🕷Глава 20🕷
Глава двадцатая. Романтические поиски
— Ты сможешь это повторить его величеству? — спросила я, успокаивая девушку.
— Н-н-нет, — прошептала она. — И не говорите ему, ч-ч-что я вам сказала… У меня с-с-самой ребенок…
— Никто ему ничего не скажет, — утешала я ее. — Как тебя зовут?
— Лиен, — прошептала девушка.
— Все, не бойся, Лиен… Уходи из комнаты, — шептала я, глядя в полные слез глаза. — Умывайся, выдыхай. Все будет хорошо… Обещаю.
Только служанка исчезла из комнаты, я бросилась к своему тайнику. И схватила книгу. Где же это было! Мои руки лихорадочно листали страницы. Я что-то видела…
«Арахниды осознают себя с самого рождения. Они способны мыслить и чувствовать. Это сродни инстинкту выживания…».
— Хорошо, что ты умерла, — нервно усмехнулась я, вспоминая портрет. — Иначе бы я лично прикончила тебя! И не потому, что люблю твоего мужа, нет! Ребенка я не прощу!
Я бросила книгу обратно и закрыла тайник.
Я честно пыталась отогнать мысль о том, как мой маленький паукан тянулся к маме… И как маленький, напуганный, не понимает, почему на него обрушилось что-то огромное… И почему ему нечем дышать…
На полу лежал чужой медальон. Я сунула его в корсет. Потом спрячу обратно.
— Он убежал в лес, — послышался голос в дверях. Я подняла глаза на бледное лицо отца. — Бал уже начался!
— Как? — выдохнула я, пытаясь осознать смысл слов. — Один? В лесу? Маленький? Напуганный?
— Собирайтесь. Мы идем в лес, — закусила я губу. — Никакой стражи! Никого! Это должны быть знакомые ему люди. Вы и я! Остальные просто напугают его!
— Ты уверена? — произнес Чонгук, пока я сгребала леденцы в тряпочку.
— А теперь на секунду представьте себе. Вы маленький и напуганный до смерти. А на вас несется огромный дядька с факелом и в доспехах! — выдохнула я, бросаясь из комнаты.
Где-то играла музыка, слышались голоса гостей. Но я бежала вслед за Чоном в сторону выхода.
— Как это произошло? Кто его выпустил? — задыхалась я на бегу.
— Слуги открывали двери. Он прошел через помещения для слуг, — послышался голос впереди.
Мы вылетели в сад.
— Может, он в саду? — прошептала я, осматриваясь. — Милый, не бойся. Это я… Иди сюда!
Кусты шелестели. Ночной ветерок гулял по цветам. От непривычного свежего воздуха у меня начинала кружиться голова.
— Мы искали, но не нашли, — нам навстречу бежал небольшой отряд с факелами.
— Ой-е-ей, — прошептала я, хватаясь за сердце. — Попросите их свернуть поиски.
За садом была широкая дорога. Дорога уходила в дремучий лес. Отличное месторасположения замка! Просто шикарное! Я уже давно заметила, что чем дремучей лес, тем больше замков в нем понатыкано.
Я отобрала фонарь и бросилась по дороге. Мы шли, прислушиваясь к каждому шороху.
— Смотри, — прошептала я, наклоняясь с фонарем к лопуху. На нем была разноцветная паутина. — Спасибо вам, дорогие фломастеры! Нам туда!
На улице было зябко и прохладно. Мне на плечи обрушился чужой тяжелый, как шерстяное одеяло плащ.
— Отлично. Вы взяли плащ. Я фонарик. Мы молодцы, — усмехнулась я, высматривая движение среди деревьев.
Мы блуждали по лесу уже минут двадцать. Над нами сухими ветками шумели исполинские деревья. Кое-где нам попадалась разноцветная паутинка. Но самого наследника не было.
— Это не его. Она слишком большая, — послышался голос надо мной. Свет фонаря освещал огромную какашку. Я сидела над ней с палочкой и искала заветные колпачки.
— О, зря вы так, — отозвалась я, убедившись, что это точно не наше. Паутинка потерялась еще десять шагов назад. Палочка полетела в кусты.
— Замерзла? — послышался шепот.
— Нет, — ответила я, дыша паром на свои руки. — Вовсе нет! Просто проверяю т-т-температуру на улице…
Я даже сделала несколько шагов вперед, чтобы дать себе время проглотить горький ком. Для убедительности я даже пошуршала зловещими кустами.
Паутинки не было… След потерян.
— Если я обниму тебя, то все начнется сначала, — произнес голос за моей спиной.
— Лучше не надо, — прошептала я, скрывая слезы. Когда я успела? Я же все время посвящала ребенку? А тут любовь подкралась незаметно.
