𝑲роличья 𝑯ора°

Утро в доме Тони началось ещё до рассвета. Он проснулся внезапно — без сна, без образов, просто открыл глаза и уставился в потолок. Будильник ещё даже не подумал прозвенеть, но вернуться в сон уже не получалось. Внутри было странное ощущение — не тревога, не страх, а глухая пустота. Как будто после всего, что произошло, он больше не умел чувствовать по-настоящему. Он медленно сел на кровати. Комната была тёмной и тихой, и только за окном слышался слабый, еле уловимый шум — то ли ветер цеплялся за мокрые карнизы, то ли деревья вздыхали после долгой дождливой ночи. Тони встал босиком на холодный пол и на цыпочках подошёл к окну. На улице висел густой, тягучий туман. Всё вокруг казалось не совсем настоящим — дома, машины, мокрые дорожки во дворе, уличные фонари, ещё не потушенные — всё было будто вырезано из старой, влажной бумаги. Город прятался в серой вуали, затаившись.
Он медленно вернулся к шкафу и на ощупь достал старый отцовский свитер. Он почти забыл о нём. Когда-то Тони носил его часто, особенно в холодное время года. Сейчас ткань была чуть выцветшей, местами растянутой, но когда он надел его через голову, почувствовал слабый, тёплый запах — пыль, стиральный порошок, детство. И это немного успокоило.
Он обернулся. Грегори всё ещё спал, свернувшись калачиком на его кровати, укрытый одеялом до подбородка. Его дыхание было ровным, почти неслышным, но Тони ловил каждый звук. В уголках губ Грегори осталась слабая улыбка, будто он видел что-то хорошее. Он сопел легко, как будто ночь не принесла ему ни снов, ни воспоминаний — только тишину. И Тони завидовал этому.
Тони тихо сел обратно на край кровати, спиной к окну. Сквозь ткань свитера чувствовалась прохлада комнаты, но Тони будто не замечал её. Он смотрел в пол, пальцы сжимали край подола. В груди снова появилось это знакомое чувство — как будто внутри зияла пустая, чёрная дыра. После Эллиса, после маски, после расследования, крови — остался только он. Он и Грегори. Два мальчика, которые знали слишком много.
Тони наклонился вперёд, опёрся локтями на колени и замер. Он не хотел думать. Он просто ждал. Когда Грегори проснётся. Когда утро станет немного теплее. Когда можно будет сказать хоть слово. Всё, что он чувствовал сейчас — это бескрайнее желание, чтобы хоть что-то осталось обычным. Пусть даже притворно. Пусть даже временно. Просто — день. Просто школа. Просто они вдвоём на тротуаре, под зонтами, в этом сером, туманном Харрикейне. 
Нормальность — как вымерший вид, о котором он когда-то читал в книгах. Но он хотел её вернуть. Хоть на миг. Хоть за завтраком. Он поднял взгляд на окно. За стеклом всё так же висел туман, скрывая улицы, будто защищая их от лишнего взгляда. И всё же этот день начался. Хотел он того или нет.
Он медленно потянулся под подушку и достал оттуда телефон — холодный, будто только что вынутый из воды. Экран вспыхнул бледно-голубым светом, осветив его бледное лицо и усталые, ещё сонные глаза. Он щурился, будто этот свет был слишком резким, слишком настоящим. Всё внутри него будто сопротивлялось реальности, которая ждала за пределами этого тёплого одеяла. Первое, что он увидел, — десятки уведомлений. Сообщения от одноклассников, незнакомых номеров, оповещения из новостных приложений, соцсетей. Всё сливалось в один пульсирующий поток слов:
«Это правда, что это был ты??»
«Чувак, ты везде!»
«Тебя показали по новостям! Ты видел?»
«Они сказали, что ты раскрыл дело... Это что, шутка?»
«Ты правда видел его? Того кролика?»

Он молча листал. Без эмоций. Как будто читал о ком-то другом. Пальцы двигались по экрану машинально, почти лениво. Заголовки всплывали один за другим. Тони щурился от яркого света экрана, его глаза не привыкли к нему в столь ранний час. Он прокручивал ленту, мимо него мелькали заголовки, словно затмённые каким-то невыносимым светом.

«Мальчик-детектив раскрыл тайну исчезновений!»
«Тони Бейкер: кто он на самом деле?»
«Восхождение героя: как 12-летний ребёнок стал главным разоблачителем города»

Он снова и снова прокручивал страницы, но был не в состоянии сосредоточиться на этих словах. Всё это было слишком чуждо, слишком далёко от реальности, в которой он жил. У него не было времени для героических титулов или славы. Для него это было просто ужасное испытание, боль, страх, и чувства, которые он едва мог вытерпеть.
Он снова открыл одну из статей, и на экране появилась его фотография — мрачная, с полусветом, запечатлевшая его в момент, когда он пытался найти хоть какую-то зацепку в том адском месте. Он даже не помнил, что на месте с полицейскими были и СМИ. Заголовок глухо звучал:
"Молчаливый герой Харрикейна раскрывает тайну исчезнувших людей"

Слова всё сильнее давили на него. Глаза Тони залила смесь гнева и отвращения. Он не мог поверить, что кто-то может воспринимать его как «героя». Это был кошмар, с которым он столкнулся не по своей воле. Он просто пытался понять, что произошло. Он просто хотел, чтобы всё это закончилось. Он хотел помочь. В его груди что-то сжалось, и Тони на мгновение почувствовал, как его дыхание стало тяжёлым. Он не хотел этого внимания. Он не хотел быть на виду. Он не знал, как дальше жить, когда все вокруг кричат ему, что он сделал что-то великое, а на самом деле в его жизни не было ничего подобного. Тони снова выключил экран телефона и бросил его на кровать. Он не знал, что делать с этим вниманием, с этими статьями, с этим давлением. Эти слова, эти фразы, что писались о нём, были такими далекими от того, что он пережил. Он чувствовал, что эти тексты написаны для кого-то другого. Не для него. Тони закрывал глаза, чтобы не думать, чтобы избавиться от чувства, что этот мир ждёт от него чего-то, чего он просто не мог дать. Он не был героем. Он был ребёнком, который пережил вещи, которых не должно было случиться ни с кем.
Время медленно тянулось, когда Грегори неожиданно проснулся. Его тело слегка пошатнулось, когда он поднялся, а из-за его поспешного движения Тони чуть не подскочил от неожиданности. Он вздрогнул, почти инстинктивно дернувшись, но быстро успокоился, когда понял, что это был просто Грегори.

— Ты тоже рано проснулся, да? — сказал Грегори, усмехнувшись и протирая глаза. Он выглядел немного сонным, но в его голосе уже слышалась лёгкая раздражённость от того, что случилось в последние дни.

Тони кивнул, но не мог отделаться от чувства, что что-то не так. Грегори оказался рядом, вытягивая руки и потягиваясь, а потом взглянул на экран телефона Тони, где все ещё мелькала новость, наполняющая их жизнь тревогой.

— Что за идиоты пишут эти статьи... Паршивцы, — Грегори в очередной раз зло прошептал, уже поднимаясь с кровати, натягивая кофту с явной раздражённостью. — Ну, это же их типичное поведение. Чёртовы сми.

Тони молчал, продолжая смотреть на Грегори, но теперь его взгляд стал более внимательным. Он не был уверен, что это просто раздражение по поводу новостей. В его взгляде было что-то большее. Что-то, что Тони не мог сразу понять, но это тревожило его. Грегори казался таким уверенным в себе, будто ему вообще не важно, что происходит вокруг, что было с ними и что они пережили. Он посмотрел на Тони, и его взгляд был совершенно спокойным, почти обычным, как будто ни одно из ужасных событий, которые они пережили, не оставило на нём следов.

— Ты в порядке? — спросил Грегори, чуть наклонив голову, будто его голос звучал из другого мира, далёкого и несоответствующего тому, что происходило на самом деле.

Тони почувствовал странное давление внутри себя, когда услышал этот вопрос. Он не знал, что отвечать, и поэтому просто молчал. Ему казалось, что Грегори снова скрывает что-то, что не должен был скрывать. В ответ на вопрос Тони только немного пожал плечами, не зная, что сказать. Но в этот момент Грегори заметил его недовольство. Он всегда замечал.

— Ты не должен переживать, Тони. Это всё в прошлом. Всё, что произошло, оно больше не имеет значения. Я же тебе говорил, что ты должен просто забыть об этом. Идём дальше, не так ли?

Тони почувствовал, как его сердце сжалось. Всё это было так чуждо ему. Это не звучало, как слова, которые мог бы сказать обычный человек, переживший то, что они пережили. Он видел это по глазам Грегори, видел эту холодную решимость, которая скрывала нечто более мрачное, скрытое. Почему Грегори так спокойно говорил об этом? Почему он не переживает?
Тони попытался взглянуть на Грегори, и вот в этот момент тот немного отвёл взгляд, но не на долго. Его лицо оставалось спокойно-удовлетворённым, но изнутри оно казалось пустым, словно там было что-то, о чём Тони не знал и не должен был бы знать.

— Ты, правда, не чувствуешь этого? Не чувствуешь, что ты в чём-то виноват, Грегори? Эллис умер. Мы его не спасли. — спросил Тони тихо, он не знал, почему произнёс эти слова, но он чувствовал, что это необходимо.

Грегори, замолчав на пару секунд, обернулся, и его лицо стало почти безэмоциональным. Он улыбнулся, но эта улыбка была слабой, натянутой. Он сделал шаг вперёд, положив руку на плечо Тони.

— Тони, если бы я действительно был в чем-то виновен, разве я позволил бы тебе быть рядом со мной? — его голос был как будто исподтишка, словно он хотел скрыть что-то, что могло бы повлиять на их дальнейшую судьбу. — Ты ведь доверяешь мне, не так ли?

Тони замер, его тело словно на мгновение остановилось. Он не знал, что ответить, но в его душе возникло чувство, которое было похоже на холодный страх. Это было не совсем то, о чём он думал. Он знал, что что-то не так. Всё это было странно. Грегори выглядел слишком спокойным, а его слова звучали, как если бы он искал подтверждения своей правоты, а не обсуждал ситуацию, которая так повлияла на них.

Тони молчал, а Грегори, заметив его молчание, тихо добавил:
— Ты не должен беспокоиться, Тони. Всё хорошо. Мы всё сделаем, как нужно. Всё будет нормально.

Тони не сказал больше ничего. Его мысли, как запутанная паутина, не могли вырваться из этого пространства. Он не знал, что думать, что чувствовать. Но то, что он видел и слышал, заставило его сомневаться. В этой тени слов и молчания было нечто, что он не мог сразу понять.

* * *

Туман стелился плотным покрывалом по улицам Харрикейна, размягчая очертания домов, деревьев, прохожих. Лужи после ночного дождя отражали небо, ставшее бледно-серым, как выцветшее одеяло. Утро было тихим, и в этой тишине было что-то почти тревожное — будто сам город затаил дыхание. 
Тони и Грегори шли по мокрому тротуару. Тони шагал чуть медленнее обычного — не от усталости, а скорее из-за внутренней тяжести, с которой проснулся. Он смотрел под ноги, на разбросанные по асфальту клочья прошлогодних листьев и осколки веток. А Грегори шёл сбоку, на бордюре, чуть выше — держась за руку Тони, словно по привычке.
Грегори балансировал, раскинув свободную руку в сторону, как канатоходец. При каждом шаге его ботинки издавали глухой шлёпающий звук по мокрому камню. Он выглядел легче, свободнее, будто ночь и утро не оставили на нём ни капли усталости, но Тони надеялся — это иллюзия. Просто Грегори умел не показывать, когда ему больно. Умел притворяться. Это же действительно так, разве нет?

— Ты не боишься упасть? — спросил Тони, не глядя, скорее просто чтобы услышать его голос.

— Да нет вроде. А если я упаду — ты же поймаешь, да? — усмехнулся Грегори и бросил на него взгляд из-под лобья. Его голос был лёгкий, но в глазах всё ещё отражалась недосказанная усталость. 

Тони чуть сжал его ладонь. 
— Конечно.

На какое-то мгновение они оба замолчали. Вдали послышался шум — проезжала машина, сминая шинами воду. Всё вокруг будто замедлилось. Внутри Тони чувствовал пустоту — не мрачную, не отчаянную, а измотанную. Ему казалось, что он стал тенью самого себя, движущейся машинально.

— Ты сегодня молчаливый, — заметил Грегори после паузы. Он спрыгнул с бордюра и встал рядом, снова на один уровень. — Тебе по прежнему так тяжело?

Тони пожал плечами. 
— Просто... странно. Всё это. Идём в школу, как будто ничего не случилось, а в голове — всё шумит. Как будто мир говорит: "Живи дальше", а сам при этом разваливается.

Грегори кивнул, его лицо было серьёзным, внимательным. 
— Иногда, чтобы выжить, приходится притворяться. Даже перед собой.

Тони посмотрел на него, удивлённый неожиданной зрелостью в этих словах. 
— Ты говоришь это так, будто знаешь...-

— Я знаю, — тихо ответил Грегори. — И ты теперь знаешь тоже.

Они подошли к школьной территории. Над входом лениво покачивался флаг. Где-то внутри здания уже началась жизнь — слышались приглушённые голоса, смех, звон шкафчиков. Мир продолжал идти.
Когда они свернули на дорожку, ведущую к школьному входу, туман уже начал редеть. И тогда всё началось по-настоящему. На скамейках сидели одноклассники, кто-то ковырялся в телефоне, кто-то ел булку, кто-то стоял у автоматов с кофе и разговаривал. Но как только Тони и Грегори появились: головы поворачивались, взгляды скользили за ними, шёпот начал расползаться, как трещины по стеклу.
— Это он, да? Я не помню его в нашем классе.

— В смысле тот самый?

— Говорят, его мать с ума сошла от страха. 
Слова не долетали полностью, но их было достаточно. Они были как укусы. Колкие, хрупкие, но очень реальные. Грегори всё это тоже замечал. Но его лицо оставалось невозмутимым — почти насмешливым. Он притянул руку Тони чуть ближе, переплёл пальцы сильнее. И прошептал:
— Гляди, мы прямо как местные знаменитости. Может, ещё автографы захотят.

