Сердце Бело|18+

Бартоломео лежал на постели. Рана на руке начинала заживать. Пока не было Розель, он решил покурить, чтобы успокоиться и попасть в мир грёз, но стоило ему сделать затяжку, как на него навалилась страшная усталость и дурнота. Он снова почувствовал себя маленьким мальчиком, лежащим на больничной койке.

«Как же это хуево — курить, — подумал он. — Хуево! Но иначе я не могу... и это так ужасно! Вряд ли я смогу бросить курить, даже если об этом меня попросит Свеа. Я слабак...»

Бартоломео действительно не смог бы избавиться от вредной привычки. Он приучился к табаку с семнадцати лет, впервые найдя пачку у отца. Уже тогда он понимал, что одной сигареты ему будет недостаточно — с каждым днём он начинал выкуривать по семь сигарет, а то и по целой пачке вплоть до двадцати пяти лет. После этого он уже не мог остановиться. Бартоломео был одним из тех редких людей, которые не могут бросить курить без посторонней помощи.

«В конце концов, я курю только потому, чт хочу почувствовать себя лучше, — думал он, — но как только я перестану это делать, мне станет только хуже. Да и вообще, я не умру от этого. По крайней мере, пока не умру».

Бартоломео, конечно, понимал, как плохо это может отразиться на его здоровье, но это было не главное. Он всегда считал, что самое главное — это то, что он не умрёт с сигаретой в руке.
Бартоломео достал серебряную зажигалку и, щёлкнув ей, уставился на огонёк. В это время в дверь постучали. Бартоломео вздрогнул, бросил зажигалку на стол и пошёл открывать дверь. На пороге стояла Вайнона, одетая в длинное чёрное платье, которое было ей очень к лицу. Волосы её были собраны в хвост на затылке и заколоты шпильками.

— Что не так? — не понял Бартоломео и забыл, что встретил её в свободной грязной одежде.

Вайнона презрительно оглядела юношу и не скрыла отвращения. Тем не менее она заговорила, лицемерно улыбнувшись, будто Бартоломео всю жизнь был её злейшим врагом:

— Если думаешь, что уместно раскидываться оскорблениями в общественном месте — ты идиот, Бартоломео. — Вайнона прижала спиной дверь и не позволила Бартоломео её выгнать.

Девушка скрестила руки на груди и уставилась на Бартоломео, пытаясь сломить одним взглядом.

— Мне плевать, что ты был пьян в тот день. Шлюха — самое оскорбительное для меня слово, особенно когда для такого нет поводов. Скажи мне это в лицо, Мендерс, и тогда ты получишь прямо по паху, а каблук у меня большой. И если ты снова скажешь мне что-то подобное, я сделаю так, что тебе будет не до смеха, ясно?

— Да, мисс Лэмбет, — огрызнулся Бартоломео.

Он ненавидел такие отношения, но не знал, как их изменить. Если он продолжит злить Вайнону, то она точно его ударит.

— Это всё, зачем ты пришла?

Вайнона всучила подписанную его именем волокиту. Бартоломео изучил папку и понял, что она прямиком из психиатрической клиники. Каким образом она оказалась здесь?

— Кто тебе отдал её? — спросил Бартоломео.

— Она лежала на нашем ковре, и от неё пахло табаком.

Бартоломео тут же сообразил, кто доставил ему посылку и улыбнулся. Вайнона посчитала эту реакцию странной и молча развернулась к двери, так не услышав извинений от него. Одолжение — не то, что она хотела услышать.

— Вайнона, — остановил её Бартоломео. — Прости, пожалуйста. Я был глуп, обещаю впредь контролировать свой язык.

— Уж постарайся, Мендерс. Я никому не пожелаю иметь себя во врагах.

После этого Вайнона ушла окончательно, хлопнув за собой дверью. Бартоломео внезапно ощутил горелый запах и подумал, что его оставила Вайнона, но вскоре заметил на подоконнике ворону и подошёл к ней. Птица залетела в комнату и в воздухе приняла привычную форму.
Оправляясь после перелёта, Астарот размял мышцы и дёрнул головой.  Стоило ему посмотреть на Бартоломео, как тот весь напрягся.

