Луна

...Только Милана вспомнила о наличии ножа в руке за спиной, как, готовясь уже пригрозить, напасть, шавкой броситься с места, её руки затряслись, пальцы вдруг разжались, и нож с режущим звоном ударился о кафель под ногами. Немедленно она рванула обратно по коридору из квартиры. Залязгала руками по двери, пытаясь судорожно нащупать замочные скважины. Гул ждущего нетерпеливого народа по ту сторону стал утихать, шуршание толкающихся пар ног останавливалось.

Милана сначала на автомате стала клацать по противно липкому от чего-то сенсорному экрану на панели домофона. Дверь не открывалась, электроника отказывала: выдавала отсутствие связи, ошибку. Смартфоном дверь открыть даже не стала пытаться. Времени не было.

А по всей площади двери необъяснимо откуда появились оковы стальных цепочек, множество впаянных тут и там новых щеколд, скважин для ключей, которых здесь никогда не было.

Краюшками ушей уловила нарастающий шелест огромных перьев, то, как они со злостью воздух расчленяли, пока о стены квартиры на каждом тяжёлом шагу ударялись. Сове места не хватало, чувствовалось, как она, согнутая, сгорбленная со спины, медленно надвигалась...

Из последних сил Милана проворачивает последнюю щеколду, и входная дверь резко и быстро распахивается, словно все петли маслом только что кто-то снаружи донельзя облил. С этажа яркими вспышками пронёсся навстречу белый свет, в глазах меж ресниц закружились сине-фиолетовые блёстки.

Вдохновение было, наконец, получено! Я знаю, о чём написать, я это чувствую, строки фонтаном бьются у меня в голове, напору стенки черепа мешают. Я поняла, что даровать людям, о чём я смогу их просветить! Остаться в истории, культуре, в искусстве! Осталось лишь...

Милана зачерпывает глоток воздуха и падает на обжигающе ледяной пол, теряя сознание.

***

(12 часов спустя)

Стук в дверь, затем ещё и ещё, костяшки мощного мясистого кулака толстого полицейского грохотом отскакивали от входной двери. В домофон звонили, в дверной звонок тоже клацали: безрезультатно.

— Семёныч, ни звука – ни духа, может просто ушла куда-то по делам?

— Ну конечно, по делишкам прокурским... — промычал через усы худой подполковник. — Вряд ли бы нас дважды на один и тот же адрес вызывали. Родственники собрались уже заявление писать, но вот опять попросили на место жительства наведаться.

— Ну и что ты предлагаешь? Вскрывать тут надо. Наряд вызываем? ЗвОним? —надеясь, что напарник заведомо откажется, предложил пузатый капитан.

Вызвали и дождались нужного человека: хорошо, что не успели у них растеряться полезные связи за двадцать пять лет службы. Пилами прошлись по периметру двери, все замки срезали и благополучно вскрыли, как подмёрзшую консерву.

***

... Милана опасливо распахнула пересохшие веки. Потерявшей сознание, как ей сейчас показалось, она провалялась буквально считанные мгновение. Тут же поднялась с пыльного пола, оглянулась на себя в зеркале на шкафу в прихожей – вся цела, даже ссадин на лице не оказалось, даже тушь с помадой никак не стёрлись. Но вот на своё синее каре, на рваные, небрежные кончики и на остриженные волосы ей всё ещё непривычно смотреть. До стыда прям.

Импульсивное решение сменить имидж всё же стоило обдумать. Да и вряд ли причёске подвластно изменить хоть что-то внутри человека по-настоящему.

Наконец, обратила внимание, что на месте завешанной всевозможными замками входной двери красовался пустой сквозной проём на внутреннюю площадку этажа.

Сова догнала меня? А где она сейчас? Где сам Егор?

Девушка отряхнулась, разгладила руками платье, поправила ломкие волосы. Снаружи никого так и не оказалось, будто вся беспокойная толпа разбежалась в мгновение ока, как только она попыталась сбежать из этого сюрреалистичного ужаса. Затем опомнилась и, взяв всю волю в кулак, метнулась обратно шустро на кухню, чтобы себе же доказать, что явление какой-то там человекоподобной громадной совы всего лишь сонный бред.