Тони вздохнул. Он не знал, как на это реагировать. Он не был героем. Он просто хотел покоя. Он не спал толком всю ночь, у него болела голова от мыслей, а теперь — вот. Взгляды, шепот, оценивающие глаза, исподлобья и сдержанное восхищение, граничащее с чем-то другим... с недоверием.
— Ты как? — спросил Грегори.

— Чувствую себя, как экспонат в музее. Или как ошибка, на которую все смотрят, чтоб убедиться, что она реальна.

— Ну, ты хотя бы красивая ошибка, — усмехнулся Грегори. Но даже в его голосе чувствовалась усталость. Эта улыбка — была защитой.

Они остановились перед дверью. Внутри школа была тёплой, шумной, живой. Кто-то уже носился по коридорам. Но этот порог... казался чертой, через которую переступать не хотелось.
— Они думают, будто мы спасли мир, — тихо сказал Тони.

— А мы просто хотели остаться живыми, — ответил Грегори. — Всё остальное — уже не наше.

Когда Тони и Грегори вошли в школу, каждый шаг эхом отзывался в коридоре, а атмосфера вокруг казалась затянутой в липкую туманную завесу. Вскоре весь коридор наполнился не только звуками их шагов, но и взглядами. Люди, казалось, замедлили свои движения, чтобы успеть уловить каждое их движение, каждое выражение лица. Шёпоты наполнили воздух, пронзая его своей тяжестью. Тони ощущал, как взгляд за взглядом нависают над ним, обжигают, как кислота, разъедающая его уверенность.
— Это... это тот парень, который всё раскрыл, правда? — шептал кто-то из группы учеников. 

— Да, это он, наверное. Мой отец сказал, что видел его недавно.

— Я слышал, что они... они точно что-то скрывают.

— Как ты думаешь, может, они и правда виновны в исчезновениях? Может, они замешаны в этих преступлениях?

Тони почувствовал, как слова каждого шепота проникали в его душу, раня её и разрушая то, что ещё оставалось от его спокойствия. Его сердце било в груди всё быстрее, а воздух вокруг казался тяжёлым, густым, как будто он не мог дышать. Он опустил голову, следя за своими шагами, надеясь, что все эти взгляды хотя бы ненадолго станут менее яркими. Он не хотел видеть этих людей, этих их злых или беспокойных глаз, не хотел слышать их шёпоты. Но не мог избежать их. Грегори шёл рядом с ним. Он был гораздо спокойнее. Его шаги были твёрдыми, уверенными, а глаза не сводились с горизонта. Грегори не боялся этих взглядов. Он продолжал идти вперёд, не обращая внимания на слова, которые летели вокруг. Он крепко держал Тони за руку, и это прикосновение было его способом передать свою силу и уверенность. Тони почувствовал, как его пальцы сжались вокруг его руки. Сначала неосознанно, но затем его тело расслабилось — по крайней мере, чуть-чуть.

— Не обращай внимания на этих людей, — произнёс Грегори, его голос был тихим, но твёрдым, как камень. Он знал, что Тони чувствует, знал, как тяжело ему сейчас. — Они все равно ничего не понимают.

Тони почувствовал, как его грудь немного расслабляется. Он сделал глубокий вдох и посмотрел на Грегори. За всё это время, когда все говорили и шептали, когда всё вокруг кричало об ужасе, Грегори был тем немногим, кто оставался здесь, рядом с ним. И хотя Тони ещё не мог избавиться от того чувства тревоги и неловкости, что поселилось внутри, он чувствовал поддержку Грегори. Даже если весь мир вокруг их осуждал, этот человек рядом с ним не был его врагом. Шёпоты продолжали звучать, и как бы сильно он не хотел их игнорировать, они проникали в его сознание. Он ощущал, как его уши начинают звенеть от всех этих разговоров, как его глаза начинают расплываться от усталости, пытаясь найти точку опоры. Но Грегори, как всегда, был рядом, и его молчаливая поддержка была тем, что позволило Тони шаг за шагом идти вперёд.

* * *

Они вошли в класс, и хотя атмосфера не изменилась, хотя взгляды продолжали следить за ними, Тони чувствовал, как что-то внутри него начинает меняться. Это был не конец, а лишь начало. И он был готов идти дальше — с Грегори, с этим человеком, который был рядом. В конце концов, даже в этом мире, полном осуждения и шёпотов, важен был тот, кто идёт с тобой, а не те, кто остаются в стороне.
Тони сидел за партой, опустив взгляд на заляпанную чернилами тетрадь, хотя ничего в ней не видел. Монотонный гул голосов в классе превращался в белый шум, проникающий в уши, но не дающий отвлечься. Он чувствовал каждое движение, каждый взгляд, будто его кожу обнажили, и теперь она впитывает чужое внимание, как ткань впитывает воду. Он знал, что не сможет спрятаться. Он был в центре всего — не по своей воле, не из желания быть героем, а потому что правда вырвалась наружу. Но слава, пусть даже мнимая, имела цену. Она делала тебя уязвимым. 
Послышались шаги. Лёгкие, уверенные, с небрежной расстановкой, будто эти люди были вечно уверены в своей правоте.  Райан, Брендон и Джейкоб — три фигуры из так называемого «Круга», группы тех, кто всегда смеялся громче всех, кто всегда знал, кто в школе «кто». Они редко замечали Тони. А если и замечали, то либо снисходительно, либо издевательски. 
Теперь они стояли у его парты, и в их лицах была притворная доброжелательность, которая была неприятней прямой враждебности. 

— Ты нас удивил, Тони, — начал Райан, чуть наклонившись, положив ладонь на стол. — Мы всегда думали, что ты тихий. А ты, оказывается, умеешь врываться в центр событий. Кто бы мог подумать.

Тони молчал. Он поднял на них глаза — мутные, уставшие. Взгляд человека, у которого забрали слишком много слишком быстро. 
— Ага, прямо суперзвезда, — усмехнулся Брендон. — Слушай, ну если честно... ты даже как будто посимпатичнее стал. Наверное, камера тебя любит.

Джейкоб ухмыльнулся и добавил, с напускной лёгкостью: 
— Эллис, конечно, был странный. Мы думали, он просто играет роли 24/7 и занимается херней. Но, знаешь, в театре ему замену быстро найдут. Сейчас уже огромная очередь, чтобы попасть в труппу.

Слова попали в точку, как ножи под рёбра. Внутри всё сжалось. Эллис... Не было ни дня, чтобы Тони не думал о нём.
Слушать, как о нём говорят, будто он — реквизит, мимолётная роль, а не живой человек... было невыносимо. 
— Он был мне другом, — тихо выдавил Тони, не поднимая головы. Голос дрогнул, но не сломался. — И никто не имеет права говорить о нём так.

На миг повисла тишина. Райан отвёл взгляд, хмыкнул, но всё ещё стоял, будто не удовлетворённый результатом. Он явно ожидал чего-то иного — раздражения, злости, может, даже благодарности за внимание. В этот момент рядом появился Грегори. Он подошёл бесшумно, но его присутствие ощущалось остро — как порыв холодного воздуха в душном помещении. Он встал рядом, глядя на троицу с выражением ледяного безразличия, в котором читалась едва заметная угроза.

— Высказались? — спросил он тихо, спокойно. — Сейчас пойти и передать привет Эллису кажется самой легкой задачей, попробуете? Желающих попасть в футбольную команду полно, сделаете им услугу.

Брендон дернул плечом, Джейкоб нервно хихикнул, и они отступили, будто Грегори был кем-то, кого они всё-таки опасались. И это было не удивительно — в его взгляде было что-то, что никто не мог до конца прочитать. Что-то далёкое от обычного школьника.
Когда они ушли, Грегори опустился на корточки рядом с Тони, положив ладонь ему на руку. 

— Забей на них, они просто кретины.

Тони ничего не ответил. Он просто сидел, глядя в одну точку, чувствуя, как в груди всё свинцовеет. Но где-то в глубине этого оцепенения от боли и ярости было тёплое, крошечное пламя — потому что рядом был кто-то, кто понимал.

* * *

Звонок с урока раздался неожиданно резко, как выстрел — высокий, металлический звук, пробежавшийся по нервам. В классе тут же поднялся привычный шум: шорох тетрадей, стук пеналов, скрип стульев. Ученики задвигались, начали вставать, кто-то поспешно переговаривался, кто-то уже вытаскивал телефон. Обычный школьный конец урока — снаружи всё выглядело нормально, но внутри Тони всё будто продолжало стоять в вакууме, не поддаваясь никаким ритмам обычного дня. Он медленно выдохнул и поднял взгляд. Грегори уже встал. Он стоял рядом с партой, слегка облокотившись на неё плечом, будто ждал — терпеливо, не торопя. Его глаза встретились с глазами Тони, и в этом взгляде не было ничего требовательного, ничего, что подталкивало бы его вперёд. Только поддержка. Тихая, устойчивая, как берег, к которому можно прибиться.
На миг Тони почувствовал странную тяжесть в груди — то ли от облегчения, то ли от стыда за то, что он не может справиться с собой. Все эти взгляды в спину, шепоты, приглушённый смех, громкие слова «герой», «безумие», «просто мальчишка» — всё это вонзалось в него, как осколки. Он чувствовал себя чужим в стенах школы, в которой раньше мог спрятаться от мира. Теперь тут прятаться было некуда. Он встал, медленно, как будто его тело было чужим. Плечи сжаты, взгляд потухший, губы прижаты в тонкую линию. Грегори не произнёс ни слова, но, проходя мимо, он положил ладонь на его плечо — крепко, на секунду дольше обычного. И это касание было как якорь.
Они вышли из класса последними. Остальные ученики расступались перед ними, кто-то с интересом оборачивался, кто-то откровенно пялился. В коридоре было слишком много разговоров, слишком много людей, слишком много шума. Но Тони шёл молча, рядом с Грегори, почти вплотную. В груди было всё то же чувство — будто он голый перед толпой, раздетый до самых воспоминаний. Но Грегори был рядом. Он держал шаг медленным, размеренным. Иногда кидал взгляд в сторону тех, кто шептался или косился, и этого было достаточно, чтобы большинство замолкали. Он не выглядел злым, он просто выглядел уверенным. Странно спокойным для двенадцатилетнего ребёнка, прошедшего через ад. Он мог даже улыбнуться — коротко, криво, но по-настоящему. А Тони не понимал, как он это делает. Неужели он уже отпустил всё? Или просто притворяется?
Неожиданно по школьной системе громкой связи прозвучало объявление, голос директора был как будто глухим и далёким, несмотря на то, что звучал повсюду:

— Все учащиеся, пожалуйста, направляйтесь в актовый зал. Повторяю: всем учащимся необходимо проследовать в актовый зал.

  По коридорам потекла людская река, шаги гулко отдавались в замерших стенах, и эта неспешная, молчаливая процессия тянулась к залу, где, как все понимали, им предстоит выслушать заранее отрепетированную речь.
Тони шёл рядом с Грегори, сжав плечи и опустив взгляд. Он чувствовал, как внутри всё сжимается. Его кожа покалывала, будто на него снова кто-то смотрел — не так, как раньше, не с безразличием, а с напряжённым интересом. Как будто он был экспонатом. Живым напоминанием.
Актовый зал встретил их тяжелым полумраком и гулкой тишиной. На сцене стояли две фоторамки размером почти в человеческий рост, окружённые венками и свечами. Слева — Эллис: в костюме из школьной постановки, улыбка тёплая, живая, почти говорящая. Справа — АБС: в спортивной куртке, с усталым, но искренним взглядом. Но что задело Тони сразу — это фотография Адама. Тот стоял, обняв кого-то. И хоть фигуру второго человека обрезали, Тони безошибочно узнал этот силуэт. Плечо, ладонь с кожаным браслетом. Тайлер. Его стерли. Как будто вырезали ножом.
Директор вышел на сцену. Он стоял под софитами, освещённый, как актёр перед монологом, и смотрел в зал с лицом, на котором была маска скорби, отполированная до совершенства.

— Мы здесь, чтобы вспомнить тех, кого больше нет с нами. Эллис был сердцем нашего школьного театра. Адам — душой нашей спортивной команды. Они были частью нашей семьи. Их потеря — это потеря для всех нас.

Тони сидел в середине зала, стиснув руки на коленях. Каждое слово, каждое имя звучало отстранённо, как будто произносилось о незнакомцах. Учителя продолжали сменять друг друга у микрофона, каждый говорил заученно, правильными словами, с нужными интонациями. Но в их голосах не было того, что Тони чувствовал. Там не было боли. Там не было Эллиса.
Он слышал, как кто-то позади шепчет, кто-то вслух удивляется, почему Тайлер не упомянут вовсе. Кто-то хихикает, кто-то вздыхает. Зал был полон людей, но казался пустым. Это была церемония без души, прощание, которое ничего не отпускало. Грегори сидел рядом, у самого края ряда, немного откинувшись в спинку стула, но его пальцы на коленях были напряжённо сжаты. Он не смотрел на сцену — он смотрел на лица учителей и учеников в зале. Его злило не то, что они говорили, а как. Все эти речи о "дорогих сердцу друзьях", о "светлых душах" казались ему издевательством. 
Он вспомнил, как ещё пару месяцев назад те же самые люди, что сейчас утирали слёзы и кивали в такт словам директора, сторонились Эллиса в коридорах, криво ухмылялись, когда Адам приходил в школу. Они звали его скулшутером. Они не считали их настоящими. Не уважали. В лучшем случае — игнорировали, в худшем — делали жизнь невыносимой. А теперь — эти фальшивые речи, эти свечи, эти фото, из которых вырезали всё, что им было неудобно. 
Грегори чувствовал, как в нём поднимается злость. Они говорили, будто вспоминают с любовью, но в жизни обращались с Эллисом и АБС, как со скотом. Как с людьми, которых удобно было не замечать, пока они не исчезли. Только теперь они стали "важными". Только теперь стали "незаменимыми". Это была не скорбь. Это была показуха.  Он наклонился чуть ближе к Тони и, не поднимая головы, тихо прошептал, почти срываясь: 

— Если бы они и правда их любили — не пришлось бы ставить эти чёртовы плакаты. 

