На то, как она не отодвинулась. Не напряглась. На то, как мои пальцы машинально шевелились. Вырисовывали круги.
И как внутри все вдруг стало... слишком спокойно. Просто все это... кажется таким правильным. Настоящим, черт возьми. Как будто все внутри встает на свои места, когда я держу ее вот так.
И именно поэтому мне приходится убрать руку. Резко. Как будто обжегся. Я не хочу давить на Планету. Но мне нужно хоть что-то. Хоть какой-то знак от нее. Что она чувствует хоть часть того, что разрывает меня изнутри.
Но пока я просто могу приобнять ее за плечо, поцеловав в макушку, когда спектакль Бекки заканчивается и мы дожидаемся нашу звезду. Разговоры вокруг не стихают, но мне от них, наоборот, становится слишком тихо. Внутри. В голове. В мыслях. Так спокойно, что я почти забываю, что мы притворяемся. Приходится чуть сильнее вцепиться в Планету, сжать пальцы у нее на плече - просто чтобы удержаться в этом моменте. Она спокойно приобнимает меня в ответ за спину, продолжая болтать с моим отцом, будто все это так и должно быть.
- Юджин удивительный. Мужчина моей мечты, давайте на чистоту.
- Я мужчина твоей мечты, Планета, - хмыкаю я, чуть сильнее прижимаясь носом к ее волосам, чтобы она услышала это только для себя.
- Правда? - Наигранно хмурится она, но я вижу, как уголок ее рта все равно дергается вверх. - Что-то я не заметила, как небо озарилось десятками фонариков. Даже этот пятиклашка сделал это для Бекки.
- Все, что захочешь, Планета.
И я даже не шучу. Понятия не имею, о каких фонариках она мечтает - но если они нужны ей, я сделаю это для нее.
- Ты ведь придешь к нам на Новый год, Нова? - С улыбкой спрашивает папа, и у меня внутри все обрывается.
Черт. Это совсем не по плану. Планета тут же выглядит смущенной, старается не встречаться со мной взглядом, будто я сейчас скажу «нет».
- Да, - отзываюсь я за нее, сильнее прижимая ее к себе. - Мы бы все очень этого хотели, Планета.
- Ты же знаешь, что это не ее настоящее имя, сын? - Папа, конечно, не унимается.
- Я постоянно ему это говорю, - закатывает глаза она, чуть расслабляясь.
- Не уверен, что знаю какое-то другое. Мы познакомились - и она сразу была Планетой.
- Ой, ну конечно! И ты...
- Извините, - возле нас оказывается школьный фотограф, и его голос выдергивает нас обратно. - Позволите сделать ваше семейное фото?
- Конечно, - радушно отвечает папа за всех нас, и я даже не думаю возражать. - Нас, правда, много. Но тем лучше, верно?
Мы все начинаем кучниться, чтобы поместиться в кадр, но я чувствую, как Планета на секунду замирает. Она уже собирается сделать шаг в сторону, уйти из «семейного» кадра, будто не имеет права быть среди нас.
Я опускаю руку ниже, на ее талию, и мягко, но уверенно притягиваю ближе. Чтобы она почувствовала, что я это делаю не из вежливости.
- Ты его слышала, Планета, - хмурюсь я и говорю это тихо, только ей, так близко к уху, что мои слова касаются ее кожи. - Общее семейное фото. Ты нужна мне здесь.
И она поднимает на меня глаза - проверяет, не шучу ли я. Проверяет, правда ли я сказал это всерьез. И все равно едва верит, когда расправляет плечи и старается уверенно улыбнуться для камеры. Пусть пока так. Но однажды ей придется поверить в это по-настоящему - что здесь ее место.
- Вы видели, как я сияла?! - Верещит Бекка, вылетая из-за кулис так резко, что нас всех срывает на смех.
- Ты была просто невероятной! - Тут же подхватывает папа.
- Мне определенно нужен твой автограф, подруга! - Улыбается Харпер.
- А мне нужен автограф прямо на груди! - Поддакивает Финн, и Бекка смешно закатывает глаза.
- Думаешь, - младшая оборачивается на Планету, - я тоже смогу прийти к тебе на подкаст, как звезда?