— Что случилось? — поинтересовался Бартоломео, но Астарот кивнул на кровать, и юноша сел.

— Ты получил посылку. Изначально она была у Леона, он хотел изучить записи и посмотреть диагноз. По правилам больницы передавать третьим лицам запрещено, тем не менее Аллен, видимо, за деньги, отдал её Леону. Я видел записи, прошу прощения, что влез в твою жизнь, но... записи не правдивы. Они были перечёркнуты Роальдом Рейкрофтом. Твои рисунки хранились в отдельной папке, — она вложена. Леон не успел до них дойти, да и он не должен был их видеть. Мне жаль, что я вообще влез во врачебные дела, но иного выхода у меня не было. Ты уже сам понял, что твоё лечение было не эффективным потому, что таблетки — витамины. Ты лежал полтора года в больнице в две тысячи восемнадцатом потому, что тебя госпитализировали по просьбе отца. Он платил Рику, чтобы тот следил за тобой. Всё твоё лечение пошло насмарку, потому что тебя лечили не от той болезни, которая была прописана в справке. Может быть Рику начинал лечить тяжёлую депрессию... но в процессе он не обнаружил, что ты по-настоящему болен. Мне тяжело так говорить про тебя, Барто.

— Зачем ты это говоришь? Ты клялся молчать, потому что знаешь, что я это не люблю, — напомнил Бартоломео.

— Голоса в голове, что велят тебе причинять себе боль — это... — намеренно умолчал Астарот.

— Я знаю. Ты пришёл, чтобы сказать это? Если да, то я не собираюсь это обсуждать.

— Мы должны поговорить о другом, но позже. Речь идёт о всадниках и твоих проблемах со здоровьем. Ты ведь всё ещё не можешь подолгу стоять на ногах.

— А почему не сейчас?

Астарот кивнул на дверь и крикнул, чтобы человек за ней её открыл. На пороге спальни стояла Томи, которую совсем не напугали шокирующие новости о брате. Астарот оглядел девушку с ног до головы и скрыл улыбку, Томи, чуть подумав, поклонилась и хотела было поздороваться с Мон-Герретом, но осознала, что не знает, как к нему обращаться.

— Вы друг друга знаете? — не поверил Бартоломео.

— Бартоломео Морэй, ты из семьи Мендерс — той, что заключила сделку с дьяволом. Все члены нашей семьи знают о господине Мон-Геррет. Просто я не так часто о нём говорю, в отличие от мамы с папой.

— Милая Томи, вы совершили ошибку, назвав Бартоломео Мендерсом, потому что он от этой фамилии отказался. И да, мне не нравится, когда меня называют «господином».

Томи кивнула и обратилась к брату:

— Что скажет папа?

— Вот мой папа. — Бартоломео кивнул на Астарота. — Так получилось, что ты была желанной, а я — нет. Может потому, что я мальчик, и Леон боялся, что я повторю его судьбу? Теперь плевать. Он испортил меня, и теперь его в моей жизни не существует.

Томи и Астарот переглянулись.

Если бы Томи знала, как на самом деле родился её брат, у неё бы сложилось не самое лучшее впечатление об отце, она бы зауважала Астарота и не поправляла бы Бартоломео, когда он говорил о Леоне. Если бы Леон остыл к дочери, Астарот бы взял над ней опеку, но первый ребёнок принёс Леону больше положительных эмоций, чем Бартоломео.

— Я не понимаю одного... почему меня вообще зачали? Если я стал не нужен, не интересен... может было бы лучше, если бы я не рождался? Сомневаюсь, что Леон огорчится моей смерти. Ему будет всё равно, если я впаду в кому, если у меня будет установлен диагноз, и если я покажу ему свои руки. Леон бы не заставил маму сделать аборт, но зачем меня зачали?

Астарот промолчал. Ему бы было больно, если бы Бартоломео умер. Он бы совершил ужасное, не совладая с головой, потому что принял бы факт его смерти. Он бы спился до смерти, если бы был человеком, чтобы больше не ощущать того, что ощущает потерянный и брошенный биологическим отцом Бартоломео — человеком, на которого он стремился походить, чьё дело хотел продолжить, на кого равнялся и чей стиль постоянно повторял.
В этом не было смысла, потому что Леон никогда его не любил.