Я грела руки друг об друга и глотала свой горький ком. Мои ноги брели по зарослям. Подняв юбку, я перелазила через корни огромных деревьев.
— Малыш, ты где? — осипшим голосом в отчаянии звала я. — Иди к маме…
И тут я поняла, что сказала.
— Раньше я бы убил тебя за такие слова, — послышался голос за спиной.
— Неужели? А что? Лучше называть матерью ту, которая душила тебя подушкой? — не выдержала я, резко обернувшись. — Красавицу с портрета в твоем кабинете!
— Что?!! — послышался голос. Лицо побледнело.
— Эти слухи уже давно ходят по твоему дворцу! — выдохнула я. — Что мать душила ребенка подушкой. В последние минуты своей жизни! Просто брала и душила. Если бы она этого не делала, ваш сын бы сейчас сосал леденец на балу!
— Я не верю, — в голосе прозвучал металл.
— Ах, не верите? Соберите всех слуг. Пообещайте им, что никого не тронете, если они скажут правду, — сжала кулаки я. — И тогда узнаете, что произошло в тот день на самом деле!
— Ты хочешь сказать, что она меня не любила? — послышался странный голос. Меня взяли за руку. Крепко.
— Я ничего не хочу сказать! — дернулась я, пытаясь вырвать руку. — Меня там не было! И быть не могло!
Я дернулась сильнее. Платье съехало. Из корсета вылетели слипшиеся леденцы и серебряная цепочка.
Мой взгляд упал на листву. Медальон поблескивал в лунном свете, проникающим сквозь черную листву.
— Откуда он у тебя? — резко спросил Чон. Но мою руку не отпустил.
— Нашла, — выдохнула я. — А что? Поверьте, я не имею привычки воровать чужие вещи.
— Ты открывала его? — бледная рука подобрала жеванную цепочку.
— О, я вас, наверное, сильно расстрою, — вздохнула я, чувствуя, как в сердце оживает слабый лучик надежды. — Там мужик противозачаточной внешности! Я предупредила…
Медальон не хотел раскрываться. Меня отпустили. Две половинки искусанного детским зубками медальона раскрылись.
— Ты живешь в комнате, которая раньше принадлежала покойной королеве, — послышался негромкий голос. — И этот медальон я лично дарил ей. В нем было два портрета. Ее и мой.
— Поздравляю! — усмехнулась я. — А теперь там один! Ваш, так сказать, семейный мужик!
— Я не могу в это поверить, — послышался тихий голос. — Медальон на бледной руке дрожал. — Не могу…
Рука подняла с земли конфеты, завернутые в бумажку.
— Так, это ребе… — начала я, видя, что завернула их в наш «черновик». Он был весь исчеркан фломастером, сохранил следы конфетных подтеков.
— Яд не подействовал. Не могу понять почему. Мне надоело играть эту дурацкую роль… А мне приходится это делать каждый день… Я хочу к тебе… Больше жизни хочу… — прочитал Чонгук.
Повисла тишина. Где-то орал сыч. Шелестела листва. И скрипели старинные деревья. Но если прислушаться, то можно было услышать, как медленно крадется к любимому страшное осознание.
— Она меня не любила? — спросил он, глядя мне в глаза. — Никогда не любила?
Я поджала губы, вспоминая свои давнишние любовные разочарования.
— И поэтому… поэтому ничего не получилось? — спрашивали меня.
Я не выдержала, подошла и обняла его.
— Понимаю, что это больно осознавать. Меня тоже часто не любили. Но зато отлично притворялись, — прошептала я, чувствуя, как на плечи ложатся руки.
— А ты… Ты любишь меня? — прошелестел голос, от которого дрогнуло сердце. — Ты действительно любишь меня?
Я подняла глаза, чувствуя, как они наливаются слезами.
— А это сейчас очень важно? — прошептала я, взмахом ресниц роняя слезы. — Очень — очень?
Прядь моих волос убрали с лица.
— Знаешь, — послышался голос, а меня снова обняли крепко-крепко. — Я думал, что буду самым несчастным, если узнаю, что меня никогда не любили… Может, так и было бы несколько месяцев назад…
Пауза затянулась, я чувствовала, что на газетку его, на газетку! И в лес! На листик посадить! Два мохнатых нервотрепа!
— Но самое странное… — я почувствовала, как мое заплаканное поднимают к себе. Я ожидала увидеть скупые мужские слезы. Или стиснутые зубы вкупе с нахмуренными бровями. Но вместо этого видела улыбку.
— Я впервые счастлив, что меня никогда не любили… — послышался голос. — Я так счастлив… Ты себе не представляешь!
Мое лицо сжимали в руках. А губы покрывали поцелуями. Я отводила руку с леденцами в сторону, чтобы не испачкать парадную одежду.
