Глава 12
Бонмал теперь ненавидела сон. В любой момент она могла оказаться во сне рядом с Чумой, которая уже успела стать ей ненавистным врагом. Теперь засыпать просто опасно, и Бонмал решила сильно загружать себя чем-либо, чтобы не смыкать глаз. Четыре дня Бонмал до ночи смотрела мультфильмы и рисовала странные рисунки, которым изначально не придавали значения. Она всю свою жизнь рисовала сплошные чёрные линии и красные круги, но однажды она нарисовала четырёх людей. Один из них лежал на земле, а рядом — его голова. Другие человечки стояли над ним, Бонмал нарисовала им улыбку и чернющие глаза, в руках у одного было копьё, а у другого собака с тремя головами.
Бонмал не объяснила свой рисунок. Она, узнав, что его взяли, отобрала и положила в безопасное место под кроватью. Как вскоре оказалось, она спрятала все свои рисунки под кровать и начала постепенно избавляться от карандашей. Рисование доводило её до истерики, потому что во всех человечках она видела убийц всадницы Смерти, а себя — убитой. Бар пытался помешать Бонмал как либо взаимодействовать с бумагой, — запомнил, чем чревато обычное раскрашивание сакральной схемы. Её мысли постепенно губили её, и Бар всеми силами пытался ей помочь. Против Чумы, Голода и Войны необходимо идти с разумной головой, а отчаяние — их главный источник питания, которого в Бонмал оказалось слишком много. Бар убеждал Бонмал в её полезности, просил прощения и хотел разозлить её, чтобы всадники поняли, с кем связались.
Бонмал не слушала никого, кроме Чумы, которая не прекращала твердить, что убьёт её так же, как тогда в Средневековье — она будет принесена в жертву, чтобы солнце не погасло. Потом её тело будут клевать птицы, а окажется она в чистилище, из которого будет выбираться и умирать вновь. Чума радовалась каждой кончине всадницы, ей нравилось смотреть за тем, как олицетворение всадницы её же и погубит. Вместе со страхом, что её рисунки увидят, Бонмал стала озабоченной по отношению к здоровью. Она постоянно беспокоилась о сердцебиении, о том, сколько в её организме крови, об артериях и пульсе. Она стала собирать стёкла и сделала отдельную коробку, поставив её на верхнюю полку подальше от братьев. Она перестала общаться со своими друзьями и отказывалась отвечать на уроках. Её успеваемость упала, и один раз учитель заметил в её тетради не примеры, а набор фраз. Все даты не имели бы никакого смысла, если бы не фраза на латыни, написанная девятнадцать раз:
«Terrena testudo cum origanum comederit, viperam contemnit.»
Разобрать её почерк на латыни практически невозможно, и у учителей возникли вопросы касательно её просвещённости в этом языке и того, что она писала это в течение всего урока. Её одноклассники признавались, что видели, как она писала это красным маркером на зеркале в уборной, кричала и плакала и умоляла, чтобы никто это не стирал.
В тот день её отвели к психологу. Женщина уже привыкла постоянно видеть на кушетку Бонмал, но её странное поведение настораживало. Когда она стала рвать свою юбку и драть волосы, до женщины дошло, что у неё истерия. Она стала задавать ей вопросы касательно её жизни и увлечений и на всё получала один ответ:
«Я ничего не делаю, но не могу бороться со своими мыслями. Они могут меня убить.»
Когда женщина попросила Бонмал нарисовать выдуманное существо, она изобразила неизвестное божество и назвала его «Крыса». В анкете Бонмал оказалась новая подпись от психолога, которую девочка не увидела. Через несколько дней её матери позвонили из академии и сообщили о том, что её ребёнок очень странно себя ведёт и что ей нужно провериться у психиатра. Дагона приняла к сведению информацию, но не стала говорить дочери о том, что знает о её странности. Она пригласила Роальда и попросила у него выудить у Бонмал информацию о её жизни. Роальд без каких-либо проблем получил нужную информацию, вписал её в свой блокнот и поставил девочку на учёт. В тот момент он решил навещать Бонмал два раза в неделю и фиксировать любые изменения в её поведении.