Выставленных у стен мешков с телами действительно не оказалось. Панорамные окна не разбиты и полностью целы. Разве что один толстый полицейский, медленно покачиваясь из стороны в сторону, скрестив руки на груди, молча разглядывал пыльную мебель и вазу с букетом увядших алых роз у плиты.

— Вы кто? Вы что себе позволяете? Как вы проникли в мою квартиру, что здесь происходит!? — психом неминуемо взорвалась Милана.

Однако мужик в кожаной куртке и с погонами, вовсе не обратив внимания на присутствие хозяйки, грозно взял свою фуражку со стола и двинулся по коридору. На секунду задержался в проёмах сначала у первой, затем у второй спальной комнаты. Милана юркнула за ним, всё время сторонясь, словно боясь соприкоснуться с его громадной широкой фигурой. Она отметила для себя, что уже несколько суток не заходила в эти комнаты и что ей одной вполне достаточно гостиной с кухней, посему спальни остались нетронутыми. Всё было чисто и заправлено. Даже детский манеж, неясно чей и откуда взявшийся, оказался доверху заполнен плюшевыми игрушками. Полицейский ещё какое-то время печально постоял и, наконец, захлопнув двери в обе комнаты, досадливо развернулся. Милана вновь последовала за ним. Он все её упрёки и негодования пропускал мимо ушей, даже беглый взгляд на неё не удосужился кинуть.

В гостиной же оказался ещё один его коллега – тоже в форме, но уже худого сложения. Он что-то кратко записывал ручкой в своём блокноте, склонившись над человеком, лежавшим на диване посреди комнаты.

— Эй! Здрасте! А вы кто? Представьтесь! У вас вообще есть разрешение на досмотр моего дома!? — пыталась добавить веса к своему дрожащему голосу испуганная Милана, но и он её как будто не слышал и не замечал.

— Какой же здесь свинарник... Ладненько. Наша работёнка выполнена. Дальше пусть криминалисты пашут, — выпрямляясь, обратился Худой к Толстому.

Он свернул свой красный блокнот и поторопился за коллегой к выходу. Милана дождалась, когда они уйдут, проводила их растерянным, дёргающимся видом и вернулась к незваному человеку, который так и остался лежать на диване. И какого было её удивление, когда в объекте их досмотра она увидела...

Она увидела саму себя с окровавленным запястьем, лежащей рядом на полу с разбитым айфоном и кухонным ножом в огромной луже подсохшей тёмной крови. С оцепенением, до боли в груди и животе, словно внутренние органы самопроизвольно перемалываются в фарш, она попыталась принять это за данность. Попробовала осознать, что каждое событие после её возвращения из винного ресторана и клуба – лишь мираж, полёт умершей женской души, которая ещё в самом начале сама на себя наложила руки. Как долго она искала подходящий момент, чтобы начать творить и жить, что пережила саму себя. Свою слабовольную, жалкую земную оболочку. И как оказалось сейчас, внутри она тоже отнюдь невелика духовно. Естественный отбор выполнил свой долг.

***

Утро нового дня в городе В. наступило нехотя, улицы и дороги завесило мутью, небо и горизонт заволокло лёгким туманом, солнце растворилось в гуще блёклых облаков, как шипучая таблетка от кашля. Как будто создатель мира, сам Бог, неожиданно простыл и не мог теперь заставить себя весь этот мир вновь как следует вычертить, вырезать и раскрасить.

Тоскливо мало-помалу моросило. Дребезжащие кольца от падающих капель дождя с неба ритмично отскакивали и впитывались в морскую гладь, уходящую под мостом и расплываясь в пространстве ближе к бледному, туманному горизонту.

В этой машине находились два полицейских, как по всем канонам русских анекдотов и сериалов: один тощий, высокий, как слегка помятый оловянный солдатик, с закрученными кверху жёсткими усами, которые он заботливо отращивал последние несколько месяцев, вечно поджатыми губами, заметными морщинками по всему лицу (скорее от нервов на работе, чем от почтительного возраста), загорелой кожей и глубоко посаженными, но добродушными серыми глазами.

