Глава 18
ЛИСА.
Чем больше времени я проводила со своим женихом, тем больше верила, что он преуменьшал масштабы нашей ссоры. Но, в конце концов, те Лиса и Чонгук, которых я помнила, могли пережить любую ссору. Мы были так влюблены друг в друга в детстве. Так радикально преданы друг другу. И все же мне нужно было убить крошечное зернышко сомнения, проросшее в моем животе.
— Сейчас я задам тебе несколько вопросов, хорошо? — Я положила руку ему на плечо.
У него перехватило дыхание, и я тоже почувствовала толчок. Что-то чужое и странное. Незнакомое, от которого у меня забурчало в животе.
— Хорошо.
— У меня есть криминальное прошлое?
Он поперхнулся вином.
— Только за то, что преступно сексуальна.
— Будь серьезным.
— У тебя нет криминального прошлого. — Пауза. — Насколько я знаю, нет.
— У меня есть татуировки? — Я знала ответ на этот вопрос только потому, что заметила чернила на бедре, когда переодевалась раньше.
Наши глаза встретились, и в его взгляде промелькнуло что-то, чего я не смогла прочитать. Желание, и гнев, и тревога, и что-то еще. Что-то более темное. Гораздо более темное, чем я знала, на что он способен. Это был Чонгук. Мой счастливый суженый. Что с ним случилось? С нами?
Мои ноздри вспыхнули.
— Ты должен знать ответ на этот вопрос, Чонгук. Есть ли у меня татуировки, и если да, то какие?
Тишина повисла в воздухе, как гильотина.
Он наклонил подбородок и медленно проговорил:
— У тебя есть одна татуировка. Бедренная кость. Сражайся как девчонка. Шрифт «омар». Тебе нравится, когда я обвожу буквы кончиками пальцев, по одной за раз, пока ем тебя. Тебе нравится, когда я целую ее, когда просыпаюсь утром и облизываю тебя с ног до головы. Ты сделала ее в тот день, когда тебе исполнилось восемнадцать и ты поняла, что твои отношения с родителями официально закончились. Это было напоминание о том, что они тебе не нужны. У тебя есть ты сама.
Семя зашевелилось в моем животе и умерло быстрой смертью. Это был Чон Чонгук. Мой Чонгук. Правильный, подлинный и настоящий. Мальчик, который дарил мне синие розы и каждую ночь ложился спать с телефоном, поставленным на самый громкий звонок, на случай, если я позову на помощь. Я вела себя странно. Глупо. Неблагодарно. Чувство вины подняло жар к моим щекам. Как я вообще могла сомневаться в нем?
— Прости меня. — Я обогнула стол и обняла его за плечи, притягивая к себе. — Прости, что сомневалась в тебе.
Он обнял меня за талию и зарылся носом в мои волосы.
— Это я должен сожалеть о том, что не уберег тебя. — По его телу пробежала дрожь. — Я пойду приготовлю тебе Aglio e Olio (прим. спагетти с чесноком и оливковым маслом).
— Я буду приходить смотреть за тобой и стараться не сорвать с тебя одежду, пока ты это делаешь.
ЧОНГУК.
Она стала вегетарианкой. Новость для меня.
Моя душа едва не покинула тело, когда она спросила меня о своих татуировках. Я все еще помнил ту, которую она сделала себе в последнее лето, когда мы были вместе, как раз когда ей исполнилось восемнадцать. И я не солгал. Во всяком случае, не технически. Я действительно съел ее и проследил, как заживают эти буквы. Я целовал ее лучше, когда было больно.
Остаток ужина прошел без особых происшествий. Лиса была забавной, наблюдательной, и хотя она не помнила ни адреса, ни друзей, ни работы за последние пятнадцать лет, ей не составило труда обстоятельно обсудить гребаного Ницше. Она только что вспомнила, что в колледже изучала философию.
— Думаю, именно это я и имела в виду, говоря «сражайся как девчонка». — Она накручивала спагетти на вилку ложкой и глотала их, как ребенок, ухмыляясь мне. — Женщины - первопроходцы. Ницше был горьким человеком, у которого было больше проблем со здоровьем, чем у Vogue.