Внезапно, Мию и Тони позвали на сцену, зал наполнился тишиной, напряжённой и густой, будто воздух стал тяжелее. Ученики и учителя, сидящие рядами, замерли, ожидая чего-то — кто-то просто из любопытства, кто-то действительно с желанием услышать слова памяти. Но почти все смотрели, как на представление. Мия шла первой, и Тони заметил, как её пальцы слегка дрожат, но её осанка оставалась прямой. Это была совсем не та Мия, которая всегда сидела у окна, почти не поднимая глаз. Сейчас в её взгляде было что-то твёрдое, словно всё, что она до сих пор держала в себе, нашло выход. Они с Мией подошли к сцене. Плакаты с лицами Эллиса и АБС стояли слева и справа, окруженные бледными цветами. Свет падал на фотографии так, будто сами лица смотрели на них оттуда, из другого, недоступного мира. Тони чувствовал дрожь в коленях.
Мия вышла к микрофону первой. Все знали, что она всегда была тихой, особенно у доски — почти шептала, когда отвечала. Но сейчас её голос прозвучал удивительно чётко, без дрожи. 

— Адам... — начала она. — Мой брат. Я всегда звала его по имени. Он ненавидел это — говорил, что звучит слишком официально. Ему нравилось, когда его звали АБС.

Она замолчала на секунду, глядя на его фотографию. Затем продолжила, спокойным, но наполненным голосом:
— Он был шумным, вспыльчивым, мог быть резким. Но он всегда боролся. За себя, за других. Он был лидером команды, мог собрать людей, повести за собой, заставить поверить в невозможное. Иногда — он был настоящим ураганом. Но в этом была его сила. 

Мия позволила себе слабую, едва заметную улыбку. 
— Когда-то он был героем для меня. До того, как всё стало... сложно. Он был лидером футбольной команды, он всегда находился в центре. Все слушали его. Все — кроме меня. Может, я и правда была для него слабым звеном. Но, знаете... каким бы он ни был — я бы всё равно хотела, чтобы он вернулся. Даже таким. Просто... чтобы он был.

Голос её дрогнул лишь на последней фразе, но она справилась. Поблагодарив взглядом, она отошла назад. Теперь все смотрели на Тони. Он подошёл к микрофону медленно. Долго не начинал говорить, будто искал нужные слова где-то на краю пустоты.

— Он был самым живым человеком, которого я знал. Слишком странный для кого-то, слишком яркий для других. Он любил театр. Он мог сидеть и часами обсуждать музыку, которую никто, кроме него, не слушал. Его смех был заразителен. А когда он злился — он вспыхивал, как спичка, но потом всегда первым подходил и говорил: «Ну чего ты, Тони».

Он сделал паузу, не сводя взгляда с фотографии. 
— Мы были неразлучны, когда были младше. Вместе играли, строили крепости из подушек, разыгрывали друг друга, мечтали. Он был ярче меня. Смеялся громче. Видел дальше. И мне казалось, что я всегда буду рядом с ним.  Когда я молчал — он говорил за нас двоих. Когда мне было страшно — он делал вид, что смеётся, чтобы мне стало легче. Он был живее меня, смелее.

Тони опустил глаза. 
— Но я отдалился. Мы оба изменились. И теперь я не могу перестать думать: что, если бы я остался рядом? Что, если бы я слушал? Эллис был добрее, чем вы думали. Он был странным — да, не таким, как все. Но он жил с таким огнём внутри... Я бы хотел сказать ему, что горжусь тем, что знал его. Что был с ним в детстве. И я бы хотел... извиниться. 
Я бы хотел сказать, что сожалею. Что он заслуживал больше. Больше любви. Больше времени. Больше... понимания. Я не знал, что оно вот так закончится. Что его просто не станет. Эллис был моим другом. И я надеюсь, что он знал это. Несмотря ни на что.

Он сделал шаг назад. Микрофон дрогнул  от лёгкого прикосновения, и в зале повисла тишина — тяжёлая, как воздух перед грозой. Ничего больше не нужно было говорить. Их память — искренняя, честная, больная — была сказана. И эта тишина сказала за них больше, чем могли бы любые слова.
Зал наполнился громким гулом, который постепенно превращался в гневные выкрики. Студенты со всех сторон обрушивались на Тони, требуя объяснений. Кто-то кричал, что он должен был сразу сказать, кто-то обвинял его в том, что он знал больше, чем говорит. Вопросы сыпались со всех сторон. Тони стоял, как загипнотизированный, не зная, что ответить. Он пытался собраться, но каждое слово, что пытался выдавить из себя, казалось пустым и неуместным.
— Ты же был там! Ты видел!
— Расскажи что произошло на самом деле!
— Почему ты ничего не сказал раньше?!
— Где полиция? Почему никто ничего не делает?!

В их голосах звучал страх, гнев, истерика. Не ненависть — нет, не к нему. А отчаяние. Люди не знали, за что хвататься, и теперь хватались за того, кто хоть как-то оказался ближе к трагедии. Голоса сливались в лавину. Толпа больше не сидела — она двигалась, дышала, шумела. Зал перестал быть залом. Это было что-то живое, тянущееся к нему. Давящее.
Мия рванула микрофон, ее голос прозвучал резко, как выстрел.
— Заткнитесь!! Чего вы хотите сейчас?! Он сам ничего не знает!

Её тон был неумолим. Тихая девочка из класса, которая всегда терялась у доски, сейчас кричала, как будто защищала последнюю черту. Гул не прекращался - лишь больше криков, вопросов и споров. Крики сливались в гул, как прибой перед бурей. Ученики вставали с мест, кто-то спорил, кто-то плакал, кто-то снимал происходящее на телефон, а кто-то уже пробирался к сцене, бросая обвиняющие взгляды. Зал закипал, как перегретая кастрюля. Микрофоны трещали от слишком громких голосов, учителя махали руками, призывая к порядку, но никто их уже не слышал. Грегори, готовый сорваться с места, метнул взгляд в сторону сцены, где Тони стоял почти окаменевший. Лицо побелело, губы дрожали, глаза метались по толпе, и казалось, что он вот-вот упадёт. Он не мог говорить. Он просто не знал, что им сказать. Он не был готов к тому, чтобы стать чужим ответом. Грегори встал со стула и выкрикнул в толпу:
— Молчать всем!!

Он двигался сквозь толпу, отталкивая локтями одноклассников. Один из парней попытался остановить его — он резко оттолкнул его в сторону.
— Не трогай меня! — взревел он. — Вы все! Вы, кто всю жизнь относился к нам как к мусору! А теперь, когда мы вас спасли — вы на нас орёте?!

Рядом кто-то вскрикнул — пара учеников начали спорить прямо в проходе, затевая драку. Одна из девочек в переднем ряду зажала уши и сжалась на стуле, начала плакать. В другом углу зала учитель безуспешно пытался взывать к порядку, но его голос был как бумажный самолётик против шторма.
Мия всё ещё держала микрофон. Её лицо пылало от ярости, слёзы стояли в глазах, но голос не дрожал.
Кто-то выкрикнул:
— Где был Грегори, когда всё это случилось?!
— Почему вы? Почему не взрослые?
— Вы что-то скрываете!

И снова — всплеск. Гнев. Невроз. Шепот. Удары. Директор безуспешно пытался заглушить микрофоны, раздался резкий писк обратной связи. Один из динамиков треснул от перегруза.
Тони не двигался. Он смотрел в зал, в это кипящее море лиц, и не мог даже вдохнуть глубоко. У него снова дрожали руки. Он чувствовал, как в груди всё сжимается, как будто кто-то медленно сдавливал его сердце. Он чувствовал себя как ребенок, стоящий под проливным дождём, без зонта и без обуви. Он не знал, что говорить. Он просто стоял. И ждал, когда его смоет волной. А из зала уже слышались стоны, крики, и даже — впервые — рыдания. Кто-то закрыл лицо ладонями, кто-то ударил по стене рядом. Паника была нарастает. Это был не траур. Это была истерика, вырвавшаяся наружу после слишком долгой тишины.
Мия вцепилась в микрофон обеими руками, как в спасательный круг:
— Вы ведете себя как животные! — кричала она, голос срывался, но в нём было столько ярости, что кое-кто действительно притих. — Вы в первый раз открыли рты, когда уже было поздно!

В этот момент на сцену поднялся учитель физики мистер Хоул, за ним — ещё двое педагогов. Один из них осторожно подошёл к Тони, наклонился и сказал почти шёпотом:
— Пойдём, Тони. Давай выйдем отсюда, ладно? Просто... подышим. Всё хорошо.

Тони не ответил. Он лишь позволил взять себя за плечо, словно куклу, и увести со сцены, пока вокруг всё продолжало рушиться. С каждым шагом он чувствовал, как будто идёт сквозь шумный водоворот — всё отдалялось, расплывалось, теряло чёткость. Мия что-то ещё кричала в микрофон, а Грегори уже стоял внизу, у ступеней, сжав кулаки, готовый в любой момент снова ринуться на защиту. Кто-то попытался его остановить, но Грегори рванул плечом, бросил через зубы: 
— Руки убрал. К ним ни шагу.

А Тони увели — по узкому коридору за кулисами, в тишину, пахнущую пыльной сценической тканью и перегретыми лампами. Он не сопротивлялся. Не оборачивался. Он даже не знал, дрожит ли сам, или это дрожит весь мир.
— Сюда, садись. Всё в порядке, ты просто... переволновался. Сейчас мы принесём воды.
Он сел в угол на мягкий стул, обхватил голову руками и закрыл глаза. Весь шум сцены будто остался за стеклянной стеной. Он не слышал слов. Только звон. 

И только ощущал, как внутри нарастает пустота — не от вины, а от того, что никто из этих людей не понимал, что он потерял. За кулисами пахло пыльными занавесями, старой древесиной сцены и чем-то техническим — как будто сам воздух здесь давно устарел и не обновлялся годами. Тони провели вглубь, в небольшую гримёрку, заваленную коробками с реквизитом. Стула было два: один обычный пластиковый, другой — старый мягкий, с продавленным сиденьем. Его усадили на мягкий.

— Просто сядь. Дыши, Тони, ты молодец. Ты держался очень хорошо. — говорил кто-то из педагогов, голосом, в котором явно звучала тревога, будто он сам не знал, что делать.
Тони сел, уставившись в пол. Руки лежали на коленях, скрюченные, будто он только что вылез из ледяной воды. Он не мог смотреть на учителя, не мог ничего сказать. Его горло сжалось так, что даже вдох давался с трудом. За стеной продолжались крики. Иногда прорывался чей-то яростный голос, потом глухое "заткнись", потом снова — гул толпы. Грегори был там. И Мия. Он знал это. И всё внутри сжималось от того, что он здесь, а они — там. Один убегает, а другие остаются биться за него.
Он хотел встать, но ноги словно налились свинцом. В голове крутились обрывки фраз:
«Почему полиция молчит?»
«Он знал, он первым нашёл тела!»*
«Почему всё так быстро замяли?»
«Спрятали, как всегда...»
Он не был убийцей. Он просто был не тем, кем они хотели его видеть. Не героем, не голосом истины, не тем, кто даст утешительные ответы. И от этого ему становилось невыносимо. В дверь осторожно постучали. Вошёл другой учитель — с бутылкой воды и серыми глазами, полными осторожности. Он не подходил близко, просто положил бутылку на край стола.

— Ты всё ещё подросток, Тони. И то, что ты сделал... Это было больше, чем кто-либо мог бы от тебя ожидать. Они просто напуганы. Когда люди напуганы, они ищут виноватых. Даже если это те, кто спасал.

Тони не ответил. Он даже не кивнул. В груди будто стоял глухой колокол, и звенел он тревожным, бесконечным эхом. Он снова подумал об Эллисе. О том, как тот улыбался в детстве, как тащил его за руку по коридорам школы, как громко смеялся, задевая плечом. Он вспомнил, как однажды пообещал, что никогда не оставит его одного.
Ты не сдержал это, правда? — подумал Тони. — Ты отдалился. Ты закрылся. А теперь... теперь тебя все винят, потому что ты просто оказался там первым.

И всё же он не чувствовал в себе злости. Только усталость. И то, как сильно хотелось, чтобы всё это оказалось сном. Или театром. Или игрой. Но за дверью гремела реальность. И в ней он был не наблюдателем, а частью действия, которое всё ещё продолжалось.
Тони не сразу понял, на что смотрит. Его взгляд просто скользнул по доске с приколотыми фотографиями — сценическими, праздничными, из школьных мероприятий, какими-то старыми, пожелтевшими от времени, — пока не остановился на одной, будто зацепившись за нее внутренне. И словно кто-то невидимый повернул линзу внутри него, навел резкость, обнажил память.
На фотографии — Эллис. 
В длинном синем фраке с золотыми пуговицами, в пышной рубашке с кружевами — он играл Гамильтона. Выглядел гордо, живо, энергично. Его глаза сияли, как у человека, который знает, что он на своём месте. Рядом стояли другие участники школьного мюзикла, тоже в костюмах. Один из них, кажется, держал Эллиса за плечо, другой смеялся, запрокинув голову. А Эллис — он смотрел прямо в камеру. Словно в глаза Тони, словно сквозь время. Он тогда не знал, что этот момент — один из тех, что останется с ним навсегда.
Фотография, которую он сделал, была спонтанной: Эллис стоял в лучах прожектора, немного в стороне от остальных. На нём был темно-синий камзол, золотые пуговицы поблёскивали в свете, волосы аккуратно заправлены под парик. На фоне было видно остальных участников школьного театра, но Эллис — он выделялся. Он будто знал, что делает. В ту секунду он выглядел не как подросток из Харрикейна, а как настоящий герой сцены.
Тони помнил, как нажал на кнопку камеры на телефоне — один раз, быстро. Фотография получилась чуть смазанной, но в этом была жизнь, энергия. Эллис обернулся к нему и подмигнул, как будто знал, что тот смотрит.
А потом началось. 
Эллис шагнул вперёд и, не дожидаясь сигнала учителя или какого-то старта, запел:
— I am not throwing away my shot...!!
Голос был уверенным, чистым, немного хриплым, как у актёра, много раз репетировавшего одну и ту же строчку. Остальные подхватили, хлопая в ладоши, ритмично отбивая такт. Все репетировали этот номер отдельно, каждый по кусочку — но в тот момент оно сошлось, как пазл. 
Все, кроме Тони. Он стоял в углу сцены, чувствуя, как сердце бьётся в груди. Он не знал слов. Он не знал, когда вступать. Он просто смотрел на Эллиса — живого, счастливого, настоящего — и чувствовал себя посторонним. И всё равно ему хотелось быть там, среди них.
И тогда Эллис, резко повернувшись, ткнул пальцем в сторону Грегори: 
— Элайза! — театрально и с ехидцей в голосе. Это была импровизация.
Грегори, не моргнув, встал на ноги, прижал ладонь к груди и, с преувеличенной драмой, воскликнул: 
— Кто? А, да, это я!!
Потом сделал шаг, будто хотел броситься ему в объятия, споткнулся нарочно и рухнул на пол — прямиком в кучу декораций. Сцена взорвалась смехом.
Эллис засмеялся громче всех. Он подошёл, подал Грегори руку, помог встать. Момент был абсурдный, глупый, но невероятно живой. Тони тогда тоже улыбнулся. И сфотографировал их ещё раз — размазанную фигуру Эллиса, Грегори с растрепанными волосами, и где-то в глубине сцены — себя, отражённого в зеркале.
И теперь, глядя на ту самую фотографию за кулисами, которую кто-то прикрепил на доску памяти, он чувствовал, как в груди поднимается паника. Мир будто сузился до одной картинки. Это было слишком — слишком живо, слишком знакомо. 
Он сжал кулаки. Паника подступила резко. Тони сделал шаг назад, сдавленно дыша, и всё вокруг вдруг стало расплываться... 