— Не молчи, пожалуйста! Скажи что-нибудь! — попросил Бартоломео Астарота, сжимая кулаки. — Скажи, что меня любят...

— Конечно. Мы тебя любим, — сказал Астарот.

— И мы с Нейтаном... он признался, что ты ему как брат. Тебя любят тёти, двоюродные братья и сёстры, мама и... — Томи хотела назвать Леона, но осознала, что это будет глупо. — Дагона и Паул! Твои чудесные друзья! Я забыла про них!

— Человек, на которого я стремился походить, тот, кто дал мне имя «Бартоломео», кто делал вид, что любит — ненавидел. Вы оба не можете представить, что я испытываю.

Зачем высказывать проблемы, если потом ты думаешь, что никто этого не поймёт? То ли из-за отсутствия логики, то ли из-за наличия более тяжёлых проблем, но Астарот ненавидел эту фразу.

— Это я дал тебе имя, Бартоломео, — признался Астарот.

Астарот, правда, говорил это в пустоту, ибо Барто не отвечал. Он смотрел на Астарота с немым вопросом в глазах.

— Ты был очень красив, когда родился. Я был в восторге. Имя «Шон» бы тебе не подошло. Тебе нужно было что-то повыше, посолиднее... именно поэтому я назвал тебя Бартоломео.

Ему захотелось убежать, спрятаться ото всех где-нибудь в уголке Амстердама и выплакать всё, что накопилось внутри. Захотелось высказать всё Леону, который всю жизнь, оказывается, не считал его своим сыном. Как можно было так нагло врать и морально уничтожать своего ребёнка? Почему он позволил ему родиться, если он не хотел этого? Астарот знал, что этому человеку легко просто врать и не испытывать никаких чувств... но Бартоломео же его сын... Может его пренебрежение ребёнком последствие депрессии, но если бы он хотел наладить отношения с ним, он бы уже давно что-нибудь предпринял. Астарот был уверен, что Леон целенаправленно решил ничего с этим не делать и оставить Бартоломео с нехваткой заботы. Может быть он давал ему деньги, оплачивал его прихоти, даже помог ему получить высшее образование, но делал он это скорее из уговоров жены и семейных традиций — у него самого не было желания помогать сыну. Для Леона есть только один ребёнок — его дочь.

Бартоломео с негодованием посмотрел на сестру. Он видел в ней Леона, отчего стало противно. Томи не понравился его взгляд, и она заговорила:

— Только попробуй сравнить меня с папой. Я, как минимум, женщина, и характер у меня мамин.

Астарот оценил заявление Томи.

— Почему именно тебе доставалось больше — вот, что меня интересует. Плевать я хотел на то, что ты старшая. Почему тебе всегда доставалось больше, чем мне, если мы оба дети богатых родителей? Я не виноват в том, что меня родили, но раз уж я появился на свет — ко мне должны относиться с любовью. Что я получил в итоге? — Бартоломео встал и вплотную приблизился к Томи. — Плевок в рожу. Ты всегда была в центре. Тебя ставили мне в пример, хотя я был не хуже. По мнению Леона, я вырос избалованным, а ты — его идеальная дочь. Что со мной не так?

— Откуда я знаю? Я всегда давала тебе то, что дарили мне, не забывай про это. Решишь меня возненавидеть — знай, что у тебя нет на это причин. Я была и буду твоей лучшей старшей сестрой. Мне важно твоё состояние, но я действительно не понимаю, почему нас разделили. Мне жаль слышать всё это про папу, но и тебя я осуждать не могу. — Томи кивнула на Астарота и подтолкнула брата к нему. — Ты ему важен. Ты важен мне и Нейтану, тётям, кузенам, друзьям и своей семье. Если ты решишь отказаться от фамилии Мендерс — я не буду тебя осуждать. Я прошу лишь одного: чтобы ты не винил меня в том, что мне всего доставалось больше.

Томи странно кивнула Астароту, он улыбнулся, после чего Томи ушла, аккуратно закрыв дверь. Астарот подошёл к Бартоломео, положил руку ему на плечо и попытался привести в себя. Бартоломео стоял молча, перебирая собственные мысли. В его глазах будто застыли слёзы, и Астарот рискнул коснуться лица, чтобы проверить его на наличие капель.

