Память
Время стирает всё на своём пути, память будто старается утаить самые страшные секреты.
С наступлением темноты дворец опустел — ни пения птиц, ни малейших намёков на жизнь. Кругом одна сплошная тишина.
Маленькая Ариадна заплетала косу перед сном, напевая что-то себе под нос — просто чтобы как-то скрасить эту ночь.
Свеча поблёскивала, бросая на стены игривые тени.
Пальцы путались от усталости, но останавливаться не хотелось. Она уже собралась лечь в постель, когда вдруг...
скрип
Дверь за её спиной отворилась сама собой. Медленно, осторожно.
Ариадна замерла.
— Уже поздно, — раздался голос. Тихий, спокойный, как шелест дождя, и оттого пугающий. — Что ты всё не спишь, дитя?
Она не обернулась. Узнала его сразу.
Авет вошёл в комнату, высокий, в длинном темном плаще, будто вырос прямо из тени. Его лицо всегда было одно и то же — будто вырезанное из льда. Ни улыбки, ни злобы. Только взгляд, в котором что-то скользило — странное, вязкое, слишком внимательное.
— Мне не хочется спать, — тихо сказала она, продолжая смотреть в зеркало. — Во дворце так... пусто.
Авет подошёл ближе, и в зеркале отразилось, как он остановился за её спиной.
— Пустота — лучшее укрытие от опасностей. Тебе здесь безопасно. Пока ты под моей защитой.
Он положил руку ей на плечо — холодную, перчатку снял заранее.
— Завтра тебе придётся много учиться. Ты ведь не хочешь снова ошибаться?
Ариадна кивнула — быстро, послушно. Хотя внутри что-то сжалось. Как каждый раз.
Он повернулся, и его шаги почти не звучали по ковру. Перед тем как выйти, он задержался у двери:
— Засыпай. Завтра будет важный день.
И исчез, как будто его и не было вовсе.
⸻
Ариадна ещё долго сидела в тишине, глядя на пламя свечи. Оно стало чуть меньше, будто и оно устало. В комнате снова наступила глухая, гнетущая тишина.
Она легла, свернулась калачиком, укрывшись с головой — будто пыталась спрятаться от всего, что оставалось снаружи. И от того, что внутри.
Сон пришёл не сразу. Он был рваным, будто из обрывков чужих воспоминаний, в которых нельзя было лишний раз вдохнуть.
⸻
Утро началось резко.
Солнце никогда не показывалось в этой местности из-за вечного тумана, и всё же едва ли не с рассветом дверь в комнату распахнулась.
— Подъём. Быстро. — Голос был не Авета, а одной из служанок, которой явно не хотелось иметь дело с его недовольством.
Ариадна моргнула, вставая. Сон остался где-то в подушке. На лице — ни следа детства. Только холодная, вымученная покорность.
Большой зал с высокими окнами, скатерти, тяжелая деревянная мебель и длинный стол, почти слишком длинный для одного человека. Но сегодня он был не пуст.
Авет сидел в конце, уже розпивая что то темное в кубке и задумчиво разглядывал слегка помятую, коричневую скатерть.
— Садись, — сказал он, даже не глядя на неё. — Воин не должен думать на голодный желудок.
Перед Ариадной стояла простая, но сытная еда: тушёное мясо, каша, сваренная на молоке, хлеб с толстой коркой, немного мёда. Она села,выпрямив спину и не задавая вопросов.
Авет всё так же не смотрел на неё, но каждое её движение, казалось, ощущал — будто ждал, как она возьмёт ложку, с какой скоростью будет есть.
— Сила начинается с тела, — сказал он спустя минуту. — А тело — с дисциплины. Ты не волшебница, Ариадна. И не богиня. Забудь это.
Он поднял глаза, и в его взгляде не было ни тепла, ни злобы — только серьезность.
— Ты — меч. И я закалю тебя так, чтобы ты не сломалась, когда тебя ударят. Потому что тебя обязательно ударят.
Ариадна ела молча, но быстро. — В животе урчало, да и не хотелось, чтобы он подумал, будто она специально откладывает тренировку.
Всё казалось вкуснее, чем обычно. Наверное, потому что кто-то наблюдал.
Авет сидел напротив, почти не шевелясь. Перед ним тоже стояло блюдце — нетронутое.
— Может составите мне компанию? — спросила она осторожно.
Он чуть склонил голову, будто задумался над вопросом, будто не слышал его тысячу раз раньше.
— Мне не нужно, — ответил наконец. Голос ровный, глухой. — Но иногда я притворяюсь.
— А почему не сейчас?
— Ты должна привыкнуть к одиночеству. Даже когда кто-то рядом.
Она вдруг почувствовала, как чай обжигает губы. Откуда-то внутри пополз холодок.
