РАЗВЯЗКА 2
...Мила резким рывком подбегает к сове, вцепившейся когтями в ребёнка. Егор сначала клювом ахает, прикрывается толщей оперения.
Рывками она отчаянно колотит воздух вокруг, задевает его массивные конечности – и всё это под визг неожиданно проснувшегося материнского инстинкта. По какой-то причине сова не смела сопротивляться, жалобно терпела, гордо принимала никчёмные удары, но младенца из своих человеческих рук не выпускала – всё над головой Милы кружила им, насмехаясь от боли и слабости девушки.
Тут Мила, в какой-то эйфории, подобной бешенству во сне, одним движением, единым взмахом полоснула ножом по сгустку перьев перед собой. Колющее оперение с лёгкостью прогнулось, продавилось массивным пластом под весом несоизмеримо крохотной женской кисти так, что ледяное лезвие с удивительной и необъяснимой простотой дотянулось до горящей жаром изнутри кожи в крыле создания.
Существо рефлекторно отшатнулось и пнуло чёртовым копытом девушку в живот, отправив её на пол в кровавый рассол с расставленными вокруг пакетами тел. Неожиданно сова чрезвычайно бережно положила ребёнка в раковину, словно в кучу сена на гумне, и тут же, ударившись и оттолкнувшись от пола копытами, такими же, какими обладает самый тяжеленный бык, выбила своей тушей все стёкла. Она попыталась взлететь как можно быстрее и выше, к небу, к Голубой Луне. Однако крыло совы начало косить, и, не пролетев и тридцати метров, дьявольская птица рухнула на дорогу и скрылась в темноте дворов ночного города В.
А младенец притих и всё это время даже не плакал. С диким страхом и последними лучиками ускользающего рассудка Мила подскочила к раковине и побледнела.
Девочка оказалась точной копией годовалой версии её самой, какой она запомнилась по семейным альбомам. Вернее, ей это почему-то показалось, и это ощущение их неделимого сходства она не могла внутри себя отрицать. Все младенцы местами похожи друг на друга, но здесь и сейчас она прониклась неким озарением, ощутила, что из крохотных глаз-бусинок на неё смотрит она сама, Лунова Мила. И где-то ещё глубже, через зрачки маленькой девочки, укоризненно и одновременно жалобно за ней наблюдала некая старая дама, целая Вселенная.
Разразился сильнейший плач и крик рождённого дитя...
***
Утро нового дня наступило необычайно быстро, словно ночь кончилась сразу же, как город В. только-только сумел крепко заснуть. Улицы и дороги завесило лёгкой освежающей утренней дымкой, струйками ползущими к облакам. Небо заполнилось полупрозрачными ватными облаками, из которых время от времени просвечивались пятна ясной чистой лазури. Солнце внушительным золотым диском весело горело над крышами гущи домов, как настольная лампа над игрушечным городком, возведённым из детского конструктора. Тёплые лучи не притягивали противную духоту и не отпечатывались краснотой на лице и руках, как это бывает летом, а напротив, бережно проходились теплом по макушкам вечно куда-то спешащих горожан суетливого города В., где даже ранним, слегка прохладным, но жизнерадостным апрельским утром повсюду шумно разъезжали машины, а послушные водители уже с утра нервничают и пиликают другим, таким же опаздывающим водителям, как и они сами. Всё свидетельствовало о том, что создатель мира, сам Бог, наконец-то, выздоровел и мог теперь себя заставить весь этот мир вновь как следует вычертить, вырезать и раскрасить. Морская гладь живо покачивалась из стороны в сторону, игриво отражая на своих умеренных волнах солнечные непорочные блёстки...
***
... И вдруг, распахивая шторы и впуская яркий свет нового дня в спальню, Милане почудилось, что внутри неё что-то толкается, переворачивается. Ей не привиделось, она это знала. Мила глянула на отражение в зеркале...
А у неё – живот. Большой живот.
Кажется? Нет, не кажется.
Она кладёт руку на покрывшуюся мурашками нежную, бледную кожу. Внутри живота что-то толкается.
Кто-то живой...
Ребёнок.
Дочка.
Зарёванная, счастливая и вдохновлённая, она принимается креститься перед зеркалом.
Назову Юленькой.
Просто. Потому что. Имя красивое.
А фамилию пусть возьмёт от покойного, с честью погибшего за интересы Родины её отца – моего навсегда любимого мужа.
И скоро ты явишься на этот свет, моя милая Петрова Юлия Егоровна.
***
После возвращения Милы с Крестовой Сопки и встречи полнолуния она просто заснула, а ночь шла своим чередом. Небесное представление продолжалось, а городские набережные, смотровые вышки и обычные балконы, освещённые лёгким голубым свечением, собирали у себя толпы романтичных и просто любопытных глаз городских обывателей. От мала до велика каждый человек самостоятельно внутри себя присваивал этому полнолунию своё личное священное значение. А кто-то, наоборот, назло всем пытался не замечать космическую аномалию, продолжая заниматься своей привычной рутиной в стенах тесных квартир и офисов.
Но были немногочисленные те, кто не относился ни к одним, ни к другим. Эти жители города В. не искали в появлении астрономического явления какого-либо потаённого смысла, определяющего их дальнейшую судьбу. Поэтому они не утруждали себя придавать Луне какую-либо особую силу, способную решить их личные проблемы и дать знак, даровать знания и наставления на путь истины: ведь лишь от них, и только от них, зависит вся прошедшая, нынешняя и последующая жизнь.
В конце концов Мила не нашла в Голубой Луне чего-то особенного, что возвысилось бы над её реальностью и восприятием мира, что могло бы спасти или погубить её внутреннее «Я». Она не захотела в очередной раз ждать знаков свыше, чтобы начать действовать, меняться, продолжать жить.
Осознание того, что человечество в любой период прошлого уже не раз жестоко голодало, страшно болело и воевало друг с другом, позволяет отнестись к очередным невзгодам немного спокойнее. Однако это не означает, что всё происходящее с массами людей негативное – это нормальный и закономерный процесс бытия. Это лишь заставляет ещё раз уверить себя в том, что ничто и никто не может оправдать собственные пороки, слабоволие и малодушие.
***
Ветры тоски на крыльях скулят,
Те, кто смеются, вдруг дремлют.
Мне ненавистны их бесконечные знаки,
Безрадостные слёзы, что в строках их плещут.
Сидят у окон, лишь тени маячат,
Бухая, куря, проповедуя о херях.
Пускай их печаль мне пледом не станет,
Я выберу свет, а не пороки тех бренных.
Ведь жизнь – она не только чёрный блуд,
Не только бой, но и светский наряд.
О, поэты-развратники, где же ваш свет,
Что озаряет уставший и без вас народ?
Довольно жаловаться – вносите текста о радости,
И на округу взглянем тогда без модной апатии!
КОНЕЦ?
2/3