— Я буду рядом с тобой, когда тебе нужно, — решил Астарот и не увидел реакции Бартоломео.

Тот десять секунд помолчал, а потом резко заявил:

— Нет больше Мендерс. Раз я не должен был рождаться, значит не достоин носить эту фамилию.

— Ты достоин носить фамилию Мон-Геррет.

Бартоломео усмехнулся.

— Пока её носит Вельзевул, — я точно не достоин.

Астарот расстроился.

Бартоломео ведь прав: Вельзевул ни за что не примет тот факт, что Бартоломео станет официальным членом их семьи и заберёт себе его фамилию. Для него существование Бартоломео — сплошной позор, а что будет, если они будут постоянно видеться на одной дороге, в одной комнате и сидеть за одним столом? Бартоломео и Вельзевул словно братья близнецы: их характер настолько опасен, что истинный Бог гнева позавидовал бы. А Астарот просто не вынесет их постоянного соперничества. Он не может позволить им из соперников превратиться в настоящих врагов.

— В ваших ссорах виновата злость. В случае Вельзевула злость в порыве ревности, в твоём — просто взрывной от рождения характер. Я запру вас в комнате, где будет только два стула. От вас будет требоваться недопущение драки, но если вы провалитесь — я буду злиться на вас обоих, и никто не получит ни моих советов, ни денег, ни дозволения на что-либо. Делать вид дружных мне тоже не нужно.

— Прежде чем продолжить, Астарот спросил: — Тебе вообще нужны хорошие отношения с Вельзевулом?

Бартоломео странно кивнул. Тем не менее Астарот всё понял и продолжил:

— Я не собираюсь вас мирить сам, это бесполезно. Вы оба упёрлись и ни в какую не хотите говорить сами. Я не буду принимать ничью сторону, чтобы ревность не проявилась ещё больше. Мне важно, чтобы мои дети были друг с другом в хороших отношениях. Как правило, родители не мешают им выстраивать отношения. Если ты первый решишь заговорить с Вельзевулом — запомни, что терпеть его оскорбления всё равно придётся. Рано или поздно он перестанет так делать, если ты деликатно проигнорируешь его. Вы оба виноваты в том, что гавкаете друг на друга, как собаки. Также, вы оба будете молодцами, если найдёте друг к другу подход, а не сгорите в момент презрительных переглядок.

— Если я смог найти общий язык с Бальтазаром, с Вельзевулом подавно найду.

— Ты сравнил Бога секса с Богом гнева? Мы даже рядом не стоим, Бартоломео.

— Я не сравнивал. Я даже не сказал, что они похожи. Бальтазар тоже ненавидел меня, но сейчас мы дружим.

— Хорошо, медвежонок, — утвердил Астарот.

— Медвежонок? Так меня ещё никто не называл.

— Да, медвежонок, потому что ты лохматый и неловкий, прямо как зверёк. — Астарот потрепал его по голове, странно вздыхая.

Бартоломео никто не давал таких кличек, даже Паул не придумал ничего лучше, как называть Бартоломео «Мео». У Астарота больше фантазии, подумал Бартоломео и принял тот факт, что он похож на медведя только из-за типа волос. Астарот решил уйти не привычным способом, а через парадную дверь, предварительно попросив Бартоломео его сопроводить. Юноша не подал виду, но внутренне посчитал это глупым поступком, ведь обычного смертного точно привлекут яркий цвет волос и красные глаза. Лишь когда Астарот на выходе из комнаты задержался у бара, Бартоломео всё понял. Он не собирался платить за его алкоголь, отчего оттащил за руку и подтолкнул к лестнице, чтобы он спустился.
У ресепшена стояла Вайнона с сигаретой в пальцах. Астарот остановился, что Бартоломео врезался лицом в его спину и странно прищурился. Вайнона, почувствовав на себе взгляд, развернулась и едва не вздрогнула, а увидев за спиной Астарота Бартоломео — мигом выпрямилась и продолжила умолять девушку у стойки дать ей другую комнату.