Второй же мужик в погонах, будучи тучного телосложения, казался хмурым пузатиком с бдительным взглядом, слегка выпученными зелёными глазами и короткими русыми волосами, облепляющими его идеально круглую голову. Морщинок у него было меньше, а румянца и вечного недовольства на лице больше, чем у первого.

Они – два товарища, прошедшие через испытания жизнью, службой и ужасные случаи на работе, которым, к слову, нашлось место и в этой истории. Точнее, вся прочитанная история с самого начала и является этим самым случаем.

***

Экспертизу провели быстро, в морге результат подтвердили: смерть в связи с чрезмерной потерей крови.

Такая девчонка симпатичная была, точно личиком на твою рыжеволосую дочку чем-то смахивала. Точно куколка непорочная. А тут нате! — подметил худой полицейский.

— Брось ты, не похожа совсем, нож мне в кобуру! — буркнул в ответ толстый капитан.

Полицейские сидели в машине, патрулируя главный городской мост. Вдали на горизонте раскинулось бескрайнее море, а в воздухе улавливалась приятная влага от прошедшего дождя и странно аппетитный, еле ощутимый запах бензина.

— Дело рассмотрели. С несколькими людьми, которые с ней за последние сутки рядом находились, уже успели связаться, но никаких улик и предпосылок для причастия к убийству нет. По всей видимости, это действительно было самоубийство, — деловито резюмировал Худой.

— Вот ты мне хотя бы объясни, что этой бабе в жизни не хватило, что она в один чудесный день решила вскрыться? недоумевал Толстый, — Людям без психических заболеваний жить в стране, где всё у них объективно хорошо, стало вдруг скучно. Не интересно считать себя обычным и здоровым человеком, не модно нынче простого человеческого счастья желать. А где-то там люди в Африке бутылку воды за праздник сочтут, а у нас народ кислый всегда ходит, всё ему не так. Забыли уже, как было когда-то... Мы с тобой из говна и палок сами себе дорогу в люди прогрызали, ничего ни у кого не требуя. Из таких времён выкарабкаться смогли. А с неё что взять? На готовенькое и чистенькое пришла и ещё носом смеет воротить, какая она бедная и несчастная. Да и денег у неё, я так прикинул, хоть лопатой черпай, а всё равно чего-то не хватает. Живёт в самое лучшее время, когда не нужно заботиться о том, будет ли завтра что пожрать, не нужно бояться, что тебя ночью застрелят. У неё даже семьи не было, не о ком заботиться – эгоистка живёт ради себя! А ей то не так, этак не так... Избалованный высокими ожиданиями бесхребетный сброд, а не молодёжь пошла. А ещё, когда в морге её медицинские карты шерстили, нашли, что у неё уже длительное время стоял тяжёлый диагноз – «депрессия». Сука... Депрессия у неё... У меня и в тридцать зарплату никчёмную платили – и ничего, всё равно, по-своему счастливым гражданином был с женой и дочками. Тьфу ты... — громкостью делал акцент на каждое слово щекастый капитан, закуривая последнюю в пачке сигарету.

— Бог с этой депрессией. Муж, говорят, у неё пропал пару лет назад, сочли за погибшего в горячей точке. Вот и сошла с ума от тоски. Сердца русских женщин наши времена никогда не щадили, — вздохнул Худой, почесал свои жёсткие пепельные усы и, плюнув на бордюр, сел в машину.

Толстый через несколько минут докурил и тоже залез в автомобиль. Весь угрюмый сел за руль, сжав брови и расширив ноздри.

Куда дальше поедем, водитель судна? — с присущей ему печальной улыбкой отозвался сбоку Худой.

***

Решили просто проехать пару улиц, а после к мосту завернуть и на ту часть города перебраться. Так сказать, голову проветрить, городскими видами мысли о работе на малое время затмить. Повсюду привычные пробки плелись по трассе медленно, с горки на горку охотно перебирались друг за другом машины суетливых горожан. Как Мариинский театр проехали, Худой замешкался, стал в портфеле своём что-то охотно перебирать.