Задыхаясь, он целовал мои губы, а я отвечала на поцелуй. Мои руки закинули себе за плечи.
Липкие леденцы потянули за собой стриженную прядь темных волос.
— Я люблю тебя, — шептали мне.
— И я тебя, — всхлипнула я, глядя на бледные губы. И нежно целуя их… Я подняла глаза и встретилась взглядом. Черные, поглощающие целиком и без остатка глаза, заставили меня вздрогнуть.
— Нет, — внезапно остановился Чон, тяжело дыша. Я чувствовала, как меня прижали к дереву. — Вдруг не получится… Вдруг любви окажется недостаточно…
Я медленно провела рукой по его щеке и улыбнулась.
— Знаешь, — закусила я губу. — Многие люди мечтают об одном — единственном счастливом дне в своей жизни. И я мечтала о самом счастливом дне жизни… Я часто представляла его.
Мои губы искривились в нервной улыбке. Я обычно не люблю делиться сокровенным. Даже с близкими.
— Это день почти был… Он был вчера, когда я сидела на коленях, а за столом рисовал малыш, — тихо произнесла я. — Поэтому, даже если любовь не спасает…
Мое сердце вздрогнуло. Я опустила глаза. Я — сумасшедшая. Просто сумасшедшая!
— У меня будет намного больше счастливых дней… Девять месяцев счастья, — прошептала я, осторожно убирая волосы с бледного лица.
Рука, которая держала меня за талию задрожала.
— Я думала над этим. Сегодня. Ночью. Пока засыпала, — сглотнула я, пряча глаза. — Люди готовы все отдать за этот счастливый день. Они ждут его всю жизнь. И многие не дожидаются.
По щеке скатилась слеза.
— А я готова обменять всю грустную и долгую жизнь на девять месяцев счастья. И за маленького паучка, — прошептала я. — Это мой выбор. Я знаю на что иду… Мне ничего не нужно… Я ничего прошу… Если есть хоть маленький шанс, я буду рада… Действительно…
Меня прижали к себе так, что я выронила леденцы. Я рыдала. И шарила рукой по чужой спине. Они где-то прилипли. Я точно знаю.
— Ипусий слусяй! — вздохнул пиклявый детский голосок.
— Милый! — закричала я, видя, как на разноцветной паутинке с ветки свешивается моя пушистая попа. Я поймала ее и прижала к себе.
— Не плась… мама, — послышался голосок. — Не плась…
— Постараюсь, мое солнышко, — прошептала я, проверяя, цел ли малыш. Никто его не обидел? — Постараюсь.
— Не постараюсь, а больше не будет. Никогда. Обещаю, — послышался голос Чонгука. Нас сгребли в охапку.
Вот так мы и стояли в дремучем и древнем лесу. Может, в нем и водились какие-нибудь прекрасные и кровожадные зверюшки. Но им лучше было сейчас не подходить. У меня есть два паукана. Я вооружена и очень… очень… любима.
Паукан выбрался из моих объятий. Полез через папино плечо и шлепнулся на землю. Через мгновенье на ней сидел ребенок, засовывая в рот огромный леденец.
Я несла малыша в плаще. Никому не доверю мою крошечку.
— Чмок-чмок, — выдал счастливый ребенок, сжимая палочку. Его уже мало что волновало. Ни стража, которая бросилась к нам с криками: «Нашли?». Ни слуги, которые бежали к нам по коридору.
У нас был леденец. И чхали мы на окружающих.
— Пойдем, покажем ребенка, — вздохнула я, пока служанка снимала с меня плащ.
Сверху сыро. Снизу грязно. Именно так можно было обозвать мое платье. Но мне было все равно. На плече задумчиво сосал леденчик моя маленькая пушистая попка.
Никогда не думала, что паучки похожи на солнышки. Только черные. И иногда ядовитые.
Мы шли в сторону шумящего зала. Перед дверьми мы остановились.
— Послушай, — меня прижали к себе. — Раньше мне было важно мнение этих людей. Дед учил меня постоянно доказывать им, что я человек. Он всегда повторял, что пока я это делаю, я удержу власть. И я хотел, чтобы принц тоже смог удержать власть…
Я не поняла, что он имел в виду.
— Его величество король Чон Чонгук! — послышался громкий голос. Музыка оборвалась. В зале все стихло.
— Долгих лет правления! Да здравствует король! — послышались радостные голоса. Знаю я эту радость. Лицемеры.
— Я хотел бы вам представить моего сына. Наследника престола, — послышался знакомый голос.
Ну, моя малявочка, не подведи! Будь хорошим паучком!
Меня пропустили в притихший зал.
— Его высочество принц, — произнес Чон. В нас сразу впились десятки жадных глаз. — И ее величество, королева.