Двадцать пятого сентября он собрал полный анамнез и вписал в карточку Бонмал её заболевание — параноидальный бред — то же самое, что и у Бартоломео. Он прописал ей мощные нейролептики и приказал следить за тем, чтобы Бонмал их принимала вместе с едой. Он запретил ей пить газированные напитки и посоветовал бросить рисование, Дагоне и Паулу наказал некоторое время укладывать Бонмал с собой и наблюдать за её поведением. От академии он получил рисунки и забрал на анализ, не сказав Бонмал ни слова о её мастерстве. Рисовала она, безусловно, замечательно, но определённо не картины смерти и убийств.
***
После недолгих «мучений» от Роальда, Бонмал наконец осталась в одиночестве. Она заперлась в комнате и посмотрела в зеркало, в котором увидела сидящего напротив неё Бара. Мальчик был спокоен и не пытался поссориться. Бонмал это поразило. Вместо перепалки Бар решил утешить новую подругу и ещё раз извиниться:
— Мы тебе поможем. Не быть тебе сумасшедшей, как сейчас тебя называют. Ты не виновата в том, что Чума играется с твоей головой. Она ждёт того, что ты сойдёшь с ума. Прости, что не уберегли.
— Она меня убьёт. Отрубит голову, выпотрошит, что угодно — она это сделает. Не жить мне... я была рождена, чтобы умереть. Все нечестивые — все они умрут по моей вине, и я вместе с ними. Она добьётся того, что я окажусь в ловушке. Она сама её сделает и наденет на меня серебряные наручники. Я буду задыхаться от её дыхания и страдать от того, как она пускает по моему телу крыс.
Бело почти ничего не понял из того, что она сказала. В последнее время он вообще ничего не понимал.
— Молчишь... ты меня не понимаешь, как и все остальные. Я сама себя не понимаю, но говорю то, что думаю. Вот я и думаю, что умру. Я бессильна против них. Мне никто не поможет, и останется мама без меня. Она ведь так хотела дочку... чтобы у меня были младшие братья и сестра... хотела большую семью, как у неё самой, но меня уже не будет. Возможно, я приму тело будущей сестры, а может и нет... может я окажусь в чистилище, откуда снова выйду... может я попаду в мир, откуда не выбраться?
— В какой мир?
— В небытие. Там страшно, одиноко, холодно... спокойно... там меня точно поймут.
«
Она сошла с ума... то, что она говорит — неправда. Я не допущу её смерти. Пусть я умру от рук Астарота, но Бонмал не погибнет. Она должна предотвратить сансару и убить Чуму. Иначе так и будет продолжаться.»
— Смерть Смерти. Забавно звучит... а это, оказывается, моё предназначение — быть не вашим с Баром телом, а погибать тысячи раз до тех пор, пока Чуме это не надоест.
— Бо... ты говоришь чушь. Чума не убьёт тебя.
— Бонмал я или Бело? Достойна я своего имени или нет? — Девочка посмотрела Бару прямо в глаза. — Моё имя — Смерть.
— Нет, теперь ты достойна своего имени. Ты доказала, что можешь.
— Что могу? Нести беды? Из-за моей роли умирают люди, а Чуме это не нравится. Она заражает людей болезнями, — те тоже умирают, и всё равно виновата я. Голод лишает людей возможности питаться, те прибегают к крайним мерам или умирают вовсе... на войнах люди умирают из-за меня. Судьба людей — родиться и умереть. Но всадникам не нравится, что все умирают. Они хотят, чтобы люди вдоволь настрадались за свои грехи.
— Они не могут сделать всех бессмертными и наблюдать за страданиями. Смерть — естественный процесс, и ты не виновата в том, что кто-то не выдерживает мучений и умирает. Самоубийцы — не твоя вина, тяжелобольные — тоже.
— Ты должен объяснить это не мне.
— Астарот бы сказал: «Смерть — ничья вина. Кому-то суждено умереть раньше, кому-то прожить до глубокой старости и умереть счастливым. Их жизнь просто останавливается — всадница не прикладывает ни к кому руку. Тех, кто угас, Смерть просто отправляет на распределение. Не она убивает — люди сами умирают.»
Бонмал замолчала. Бело удалось убедить еë в том, что она не виновата в смертях. Она лишь выполняла свою работу — сопровождала людей на распределение, восседая на чёрном коне. Люди и умирали и рождались — эту цепочку невозможно никак прервать. Люди всё равно будут. Трём всадникам невозможно объяснить, что, убив Смерть, люди прекратят умирать.
— Помоги мне, Бело.
Мальчик, услышав просьбу, сначала не понял — просить его о помощи Бонмал бы стала в последнюю очередь.