Вежливое общество в основном сторонилось его за то, что он не верил в Бога, и он был таким же безденежным, как и средний студент. Шовинист, как и остальные его сверстники. Тем не менее, женщины заботились о нем. Умные женщины. Феминистки. Его сестра, мать, тетя, Лу Саломе.
— Какая Лу?
— Женщина, которой он трижды делал предложение. Блестящая писательница и интеллектуалка. Она отвергла все три предложения.
— Почему она это сделала?
— Она хотела выйти замуж за равного себе. Видишь ли, несмотря на общепринятые взгляды своего времени, Лу Саломе знала себе цену. Она поняла, как мало он о ней думает, и посчитала его меньшим, чем заслуживает. Это было не высокомерие, не жадность, не снобизм. Это был чистый факт.
— И что же это за факт?
Она взяла свечу и задула ее.
— Мужская тень создана для того, чтобы скрывать свет женщины. Она стремится сдержать то, что не может контролировать.
Ее мозг возбуждал меня.
Я хотел трахать ее рот, зная все умные вещи, которые из него выходили.
К тому времени как мы вернулись в спальню, я не переставал думать о том, что хочу с ней сделать. Очевидно, я не успел определиться с моралью с момента ее купания в пруду до настоящего момента.
Она прошла в ванную, чтобы почистить зубы, пока я переодевался в пижаму в шкафу и разглядывал ее гардероб. Он был настолько прост, что я чуть не прослезился.
Лиса обладала стилем, который можно было назвать уникальным. Она не одевалась так, словно каждый дюйм Земли служил ей подиумом, утопая в одежде нуворишей, на которую Дарси и Ханна ежемесячно спускали шестизначные суммы. Не одевалась она и как Фэрроу, жертва моды, отчаянно нуждающаяся в пересадке глаз.
Нет, винтажные джинсы заполняли шкаф Лисы. Настоящие ковбойские сапоги, закатанные рукава и кожаные куртки. Крутой. Лиса была крутой. Она всегда была такой. Это была одна из причин, по которой я никогда не отходил от нее, когда мы были вместе. У меня никогда не было FOMO (прим. страх пропустить что-то интересное). Я знал, что у меня уже есть лучшее.
Я вернулся к кровати, взбивая подушки и отстирывая замысловатую конструкцию, которую горничная настаивала делать каждое утро.
— Чонгук.
— Что? — Я заскочил в ванную, отчасти ради возможности застать ее голой, но в основном потому, что искренне за нее волновался.
На ней была обрезанная розовая футболка - без лифчика, соски втянуты - и тренировочные штаны, закатанные на талии. Зубная щетка висела у нее во рту, пена покрывала зубы.
— Смотри, что я умею делать.
Не дожидаясь ответа, она перевернулась в стойку на голове, сгибая локти дюйм за дюймом, а ноги подняла в воздух, прямые как стрела. Ее обрезанная футболка задралась, обнажив сиськи.
Повторяю - ее сиськи были голыми, загорелыми, великолепными и прямо перед моим лицом. У нее был пирсинг в соске. Мой член шлепнулся на пресс, потекла сперма.
— А ты знал, что я могу это делать? — пробормотала она, обхватив зубную щетку.
— Заставить меня наложить в штаны, просто существуя? Конечно.
Как человек вообще узнал, что может делать стойку на голове? Я сделал мысленную пометку следить за ней внимательнее, чтобы не обнаружить ее вверх ногами в кустах шипастых роз после неудачного четверного сальто назад.
Зубная щетка со звонким смехом упала на пол.
Лиса засияла, пена от зубной пасты потекла по ее щеке.
— Я йог?
— Очевидно.
— Отлично. — Она все еще была вверх ногами, и ей был виден мой стояк. Я мало что мог с этим поделать. — Какие еще у меня есть увлечения?
— Делать мне синие яйца.
Она осторожно опустила ноги на пол, выпрямилась и направилась ко мне, покачивая бедрами при каждом шаге.