* * *

Через несколько часов после хаоса в актовом зале, когда школа наконец притихла и небо начало меркнуть, Тони бродил без цели, пока ноги сами не вывели его к школьному стадиону. Тони шагал по пустому школьному стадиону, будто пробирался сквозь воспоминания. Земля под ногами ещё была влажной после недавнего дождя — мягкая, пружинистая, отдающая запахом мокрой травы и железа. Воздух был тяжелый и свежий, с примесью чего-то весеннего, почти успокаивающего, если бы не та дрожь внутри, не отпускавшая с утра. Он поднял голову. На самой верхней трибуне, словно у края мира, сидела Мия.
Её силуэт выделялся на фоне серого, послеполуденного неба — светлое, белое платье спускалось складками вниз, а поверх был надет её узнаваемый жёлтый свитер: тот самый, в котором она приходила на репетиции, тот самый, что всегда пах немного апельсином и страницами книг. Рыжие волосы были распущены, тянулись по плечам, как языки пламени, колышась на ветру. Казалось, ветер пробегает сквозь неё — сквозь гитару, её фигуру, её голос. Она сидела с ногами, подогнутыми под себя, держа гитару как часть тела — не просто инструмент, а будто бы второе сердце, звучащее в унисон с её настоящим. Она пела. Её голос был негромким, будто бы она пела только себе или давно усопшим — тише ветра, но он пробивался сквозь всё.
Тони остановился у подножия трибун. Снизу он почти не различал слов, но чувствовал каждую ноту. Не песня — дыхание, сломанное, осторожное, цепкое. Эта музыка не просила внимания, не звала к сцене — она была как молитва, тихая и личная, и оттого особенно пронзительная. Никого вокруг не было. Лишь дрожащие флаги над воротами, обрывки тишины, щелчки гитарных струн. Стадион — мёртвый, без болельщиков, без игры, без света — выглядел как забытый храм. Мия была в его сердце. Тони начал подниматься. Медленно, не дыша, как будто подкрадывался к моменту, который боялся разрушить даже своим присутствием. Скрип старых ступеней под его ногами казался громче песни, и всё же он не останавливался.

Мия пела:
"Сквозь пепел дорог, сквозь огонь и туман, 
Я иду по тропе, где исчез твой обман. 
Ты мечтал о покое — и пал за мечту, 
А я всё ещё здесь, я несу высоту. 

Ты был мой король, мой защитник и брат, 
Но судьба разорвала наш связующий лад. 
И теперь на троне — не слава, не свет, 
А лишь холод короны и памяти след. 

Ты хранил меня, будто я была хрупка, 
Говорил: "Ты не боец, ты ничтожно слаба." 
Я смеялась, но знала — однажды приду 
На ту же тропу, где ты пал в темноту. 

Ты ушёл, не увидев, кем стала сестра, 
Не узнал, как стучит моё сердце в ветрах. 
Но я всё ещё слышу, как шепчешь во сне: 
"Ты слабее меня..." — Нет, ты ошибся во мне. 

Ты ушёл, но со мной — каждый твой шаг. 
Я сестра, но в глазах у людей — император. 
Пусть не ты стал легендой, но ты — мой обряд, 
Ты в венце моей скорби и славы солдат. 

Ты хотел, чтобы мир был без меча и стены, 
Где закон — это честь, а не клятвы в цене. 
Ты горел, как рассвет, и не знал про закат, 
Но тебя поглотила великая плата. 

Мне остался твой след, как наследство времён, 
Твой последний приказ — тишина за окном. 
И теперь, как в легенде, я стала судьёй — 
Той, что держит страну на руке боевой. 

Пусть народ мой поёт не про трон золотой, 
А про юного брата с открытой мечтой. 
Ты погиб — не как правитель, а как человек, 
И твой путь продолжается в моих шагах навек. 

Я склоню свою голову — не перед троном, 
А пред именем тем, что звучит мне знакомым. 
Ты мой выбор и боль, ты мой крест и мечта... 
И знаешь, я стала такой, как мечтал ты... почти. 

Ты считал, что я нежная, слабая тень, 
Но в огне я нашла и свободу, и день. 
И, быть может, сейчас, где-то там — за гранью
Ты посмотришь на меня с новой верой и знаньем. 

Я хочу, чтоб ты знал — я держу свой обет. 
Я сильна. Я стою. Даже если вас нет. 
Брат мой... я зла. И в огне, и в луче. 
Словно пламя — горю в королевской мечте."

Голос дрогнул на последней строчке, но она не остановилась. Только склонила голову чуть ниже, пряча глаза за прядью волос.

— Красивая песня, — тихо сказал Тони, когда оказался достаточно близко, чтобы его голос не заглушил ветер.

Мия вздрогнула, быстро обернувшись. Гитара звякнула от неожиданного движения. В её глазах вспыхнуло удивление, почти испуг — будто она была застигнута за чем-то личным, потаённым.
— Тони... — Она выдохнула его имя с облегчением, но всё равно осталась настороженной. — Я не думала, что кто-то придёт сюда... сейчас.

Тони слегка пожал плечами, опустив взгляд.
— Не мог остаться внутри. Там слишком много людей... слишком много всего. — Он снова посмотрел на неё.

Мия чуть усмехнулась, опустив глаза на струны.
— Эту песню я придумала, когда мне было девять, — сказала она, почти шепотом. — Тогда у меня не было гитары, конечно. Я просто пела её себе под нос и записывала слова в тетрадку с единорогами.

— Девять? — удивился Тони. — Серьёзно?
Она кивнула, глаза блестели, но не от слёз — от воспоминаний.

— В тот день я подслушала, как Адам болтает со своими друзьями. Они обсуждали какую-то игру... "Квест Принцессы", кажется. Я понятия не имела, что это. Только потом, уже позже, поняла — это был просто старый автомат в Пиццаплексе. Тайлер ему его показал, наверное. Но тогда...

Она замолчала, глядя в гриф гитары, пальцы машинально перебирали струны — не мелодию, просто ритм дыхания.
— Тогда это звучало... как волшебство. "Квест Принцессы" — я думала, это что-то тайное, сказочное. Я просила Адама рассказать мне об этой игре, я приставала к нему всё лето. А он... он всё обещал. Говорил: "Потом, потом, потом..." Сначала раздражённо, потом уже вообще молчал.

Мия на мгновение прикрыла глаза, и ветер чуть тронул её волосы, будто хотел утешить.
— Я так и не узнала, что это была за игра. Но в голове у меня всё равно родился целый мир. Где мы с Адамом были принцем и принцессой. Где у нас был замок, лес из светящихся деревьев, подземелья, и злые колдуны. Каждый день — новая история. Новая песня. Я придумывала их перед сном, пока он храпел на соседней кровати. Я была маленькая, но мне казалось, что если я сохраню этот мир — он тоже останется. Адам останется. Хоть как-то.

Она слабо усмехнулась, посмотрела на него:
— Глупо, да?

Тони покачал головой:
— Нет. Совсем не глупо.

Мия замолчала, ссутулившись, будто сама себя хотела сделать меньше. На трибунах было пусто, только где-то вдалеке хлопали флажки над воротами стадиона, и оранжевый свет заката обволакивал всё мягким, почти неестественным сиянием. Тени становились длиннее, прохлада пробиралась сквозь ткань её жёлтого свитера, но она будто не замечала. 

— Прости, — вдруг вырвалось у неё. Голос звучал хрипло, будто долго сдерживался. — За больницу. За то, что наорала на тебя, будто ты был виноват...и за то, что трясла сильно.

Она сжала ладони, положив их на гриф гитары. Пальцы немного дрожали. 
— Я... я никогда не позволяла себе быть такой, — продолжила она чуть громче. — Даже когда была совсем в ярости, даже когда Адам выводил меня до слёз... я сдерживалась. А тогда — будто что-то прорвалось. Не знаю, кто это вообще была. 

Она сделала вдох, качнулась вперёд,  будто бы хотела что-то сказать ещё, но сдержалась. Тони молчал. Он понимал — иногда тишина важнее слов. Мия, взглянув на него мельком, неуверенно добавила: 
— Мне нужно будет извиниться и перед Тайлером. Я ведь его тогда чуть не ударила. Мы оба были на пределе. Он, может, и не ангел, но... он всё-таки старался. Просто по-своему. 

Она уткнулась взглядом в закат — теперь уже совсем алый, с пурпурными полосами облаков над горизонтом. И вдруг, будто вспоминая ещё что-то болезненное, выдохнула: 
— Эллис был прав насчёт Питера. Ты наверное его не знаешь..это который из старшей школы. Хотя, что я тебе объясняю. Эллис явно тебе на него жаловался хоть раз. Он с самого начала его не выносил. Говорил, что он поверхностный, эгоистичный и что не заслуживает меня. Я думала, он просто... боится меня потерять. Или злится, что у меня теперь кто-то есть.

Она посмотрела на Тони, уже более уверенно, с каким-то холодом в голосе: 
— Я тогда считала, что он просто ревнует.  Закатывала глаза, смеялась. Не слышала. А теперь — понимаю. Потому что, когда всё случилось... Питер просто исчез. Ни сообщения. Ни звонка. Он даже не спросил, как я. 

Пальцы её сжали край гитары, ногти впились в дерево. 
— Я писала ему. Несколько раз. Просто "привет", просто "ответь". Ничего. А сейчас, когда я прохожу мимо него в коридоре, он... он просто отводит глаза. Будто мы никогда не разговаривали, не держались за руки, не целовались за спортзалом, не сидели у меня дома, когда мама была в ночную. 

Мия опустила голову. Её голос дрогнул. 
— Эллис был прав. А я была глупая. До невозможности глупая. Я закрывала глаза, как будто если не смотреть — оно исчезнет. А теперь... поздно. 

Последние слова она сказала почти шёпотом. На секунду наступила такая тишина, будто сам воздух задержал дыхание.
— Ты не глупая, — тихо сказал Тони. Его голос прозвучал неожиданно уверенно, несмотря на внутреннее волнение. — И тебе не нужно передо мной извиняться. Правда.

Мия молчала. Ветер тронул её волосы, закатное солнце окрасило её лицо в золотисто-медный оттенок. Она не смотрела на него, будто боялась, что от прямого взгляда всё снова станет слишком реальным.
— Почему ты мне это рассказала? — спросил он, осторожно, как будто боялся спугнуть ту искренность, которую она только что открыла.

Мия вздохнула и наконец посмотрела ему в глаза.
— Потому что я тебе доверяю. И потому что... — она запнулась, — Эллис всегда хотел, чтобы мы с тобой стали ближе. Он говорил, что ты хороший. Что ты не такой, как все.

Тони чуть усмехнулся — не из насмешки, а скорее от неловкости.
— Он многое рассказывал о тебе, — продолжила Мия. — Говорил, что ты не ешь на школьных праздниках, потому что один раз отравился, но всё равно всегда берёшь воду, чтобы никто не спрашивал. Что ты любишь смотреть, как Грегори ругается с людьми, потому что у тебя самого язык заплетается, когда дело касается чувств. Он рассказывал, как ты забываешь ключи от шкафчика на каждой второй неделе и списываешь у Лоури, притворяясь, что вообще не слышишь её. Что ты читаешь книги до конца, даже если они тебе не нравятся, просто потому что «начал — значит, закончи». Что ты смеёшься в самых странных моментах — там, где никто другой не смеётся.  И что ты...

Она замолчала, чуть прикусив губу.
— Что ты смотришь на людей так, будто они могут исчезнуть в любую секунду. И всё равно выбираешь их. Выбираешь — снова и снова.
Тони отвёл взгляд. Эти слова — точные, обнажённые — будто ударили воздух из груди. Он не знал, что Эллис столько видел. Не знал, что делился этим с ней.

— Мы с тобой почти не говорили в классе, — сказала Мия, немного грустно. — Я всегда думала: «Вот, подойду после контрольной, спрошу про задание». Или скажу, что твоя футболка с принтом — классная. Но вечно откладывала. А теперь... мне жаль, что мы были так далеко друг от друга всё это время.

Она сделала паузу и добавила, очень тихо:
— Я думаю, Эллис бы улыбнулся, если бы увидел нас сейчас. Он бы сказал: «Наконец-то».