— Как? — почти согласился Бело, надеясь, что она не попросит его убить всадников, потому что в одиночку он не справится.
— Ты должен принимать моё тело хоть иногда, чтобы в академии мне не задавали вопросов. На уроках ты должен старательно делать вид, что со мной всё в порядке. Никто не должен знать о тебе, ты сам это знаешь. Я сама не могу нормально учится... мои мысли вовсе не про учёбу, а про собственную смерть. — Бонмал встала, поманила к себе Бара и указала на рабочий стол, где аккуратно лежали учебники и тетради. — Ты должен делать вид прилежной ученицы, прежней меня. В академии все запомнили меня наиумнейшим ребёнком, — пусть так и будет. Мне не хочется опуститься на ещё большее дно из-за своей неуспеваемости.
—
Понял. Что насчёт твоих друзей? Ты помнишь, что никому не можешь доверять? Даже Свее не нужно знать подробности твоей жизни.
— Лучше держаться подальше ото всех. Если Свеа предложит пообедать с ней — не отказываться. Если она спросит про Асмодея — лучше промолчать. Не нужно говорить, что он предатель — Свеа начнёт злорадствовать, а это нехорошо. Улль и его друзья продолжат гнобить. Не пытайся ударить их — проблемы будут и у него, и у тебя. На большом перерыве обязательно зайди в туалет и покинь моё тело на некоторое время, чтобы я приняла таблетки. Я стала верить тебе после того, как ты спас меня от нападок Чумы.
— Взамен ты должна давать мне возможность подкрепиться. Мне нужны твои слёзы. Плачешь ты редко. Вызвать будет сложно, но я не буду тебя заставлять. Если я останусь голодным — я начну буйствовать и тогда не смогу выполнить поручение.
— Бери кровь из моего пальца, — решила Бонмал, и Бело опешил.
В здравом уме Бонмал бы не стала предлагать кровь, чтобы прокормить его, но она осознала, что того, что требовал Бело — гнева и слёз — у Бонмал попросту не было.
— Хорошо, — согласился Бело и подал девочке горящую руку.
Она пожала её и ощутила, как внутри потеплело, на руках появились рубцы, а её движения стали неровными.
Договор был заключён. Бонмал посмотрела на себя в зеркало и кивнула отражению. Бело ответил ей:
«Я выполню поручение, Мон-Геррет.»
***
Время в Аду имеет свойство не влиять на жизнь. Демоны не замечают течение времени и стараются не зацикливаться на нём. Песочные часы внутри цитадели точно определяли ход событий и бедствий на земле, но это никого, кроме ангелов, не интересовало. На столбе с часами появилась новая дата, которая вызвала общественный резонанс не только в раю, но и в аду: «26.05.24» — «bellum renasci non debet.» Астарот родился в этот день в шестьдесят шестом, и уже тогда этот день посчитали предзнаменованием. Все те, кто рождались в этот день 1966 года столкнулись с ужасными вещами. Вместе с неизвестной датой, которую никак не обозначили, появилась новая проблема — всадники на конях. Они беспрекословно выполняли поручения Уриила и сторожились Астарота, пытаясь не спускаться на его территорию вовсе. Однако когда один всадник всё же посягнул на святое — Астарот впал в ярость.
Когда Астарот не обнаружил в поместье своего сына, он сначала не удивился — подумал, просто загулял или отправился на землю. Но когда жена Вельзевула Буфовирт появилась перед Астаротом бледнее поганки, несущая несуразный бред на латыни и обвиняющая «Их» в пропаже Вельзевула, Астарот всё понял. Его сын похищен — скоро нападут и на его женщин. Преступники нарушили закон и обязательно поплатятся за это. Несколько дней он не связывался с Бартоломео и не пытался извиниться за сорванную встречу. Ему было не до разговоров. Важнее всего для него жизнь Вельзевула, который едва не умер при рождении. Астарот не мог потерять его.
Вельзевула держали в заброшенной резиденции Агалиарепта. Пока похитители — существа в чёрных мантиях — пытали и избивали Вельзевула, он не проронил ни слова, что могло бы выдать информацию о запретном знании. Когда он в очередной раз сплюнул кровь, один похититель ударил его в живот, и он упал на холодный грязный пол. От количества ударов и напряжённого воздуха Вельзевул потерял сознание.
— Мы выбрали принести в жертву этого бесполезного члена семьи Мон-Геррет, Голод?! У него даже нет власти! Он ничтожен! Надо было брать королеву Лерайе, а ещё лучше — Астарту! Нужно было разозлить Астарота!
