Пролог
Лилии. Белоснежные, с бархатистыми лепестками, будто припорошенными утренней росой. Я любовалась ими, аккуратно перебирая хрупкие стебли, ощущая под пальцами их прохладную гладкость. Цветочный магазин тонул в мягком вечернем свете — позолоченные лучи заката играли в стеклянных вазах, рассыпались бликами по мраморному прилавку, ласкали нежные бутоны.
Я – Лана, флорист с длинными пепельными волосами, собранными в низкий хвост, медовыми глазами и бледной фарфоровой кожей, заканчивала последний заказ. На часах было пять вечера, оставалось лишь дождаться клиента.
Белые лилии — мои самые любимые цветы. Совершенные, как первая любовь, гордые, но без высокомерия. Их аромат — сладкий, с едва уловимой горчинкой, — наполнял воздух, обволакивая, как шёлковый шарф. Я наклонилась, вдохнула глубже, закрыв глаза. Это был запах чистоты, невинности... и прощания.
Работать флористом — настоящее счастье. Пусть у меня медицинское образование, но душа всегда тянулась к цветам. Создавать букеты, дарить людям красоту — моё настоящее призвание.
Из подсобки выглянула улыбчивая Камилла Девис, моя весёлая помощница. Женщина тридцати пяти лет. В самом соку, не была никогда замужем и детей, конечно, тоже не имела. Камилла свою жизнь посвятила творчеству и приключениям. Её тёмно-каштановый хвостик задорно подпрыгивал, когда она, улыбаясь, предложила:
— Ланочка, давай напоследок чай попьём?
Я покачала головой:
— Извини, Камилл, мне нужно бежать. Сегодня спарринги у папиных боксёров.
Отец никогда не просил меня приходить, но я знала — он каждый раз нуждался в моей поддержке. Его подопечные, эти грубоватые, но преданные спорту парни, были для него как вторые дети. Да, он мог орать на них, гонять до седьмого пота, но в глазах у него читалась тревога. Бокс — опасная игра, где каждый удар может перечеркнуть всё.
Камилла вздохнула, но тут же улыбнулась:
— Ничего страшного! В следующий раз устроим чаепитие с самыми разными сплетнями!
Она скрылась в комнате, и вскоре донёсся звук закипающего чайника.
А потом дверь магазина распахнулась с таким звоном, будто кто-то ворвался в тишину собственного отчаяния.
На пороге стоял молодой человек лет восемнадцати — растрёпанный, взволнованный, с глазами, в которых читалась неподдельная грусть. Он тут же начал извиняться, слова срывались с губ, путались:
— Я... я хочу отказаться от букета.
Я мягко, но твёрдо ответила:
— Молодой человек, букет уже готов.
Его взгляд скользнул по столу, остановившись на белоснежных лилиях, которые я так тщательно собирала. Он неловко вдохнул, словно воздух вдруг стал густым, как сироп.
— Я оплачу. Эм-м... заберите его себе.
Пауза.
— Они вам очень идут. Считайте этот дружелюбный жест с моими глубокими извинениями за беспокойство.
Я не успела ничего сказать. Он нервно улыбнулся, положил на стол пятитысячную купюру и быстро вышел. Его походка была тяжёлой, будто за плечами висел невидимый груз.
Наверное, букет предназначался девушке. И, видимо, её больше не было в его жизни.
Я взяла лилии, которые минуту назад упаковывала для клиента, и прижала к груди. Аромат ударил в нос — сладкий, густой, с горьковатым послевкусием.
Я улыбнулась.
Сняв фартук, бросила его на стул, крикнула Девис «До завтра!» и выбежала на улицу, крепко прижимая букет к себе.
Мне нужно было успеть к отцу.
А белые лилии... они теперь были моими.
***
Я сидел на скамейке, чувствуя, как холодный металл проступает сквозь тонкое полотенце. Раздевалка пахла антисептиком, дешевым дезодорантом и страхом - этим едким, липким запахом, который невозможно замаскировать. Вентилятор на потолке скучно гонял тяжелый воздух, разбрасывая по углам обрывки спортивных лент и обертки от энергетиков.
Мои руки уже были туго забинтованы — белоснежные полосы ткани, обернутые вокруг костяшек, превращали их в оружие. Я сжал кулаки, наблюдая, как бинты слегка пружинят, напоминая мне о той силе, что копилась в мышцах последние недели.