Тони ничего не ответил сразу. Он подумал о Грегори — вспыльчивом, язвительном, но таком настоящем. Подумал, как держал его руку в тот вечер, когда казалось, что воздух стал слишком тяжёлым, чтобы дышать. Подумал, как Эллис смеялся, когда впервые увидел их вместе. И как тихо потом сказал: «Ты всё равно заслуживаешь быть счастливым». Тони колебался. Рука Мии висела в воздухе — лёгкая, открытая, и в то же время пугающая. Тонкая, с обкусанными ногтями и бледной кожей. Она ждала. А он... он не привык к этому. Он вырос, оборачиваясь через плечо, сжимая кулаки заранее — на всякий случай. В его мире доверие было как вещь, которая кому-то нужна, но которую вечно держат вне досягаемости. Доверие никогда не было его естественной реакцией. С самого детства он учился полагаться только на себя — защищаться молчанием, анализом, дистанцией. Даже с Грегори, несмотря на все их разговоры, по-настоящему он раскрылся только однажды. И то — почти случайно.

Но сейчас что-то в лице Мии — может, усталость, может, искренность — говорило, что это не ловушка. Что ей действительно важно, чтобы он принял этот жест. И Тони медленно, почти неохотно, протянул свою руку вперёд и пожал её. Рука Мии была тёплая. Уверенная. Она не сжала слишком сильно, но не отпустила сразу. И этот контакт, короткий и почти неловкий, остался в нём чем-то тяжёлым и важным.
— Ты можешь мне доверять, — повторила она уже тише.

Тони отвёл взгляд. 
Он не знал, сможет ли. Он хотел — и от этого становилось страшно. Если я доверюсь и она уйдёт... если снова исчезнет кто-то, кого я впустил... Он уже пережил потерю. Он уже видел, как это рушит всё внутри. Но, может быть... Эллис бы хотел, чтобы он попробовал снова.
— Я...попробую, — сказал он наконец.
В этот момент, снизу, с футбольного поля, раздался голос:

— Тони-и! Ты идёшь или мне кричать на весь район? Автобус через 5 минут! Ты не успеешь меня проводить! Или мне идти без тебя?  — донёсся знакомый, слегка шутливый голос Грегори.

Тони резко повернул голову. На фоне золотого заката, в самом низу стадиона, стоял Грегори с сумкой через плечо, прищурившись к ним. Мия моментально оживилась, соскочила с лавки и, смеясь, закричала в ответ:
— Привет, звезда сегодняшней драмы! Всё ещё слышишь после микрофонного апокалипсиса?

— Едва-едва, — прокричал Грегори. — Думаю, мистер Коллинз прокричал мне в душу.

— Ты держался геройски! — Мия махнула рукой энергично и дружелюбно.

Тони усмехнулся. Всё происходящее было немного странным, немного светлым. Он на секунду задержал взгляд на Мии, на её рыжих волосах, подсвеченных закатом, на лёгкой улыбке, и только потом начал спускаться вниз, туда, где ждал Грегори — его опора, его настоящее. Но сейчас ему казалось, что кто-то ещё потихоньку входит в его мир. И это было не так уж страшно. Тони выглядел удивлённым, когда услышал, как непринужденно общаются Мия и Грегори. Он был немного ошарашен их лёгкостью и естественностью, как будто они действительно давно были друзьями, а не просто знакомыми, которых связывала общая ситуация.

— Вы общаетесь? — Тони не смог сдержать удивления. Он ожидал, что между ними будет больше дистанции, и было немного странно видеть, как они так расслабленно и весело разговаривают.

Мия, заметив его реакцию, улыбнулась и чуть наклонила голову.
— Сегодня пытались скрыться от учителей после того, как в актовом зале начался тот переполох, — она выдохнула и продолжила: — Нас долго отчитывали за это. Директор и учителя, конечно, не были в восторге от того, что мы поддержали этот хаос. Но после всего этого, когда нас перестали злить и ругать, мы разговорились.

Грегори, как всегда, добавил свой взгляд на ситуацию, улыбаясь.
— Да, ну, а я, естественно, немного громче, чем следовало, выразил свои мысли, послав их всех. — Он смеялся, но было видно, что он слегка ощущал неловкость. — Но знаешь, после всего этого как-то само собой разговор завязался. Мия уже не могла молчать.

Мия кивнула, чуть покраснев.
— Да, и Грегори тогда рассказал мне кое-что важное, о чём я даже не знала.
Тони посмотрел на неё, чувствуя, что разговор может касаться чего-то важного. Он не стал вмешиваться и дождался, пока Мия не продолжит.

— Он рассказал мне, что Эллис дрался за меня в тот момент, когда мне на шкафчик прикрепили ту записку с травлей, — Мия внезапно заговорила, её голос стал немного тише. — Я даже не знала, что Эллис вмешался. Он на самом деле за меня встал, когда все остальные просто наблюдали или смеялись. И он был готов идти против кого угодно.

Тони молча выслушал её, его взгляд стал более серьёзным, потому что он знал, о чём шла речь. Тони не удивился, что Эллис так себя повёл, ведь он и сам хорошо знал, каким человеком был их общий друг. Но Мия, очевидно, до сих пор не могла забыть тот момент, когда на её шкафчике оказалась записка с унижениями.

Мия не стала углубляться в подробности инцидента. Тот момент был слишком болезненным для неё, и она решила не возвращаться к нему. Вместо этого она сделала паузу и добавила:
— Я просто... не думала, что Эллис так поступит. Он всегда был немного молчаливым, а тут... — её голос задрожал, но она быстро взяла себя в руки. — Просто я рада, что он был рядом.

Тони молча кивнул. Он понимал, что эта ситуация была для неё тяжёлой. Его собственные переживания из-за того, как он сам когда-то чувствовал себя в школе, не позволяли ему судить Мию. Он знал, что люди, которые проходили через трудности, часто нуждаются в поддержке, и Эллис был одним из тех, кто всегда её оказывал. Мия тоже инстинктивно кивнула, её глаза немного потемнели от воспоминаний, но она с благодарностью посмотрела на Тони. Она почувствовала, как важно для неё было быть рядом с людьми, которые могли понять её, и кто был готов поддержать, несмотря на все трудности.
— Да, Эллис был бы рад, что мы начали так общаться, — сказала она наконец. — И, честно говоря, я тоже рада. Это странно, но я думаю, что наш разговор сегодня был... хорошим.

Тони тихо ответил:
— Я тоже рад, что мы поговорили.

* * *
Они шли к остановке молча. Мия осталась позади, а впереди — пустая улица и лёгкий, прохладный ветер, который перебирал капюшоны и пальцы. Грегори шагал ближе к Тони, иногда случайно задевая его плечом. Это не раздражало. Наоборот, как будто помогало не раствориться в тишине вечера. Когда автобус подъехал, Тони вдруг понял, как не хочет этого момента. Не хотел, чтобы двери открылись, чтобы Грегори зашёл внутрь, чтобы между ними снова выросло расстояние — пусть даже на ночь.

— Эй, береги себя, ладно? — только и сказал Грегори, мягко глядя на него, и обнял. Уверенно, близко, не как кто-то мимолётный. Он обнял Тони за шею, прижал к себе, и Тони позволил — впервые за долгое время позволил себе просто быть в чьих-то объятиях и не думать, как он выглядит со стороны.
Когда автобус увёз Грегори, Тони остался стоять. Его взгляд долго провожал свет фар, исчезающих за поворотом. Потом он просто сел на скамейку, положил локти на колени и уставился в трещину на асфальте. Дом был далеко, но дело было не в расстоянии. Он не хотел туда возвращаться. Там — стены, запах, вещи, которые теперь будто чужие. Там — отсутствие. Он даже поймал себя на мысли, что легче было бы остаться здесь на ночь. Просто уснуть на остановке, укутанный в звук проезжающих машин и чужие разговоры.

В этот момент телефон завибрировал в кармане. Он вытащил его, не торопясь, и увидел сообщение от Мии:
«Извини, что не сказала раньше, но мне нужна помощь. В моем доме, на Ферью Драйв. Я не могла сказать сразу — сомневалась. Всё объясню на месте. Можешь подойти через час?»

Тони смотрел на экран несколько долгих секунд. Внутри поднялось что-то странное — не тревога, не сомнение. Как будто тихое, еле слышное "почему бы и нет". Потому что всё остальное — уже не имело смысла. Потому что, возможно, это был шанс. Или хотя бы просто движение — вперёд, от пустой остановки и онемевших рук.

Он набрал короткий ответ:
«Я прийду.»

Тони сидел на холодной пластиковой скамейке у остановки, подперев щёку кулаком. Веки наливались свинцом, воздух становился вязким, как мёд, и каждый шум — проходящие мимо машины, шелест деревьев, чьи-то шаги вдалеке — тянул его вниз, в тишину, где можно просто исчезнуть хоть на пару часов. Он не спал уже слишком долго. Казалось, что даже тело забыло, как это — расслабиться. Сон накрывал его по краям — тёплой, но тревожной волной, как будто даже он был небезопасен. Он почти отключился, когда кто-то тронул его за плечо. Мягко, но достаточно твёрдо, чтобы разбудить.

— Не знаю, можно ли давать двенадцатилетним кофе, — сказал хрипловатый голос, — но, честно говоря, ты выглядишь так, будто нуждаешься в чём-то крепче.

Тони моргнул и резко поднял голову. Перед ним стоял детектив Харрис — в длинном тёмном пальто, с взъерошенными волосами и усталым лицом, как будто он не спал не меньше самого Тони. В руках он держал бумажный стаканчик, от которого поднимался лёгкий пар. Тони взял его без слов. Тепло приятно кольнуло в пальцы. Он не стал спрашивать, как Харрис нашёл его сразу — не сразу. Вместо этого отпил и сморгнул горечь. Слишком крепкий. Слишком настоящий.
Он не сказал, что Тони пьёт кофе уже давно. Что это началось ещё до исчезновения Эллиса, когда бессонные ночи накатывали без причины. Что иногда от кофе его начинало трясти и сердце билось как бешеное — но всё равно он пил, потому что только это держало его на ногах. Это не было чем-то особенным. Просто способом выживать, когда другого не оставалось.
— Как вы узнали, что я здесь? — спросил он наконец, глядя на Харриса в упор. В голосе слышалась лёгкая тревога, будто он уже знал ответ, но хотел убедиться, что не ошибся.

Харрис опустился рядом, опёршись локтями на колени. Он казался усталым не меньше Тони — может, даже больше.
— Я присматривал за тобой. С самого начала. — Он помолчал, прежде чем добавить: — Не для допросов. Для безопасности. Ты оказался в самом центре странных событий, Тони. Слишком опасных, чтобы тебя оставили без внимания.

Тони медленно кивнул, сжимая стакан обеими руками. Он не знал, что чувствовать — облегчение или раздражение. Но больше всего он чувствовал удивление. И ту странную, тревожную благодарность, которая появляется, когда кто-то вдруг замечает, что тебе плохо. Не словами, а делом. Стаканом кофе в ночи.
— Я не знал, — сказал он тихо.

Харрис кивнул.
— Теперь знаешь.

На автобусной остановке было тихо, только приглушенный звук машин и редкие шаги прохожих нарушали ночное спокойствие. В воздухе висела прохлада, но для Тони это было неважно. Он сидел на бетонной скамейке, сгорбившись, как будто пытался скрыться от мира. Он не хотел возвращаться домой после всего, что произошло вчера. Глаза его тускло отражали свет от уличных фонарей, и даже в этом мягком свете было видно, как сильно он устал.
Детектив Харрис стоял рядом, внимательно наблюдая за ним. Его тонкие губы слегка сжались, но он не спешил давить на мальчика, давая ему время. Наконец, он задал свой вопрос, словно проверяя, что скрывает Тони:
— Почему ты не идешь домой, Тони?

Мальчик, не поднимая головы, тихо ответил:
— Не хочу возвращаться... после вчерашнего.
В его голосе было столько боли, что Харрис понял, что не надо торопить события. Вопрос остался без дальнейших уточнений. Детектив мог только догадываться, что произошло, но уже слышал достаточно, чтобы понять, что парень не в безопасности дома. Тони, казалось, зашел в себя еще глубже, теряясь в своих мыслях, и с каждым словом чувствовался его страх. Он избегал взгляда Харриса, словно боялся признаться в чем-то еще более страшном, чем просто слова.

— Мне через час нужно быть у Мии, — добавил он, словно пытаясь вырваться из тяжелой атмосферы, созданной его словами.

Харрис внимательно посмотрел на него, прежде чем спокойно предложить:
— Я могу провести тебя, так будет безопаснее. Не хочу, чтобы что-то случилось с тобой.
Тони колебался, будто не знал, как реагировать. Его сердце било с бешеной силой, а внутри него что-то протестовало против предложения детектива. В его глазах был страх, недоверие, но в глубине души, возможно, он надеялся, что кто-то, наконец, может ему помочь.

Он молчал, его пальцы невидимо сжимали края своего куртки. В ответ Харрис добавил:
— Я не враг тебе, Тони. Поверь мне. Я хочу, чтобы ты был в безопасности.

Может быть, слова детектива были простыми, но в них была не просто профессиональная уверенность. В них была настоящая забота, которую Тони редко встречал. И несмотря на его настороженность и страх перед людьми, которые могли обмануть, этот момент оказался тем, когда он почувствовал, что хотя бы один взрослый человек не хочет ему навредить.

Он посмотрел на Харриса с сомнением в глазах, но потом тихо сказал:
— Хорошо. Поехали.

И хотя его голос был сдержанным, в нем все равно звучала нерешительность, как будто он все еще не верил, что можно доверять кому-то после всего, что с ним случилось.
  Тони неохотно открыл дверцу машины и сел на жесткое, но не слишком неудобное сиденье. Внутри было темно, только слабый свет от приборной панели освещал пространство. Машина Харриса была старой моделью седана, с покатым кузовом, покрытым едва заметными царапинами и пятнами от дождя, что добавляло ей вида некоторой запущенности. Несмотря на это, в ней было что-то утешающее — пространство вокруг было хорошо знакомым, даже если Тони никогда не садился в подобную машину раньше.
Сиденья были черными, но в их тканевом покрытии уже давно появились потертости, особенно на подлокотниках. Окна немного запотели от ночной сырости, и запах в салоне напоминал смесь старого кожаного кресла и дешевого освежителя воздуха. На передней панели, где был установлен магнетофон, висели несколько аккуратно сложенных бумаг, а между сиденьем водителя и центральной консолью валялся ключ от какой-то другой машины. Тони сел немного скрючившись, его ноги не совсем удобно лежали на полу, но ему было не до комфорта. Он как-то интуитивно стиснул пальцы на коленях, пытаясь удержать себя от волнения, но было трудно игнорировать нервозность, которая с каждым мгновением только усиливалась.
Харрис завел двигатель, и в салоне сразу стало теплее. Рычание мотора не было слишком громким, но для Тони оно звучало как странный, угрожающий звук — похоже, что-то отказывалось работать как надо, но машина двигалась уверенно, в такт своим скрипучим колесам.