В этот момент кому-то в зале стало плохо. Я уронила челюсть, но удержала ребенка.
— Но… Но кандидатуры королев рассматриваются на совете! — послышался встревоженный голос. — Королева обязана доказать свое благородное происхождение и обязательно принадлежать древнему роду! И с каких пор няни становятся королевами? Няня — простолюдинка!
— Забыл сказать. Кого не устраивает — у вас есть неделя, чтобы пересечь границу моего королевства. Успеете — ваше счастье.
В повисшей тишине какой-то робкий голос выкрикнул: «Да здравствует королева!». По залу пробежал шепот.
— Да здравствуют королева и наследник! — кричали все под пристальным взглядом короля.
Причем, громче все кричал любитель древних родов и благородных происхождений.
Я прекрасно знала. Вся любовь подданных — сплошное лицемерие.
— А это было моим признанием в любви, — прошептал голос любимого, пока все поднимали тост за наше коллективное здоровье.
— А сейчас королева по закону обязана дать имя наследнику! — послышался голос церемониймейстера.
Что? Как? Мне нужно придумать ему имя? А почему меня не предупредили? Я же не знаю местных имен! Сейчас назову его Джубун или Чигук. И что тогда?
Мой взгляд оббежал всех присутствующих, словно на них должны быть бейджики. В зале повисла тишина. Все затаили дыхание и ждали, что я скажу.
Я повернулась к Чону. И мысленно пообещала вынести его на газетке в лес за такие шутки. Поскольку других имен кроме Дживона и Чонгука я не знала. А добрый волшебник к нашей семье не имеет никакого отношения…
— Гук. Второй, — выдавила я. Собственно, все. И когда я в следующий раз буду удивляться Луи Надцатому или Тэмину Очередному, напомните мне этот момент.
— Ура! — послышались голоса в зале.
— Как правильно! Назвать в честь отца! — поднял бокал тот самый седой советник, который громче всех орал про традиции. Мужик, я тебя запомнила. Королева Лалиса очень злопамятная!
Внезапно леденец был вынут изо рта. На всех посмотрел нахмуренный фирменный взгляд папы. Я уже подумала, что тут два варианта. Либо колпачок. Либо зал, полный трупов свидетелей.
Я видела, как Гук Первый напрягся. Он стоял рядом, чтобы в случае чего защитить.
На моих руках послышался недетский вздох.
— Ипусий слусяй, — выдал Гук Второй в абсолютной тишине.
И будущий тиран засунул леденец себе за щеку.
И будущий тиран засунул леденец себе за щеку.
Для нас бал закончился. Сонный любитель сладкого ехал в комнату на уже официальной маме.
— Теперь я — твоя настоящая мама, — шептала я, поглаживая темные волосы на голове малыша.
Я уложила малыша в колыбель. Он уже спал. Из щеки его торчала палочка от конфеты.
Я осторожно вытащила слюнявый леденчик и завернула в чужие письма. Хоть какая-то польза от них.
Стоило мне обернуться, как меня поймали и прижали к себе…
— Ну что, принц и чудовище в одном флаконе, — прошептала я, отрываясь от нежного поцелуя и поднимая глаза. — Только учти… Я не хочу, очнуться, когда уже все… Я хочу, так сказать, полностью прочувствовать этот момент… А то я тебя знаю…
Меня окутывала сладкая паутина, я чувствовала, как он молча рвет на мне корсет и юбку. И как под страстными поцелуями, я начинаю терять голову. Я ловила каждый вздох, каждое прикосновение к своему телу.
Примерно под утро, измотанная и счастливая, я совершенно случайно нашла слюнявый зеленый колпачок. Не сама, конечно. Скорее попой. У нее есть нюх на всякие колючие предметы. А спустя два часа в другой части комнаты. Примерно при тех же пикантных обстоятельствах был обнаружен красный.
Мы нашли много чего интересного, даже в огромной ванной. Например, глаз игрушечного дракона. Он внимательно смотрел на нас. И, видимо, завидовал.
Потом уже на туалетном столике мы уронили вместе с флаконами голову куклы. Поскольку на столике сидела я, то и добыча считается моей. По праву.
Не смотря на порыв страсти, ковер мы обходили стороной. Точнее меня обносили мимо. Мы же не самоубийцы. Если бы речь зашла о ковре, то я предпочла бы быть сверху.
А после моего нежного шепота на ушко, я узнала, что восемь лап, две из которых держат тебя, очень полезное изобретение природы.
— Все будет хорошо, — прошептала я. Мне начинало казаться, что девушки лукавили, относительно «не помню процесса». А если и не лукавили, то мне их искренне жаль.
По всей комнате летала сверкающая паутина. Меня обнимали руки и сразу восемь лап. Раз так крепко обнимают, значит, очень — очень любят. Не так ли?