— Синие шорты, синие перчатки, — пробормотал я, глядя на нашу команду. Мы выглядели как единый механизм — отполированный, холодный, готовый к работе. Напротив, за решетчатым окном, мелькали кроваво-красные пятна — другая команда разминалась, их смех доносился сквозь стены, наглый и вызывающий. Нордман что-то задумал. Иначе, с чего он вообще пришел в этот бойцовский клуб?
Тренер Беккер подошел, его потрескавшиеся ладони с характерным шлепком обрушились на мои плечи.
— Ну что, Лоренс? — его голос напоминал скрежет гравия под колесами.
Я лишь кивнул, прикусывая внутреннюю сторону щеки. Во рту уже стоял знакомый металлический привкус — даже до первого удара.
Леонид Беккер, наш тренер, облокотился о шкафчик. Его глаза - два узких щелка - скользили по нам, запоминая каждое движение. После боя он разберет все ошибки, причем не словами - его кулаки были красноречивее любых разборов.
Врач торопливо заклеивал рассечение у нашего легковеса. Пластырь отклеивался, и я видел, как дрожат пальцы парня.
— Соберись, — грубо бросил я ему, и он кивнул, слишком резко, слишком нервно. — Слабакам на ринге не место.
Я встал, ощущая, как кровь приливает к мышцам. Разминка — это священный ритуал. Наклоны, растяжка, тени — каждое движение доведено до автоматизма. Моя тень на стене повторяла удары, будто живое существо, жаждущее боя.
За дверью уже гудели трибуны. Этот звук напоминал прибой перед штормом — обещающий, угрожающий.
— Пять минут! — крикнул кто-то.
Я подошел к зеркалу, разглядывая свое отражение. Светло-карие глаза, окруженные синяками недосыпа, губы, сжатые в тонкую ниточку. Темные волосы небрежно свисали на глаза. Где-то там, за этой дверью, меня ждали не просто спарринг - там ждали долги моей семьи, её счета, мой заслуженный заработок с показушных драк.
— Идем, — сказал я своему отражению.
Перчатки синие.
Шорты синие.
Мысли - черные.
Но я обязан вернуться домой с деньгами.
***
Я протиснулась в клуб, едва уговорив охранника пропустить меня. Воздух здесь был густым от пота, дешевого парфюма и чего-то металлического — может быть, крови, а может, просто ржавчины с древних вентиляционных труб.
Ринг стоял в центре, окруженный лавками, набитыми до отказа. Зрители кричали, смеялись, матерились — все они жаждали одного: мяса, крови, беспощадной драки. Меня всегда удивляло это место. Большинство пришло не ради спорта — они делали ставки, считали бабло в уме, искали выгоду.
Я нашла отца глазами. Он сидел в первом ряду — как важная персона. Я пробралась к нему, прижимая к груди букет белых лилий.
— Привет, пап, — сказала я, целуя его в щеку.
Он улыбнулся, но я видела — за этой улыбкой скрывалось напряжение. Его кулаки сжимались и разжимались, а взгляд метался по пустующему пока рингу.
Мы с отцом всегда держались друг за друга. Мать ушла, когда я была маленькой, и с тех пор мы вдвоем. Он — мой якорь. Я — его отрада.
Леон, папа, заметил цветы в моих руках и нахмурился.
— Кавалер очередной? — спросил он, сверля меня подозрительным взглядом.
Я фыркнула:
— Нет, с работы забрала.
Он покосился на меня, но расспрашивать не стал.
В этот момент на ринг вышел рефери — коренастый мужчина с лицом, изборожденным шрамами. Он поднял руку, и зал взорвался криками.
— Три! Два! Один!
Гул стих, когда на ринг вышли первые бойцы — один в синем, другой в красном.
— Твои, как всегда, в синем? — прошептала я отцу.
— Да, — коротко кивнул он.
Первый раунд.
Красный начал агрессивно — серия джебов, затем резкий хук слева. Синий попытался уйти в защиту, но пропустил апперкот в корпус. Зал взревел.
— Блин, — скрипнул зубами отец.
Красный доминировал весь раунд. Когда прозвучал гонг, судьи единогласно отдали победу ему.
Второй раунд.
Синий словно проснулся. Он двигался быстрее, словно тень, уворачиваясь от ударов. Внезапная серия: джеб, кросс, хук в печень — и красный закачался. Зал взорвался.
— Вот так! — крикнул отец, вскакивая с места.