— Ты как, нормально? — спросил Харрис, поглядывая на Тони, но не слишком часто, чтобы не отвлекаться от дороги. Его взгляд был все таким же внимательным, а тон был спокойным, но в его голосе было что-то мягкое, что на мгновение успокаивало Тони.
Тони не сразу ответил. Он все еще чувствовал себя напряженным и немного подозрительным, но, наконец, кивнул. Его взгляд был прикован к размытым огням города, которые мелькали за окнами машины.

— Да, — сказал Тони, пытаясь прогнать чувство страха, что вот эта поездка станет еще одной ошибкой. Он не мог позволить себе ошибаться снова.

Машина продолжала двигаться по ночным улицам города, скользя вдоль пустых домов и тускло освещенных магазинов, как темный силуэт, пронизывающий ночную тишину. Снаружи не было ни звуков, ни людей, только гул мотора да редкие вспышки уличных фонарей, отбрасывающие длинные тени на асфальт. Тони сидел в углу машины, прижавшись спиной к сиденью, его тело напряжено, а взгляд был устремлен в окно, как будто он искал что-то далеко впереди, за пределами этой машины, этой дороги, этого города. Его лицо оставалось непрочитано, но глаза — пустые и безразличные. Казалось, что мысли Тони были где-то далеко, и никакие слова не могли его вернуть в настоящий момент.
Детектив Харрис, сидящий за рулем, время от времени украдкой поглядывал на подростка. Он знал, что в таких ситуациях нужно быть терпеливым. Но в то же время, Харрис чувствовал, как напряжение в машине растет. Его задача была не только доставить Тони в безопасное место, но и попытаться наладить контакт с ним, ведь парень был ключом ко многим важным ответам. Но каждый его вопрос, каждая попытка втиснуть хоть немного личного общения в эту молчаливую атмосферу словно рассыпалась в воздухе, не дойдя до Тони.

— Так что ты любишь делать в свободное время? — спросил Харрис, стараясь начать с нейтрального, неугрожающего вопроса. Его голос был ровным и спокойным, но он знал, что этого мало. Чтобы Тони хоть немного откликнулся, нужно было быть осторожным.
— У тебя есть хобби? Чем обычно занимаешься, когда не расследуешь всякие дела? — продолжил Харрис, надеясь найти хоть какой-то рычаг для общения.

Тони не ответил. Его взгляд так и не сдвигался с горизонта, и казалось, что даже воздух в машине слишком тяжел, чтобы его потревожить. Молчание было настоящей преградой, и Харрис чувствовал, как его усилия начинают остывать, но он не сдавался.

— Знаешь, это важно, — сказал Харрис, немного прищурив глаза, пытаясь мягче воздействовать. — У всех есть какие-то интересы, что-то, что помогает им расслабиться, когда мир вокруг слишком напряженный. Может, ты что-то коллекционируешь? Или увлекаешься спортом?

Ответа не последовало. Тони покачал головой, не удостоив Харриса даже взглядом. С каждым мгновением молчание становилось всё более тяжким, а вопросы — всё более бессмысленными. Тони был скован, замкнут, и каждое слово, исходившее от Харриса, как будто отскакивало от него, не находя отклика.

— Ты меня, наверное, не понял, — усмехнулся Харрис, чувствуя, как нарастает неловкость. — Просто пытаюсь немного размяться, раз уж мы едем. Знаешь, я понимаю, ты переживаешь. Но если мы собираемся помочь, нам нужно работать вместе, ладно?

Тони не ответил. Он лишь сжался еще больше, будто защищаясь от слов, которые звучали как что-то пустое и ненужное для него. Харрис понял, что нужно сменить стратегию. Он глубоко вдохнул и принял решение перейти к делу.

— Ладно, давай перейдем к сути, — сказал Харрис решительно, немного меняя тембр голоса. — Я знаю, что у тебя есть доска с материалами расследования, которую ты ведешь. Мне нужно на нее взглянуть. И ты должен понимать, что ты окажешься важной частью этого расследования.

Тони поднял глаза, наконец-то повернув голову к Харрису, но молчал. Его взгляд был настороженным, холодным. Харрис продолжил:
— Мне нужно забрать твою доску в полицейский участок. Мы должны оценить все данные и провести анализ. И еще — тебе нужно будет присутствовать на допросе Ванессы, а потом в зале суда, как главный свидетель. Ты будешь помогать нам, и это поможет делу.

Тони вновь не ответил, его лицо оставалось неподвижным, но по глазам было видно, что он задумался. В его взгляде было что-то напряженное, и Харрис знал, что этот момент — не просто пустой разговор. Это было что-то большее, что-то, что ему было трудно принять.

— Ты не можешь просто скрыться, Тони. Если хочешь помочь, тебе нужно быть в этом деле до конца. И помни: ты важен, ты не можешь отвернуться от этого.

Тони сидел молча, его пальцы начали слегка нервно сжимать сиденье. Он не знал, что будет дальше. Слова Харриса, несмотря на всю их твердость, не могли скрыть того факта, что для Тони эта ситуация была гораздо более личной, чем просто расследование. Он чувствовал, как в нем снова сжимается что-то внутреннее. Он не был готов к тому, что от него теперь зависело многое.

— Я понимаю, — наконец, с трудом произнес Тони, и его голос прозвучал тихо, но с той же решимостью, что и прежде. — Я помогу, но только потому, что мне нужно знать, что с Грегори и Мией все будет в порядке. Я не хочу, чтобы они пострадали.

Харрис кивнул, понимая, что это был не просто ответ. Это была точка поворота.
— Я тебя понял, — сказал он, сдержанно, но искренне. — Я сделаю все, чтобы ты и твои друзья были в безопасности. Но ты должен быть готов, Тони. Ты будешь в центре этого расследования. Но это твой шанс помочь. Ты важен.

Тони снова замолчал, его глаза стали более решительными, но внутри еще оставалась та же осторожность. Он был готов двигаться вперед, но страх и сомнение все еще держали его за плечо. Машина продолжала двигаться по пустым улицам, и ночная тишина, казалось, становилась еще более глухой. Но впереди их ждало нечто большее, и даже если Тони пока не был готов полностью довериться, он знал, что другого пути нет.

* * *

Машина медленно покатилась по узкой, неровной улице, словно не желая нарушать ночную тишину. Асфальт здесь был потрескавшимся, а фонари светили тускло, отбрасывая длинные тени от редких деревьев и беспорядочно припаркованных машин. Вдалеке слышался лай собаки, где-то хлопнула дверь, но в остальном улица казалась почти вымершей.

— Это здесь? — тихо спросил Харрис, не отрывая взгляда от дороги.

Тони кивнул, не оборачиваясь. Его лицо оставалось напряжённым, руки на коленях сжаты в кулаки. Он уже знал, что увидит впереди, но всё равно сердце заколотилось сильнее, когда они свернули за угол.
Дом Мии стоял в самом конце улицы — последний на ней, как будто намеренно отодвинутый от остального мира. Простое двухэтажное строение с бледно-жёлтыми стенами, местами облупившимися от дождя и времени. Пологая крыша, деревянное крыльцо с перилами, на которых облупилась краска, и одинокая лампа над дверью, тускло светившая в темноте. Рядом с окном второго этажа рос огромный старый дуб. Его корни расползлись в стороны, поднимая землю вокруг основания. Массивные ветви тянулись к дому, и одна из них почти касалась стены, будто пыталась что-то сказать. Когда дул ветер, ветка легко ударялась о стекло, создавая глухой, почти тревожный звук.
Сбоку начинался задний двор. Даже отсюда, из машины, было видно, что он большой — гораздо больше, чем можно было ожидать от такого дома. Но его состояние вызывало беспокойство: трава по колено, клумбы заросли сорняками, а забор, окружавший участок, был местами повален. Одна из секций, совсем рядом с качелей, выглядела так, будто её кто-то специально проломил — доски торчали наружу, небрежно и опасно. В глубине двора висела качеля — старая покрышка, подвешенная на ржавых цепях к толстой ветке. Шина слегка покачивалась, издавая едва слышный скрип. Эта картина выглядела одновременно безобидной и пугающей — словно детство, оставленное здесь, застыло во времени и теперь смотрело на них из темноты.
Харрис заглушил мотор. Некоторое время они сидели в тишине, каждый погружённый в свои мысли.

— Ты уверен, что хочешь идти один? — наконец спросил детектив, глядя на Тони в профиль.

Тони кивнул, не поворачивая головы. Его глаза неотрывно смотрели на дом. Он будто ждал чего-то — может, сигнала, может, силы собраться с духом.
— Я буду здесь, — сказал Харрис, голос его был мягким, но твёрдым. — Если что — зови. Я недалеко.

Мия открыла дверь почти сразу, как только Тони поднялся на крыльцо. Скрип старых досок под его ногами отозвался глухо в тишине двора, и этот звук казался громче, чем хотелось бы. Мия стояла в проеме босиком, в растянутом свитере, который, вероятно, принадлежал брату. На её лице не было макияжа, волосы — собраны кое-как в низкий пучок, и даже в полумраке было видно, как глубоко под глазами залегли тени.

— Привет, — сказала она почти шепотом, отступая в сторону. — Заходи, дверь не закрыта.

Он прошёл внутрь. В доме было тихо, словно время остановилось. В гостиной слабо тикали настенные часы. Горел только один тусклый светильник в углу, отбрасывая мягкие тени по стенам. Всё выглядело почти так же, как в прошлый раз, когда Тони был здесь... но одновременно всё было другим.

— Родителей нет, — сразу сказала Мия, стараясь говорить спокойно, но в голосе чувствовалась усталость. — Они поехали в Солт-Лейк-Сити. Нужно встретить родственников. Все готовятся к похоронам.

Тони кивнул. Он хотел что-то сказать, но не нашёл слов, которые бы звучали уместно.
— А меня оставили, — продолжила Мия, ведя его через прихожую. — Из-за школы. Я и так много пропустила, а впереди экзамены. Ну и... — она на мгновение остановилась у подножия лестницы, подняв взгляд на верхний этаж. — Мне нужно подготовить комнату Адама. Выбрать одежду, положить туда вещи... такие, которые будут с ним. Это наша традиция. Он должен уйти с тем, что любил. Что было ему важно.

Последнюю фразу она сказала слабо, словно боялась произнести её вслух. Тони стоял немного в стороне, и его сердце сжалось от боли за неё. Он понимал. Понимал слишком хорошо.
— Извини, что позвала тебя... для этого, — Мия обернулась к нему, глаза у неё блестели, но она держалась. — Просто я не могла туда войти одна. И я не знала, к кому ещё обратиться.

Тони подошёл ближе. Он ничего не сказал сразу, просто кивнул, давая понять, что всё правильно. Всё, как надо.
— Всё нормально, — произнёс он чуть тише обычного. — Я понимаю.

Он действительно понимал. Потому что буквально за пару дней до этого его мать перехватила звонок от миссис Эллис — матери его лучшего друга. Голос у неё дрожал, но она говорила сдержанно, словно пыталась сохранить остатки достоинства. Она просила Тони прийти к ним в следующий понедельник. Помочь разобрать комнату Эллиса. Найти то, что должно быть с ним в последний раз. Те же слова. Та же боль. Теперь Тони смотрел на Мию и чувствовал, как всё это сплетается воедино — Адам, Эллис, всё, что они потеряли. Он пришёл не потому, что мог чем-то помочь. А потому что невозможно было остаться в стороне.
Мия отвела взгляд и медленно направилась вверх по лестнице, жестом приглашая его следовать за ней. Шаги по ступеням звучали глухо, и дом будто бы снова затаил дыхание. Дом Мии был словно вытянут из брошюры о семейных ценностях мормонов — строгий, опрятный и почти стерильный в своем порядке. Он стоял на краю тихой улицы, вдали от шума и суеты, будто сам хотел сохранить дистанцию от внешнего мира. Двухэтажный, облицованный светлым сайдингом, с простыми белыми ставнями и аккуратно подстриженными кустами у входа, он не стремился привлекать внимание, но в нем чувствовалось: здесь живут по правилам. 
Внутри — такая же сдержанная чистота. Полы вымыты до блеска, ковры аккуратно выровнены, предметы на полках будто вымерены линейкой. Всё дышало дисциплиной и контролем. На входе — полочка для обуви, рядом корзина с домашними тапочками. Обязательное правило — в доме нельзя ходить в уличной обуви. На вешалке — аккуратно развешенные пальто и куртки. 
Повсюду — свидетельства религиозной принадлежности семьи. В каждом углу дома можно было заметить мормонские детали: Библия, Книга Мормона, журналы «Liahona» или «Ensign», разложенные по стойкам; цитаты из Писаний, вышитые вручную, висящие в рамках на стенах; фотографии всей семьи в храме — те, на которых все в белом, с сияющими лицами, держатся за руки. В углу гостиной — деревянный глобус и карта мира с наклейками, где, вероятно, находились миссионеры, которых они знали. На лестнице, ведущей на второй этаж, висела галерея фотографий. Детские лица — улыбающиеся, беззаботные. Мия, в самых разных возрастах: в белом платье во время благословения, в воскресной школе, с первыми поделками в руках, на церковных ярмарках. Её лицо почти не менялось: в нем с детства читалась серьезность, как будто она родилась с пониманием, что от неё ждут многого.
Рядом — Адам. Он появляется рядом с ней, немного постарше: сдержанная улыбка, гладко причёсанные волосы, белая рубашка, галстук. Но чем взрослее он становился — тем реже встречались его фотографии. Сначала они мелькали ещё в начале лестничного пролета, а потом — исчезли совсем. Это была одна из характерных черт мормонских семей, особенно в более традиционных общинах: когда ребёнок начинает идти против общих правил, его не наказывают напрямую, но как бы вычеркивают из видимой части жизни. Молчаливое изгнание. Стертая глава семейной книги.
На стенах не было ни одной фотографии Адама в подростковом возрасте. Ни одного изображения его старше 12 лет. Даже групповые снимки, где он мог бы быть, либо не висели, либо были обрезаны, либо исчезли совсем. И это отсутствие ощущалось острее, чем если бы они просто никогда не делали фото. Это была пустота, говорящая о конфликте, о боли, о разрыве. В доме было много свидетельств их семейной религиозности: над кухонным столом висел расписной лозунг: "Families Can Be Together Forever", рядом — мормонская родословная, аккуратно выписанная до шестого-седьмого поколения. Ванная была разделена по правилам скромности: одно полотенце для мальчиков, другое — для девочек. Даже мыло на полке было подписано по именам.  
Этот дом словно отгораживал детей от внешнего мира и одновременно — от самого себя. В нём жила строгость, в нём жила вера, и в нём же поселилась боль, которую никто не позволял называть вслух. Тишина в нём была особенной — не просто ночной, а воспитанной. И Тони почувствовал её сразу, как только вошёл: это был дом, где чувства прячут под ковёр.
Тони медленно переворачивал страницы «Книги Мормона», чувствую её тяжесть в руках. Он заметил, что её обложка немного изношена, но сохранила свою привычную форму. Знакомое чувство ностальгии охватило его, хотя, казалось бы, прошло столько лет с тех пор, как он последний раз видел этот священный текст. Мать всегда была далека от религии, но после последней трагедии, которая пронзила их жизнь, она начала искать ответы в вере. Это было странно для Тони — слишком странно. Он был далек от того, чтобы сразу принять всё, что она теперь считала важным. Это было как-то чуждо, но в то же время и невыносимо близко, потому что в его жизни ничего не оставалось прежним.
Он продолжал держать книгу в руках, его пальцы невольно скользили по страницам, но глаза были устремлены куда-то вдаль. В этот момент Мия, заметив его погруженность, подошла с тихим шагом, почти неслышно, как будто не хотела нарушить его тишину. Но, увидев книгу в его руках, она не могла не сказать:

— Я видела твою маму в церкви. Значит, ты тоже мормон?

Тони взглянул на неё с лёгким удивлением, но её слова как-то сразу не встретили у него никакой преграды. Это не было чем-то необычным для него — только что она заметила в нём ту самую деталь, которая не могла остаться незамеченной. Он осторожно положил книгу на стол и повернулся к ней.

— Откуда ты знаешь мою маму? — спросил он, его голос был не осуждающим, скорее удивленным.

Мия немного наклонилась вперед, её взгляд был спокойным, и она с легкой улыбкой ответила:
— Я слышала её фамилию в одной из бесед, — сказала она, как будто это было само собой разумеющимся. — И ты ужасно на неё похож, ну, по крайней мере, на её старые фотографии, что я видела. Не могу не заметить.

Тони некоторое время молчал, переваривал её слова. Мать так быстро углубилась в церковные дела после того, как случилось то, что случилось. Это стало для неё своеобразной попыткой найти смысл в мире, который теперь казался таким лишённым логики. Всё изменилось, но он всё равно был далёк от того, чтобы принять эту религию как часть своей жизни.

— Я не имею ничего против религии, — наконец сказал он, несколько задумчиво, подбирая слова. — Просто... сам сомневаюсь, понимаешь?

Мия внимательно его выслушала, и, кажется, её лицо стало чуть мягче. Она подошла чуть ближе, и в её голосе не было ни осуждения, ни стремления изменить его мнение.

— Я понимаю, Тони, — ответила она, её голос был искренним и спокойным. — Это не для всех. Но, пожалуйста, не считай нас сумасшедшими, хорошо?

Тони взглянул на неё. Мия была искренней, и в её словах не было ни малейшего намёка на претензии. Он выдохнул, ощутив облегчение. Мия не пыталась его склонить, она просто принимала его сомнения. Это было для него важно. Он улыбнулся, но улыбка была скорее мягкой, чем веселой. Тони медленно ответил:
— Я никогда не считал.

Мия кивнула, словно понимая все эти непрошенные вопросы, которые тревожили его. Она не пыталась дать советы или объяснения, не пыталась влиять на его мнение. Всё было так, как есть. И это как-то успокаивало Тони. Тони провёл пальцем по золотым буквам на обложке Книги Мормона, глядя на неё как будто впервые. Тишина в доме казалась особенно плотной, наполненной дыханием прошлого и невыносимо личными воспоминаниями. Он колебался, подбирая слова, словно боялся не только сказать лишнего, но и просто дотронуться до хрупкой темы.

— А он... — тихо начал Тони. — АБС... Он ведь тоже был мормоном, да? — имя выскользнуло само собой, но в следующую секунду он заметно вздрогнул. — Я хотел сказать...Адам. Прости.

Мия стояла у старого письменного стола, перекладывая что-то из коробки в коробку. Она замерла, как будто кто-то поставил на паузу старую запись. Плечи её слегка опустились.
— Раньше — да, — ответила она, не поворачиваясь. Голос её был тихим, будто исходил не из комнаты, а из какого-то далёкого места внутри. — Он был мормоном. Мы ходили в церковь вместе. Он знал все главы наизусть. Он даже говорил, что поедет в миссию. Родители были так горды.

Она села на край кровати, руки опустились на колени. Взгляд её метался по комнате, словно она искала что-то, чего уже не было.
— А потом он встретил Тайлера. Они были в летнем лагере. Сначала всё было тайной. Адам влюбился. И начал исчезать.

Тони слушал молча, не шевелясь. Мия продолжала, будто не замечая его присутствия, словно проговаривала это не ему, а себе.
— Он не сразу сказал. Он думал, что церковь его не примет. Что Бог его не примет. И мы тоже. Он начал ненавидеть всё, что раньше любил. Церковь, маму, папу. Даже меня.

Голос Мии стал глуше. Она отвела взгляд, встала и прошла к окну, куда-то в темноту двора.
— Однажды... — начала она и запнулась. — Я сказала ему, что всё равно буду молиться за него. Что Бог всё равно его любит. А он назвал меня сумасшедшей. Закричал. Я... я тогда была маленькой. Мне было шесть. Он толкнул меня — я врезалась в комод в гостиной. На нём стоял бабушкин сервиз...

Она закатала рукав, показывая тонкие, неровные шрамы на предплечье. Линии поблекли со временем, но были всё ещё различимы.
— Оно всё упало прямо на меня. Стекло, фарфор... Мама тогда плакала больше, чем я.

Тони смотрел на эти следы — не как на травмы, а как на следы молчаливой войны, которую никто из взрослых не смог остановить. Он не знал, что сказать. Вместо этого он просто произнёс, тихо, почти шёпотом:
— Прости.

Мия долго молчала, будто собиралась с силами, прежде чем заговорить. Тони терпеливо ждал, чувствуя, как нарастающая тишина давит на него тяжестью несказанных слов. Наконец она глубоко вдохнула, словно ныряя в воспоминания, из которых так тяжело было выбраться.

— После того, как Адам... — её голос сорвался, но она быстро взяла себя в руки. — После того, как он толкнул меня, всё изменилось. Он стал другим. Более жестоким. Не только со мной, но и с самим собой тоже.

Тони внимательно слушал, не перебивая, наблюдая, как её пальцы теребят край рукава, нервно сжимая ткань.
— Он начал курить. Где-то находил сигареты, прятал их в своей комнате или во дворе, под старым поломанным забором. Потом появились таблетки. Поначалу я не понимала, что это, думала — витамины. Но однажды увидела, как он их глотает сразу по несколько штук, не запивая. И ещё запах... — Мия поморщилась, вспоминая. — Горький, кислый, мерзкий.

Она замолчала на секунду, словно перед глазами всплыла та картина.
— А ещё... — тихо продолжила она, — он нашёл старое игрушечное оружие. Деревянное ружьё с пружинным механизмом. Пули были маленькие, круглые, твёрдые. — Она слабо улыбнулась, но в этой улыбке не было ни капли радости. — Он стрелял в меня. Сначала, может, просто так, для игры... А потом специально. Даже когда я просила его остановиться.

Мия провела рукой по внутренней стороне предплечья, там, где тонкие шрамы в тусклом свете комнаты выглядели почти белыми.
— Я тогда была совсем маленькой. Мне было шесть. — Её голос дрогнул. — Один раз я пыталась спрятаться за комодом в гостиной, и он толкнул меня. Комод с сервизом перевернулся прямо на меня... Осколки были везде. Я даже не сразу поняла, что поранилась, только видела кровь на полу.

Тони тяжело сглотнул, чувствуя, как всё внутри сжимается. Он представил маленькую Мию, испуганную, заплаканную, засыпанную осколками фарфора.

— После этого дома стало... иначе, — продолжила Мия. — Папа и мама всё время ругались. Папа винил маму, что она слишком мягкая с Адамом. Мама винила папу, что он слишком строгий. А Адам... — она покачала головой. — Адам замкнулся в себе. Он почти перестал быть частью семьи.

Тони медленно кивнул. Он понимал это чувство — когда дом перестаёт быть местом, куда хочется возвращаться.

— Он стал уходить. Часто. Сначала на вечер, потом на ночь... А потом на дни. Он убегал через окно своей комнаты, спускаясь по ветвям дуба, — Мия указала в сторону окна, где в темноте маячила громадная тень старого дерева. — Мы всегда ждали его. Всегда верили, что он вернётся.

Она на мгновение остановилась, затем тихо добавила:
— И он действительно возвращался. Иногда сам. Иногда его приводила полиция.

Мия опустила взгляд.
— И в тот день... когда он ушёл в последний раз... — её голос стал совсем тихим. — Мы тоже ждали. Думали, что он снова вернётся через окно, грязный, с поцарапанными руками, злой... но живой.

Тони смотрел на неё, чувствуя, как в груди что-то ломается.
— Теперь я знаю, где он был, — прошептала Мия, поджав губы, чтобы не разрыдаться. — Но ты нашёл его первым.

Тишина в комнате стала почти осязаемой. Ветви дуба за окном скреблись о стекло, словно подтверждая её слова. Тони хотел сказать что-то, чтобы поддержать её, но не нашёл подходящих слов. Он только кивнул — коротко, твёрдо — чтобы дать понять: он здесь. И он её понимает.

* * *

Когда Тони и Мия поднялись по лестнице, атмосфера в доме резко изменилась. На верхнем этаже пахло старым деревом и немного затхлым воздухом, словно эта часть дома давно не знала свежего ветерка. Мия открыла дверь комнаты Адама, и Тони ощутил, как сразу же накатила волна чуждости и контраста. В комнате было темно, только тусклый свет, пробивающийся через плотные занавески, придавал пространству мрачную, почти гнетущую атмосферу. Комната Адама была полным противоположностью всему, что было в доме. Если внизу царила атмосфера упорядоченности, чистоты и спокойствия, то здесь царил хаос и свобода. Стены были затянуты разными постерами: на одном был изображён рок-гитарист, с гитарой, в чёрных очках, другой — альбом любимой группы Адама с глэм-роком в стиле 80-х. Тут же висели картинки с группами, которые могли бы показаться чуждыми в этом доме, где ценились скромность и духовность.
Под одной из стен стоял массивный усилитель, рядом с ним — электрогитара, покосившаяся от частого использования. В углу стоял стул, на котором всегда лежал чехол для гитары, как будто Адам просто брал его, когда выходил играть в любое свободное время. На стенах не было ни картин с религиозными мотивами, ни цитат из священных текстов — только граффити, фразы, написанные мелом, выражающие разочарование, некий протест против всех установок и норм.
На одной полке стояли несколько гитарных дисков и винилов, по которым он, видимо, искал вдохновение. Среди них были альбомы групп, которые явно говорили о протесте и разрыве с традициями — такие как Nirvana, Metallica, Pearl Jam. На одном из полок Адам держал даже несколько фотокарточек. На одной из них, расплывшейся от времени, был запечатлён он и Тайлер — они были очень близки, стояли рядом на концерте. Тайлер обнимал его за плечи, оба слегка улыбались в камеру, но в их взглядах можно было заметить напряжение, скрытое между ними. В центре комнаты стояла большая кровать с грязным чёрным покрывалом, на котором лежали разбросанные футболки и старые джинсы. Подушки были чуть изношены, но идеально подходили для того, чтобы на них лежать часами, когда Адам оставался один на один со своими мыслями. У одной из стен стоял массивный усилитель для гитары, рядом с которым была сама электрогитара, приютившаяся на стойке. Черный корпус был покрыт царапинами, что свидетельствовало о частом и страстном использовании инструмента. На его струнах ещё остался звук, который буквально витал в воздухе, словно она ждала своего хозяина, чтобы снова исполнить мелодии, полные боли и искупления. На другом конце комнаты, прямо под окном, стоял стол, на котором было разбросано множество вещей. Старые книги, которые Адам, вероятно, собирался прочитать, но так и не открыл, лежали, как забытые следы на пути. На полке, рядом с книгами, была куча виниловых пластинок — мрачных, с изображениями культовых рок-групп и не особо яркими обложками. Пачки сигарет, несколько пустых бутылок от пива и странные коробочки, полные неясных предметов, говорили о том, что в этой комнате Адам проводил много времени, пытаясь уйти от реальности, быть собой, каким бы он ни был.
В другом углу комнаты стояла небольшая деревянная табуретка, а на ней — несколько записных книжек, затёртых и покрытых следами множества карандашей и ручек. На тумбочке лежал пыльный стакан. В этой комнате не было места для традиций, для мормонских установок, для спокойной и уравновешенной жизни, которую проповедовала его семья. Здесь царил протест, здесь Адам создавал свою реальность, убегая от всего, что могло его задушить. Комната всё ещё хранила ощущение чьего-то спешного ухода. Тони и Мия двигались медленно, почти неловко, будто боялись потревожить воздух, в котором витал запах лака для волос и чего-то металлического, будто от старого инструмента. Они искали вещи, которые должны были сопровождать Адама в его последний путь — семейная традиция, к которой Мия относилась с особой серьёзностью.
Рыться в вещах было странно и болезненно. Тони перебирал стопки мятой одежды, кучи журналов, пустые банки из-под энергетиков, когда его взгляд упал на лист бумаги, засунутый между старой гитарной педалью и рваным рюкзаком. Он осторожно вытащил его и развернул. На листе был нарисован Адам и трое его друзей: Тайлер, Эллис и Кесси. Фигуры были карикатурными, с огромными головами и нелепо тонкими руками. Над каждым были подписаны шуточные прозвища: над Тайлером — "Повелитель Хаоса", над Эллисом — "Главный Стратег Бегства", Кесси была "Королева Бедствий", а сам Адам — "Лидер Отчаянной Банды". На полях рисунка были нацарапаны ещё какие-то дурацкие комментарии и стрелочки — всё дышало какой-то детской, трогательной свободой.
Тони невольно улыбнулся. Под кроватью он нашёл полупустую банку краски для волос. На этикетке, облезшей от времени, ярко светился насыщенно-чёрный оттенок. Он поднял банку, разглядывая её.