Он продолжил:
— Еда делает тебя сильнее. Меня — нет. Всё, что я ем, — привычка. Всё, что ешь ты, — будущее.
Она попыталась отвлечься, принялась крошить хлеб в кашу.
Когда Ариадна доела, поставила ложку в пустую миску и отодвинула её.
Авет поднялся.
— Пошли. Ты наелась — теперь работай. Меч не должен лежать в ножнах слишком долго.
Она поспешила за ним, едва успевая за его шагами. По коридору, вниз по каменным ступеням, где еще ничего не восстановлено, туда, где воздух был сырой, прохладный — и где она уже знала: будет больно.
Зал для тренировок был пуст, будто весь замок замер.
— Стой прямо, — бросил он, не глядя на неё. — Выше подбородок. Ты выглядишь, как трава, которую все топчут. Хочешь быть травой?
Она молча покачала головой.
— Говори.
— Нет!
— Тогда докажи.
Он бросил ей деревянный меч. Тяжёлый. Она поймала его, с трудом удержала — пальцы тут же онемели от веса.
— Это твой друг. Это твой меч. Это ты. Держи крепче, иначе кто-то другой поднимет его и ударит тебя первый.
Ариадна стиснула рукоять, зубы сжались.
Авет встал напротив, не вооружённый. Он не нуждался в оружии.
— Нападай.
— Я...
— Ты не ребёнок. Ты — меч. А я тот, кто закаляет.
Сомневаешься — сломаешься. Боишься — треснешь. Медлишь — умираешь.
Она бросилась вперёд, как умела. Неловко, с криком. Авет увернулся, как тень.
— Слишком высоко. Ноги шире. Где ярость? Где цель?
Она снова рванула. Он поймал её удар и вывернул запястье. Деревяшка выпала.
— Поднимай. И снова в бой. Противник не будет ждать.
Ариадна вскочила, сжав губы до бела. В глазах горело. Не от боли — от злости.
Авет кивнул.
— Вот теперь ты похожа на оружие.
Ариадна подняла меч с пола, стиснув пальцы так крепко, что побелели костяшки. И в этот миг память хлестнула болью, будто всё было не месяц назад, а прямо сейчас.
Тогда её рука была перебинтована — запястье опухло, пальцы почти не сгибались. Он велел не жаловаться. Сказал, что если может держать меч — значит, может и драться.
«Меч не жалуется, он режет», — сказал он.
Она тогда дрожала. Не от страха. От ярости. Хотелось ударить его. Просто — взмахнуть, рассечь тень, выбить это спокойствие с его лица. Но рука не слушалась. Меч висел в ладони, как кусок железа.
— Что ты чувствуешь? — спросил он тогда, глядя в упор.
Она молчала. Не могла говорить — зубы стиснуты, дыхание рваное.
— Скажи это.
— Злость.
— Прекрасно, — кивнул он. — Используй её. Преврати её в лезвие. Но не дай ей сжечь тебя изнутри.
Но она не смогла ударить. Ни разу. Только сжимала рукоять, пока бинты не пропитались потом и кровью.
Он вздохнул и отвернулся:
— На сегодня хватит.
В настоящем времени воздух будто стал гуще. Ариадна встряхнула головой — воспоминание исчезло, оставив после себя горький осадок. Она сжала рукоять меча крепче, чем когда-либо.
— Больше не боюсь, — прошептала.
Она рванулась вперёд. Быстро. Точно. Ни капли сомнения. Меч вспорол воздух с чистым свистом.
Авет слегка качнул головой, словно впервые за всё это время признал в ней то, что сам когда-то искал. Но уклоняться не стал.
Он поднял руку, словно приглашая:
— Давай. Покажи, чему научилась.
...Она рванулась вперёд. Быстро. Точно. Ни капли сомнения. Меч вспорол воздух с чистым свистом.
Ариадна теперь дышала как загнанный зверь — не от усталости, от ярости, от жажды наконец достать его. Он же стоял спокойно, руки опущены, ни тени страха.
И в какой-то миг — в этот короткий, острый миг — она почти коснулась цели. Клинок был в считанных сантиметрах от его щеки, и глаза её загорелись. Сейчас. Сейчас он поймёт, что она может.
Но Авет просто... отклонился.
Едва-едва. Почти лениво. Лезвие прошло в пустоту, не задев ни малейшего кусочка плоти.
— Почти, — проговорил он. — И всё равно — не хватило.
Ариадна застыла, тяжело дыша. Грудь ходила ходуном, волосы выбились из косы, в глазах — смесь разочарования и упрямства.
— Это не честно, — выдохнула она.
— Бой никогда не бывает честным, — спокойно ответил он. — Особенно с теми, кто сильнее. Но ты была близка. Очень.