— Я не могу выселить других, мисс Лэмбет. Могу лишь сделать вашему соседу замечание, да только в чём смысл? То, что вам не понравилось постоянное журчание воды — лично ваши проблемы, — осадила Вайнону девушка. Отвлёкшись от назойливой девушки, она заметила Астарота и приподнялась. — Вы ещё кто?! Как прошли сюда?!

— Просто забудьте обо мне, — улыбнулся Астарот и вышел из гостиницы, уведя за собой Бартоломео. Девушка даже не успела ответить.

— Что ты уставился на Вайнону? — перейдя на шёпот, спросил Бартоломео.

— Я же говорил, что читаю людей насквозь. Правда, язык не повернётся как либо её оскорбить, но завуалирую — лучше тебе держаться от неё подальше. На твоём месте я бы не доверял даже Нейтану, потому что он ни хрена не знает и вряд ли поверит. Я прочитал его ещё когда заходил в его казино. Запомни, что наши разговоры не должны касаться других. То, что я расскажу тебе нужно хранить так тщательно, что даже предвестники, если напрягут свои маленькие мозги, не смогут всё разузнать.

— Ты думаешь, что сейчас мало людей? К чему такие секретности?

— Нет, сейчас не расскажу. А вечером потому, что у меня на ближайшие два часа планы.

— Ты опять пить собрался? Тебе не надоело?

— Другие пусть мне в рот не заглядывают. Тебе тоже советую, медвежонок.

— Будто от этого будет толк. Как минимум, ты внятно ничего не расскажешь.

— Бартоломео Мон-Геррет, за кого ты меня принимаешь?

— За зависимого. Ты пробовал отказаться.

— Пробовал. В итоге моя семья и подопечные чуть не погибли, потому что я случайно открыл ипостась. — Астарот задумался. — Способны ли все мои ипостаси одолеть Всадников Апокалипсиса?
Бартоломео закатил глаза.

— Глаза на лоб не закатывай. Ты вообще знаешь, кто это такие?

— Я уже говорил, что меня мало это интересует...

Астарот рассмеялся и похлопал Бартоломео по плечу. Он — единственный, кому всегда легко удаётся рассмешить Астарота, что его сильно удивило. Изначально Бартоломео думал, что Астарот смеётся со всего, что кажется ему смешным, но сейчас он заметил, что чаще всего у него вызывает смех его нелепость.

— Ладно, прости, медвежонок. У меня пока что хорошее настроение.

— Ты успокоишься? — всерьёз спросил Бартоломео.

— Спокойствие и я — несовместимые понятия. Я либо кусаюсь, как пёс, либо смеюсь со всего, даже если что-то не смешно.

Бартоломео знал, что это неправда. Какая муха его только укусила, что он так разошёлся? Отбросив все мысли, Бартоломео решил дождаться вечера, но отчего-то он думал, что встреча могла и не состояться вовсе. Астарот, конечно, не подавал вида, но он был ужасно напряжён и обеспокоен ситуацией в Аду. Совсем недавно он получил анонимную угрозу:

«Сбереги семью, пока ты Один. Как только придут Они — будет поздно. Береги Её, чтобы слиться с Ней душами. Не сбережёшь — у тебя не будет больше шанса помешать сансаре.»

***

Бонмал не помнила, как оказалась в замкнутом пространстве. Если бы не темнота вокруг, она бы не испугалась. У неё появилось ощущение, что за ней кто-то наблюдает, сидя совсем рядом, и она убедилась в том, что находится здесь не одна по дыханию. Бело догадалась, что находится во сне, и что как бы сильно незнакомец не пытался её обидеть, он не сможет причинить ей вред. На некоторое время стало спокойнее... до тех пор, пока незнакомца с ледяным дыханием не окликнул знакомый голос. Бонмал узнала в нём своего лучшего друга Асмодея и моментально пожалела, что вообще связалась с ним.

— Госпожа... — Асмодей, увидев Бело, на секунду растерялся, но увидев, что у неё на глазах чёрная ткань, он успокоился. — Прошу меня простить, я виноват перед вами. К сожалению, Войны нет.

Незнакомка повернула голову к Асмодею.