— Адам тоже рыжий, как я, — тихо сказала Мия, заметив его находку. — Но он всё время перекрашивается. То в чёрный, то в блонд... Чтобы не быть похожим на семью.

Эти слова прозвучали почти как извинение, будто она пыталась объяснить не только поведение Тайлера, но и многое другое. Постепенно они начали складывать вещи в старую картонную коробку, стоявшую в углу. Вещи были разными — как будто собранными из разных жизней одного человека.
Тони взял серую толстовку Адама — такую старую и потёртую. Она всё ещё хранила запах его присутствия, даже если он был уже слишком слаб, чтобы уловить его полностью. Этот свитер был почти как его вторая кожа. Мия положила её с осторожностью, как что-то, что нужно беречь.
Далее был медальон, который Адам когда-то получил от Тайлера. Это был металлический аксессуар с небольшим гравированным крестом на цепочке. Мия объяснила, что Тайлер подарил его ему на день рождения, когда они ещё были близки. И теперь этот медальон стал частью воспоминаний. Тони положил его в коробку, тщательно обернув в ткань.
Потом они нашли пластиковую карту, на которой была написана неразборчивая подпись и номер телефона. Мия даже не могла вспомнить, что это было, но у неё не было желания разоблачать тайны, которые Адам хранил. Всё равно теперь это не имело значения. Он больше не нуждался в этих вещах.
Когда они нашли гитарный медиатор с буквами «Ty», Тони задержал его в руках, чувствуя какой-то особенный смысл в этом простом предмете. Это был маленький, но значимый символ между Адамом и Тайлером, тем более что медиатор был так же поцарапан и стерся, как и остальные вещи. Тони подумал, что всё в этом доме, даже мелочи, хранят свои секреты.
Когда они нашли бейсболку Адама с логотипом группы, Мия слабо улыбнулась. Это была бейсболка, которую он всегда носил, в самых разных ситуациях, даже когда пытался убежать из дома. «Похоже, Адам всё время искал себя, но не знал, где найти», — думал Тони, пока осторожно укладывал её в коробку.
Наконец, последним в коробку положили рисунок. Тони разложил его аккуратно, завернув в тонкий лист бумаги, чтобы он не помялся. На нём было столько эмоций, столько жизни, что казалось, Адам был здесь, прямо сейчас, в этой комнате. Его дух, его смех, его отчаянные попытки что-то изменить.
Всё было собрано. В коробке лежали вещи, которые говорили о том, кто был Адам, о том, что он пережил. И хотя эти вещи были слишком простыми, они говорили о том, что Адам был живым, настоящим человеком — не просто трагическим образом, но и человеком с мечтами, с друзьями, с болью и с поисками.
Мия аккуратно взяла коробку с вещами. Она прижала её к себе обеими руками так крепко, будто в ней было не просто несколько старых вещей, а что-то куда более важное. Тони автоматически протянул руку, предлагая понести коробку вместо неё, но Мия покачала головой.

— Я сама отнесу, — тихо сказала она и, чуть помедлив, добавила: — Только, пожалуйста, когда выйдешь, закрой комнату на ключ.

Она бросила Тони маленький потёртый ключ и, не дожидаясь ответа, аккуратно вышла из комнаты, оставляя за собой лёгкий запах пыли, краски и чего-то еле уловимо горького — как осень. Тони остался один. Он ещё секунду-другую стоял посреди комнаты, словно не решаясь уйти. Ему почему-то не хотелось покидать это место — слишком много было в нём боли, воспоминаний, затерянных между постерами, выбитыми досками пола и потрескавшейся краской на стенах. Когда он шагнул к двери, его взгляд зацепился за что-то, выглядывающее из-под кровати. Сквозь щель была видна окантовка чего-то яркого, картонного.
Любопытство взяло верх. Тони опустился на колени и потянул находку наружу. Это оказалась целая самодельная доска расследования, с натянутыми нитями, вклеенными фотографиями, кусками газетных вырезок и неаккуратными пометками на полях. На доске красовалась крупная надпись: "Кто такой ГГИ?"
Тони пробежал глазами по записям. 
Адам, Кейси и Эллис всерьёз занимались поисками личности загадочного игрока, которого они прозвали ГГИ — по инициалам его ника в аркадных автоматах "Пиццаплекса". Этот игрок занимал самые высокие строчки рейтингов, побивая всех с лёгкостью, особенно в играх вроде "Мега Бластер" и "Fazcade Rush". Из записей было видно, что Адам испытывал странную смесь — зависть и ярость. Он буквально выворачивал страницы в дневнике, когда писал о своих поражениях.
"Как можно быть таким хорошим?! Я снова проиграл. ПЯТЬ раундов подряд. В каждой игре он на первом месте. ВСЕГДА. ГГИ, кем бы ты ни был, ты не должен быть лучше меня.", — криво нацарапал он в одном углу доски.
Почерк был сбивчивым, строчки пересекались, как будто Адам писал в приступе злости. Нити, натянутые между фотографиями и записями, указывали на несколько подозреваемых. Среди них особенно часто мелькало имя Грегори. Рядом прикреплённый стикер: 
"Маленький, тихий. Слишком хорош, чтобы быть обычным."
Тони заметил также кое-что ещё — несколько вырезок и заметок про аниматроников. 
Они с Эллисом писали, что несколько раз Чика и Монтгомери будто бы "следили" за ними во время игр. 
"Почему Чика остановилась передо мной и дважды мигнула глазами?", — было нацарапано красной ручкой.
Записки были полны раздражения. Местами Адам писал:
"Я ненавижу этого ГГИ. Он думает, что лучше всех? Ему просто везет."
"Эллис считает, что он ребенок. Кейси думает, что он — бот. Тайлер не верит никому." Были и личные заметки Адама, сделанные другим почерком, более сдержанным: "Эллис — как младший брат для меня. Надо его оберегать. Он понятия не имеет, с кем шутит." Эта строчка была подчёркнута несколько раз.
Расследование выглядело обрывочным. Казалось, что оно оборвалось внезапно — как будто что-то их отвлекло или напугало настолько, что они больше не вернулись к поискам. Последние записи были неаккуратные, в них сквозила паника: "ГГИ знает о нас? Он видел, как мы наблюдаем?" Под последней записью стоял криво обведённый в кружок вопросительный знак.
Было и несколько записок, небрежно прикрепленных к краям доски.
«Не могу больше молчать. Почему этот ГГИ получает всё? Почему он везде? Я был в Пиццаплексе и опять его высокий рейтинг мелькал на экранах. Я и так делаю все, что могу, но он продолжает быть первым. Все только и говорят о нем, как он лучший. Я могу быть лучше. Но как? Как мне его догнать, если он так легко забирает все? Нужно разобраться, кто он такой. Почему он? Почему не я?»
«Эллис... Я знаю, что он не понимает, как важно это для меня, но я буду настаивать. Я пытался заставить его помочь мне, но он как всегда уклоняется, смеется и говорит, что это все шутки. Но это не шутки. Я должен узнать, кто он. И я заставлю Эллиса помочь, потому что без него мне не справиться. Он всегда был слишком наивным, но если я буду его уговаривать, он согласится. Мне нужно, чтобы он подключил свои связи в Пиццаплексе. Только так я смогу найти ГГИ. Кесси, конечно, помогает, но только потому, что она не может отказаться от меня. Она и не хочет делать ничего лишнего, но мне нужно, чтобы она оставалась рядом. Я буду контролировать их обоих. Они не смогут мне отказать. Я этого добьюсь.»
«Думал, что Кесси начнёт поддерживать меня, но она продолжает избегать разговора. Она так неохотно помогает, словно это всего лишь какая-то забава. Но для меня это не просто игра. Она не понимает. Я должен найти этого ГГИ, и я собираюсь это сделать, даже если мне придется надавить на своих друзей. Эллис всё-таки сказал, что поможет, но он постоянно отвлекается. Он ведет себя как всегда, будто не понимает, что на кону стоит нечто большее. Я устал от того, что мне приходится его уговаривать. Он всё время тянет время, а Кесси вообще не готова участвовать в этом. Но что с ними сделать? Я сам соберу все кусочки пазла и добьюсь того, что мне нужно. Я всегда могу манипулировать ими, они ведь мои друзья... Или я ошибаюсь?»
«Кесси всё больше начинает раздражать меня. Она не понимает всей серьезности. А Эллис... Он, конечно, помогает, но постоянно жалуется, что всё это чересчур. Я не прошу их делать что-то сверхъестественное. Я прошу лишь немного времени, чтобы разобрать эти записи, собрать информацию. Я знаю, что если я заставлю Эллиса подключиться к этому, он согласится. Он ведь всегда всё делал, что я говорил. Я больше не хочу терять время. Нужно найти ГГИ, а потом, когда я пойму, кто он, всё вернется на свои места. Я снова буду на пьедестале. Он не заслуживает этого. Я — да.»
«Сегодня я был в Пиццаплексе, снова видел его имя на экране. Каждый раз, когда я вижу это, у меня просто разрывается внутри. Почему он так успешен? Что у него есть, чего нет у меня? Почему его рейтинг всегда на первом месте? Он всегда лучший. И люди считают его загадкой, обсуждают его успехи, и мне не понять почему. Я больше не могу ждать, я должен выяснить, кто он. Я убедил Эллиса подключиться. Он слишком добросердечен, чтобы отказаться. Кесси, хотя и сопротивляется, но делает все как всегда. Они оба на самом деле не знают, как важно это для меня. Я снова начну их контролировать. Все будет по-моему.»
«Наконец-то мы нашли кое-что полезное. Кесси вроде бы поверила, что я на правильном пути. Эллис немного отстал, но сказал, что продолжит помогать. Но я знаю, он устал от этой игры. Это больше не игра для меня. ГГИ — это мой главный приоритет. Я буду искать его, пока не найду. Я не могу оставить это так. Всё, что мне нужно, — это его разоблачить. И если я смогу это сделать, никто больше не будет говорить, что он лучше меня.»

Тони стоял в комнате Адама, его сердце бешено колотилось, а в голове путались мысли. Он чувствовал, как холодный пот катится по спине, а его руки дрожат от ужаса. Он не мог поверить, что только что обнаружил. Доска расследования... Все эти фотографии, записи, конспекты — это было слишком. Он зашёл в комнату, чтобы помочь Мие найти вещи для похорон, а теперь оказался в центре кошмара, которого даже не мог себе представить. Он чувствовал, как его глаза невольно снова начинают скользить по записям, по надписям на доске, но тут же отрывал их, пытаясь заглушить внутренний страх. Его взгляд снова упал на фотографии и текст. Грегори. Грегори был связан с этим, хотя Тони не хотел в это верить. Он не мог поверить, что Грегори был частью всей этой истории. Он был другом. Просто другом. Как мог он быть причастен к тому, что происходило с Адамом? Как мог его образ быть частью расследования, которое вел Адам, так поглощённый завистью и ненавистью?
Его тело начало напряжённо двигаться, и он схватил доску, отбросив всё в сторону, что ему не давало покоя. Быстро и почти неосознанно он вернул её на место, тщательно выравнивая, как будто не мог позволить себе оставить след в этом хаосе. Он знал, что должен уйти отсюда. Что не может оставаться в этой комнате ни минуты дольше. Страх, который охватил его, был почти невыносимым. Не от того, что он переживал за расследование, а от того, что всё это могло как-то быть связано с теми людьми, с которыми он жил и общался. Тони не мог продолжать. Он не мог верить, что Грегори, этот человек, которого он знал, и который казался ему таким обычным, мог быть частью чего-то такого. Он пытался выкинуть эти мысли из головы, но они не покидали его. Как Грегори мог быть замешан в этих событиях? Он ведь был другом, но теперь ему казалось, что его мир рушится. Он понимал, что не готов был копать дальше. Доска расследования, с её улики и записями, была как холодный щупальце, которое вцепилось в его сознание, не давая покоя. Он знал, что должен уйти. Что всё это не его дело. Но он не мог избавиться от ощущения, что он находится на грани чего-то опасного.
Тони сделал быстрый шаг к двери. Он хотел выскочить, но как только он открыл дверь, его взгляд невольно обратился вниз. Он увидел Мию. Она стояла внизу, её фигура была очерчена мягким светом из кухни, и её глаза смотрели на него с лёгким недоумением. Она была спокойной, её поза была расслаблена, но в её взгляде было что-то, что заставило его почувствовать, как её тень заполняет всю комнату.

– Ты идешь или как? – её голос был ровным, но в нем слышалась лёгкая нетерпеливость. Она ждала его.

Тони почувствовал, как паника снова охватывает его. Он не мог вернуться в тот кошмар, который только что пережил, но не мог и стоять тут, в этом моменте, где его нерешительность словно растягивала его как резинку. Он глубоко вдохнул, стараясь скрыть свои переживания, и поспешно ответил:
– Да, конечно.

Его голос был немного напряжённым, он пытался выглядеть спокойным, но на самом деле его сердце колотилось так сильно, что казалось, его можно было услышать. Он оторвался от дверного косяка и, стараясь не думать о том, что только что увидел, спустился вниз по лестнице. Его ноги едва успевали за его мыслями, как в тумане. Всё, что он хотел сейчас — это уйти отсюда.