Он не хвалил. Не улыбался. Но она почувствовала — в голосе была новая тяжесть. Уважение. Или предупреждение?
— В следующий раз, — прошептала она.
Авет кивнул:
— В следующий раз — бей не сердцем. Бей разумом.
— Опять слишком широко. — Авет уклонился с почти ленивой точностью. — Ты машешь, как разозлённый мотылёк, а не дерёшься.
— Заткнись, — выплюнула Ариадна, не прекращая наступления.
Он не стал её останавливать. Просто увернулся. Снова. И снова. И ещё раз — будто танцевал, будто каждый её удар был для него заранее прочитан.
— Ты думаешь, сила в гневе? — Он поймал её клинок двумя пальцами. Даже не дёрнулся. — Гнев ослепляет. Ты бьёшь — но не видишь.
Она отдёрнула меч и шагнула назад, тяжело дыша. Щёки вспыхнули, как будто он ударил её словами сильнее, чем мог мечом.
— Знаешь, почему ты не попадаешь? — Авет сделал круг вокруг неё. — Потому что бьёшь, чтобы доказать. А нужно — чтобы сломать.
Он остановился за её спиной. Голос стал тише:
— Рука слишком высоко. Плечо зажато. Вес неправильно распределено. Всё это кричит врагу: «Я не знаю, что делаю».
— Тогда покажи, — бросила она. — Раз ты такой знаток.
Он молча подошёл ближе, встал сбоку, взял её за запястье — неожиданно бережно — и направил клинок пониже.
— Вот так. Плечо расслабь. Теперь не бей — уколи. Не сверху. Снизу, под рёбра. Быстрее. Четче. В это место ты не убьёшь сразу, но противник согнется.
Он кивнул.
— Лучше.
— А если меч тяжёлый?
— Тогда бей локтем. Или коленом. Или пальцами в горло. Меч — это не вся ты. Это просто кость в твоей руке. Боец — не тот, кто носит оружие. А тот, кто сам им становится.
Ариадна злилась. На него, на свои ошибки. Но в глубине — внутри — чувствовала, как злость превращается в огонь. Тот, что не сжигает — а кует.
— На сегодня хватит, — произнёс Авет, отводя меч. — Если продолжишь в таком темпе — завтра у тебя не будет сил даже вилку держать.
Ариадна стояла уже в шаге от него, вспотевшая, с прядями, прилипшими ко лбу, но с ярким светом в глазах. Она стиснула челюсть — ей хотелось сказать, что может ещё. Что хочет ещё. Но он уже убрал клинок за спину и отвернулся.
— Ты злишься, правильно. Начинаешь слышать, где слабость. Это хорошо, — сказал он, не глядя. — А теперь иди. Яра ждёт.
⸻
В зале было прохладно и тихо. Яра сидела у окна, строгая и безупречно собранная, будто выточенная из стали. Когда Ария вошла, женщина даже не подняла глаз.
— Опаздываешь, — сказала Яра холодно. — Садись.
Ария подошла и села, стараясь не шуметь. Яра наконец посмотрела на неё — взгляд, словно сканирующий слабые места. Спина ровно, ноги вместе. Не сутулься, ты не в конюшне.
Ария подчинилась молча.
— Первое, чему ты должна научиться, — поведению. То, как ты держишь чашку, как улыбаешься, даже как моргаешь — всё это будет обсуждаться. Не потому что это важно, а потому что людям будет скучно. А ты — слишком удобная мишень.
Яра встала и подошла ближе.
— При встрече — поклонись, но не ниже чем нужно. Не приседай ниже, чем перед князем.
— За столом — не говори, пока к тебе не обратятся.
— Не смотри в глаза мужчинам слишком долго, и не отводи взгляд слишком резко. И то, и другое будет трактоваться.
— Слуга и господин — понятия гибкие. Запомни это.
Она говорила быстро, без пауз — как будто выдавала не урок, а приговор. Ария пыталась запомнить, хотя слова сливались в звонящий поток.
Яра вдруг щёлкнула пальцами:
— Что ты знаешь об экономике?
— Э... почти ничего, — призналась Ария тихо.
— Ну хотя бы не врёшь. Слушай.
— Деньги — это не просто монеты. Это власть. Это рычаг.
— Тот, у кого есть вино, может купить меч. Тот, у кого есть меч, может отнять вино.
— Но тот, у кого есть знание, может заставить других работать на него — и вино, и меч придут сами.
Она посмотрела на Арию с тем же снисходительным холодом.
— Ты должна понимать хотя бы основы. Кто владеет землями. Как распределяются налоги. Почему одни нищие — а другие спят на шелковых простынях. Если не поймёшь — станешь игрушкой. И тебя раздавят, не заметив.
Яра вернулась к своему креслу.
— И не думай, что это всё. Это только первый слой. И ты в нём пока что тонешь.