— Ты глупа, Чума. Он знает, как демоны становятся высшими существами. У Астарота нет таких знаний, как у Вельзевула, а это значит, что его кто-то наградил! Если принести в жертву его — мы получим знания.
— Вы оба... идиоты.
Вельзевул на мгновение пришёл в себя, но не открыл глаза. Он принялся слушать разговор похитителей, чтобы попытаться понять, зачем он вообще им нужен. Неужели они собрались приносить его в жертву, чтобы получить доступ к запретным ритуалам? Для чего им ритуал омовения и создания двойного бога, если они не относятся к особенным бессмертным? Что, если знания обернутся против обладателя злую шутку, и Вельзевул погибнет?
— Чтобы разозлить Астарота, заполучить его самую желанную эмоцию — нужно взять его детей. Брать Лерайе — самоубийство. Она за километр чувствует угрозу.
Чума уставилась на Голода. Он так легко говорил о своей матери за её спиной и обманывал родного дядю? На секунду она отвлеклась на Вельзевула, но не догадалась, что он в сознании и вернулась к Голоду.
— В следующий раз приведите мне Бонмал. Во сне её достаньте, но она нужна мне здесь. Затем возьмите большую чашу и поставьте её у ног Мон-Геррета — она наполнится его гневом, а мы насытимся.
— Гневом питаюсь только я, Чума, — ответил Война, до этого молча стоявший у колонны. — Если ты ещё не поняла, к чему может привести агрессия Астарота — ты дура. Разве не Голод говорил ранее, что тот, в ком Его гнев станет силой разрушительной, тот мир уничтожит? Это нужно тебе? В тебе ни гнева, ни желания — в тебе лишь дурость.
Чума натравила на него крысу. Спокойный всадник отбросил от себя грызуна и язвительно улыбнулся. Мучить Вельзевула не входило в его планы, а вот покапать обнаглевшей Чуме на мозги он давно хотел.
«Всадники... чёрт... их выпустили. Сука!» — ругнулся про себя Вельзевул и прикусил губу.
Его движения заметили, отчего Голод схватил Вельзевула за ворот рубашки, сильно сжал, почти доходя до шеи, и только потом отпустил, насладившись его хрипениями. Затем Чума бросила ему на грудь огромную чёрную крысу, и она принялась кусать его кожу. Вельзевул терпел все издевательства больше пяти минут, пока окончательно не потерял сознание. Из ран пульсировала кровь, а изо рта Вельзевула полилась обильная слюна. Самый языкастый всадник поднял Вельзевула за волосы, приложил к виску два пальца и перерыл всё, пытаясь найти запретные знания. Он увидел ссоры с Астаротом, улыбающуюся Бонмал, интимную близость с Буфовирт и проблемы, с которыми Вельзевул остаётся один на один в полном одиночестве. На мгновение ему стало жалко Вельзевула, но, не найдя нужных знаний, он кинул его на пол и пнул по животу.
Вельзевул ловко спрятал знания в отсеке с Бартоломео. Никто ни при каких условиях не захочет полезть туда, потому что Бартоломео многие ненавидят. В каких Вельзевул с ним отношениях — никого, кроме его сестёр, матери и жены, не интересовало.
Астарот тем временем не находил себе места. Он запретил страже пытаться найти Вельзевула, потому что Астарот решил привести его самостоятельно. Он не привык думать о другом, когда кому-то грозила опасность, но из-за страха за жизнь своего ребёнка Астарот едва не убил своих подчинённых. Пока он пытался приготовить своё оружие и собрать себя по кускам после нервного срыва, его доверенные лица пытались вернуть его в реальный мир. Астарта выглядела пустой после того, как почти всё выплакала. Она уже посчитала своего сына мёртвым и пыталась убедить Астарота посадить виновных в тюрьму. Ему было мало наказания. За то, что они посмели тронуть его ребёнка он был готов свернуть шею, сломать кости и скормить псу. Никто не мог причинять боль его детям. Если кто-то думал иначе или пытался хоть пальцем коснутся его дочерей или сына без их ведома — его отводили на эшафот.
— Астарот... успокойся... сейчас как никогда нужно твоё хладнокровие, — попытался убедить Зепар, заранее приготовив копьё, чтобы быть готовым к драке.