Перед ним сидела Чума — жестокая всадница апокалипсиса, принявшая тело ребёнка, чтобы продолжать насылать на мир болезни. Из всадников Она была могущественной — своими руками Чума уничтожила Смерть и Войну, была пленницей Бостфорза, принявшее облик погибшей внучки Люцифера. В спутниках — её заражённые и безумные крысы с ошмётками на зубах. Она меняла ипостаси также ловко, как и избавлялась от своих союзников. Она была мечтой всех палачей. Она была жестока даже к тем, кто был выше Её по званию. Чума могла уничтожить самого Сатану, если бы не утратила некоторые силы, и если бы Смерть не возродилась.
Бонмал ощутила дежавю и будто перенеслась в момент убийства Смерти — в сердце всадницы вонзили её же копьё, пропитанное кровью грешных людей и заражённых животных. Оружие Смерти стало её погибелью, и вскоре оно было навсегда утеряно.

— Как Войны нет? Не может быть только три предвестника, — отрицала Чума, косо глядя на Бонмал.

Асмодей был вынужден перейти на сторону Чумы. На земле его возраст — шесть лет, но всадники жили ещё до начала нашей эры.

— Война ещё не переродился, — заключил Асмодей, и Чума разозлилась.

— Зато переродилась это отродье. — Чума показала пальцем на Бонмал.

Асмодей стиснул зубы и не показал Чуме, что ему неприятно это слышать в адрес бывшей подруги. Ему не нравилось, что всадница легко узурпировала почётное место среди всех четырёх предвестников, но ради Бонмал он был готов пожертвовать ненавистью.

— Она Смерть? — спросил Асмодей.

Чума кивнула, подошла к Бонмал, сорвала с её шеи кулон и раздавила его ногой. Асмодею стало неприятно. Внутри Бонмал наружу рвался Бело, желавший растерзать Чуму на мелкие кусочки и убить её с особой жестокостью.

— Эта тварь была рождена в семье Мон-Геррет. Это отродье, которое не достойно славы среди всех мерзких и подлых демонов. Они все полные идиоты! — крикнула Чума и засмеялась.

— Вы взяли тело девочки из семьи Дерзест. И вы же убили её, пустив по телу своих крыс.

— Я бы переселилась в тушу какой-нибудь антропоморфной твари из клетки Астарота, но у меня больше нет возможности, потому что тогда я была слишком слаба. Ты вообще знаешь, кто выпустил всех всадников на свободу?

— Уриил. Он отправил всадников сеять хаос и разрушения в мире, потому что люди достаточно нагрешили, — ответил Асмодей.

— Какое имя у отвратительного тела Смерти?

— Бело.

Асмодей понял, что назвал подругу не тем именем. Чтобы загладить перед ней вину, он попробовал сказать «Бонмал», но с губ сорвалось всё то же «Бело».

— Всё же один из братьев пошёл на дно. Скоро и второй окажется, но уровнем ниже — под моими ногами.

Асмодей знал, что под ногами Чумы валялись только трупы людей и животных. Если однажды она уничтожила саму Смерть, во второй раз какие у неё могут быть трудности? Она даже не посмотрит на то, что всадница приняла форму члена семьи Мон-Геррет — неприкосновенной во всём аду. Покушаться на жизнь кого-либо равносильно самоубийству, но Чума не боялась оказаться сожжённой в котле, зная, что у неё будет возможность переродиться вновь и убить Смерть.
В тёмное помещение открылась дверь, и внутрь вошёл третий всадник. Склонившись перед Чумой, он оголил свои маленькие клыки и косо поглядел на Смерть — ненавистная ему всадница выглядела жалкой и ничтожной по сравнению с величественной Чумой.

— Ахерон — Голод. Почему я не удивлена? — Чума вновь засмеялась и захлопала в ладоши.

Всадник убил члена семьи Мон-Геррет и почти выкопал себе могилу, потому что Астарот и мать Ахерона найдут убийцу и жестоко его казнят. Но Голоду было всё равно, ведь он считал, что справиться с ними — двумя могущественными существами с коронами и одним и тем же артефактом.

— Раз мы находимся во сне этой твари — предлагаю хорошо над ней поиздеваться. До тех пор, пока я не явлюсь к ней — она не может пострадать. Мне нравится наблюдать за тем, как малышка Бонмал сходит с ума.

Голод с недоверием посмотрел на Асмодея.

— С каких пор рабы стоят со всадниками на одном полу? Склонись на колени, пока я не надел на тебя ошейник.