— Мы можем позаботиться об этом, ты же знаешь. — Ее голос вился между нами, как дым.
Она подошла ко мне вплотную, и как раз в тот момент, когда я подумал, что она обхватит меня за шею, она удивила меня, взмахнув ногой, как балерина, и подперев лодыжку моим плечом. Ее тело прижалось к моему, вся длина ее длинной ноги оказалась прижатой ко мне. Ее киска оказалась вровень с моей эрекцией.
Мои глаза закатились. Я заставил себя закрыть их, задыхаясь, напоминая себе, что эта помолвка, в отличие от моего влечения, была ненастоящей. Если бы она была в здравом уме, она бы кастрировала меня прямо сейчас, используя кусачки для ногтей, чтобы максимально оттянуть боль.
— Детка. — Я потянулся, чтобы поцеловать ее пуговичный носик. Клянусь, на секунду я почувствовал, как мой член уперся в губы ее киски сквозь одежду. — Мы не можем делать это прямо сейчас. — Я поцеловал пятку ее босой ноги, медленно помогая ей поставить ее на плитку. — Поверь мне, нет ничего, что я хотел бы сделать больше, чем... ну, тебя. Но нам нужно дать тебе время на адаптацию. Перед тем как ты потеряла память, мы поссорились. Ты злилась на меня. Я не хочу пользоваться тобой.
Я не мог рассказать ей всю правду. Но я мог откровенно сказать, что заниматься сексом было не самой лучшей идеей. Конечно, это была чертовски замечательная идея. Возможно, лучшая идея, которая когда-либо возникала у кого-либо, где-либо, в любой точке цивилизации. Но ее истинное «я» не захотело бы этого.
Повернувшись к раковине «Джека и Джилл», она выплюнула зубную пасту и налила воду в чашку, чтобы прополоскать зубы.
— Из-за чего мы поссорились?
— Я не могу тебе сказать.
Она обернулась и вытерла рот тыльной стороной ладони.
— Почему?
— Доктор Коэн велел мне не беспокоить тебя ничем, что может тебя расстроить. То, что я сделал, тебя расстроило.
Она сузила глаза.
— Измена меня расстроила?
— Как я уже говорил, я никогда не изменял тебе и никогда не изменю. — Я оперся локтем о дверной косяк и взъерошил волосы. — Однако, в духе полной прозрачности, я не воздерживался в тот период, когда мы расстались.
И этот период длился пятнадцать лет.
Она положила зубную щетку на место и бросила полотенце для лица в модную корзину для белья.
— Ты меня беспокоишь.
Я оттолкнулся от дверной коробки, подошел к ней, обнял за плечи и поцеловал в лоб. Мои губы задержались на ее коже.
— Тебе не о чем беспокоиться. Я обожаю тебя. Я бы никогда не причинил тебе боль. У нас произошла заминка. Я просто хочу подождать, пока ты восстановишь память, прежде чем мы займемся сексом. Если после того, как ты все вспомнишь, ты все еще будешь хотеть меня в своей постели, я обещаю, что никогда не уйду.
Она подмигнула мне.
— Значит ли это, что мы не будем спать в одной постели?
— Если тебе неудобно, я могу воспользоваться одной из комнат для гостей.
— Нет. — Она положила ладони мне на грудь. Мы оба заметили, как бешено заколотилось мое сердце. — Я не хочу спать одна. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной.
— Твое желание - мой приказ.
— Но никакого секса, пока я не вспомню?
— Никакого секса, пока ты не вспомнишь.
— Хорошо... но как только я это сделаю, ты должен будешь съесть меня в течение сорока минут. — Она подняла бровь. — Как ты делал это в Версальском дворце.
— Это было пятьдесят минут, и конечно же.
— Пока выводил буквы моей татуировки.
— Договорились.
Шансы на то, что она захочет иметь хоть какое-то отношение к моему члену, не говоря уже о других органах моего тела, после того как вернет себе память, были невелики.
Мне некого было винить, кроме себя.