— Слышишь, а к делу же конверт с прощальной запиской приложен ещё. Может, прочитаем? Всё равно сегодня же это дело в любом случае закроют, поэтому можем улики трогать спокойно и без перчаток, — интригующе обратился тот к Толстому.

— Ну давай. Распаковывай. Читай.

Худой принялся водить глазами по тетрадному листу, по выведенным чёрной ручкой на скорую дрожащую руку строкам:

«Смартфон кричит хозяина не зная:

Ни автора-родителя его.

Врата души печатной ночкой странной

Скрипят немыми мыслями оков.

И в тине снисхождения богов

Кипит на клавишах зерно чьего-то вдохновения

В попытках изменить мирок,

В котором нету места новому прозрению.

Всё «новое» выходит круглым днём вчерашним,

Над автором-художником глумясь.

Бездарные не делят жизнь на до и завтра,

Таланты головы кроят себе напрасно.

Однако нет решения иного для размышления спонтанного.

Но важно понимать одно:

Что точка пробита, и дно давно поставлено

В искусстве-лирики ущербной и безнадёжно бесконечно расширяемой...

Я не смогла придумать, создать, родить. Да и по силам ли это простому человеку. Наверное... (неразборчиво)»

Последнее слово на исписанном мятом листке оказалось заляпано кляксой пролитого вина, поэтому чернила потекли, и разобрать его не представлялось возможным.

В этом время за окном здания одним за другим скользящими кадрами сменяли друг друга. Где-то вдалеке на синей глади морские суда мелькали, усердно контейнеры в порту разгружали. Наконец выехали на круговую развилку, завернули на подъезд к мосту и тут же уткнулись в пробку. Казалось, будто вплоть до выезда из города этот автомобильный засор тянулся вязким киселём.

— М-да... Стишок у неё невесёлый. Теперь всё понятно. Неокрепший молодой ум не смог ужиться со своими выдуманными творческими хотелками. Нашлась же ещё... поэтесса, — равнодушно отрезал толстый полицейский.

— Интересно получается, что и тот, кто по уши увяз в долгах, находится в разводе, имеет скверную работу или даже потерял близкого человека, может быть столь же мучительно несчастен, как и поэт, у которого не получилось раскрыть свой потенциал. Получается, что счастье и несчастье не относительны, а исключительно индивидуальны. Ведь душу поэта обидеть легко... — вздохнув и уставившись в окно, к морю, возразил Худой.

— Ну брось ты, скоро их не будет. Технический прогресс вот-вот искоренит всех этих бездельников и пьяниц! Останутся лишь в мире деятельные, законопослушные и сильные духом и телом люди. Реально важные и полезные профессии, которые послужат настоящим примером детям, а не вот эти вот выдуманные присказки психически больных развратников! — с насмешкой горланил Толстый, размахивая руками у руля. — И нечего этих художников несчастных жалеть – это естественный отбор, выживает сильнейший и наиболее полезный для общества и всей цивилизации!

Оба замолчали, осмысляли прочитанное и высказанное друг другом. Спорить товарищи не любили, в молодости уже успели наспориться за картами и из-за женщин всяких, а сейчас свои расходящиеся точки зрения предпочитали просто выслушать и молча по-доброму принять к сведению.

Вдруг худой подполковник замечает, как со всех машин внезапно стали выходить на проезжую часть взволнованные люди: испуганные, растерянные, остолбеневшие. Махают руками, обнимаются, целуются, успокаивают друг друга.

— Когда же эта проклятая пробка рассосётся, может, тоже из машины выйти, да распугать и пресечь всех рупором... — просипел, сдавливая кулаками руль, Толстый.

Худой молчал, продолжая смотреть не на Золотые Ворота величавого моста города В. с толпой людей и брошенного транспорта на любой вкус, цвет, марку и ценник, а всматривался куда-то туда, в горизонт, где море на небо начинает залезать и наслаиваться.

Смотрит и смотрит. И вдруг одёргивает его пузатый капитан и по плечу хлопает.

— У тебя зрение лучше моего сбереглось, видишь, из-за чего движение встало?

— Грибы... ядерные.

КОНЕЦ...

1/3