пролог
я прожил весьма долгую жизнь. видел много хорошего и плохого. память, знаете ли, штука избирательная. встреть я сейчас кого-то из старых друзей, что делили со мной детство, боюсь, многие истории ускользнули бы от меня, словно песок сквозь пальцы. но что врезалось в память намертво – так это суеверия. смешные, нелепые, абсурдные правила, которым слепо подчинялись люди, словно марионетки дёргая за невидимые нити страха. рассыпать соль – к ссоре. свистеть в доме – к безденежью. дарить ножи – к расставанию... список можно продолжать бесконечно.
мама... она была из тех, кто, казалось, безмолвно, нутром ощущал эту власть суеверий. не кричала о них на каждом углу, не навязывала их мне, но каждый её жест, каждое мимолётное выражение лица выдавало эту глубокую, почти врождённую веру. и, пожалуй, главным из её страхов были чёрные коты. не то, чтобы она их боялась физически. скорее, видела в них какие-то зловещие предзнаменования, посланников тёмных сил. и от этого мне становилось их ужасно жаль. они ведь ни в чём не виноваты. просто родились чёрными. но в глазах матери, а вместе с ней и многих других, они были помечены, обречены на неприязнь, на избегание. и я, маленький, чувствовал какую-то невыразимую вину за этот людской иррациональный страх. будто мы, люди, присвоили себе право судить и наказывать за то, что неподвластно ничьей воле.
в конце жизни, говорят, люди жалеют о несделанном. моя главная печаль – что так и не смог поколебать предрассудки, застилавшие людям глаза, в частности, глаза моей матери. я ведь сколько раз ей твердил, что чёрные коты – не предвестники беды, а обычные, ласковые создания. но её доброта и любовь были как будто отравлены этим иррациональным страхом, укоренившимся где-то глубоко внутри. а я, ребёнок, что мог противопоставить её убеждённости? теперь, стоя на пороге смерти, я мечтаю лишь об одном: переродиться чёрным котом. чтобы на собственной шкуре ощутить отвержение, холод, непонимание. чтобы понять, что чувствуют эти прекрасные животные в моменты, когда от них отворачиваются. искупить, если это вообще возможно, вину всех тех, кто когда-либо поддавался суевериям и лишал их тепла и ласки. эта вера в перерождение – моя последняя, хрупкая надежда.