— Оставь его. Пока настоящий Война не переродился, Асмодей будет вместо него.

— Ты уверена, что Война только в процессе перерождения?

— Кагунала — последнюю ипостась Войны — уже освободили. Если он не найдёт тело младенца для перерождения, значит он станет неодушевлённым предметом или животным. Тогда у меня будет ручной зверёк.

— Жестокая, игривая Чума... ты увлекаешь нас в своё развлечение. Мне это нравится, — улыбнулся Голод. — Разве ты не начала сеять хаос в одиночку? Пандемия — не твоих рук дело? Массовые карантины людей? Разве не ты проложила путь к апокалипсису?

— Вы бы ничего не сделали без меня. Цепная реакция запущена — что вступит в силу дальше, зависит только от вас. Смерть наступать не будет! Я хочу наслаждаться мучениями, видеть кровь и безумство! Я хочу видеть страдания грешников, а после питаться их чувствами, эмоциями и гнилыми органами, когда мои любимые зверьки всех покусают!

Чума совершенно обезумела. Причинять боль людям веселья ради — полное безумство. Голод укреплял гнев главенствующего всадника вечным поддакиванием и кивком, но лишь один Асмодей имел силу возразить обезумевшей Чуме. К его собственному удивлению Чума его послушала и перестала разглашать свои планы на мир рядом с Бонмал. Даже если она находится во сне, она имеет хорошую память. Когда она проснётся, она будет знать, что Асмодей предатель. Возможно Бонмал примет решение не доверять никому в своём обществе, потому что ей не нужно, чтобы её посчитали за сумасшедшую.

Ум Бонмал вынуждал Чуму и Голода переходить к тяжёлым решениям — они ненавидели Смерть и ни за что не упустят возможности пустить в ход сансару, чтобы каждый раз видеть страдания того, кто властвует над всем миром. Голод и Чума ни за что больше не потерпят конкуренции.

— «Круг сансары не знает начала, а душа, которая попадает в него, переходит от одной жизни к другой вместе с кармой, наработанной с момента появления в этом цикле.» — процитировал Голод и подошёл к Бонмал.

Коснувшись её подбородка, он впился в кожу ногтями.

— «Она обречена погибать и рождаться вновь, пуская на Землю страшные катастрофы и катаклизмы. У неё тысячи имён, но всё сводится к одному — к Смерти. Убийством всадника мы доказали, что Смерть — не самое ужасное в этом мире. Страшнее всего гнев, который распустит сансару и победит Троих.»

— Я не признаю выражение «сансара». Оно совершенно бессмысленно, — отрезала Чума, вернув Голод в реальный мир. — У нас это называется кармическое перерождение. Вот только карма всегда имеет и отрицательную сторону.

«Выпусти меня!» — услышала Бонмал у себя в голове и позволила себе расслабиться.

Как бы сильно Бело не старался выйти из тела девочки, он не сможет этого сделать в её сне. Он совершенно про это забыл.
Голод провёл кинжалом по белой руке Бонмал, собрал немного её крови и плюнул прямо в рану. Её обожгло, и Бонмал не почувствовала боли. Чума, заранее надев на неё серебряный ошейник, потянула за цепи, заставив Бело упасть со стула. Для всадницы Бело была домашним животным. Асмодей нехотя подошёл к бывшей подруге, сглотнул и ударил по животу, мысленно попросив у неё прощения.

— Причини боль Смерти! Что ты так мягок с этой тварью?! — не унималась Чума, требуя зрелиша.

— Нет лишнего времени, чтобы тратить его на это отродье, — ответил Асмодей и принял невозмутимое выражение лица.

Чума согласилась.

