Глава 6
Коромыслушко моё
Закружило-жило,
Завело, затеяло
Счастье-обрученье...
В одно из следующих лет отправился повзрослелый, вымахавший Олькко с мужиками деревенскими по реке к морю.
Олькко — на карбасе, что он построил себе топорком и, конечно, резцом медно-жёлтого железа. Построил, вышкурил и украсил узором отцовым. Карбас строил вдогонку, на раже после того, как дом свой выправил, брёвна переложив. Угол, и правда, в землю уседать стал.
Поехали да увидели, что на пустом допрежь зелёном берегу деревня вырастает — погорельцы со старого места переселяются. Избы все-все как одна белеют свежим деревом, на солнышке золотятся. Стружкой весело пахнет.
Погостить договорились на обратном пути. Соседи ведь теперь.
Так и случилось-уложилось... И шёл было Олькко по деревне этой за речкой да увидел девку у нового журавля колодезного.
Аж четыре наполненных ведра возле ног её стояло.
Четыре пустых-то легко на коромысле принесла, а на полные смотрела понуро, устало, оплошке своей, стало быть, удивляясь.
Проходящие посмеивались только над ней, расторопой. Помогать, однако, не спешили.
Олькко не выдержал и подхватил в руки два больших ведра из четырёх.
Спросил, куда несть... Уже тогда подумал, что в день отплытия у дома того будет стоять красное коромысло, скоренько, но умело слаженное, расписанное и разрезанное им, Олькко.
Девка, не глядя на самозванного помощника, убрав выбившиеся светлые волосюшки за ухо, кивнула на дальний конец улицы.
Туда и направились.
— Олькко... — назвался Олькко, радый, что гулять вышел в обновушке — праздничной шёлковой рубахе, матерью шитой.
Девка улыбнулась, подняв на него-таки взгляд:
— Доброе у тебя сердце, Олькко.
А Олькко глядел да идучи вспоминал, вспоминал всё-всё, живо узнавая толстую светло-пшеничную косу на плече и огромные, распахнутые глаза... Надо ли говорить, что Юссой её звали.