Второй раунд — победа синего.
Третий раунд.
Оба устали, но держались. Удары стали тяжелее, медленнее. В последние секунды синий на мгновение отвлекся — и красный влепил встречный кросс в челюсть.
— Черт! — выругался отец.
Но четвертый раунд снова был за синим.
Судьи свели счет вничью.
Новая пара.
На ринг вышел боец в синем — крупный, с тяжелым взглядом. Отец вдруг пробормотал, будто сам себе:
— Этот не должен меня подвести.
— Это твой самый сильный? — спросила я.
— Многообещающий, — ответил он.
Отец и сам в прошлом был боксером — мощным, неустрашимым. Даже сейчас, в свои пятьдесят, он выглядел как гора мышц.
Боец в синем — брюнет с хищным прищуром. Его соперник — русоволосый парень в красном.
Гонг.
Первый раунд.
Синий действовал как вихрь — быстрый, расчетливый, непредсказуемый. Красный пытался читать его, но не успевал.
И тогда синий нанес три удара подряд. Первый в солнечное сплетение — красный согнулся. Второй в печень — соперник ахнул, лицо перекосилось от боли. Третий в челюсть — чистый нокаут.
Зал взорвался.
Отец вскочил, сжав кулаки:
— Да!
Я сжала в руках букет лилий. Их аромат смешался с запахом крови и пота.
Боксёр в красном ахнул, как подстреленный зверь, и рухнул на канвас. Первый раунд завершился победой синего. Рефери подскочил к поверженному бойцу, прижимая ладонь к его груди — проверял, дышит ли.
— Всё в порядке? Продолжаем? — рявкнул рефери, заглядывая в затуманенные глаза красного.
Тот сплюнул на пол кровавой слюной, отдышался и хрипло выдавил:
— Да.
Второй раунд.
Красный рванул вперёд, как бешеный бык. Синий отскочил, уклоняясь от града ударов, но соперник не сбавлял ход. И вдруг — удар в затылок. Ещё один. Голова. Пах. Глухой стон вырвался из груди синего, но красный уже заносил кулак для нового удара по почкам.
Гонг.
Судья влетел между ними, разнимая бойцов. Трибуны взорвались негодованием — даже здешние, жаждущие крови зрители понимали: это было слишком. Этот клуб не разрешает незаконные подпольные бои.
— Дисквалификация! — рявкнул главный судья, тыча пальцем в красного. — Запрещённые удары!
Тот лишь плюнул, срывая с себя капу.
А синий...
Он лежал на ринге без движения, словно кукла с перерезанными нитями. Рефери подхватил его на руки и понёс к углу, крича в толпу:
— Медпомощь! Срочно!
Но боец не приходил в себя. Его хлопали по щекам, трясли за плечи — никакой реакции.
Отец вскочил с места, снося лавку.
— Влас! — кричал мужчина.
Я бросилась следом.
Леонид — не просто мой папа. Он тренер этих отчаянных парней. Мужчина уже сидел на коленях рядом с брюнетом, брызгая ему в лицо водой.
— Давай попробую помочь, — сказал я, отодвигая отца. — Не зря же в медицинском колледже страдала...
Медсёстры топтались рядом, бормоча что-то о вреде самодеятельности, но отец одним взглядом заставил их замолчать.
Я опустилась на корточки перед бойцом. Его кожа пылала, как угли в печи.
— Держите, — сунула я кому-то букет лилий, даже не глядя, кто взял.
Пальцы сами нашли его пульс — частый, неровный. Приподняла веки — зрачки расширены, как у совы.
— Сотрясение. Скорую, сейчас же! — бросила я через плечо.
Медсёстры засуетились, доставая телефоны.
Боец вдруг закашлялся, пытаясь открыть глаза.
— Во...ды... — прохрипел он.
Я приподняла его голову, поднося бутылку к потрескавшимся губам. Он пил жадно, как путник в пустыне, но вдруг чихнул и рявкнул, отбрасывая бутылку:
— Нет!
Вода пролилась на пол.
Он снова закрыл глаза, бормоча что-то под нос. Я наклонилась ближе, ловя обрывки слов:
— ...лилии... ненавижу... лилии...
Его пальцы судорожно сжали моё запястье.
Я обернулась — букет белых цветов лежал на соседней скамье, осыпая лепестками на бетонный пол.
И тут до меня дошло.
— Аллергия? — спросила я, но боец уже снова погружался в темноту.