За Асмодея продолжил Голод, нанося Бонмал не менее тяжёлые удары во все ещё не окрепшие части тела. Он знал, что это не ребёнок. Это не может быть ребёнком. Это существо с ним одного возраста, и оно повидало больше, чем сам Сатана.
Бело всё рвался наружу, стремясь уничтожить Чуму верным оружием — своим гневом. Голод, сам того не заметив, подсказал Бару и Бело способ победы над ними, пока не началась обещанная сансара. Если она начнётся — произойдёт метаморфоза мира, что не нужно никому, кроме Уриила. Его цель — наказание всех провинившихся.
В какой-то момент у Бонмал получилось сорвать маску с глаз. Она не только увидела белые глаза Чумы, Двух крыс у неё на плечах и длинные чёрные ногти, но и увидела в свободной руке ритуальный кинжал. Взглянув в глаза Бонмал, Чума отпрянула. Теперь Бонмал не нуждалась в постоянной носке линз — её глаза стали чёрного цвета, и всадники понимали, что этому поспособствовало слияние Бело с девочкой. Она впустила Бара и Бело внутрь, но при условии, что они будут защищать её. Теперь они обязаны спасти её от сансары, предотвратить пролитие крови любой ценой. Она стала их телом, а они — её оберегом. Теперь она полностью заслужила своё имя — зло и добро. А, может, её будут называть по-другому?

— Рискни ударить меня, Чума, — улыбнулась Бонмал, и в этой улыбке Чума увидела нечто презрительное. — Я тебя не боюсь, они тебя не боятся. Все, кому надо — слегли под твои ноги. Но не я. Ты не убьёшь меня, и я ни за что не лягу тебе под ноги. Я не буду унижаться до уровня Асмодея. — Бонмал презрительно оглядела бывшего друга и отвернулась. — Я во сне. Ты можешь попробовать меня задушить, но ты ни что иное, как галлюцинация. Ты будешь первой, кто умрёт. Мон-Геррет сотрёт тебя с лица вселенной, и ты больше не сможешь кормить своих крыс людьми. — Внутри Бонмал наверняка командовал Бело.

Она гневно посмотрела на Асмодея и направила на него руку. Взмахом руки его отбросило к колонне, что обрадовало Чуму. «Всадник» истёк кровью, и довольная Чума ринулась к жидкости, чтобы слизать её.

— Ты посмел предать меня, — ты и отправишься вслед за Чумой.

— У нас есть силы, а в тебе что? Ничего стоящего в тебе нет, — злорадствовал Голод.

Бонмал уже слышала эту фразу и осознала, что её злили специально. Пробудив в ней гнев — можно достичь уровня Мон-Геррет, ведь их главное оружие — ненависть. Это и было нужно Бару и Бело. Они знали, что Всадники приняли ипостаси и снизошли на землю.

— Я стала опаснее тебя. Я заразила сотни людей, миллионы погибли. Скоро наступит черёд истинного Войны, вот он и уничтожит тебя, — не унималась Чума, слизывая кровь с колонны.

Лишь один всадник обладал возможностью заткнуть Чуму, не говоря ни слова — Бонмал. Она посмотрела ей в глаза, вынуждая ту мгновенно, будто не своими силами, закрыть рот. Она не смогла больше ничего сказать и была страшно зла за этот поступок. Бар и Бело могли пакостничать во благо. Когда Бонмал постепенно начала спадать со стула и растворяться, все всадники поняли, что она просыпается. Чума пообещала достать её в жизни и уничтожить, Асмодей не пробовал с ней заговорить, а из уст Голода Бонмал смогла распознать слова:

«Разгневать Его и Её — пробудить новое божество. Получить милость Его и Её — приобрести вечную славу. Посягнуть на Его или Её — умереть в муках и страданиях. Пробудить девятый аватара...»

Больше Бонмал ничего не распознала. Проснувшись, она увидела трясущую её Дагону и лежавшего рядом пса.

— Что с твоими глазами? Что ты видела во сне? Ты кричала, тебя будто убивали! Расскажи мне всё, Бонмал, я беспокоюсь!

— Разгневать Его и Её — пробудить новое божество. Получить милость Его и Её — приобрести вечную славу. Посягнуть на Его или Её — умереть в муках и страданиях.

Стоило Бонмал сказать всё, как Дагона мгновенно схватилась за фамильное кольцо. Её семье угрожала опасность. Её брат в любой момент мог погибнуть, и Дагона ощутила острое желание вернуться в ад, чтобы помочь своей семье. Она была уверена, что отец не допустит, чтобы его святое тронули чужаки, но отчего-то думала, что он может и не справиться. Дагона знала смысл фразы: «Разгневать Его и Её — пробудить новое божество» — это неизбежный рок.