— Мои всё обошли... нет подсказок, — признался Люцифер. — Но теперь пойдёшь ты! Так точно Вельзевул найдётся!
Астарот обладал способностью прекращать разговоры одним движением руки. Стоило ему снять показать тыльную сторону ладони, как Люцифер и Зепар замолчали, а Астарта наоборот, молчание прекратила.
— Я пойду с тобой, — решила она.
— Ты с ума сошла, Астарта? Останься, чёрт возьми, здесь. Я приведу сына сам. Мы пойдём с тобой вместе только на казнь похитителя.
— Вот именно, что я Астарта. Только попробуй заткнуть мне рот ещё раз, и я тебе покажу, что будет, если меня разозлить.
— Нет, Астарта. Ты останешься здесь. Пусть я посплю потом в другой комнате, но ты будешь в безопасности. Я обещаю, что приведу Вельзевула, а потом мы попляшем на костях тех ублюдков, что его украли.
В зал вбежала Лерайе. Она не могла найти Ахерона, но не подавалась панике, как мать. Она осталось хладнокровной и сообщила, что Ахерон, будучи больным, исчез из постели. Астарот не посчитал это совпадением. Когда Лерайе рассказала про то, что в бреду Ахерон то и дело говорил про всадников, ритуал, конец мира и что Бонмал несёт разрушительную силу, Астарот всё понял. Он не сказал дочери о том, что Ахерон занимает место всадника Голода, но намекнул, что у неё больше нет сына. Лерайе отлично понимала намёки, отчего взревела от ярости и приказала самой себе отрубить тому, кто запудрил убил еë сына, голову и повесить у себя над кроватью. Астарот запретил марать руки кровью, намереваясь сделать это самостоятельно. Если ему придётся поднять руку на Ахерона, он будет знать, что это не ребёнок, а всадник, который старше его в несколько раз. То, что он принял облик ребёнка, не спасёт его от гибели.
— Привяжите этих неугомонных женщин к стулу, а то они всё никак не закроются. Я сказал обеим — вы никуда со мной не пойдёте!
Астарта может меня на некоторое время выселить, а Лерайе обижаться — всё равно я не пойду у вас на поводу.
Астарта и Лерайе замолчали, но отказались уходить. Когда Астарот собрался идти вместе с Люцифером и Зепаром на поиски Вельзевула, Астарта ухватила его за плечи и надела на шею защитный кулон.
После ухода отца Лерайе пожелала ему терпения, смерти всаднику, что занял тело её сына и молилась, чтобы Астарот не убил тело.
***
Бартоломео проснулся с ощущением давления в горле. Когда он уснул, он поклялся не дёргаться и не выходить в уборную, чтобы прижечь руки, и ему это удалось. Его настроение ещё вчера было более радостным, чем грустным, — сегодня уже наоборот. Стоило ему зайти в уборную и посмотреть в зеркало, как негативные мысли снова захватили его разум. Он смотрел на свой белый глаз, на ссадину на нижней губе, посмотрел на почти неживые руки, затем прикрыл глаза, набрал в лёгкие воздуха. В какой-то момент он ощутил давление не только в области груди, но и в голове в целом. Как будто он получил новую информацию. На языке стала вертеться дата: «26.05.24». Взглянув в зеркало, он увидел неизвестного мальчика, странно похожего на него, но с разными глазами — один голубой, а другой красный. Он выглядел добрым, но его яростные постукивания по ту сторону зеркала выдавали его злые черты. Бартоломео отпрянул от зеркала, мотнул головой несколько раз и прижал руками уши, потому что чужой голос не переставал называть дату. Когда голос утих, Бартоломео хотел было встать, но увидел на зеркале ту же дату, написанную будто кровью. Надпись написал мальчик из зеркала, также покрывшийся кровью. Бартоломео даже увидел его оголённые части тела и множество увечий. Мальчик был безумно похож на Бартоломео, и он легко мог посчитать, что это он и есть, но по какой-то причине он был уверен, что это кто-то другой. На минуту он оторвался от письма на зеркале. Он посмотрел на Бартоломео с ненавистью и одновременно сожалением в глазах. Бартоломео показалось, что мальчик хотел задать ему вопрос, но он молчал до тех пор, пока резко не дёрнул рукой и не залил всё зеркало своей кровью. Придя в себя, Бартоломео собрался духом и встал, подошёл к раковине и увидел на своих руках алую кровь, а в отражении зеркала уже себя, только с полностью чёрными глазами.