- Конечно, - мгновенно светлеет Планета, и я почти слышу, как что-то внутри меня разжимается, когда она так искренне смотрит на мою сестру. - Я думаю, ты сможешь многое мне рассказать о своей жизни и своем видении. Когда тебе будет удобно провести съемку?
- Это надо спросить у мамы, - смущается Бекка, цепляясь за Лавли, пока та едва не давится от смеха.
- В любое время, девочки! - Обещает мама, и я вижу, как Планете это приятно. - В любое время! Мы как раз все никак не можем собраться испечь пирог.
- Может быть, на следующей неделе? - Предлагает папа.
- Да, - подхватывает Лав. - До вашего отпуска.
Но Планета не отвечает сама, будто боится, что перешагнет черту, если согласится.
- Мы придем, - киваю я за нас двоих, даже не глядя на нее, потому что не оставляю ей выбора. - Но из меня помощник так себе, а вот Планета чертовски хороша в этом.
- Он шутит, - отмахивается она, но я слышу, как голос чуть дрогнул.
- А вот и нет, - подхватывает Винс. - Тот чизкейк, что ты сделала в день своего приезда? Я бы душу продал за него!
- А вишневый пирог? - Поддакивает Харпер, когда мы все вываливаемся на улицу. - Он был лучшим, что я когда-либо ела.
- Потому что не стоит есть в сомнительных закусочных, милая, - смеется папа.
- Это было только однажды! - Харпер кидает в него взгляд полный фальшивого ужаса, но мы все равно уже смеемся, пока выходим к парковке.
Но на улице всем резко не до смеха. Снегопад бьет по щекам, ветер режет лицо ледяной кромкой. Воздух такой, что кажется, кожу срывает лезвием. Снег идет стеной, превращаясь в сплошной белый вихрь. Бостон в декабре всегда жесткий - но сейчас это не просто декабрь. Это почти ураган. Снег и ветер стягивают улицы так, что метров за двадцать уже не видно машин. Дороги превращаются в скользкую кашу, фары бьются об снежную пелену, словно пытаясь пробить глухую стену.
Я жалею, что не успел забрать Планету сам, что позволил ей приехать одной. Ее порш большой, да, но что он стоит против этой чертовой бури?
Мы суетливо прощаемся со всеми, обещая написать, как только доедем. Я почти силой веду ее к машине, прикрывая ладонью лицо от ветра, и продолжаю уговаривать:
- Поехали со мной.
- Я справлюсь, Джордан.
Она перекрикивает ветер, пытается звучать твердо, но я вижу, как у нее дрожат руки, когда она копается в карманах в поисках ключей.
Я открываю дверь ее машины и все равно не хочу ее отпускать. Стою так близко, что ветер рвет мне капюшон с головы, и я слышу, как зубы у нее стучат.
- Я просто...
Я волнуюсь. Я хочу, чтобы она была в безопасности. Черт возьми, пусть скажет хоть раз, что ей это нужно.
- Я знаю. Я буду, - отвечает она тихо и все равно цепко смотрит мне в глаза, будто просит довериться.
Я выдыхаю, помогаю ей забраться в чертов порш и киваю, как будто от этого мне легче.
- Тогда до завтра, Планета.
Я почти тянусь к ней, чтобы поцеловать. Всего на миллиметр. Но останавливаю себя. Парковка пустеет, нет зрителей, нет отговорок. Поэтому я не могу. Не знаю, хочет ли она этого так же, как я.
Хлопаю ее дверью, кутаюсь в худи, черт бы его побрал, и плетусь к своей машине, чувствуя, как ветер вгрызается в шею, обжигает руки.
До дома ехать десять минут. Ей - тридцать. И это жжет мне всю спину злостью, когда я выруливаю на трассу и смотрю, как дворники бессильно скребут по стеклу, не справляясь со снежной кашей. Меня пару раз заносит, но я удерживаюсь. Ругаюсь так, что глохну от собственных криков - пока не вижу входящий вызов.
Харпер.
Это плохо. Харпер ненавидит звонки. Значит, все совсем хреново.
- Харпер? - Я уже слышу свое сердце где-то в горле.
- Джордан. - Она звучит так, что меня с головы до пят обдает холодом. - Там Нова. Она... она в порядке. Но ее машину занесло, и она выехала с дороги.