Всё можно починить
Тёплый гул голосов, хлопки дверей и звук задвигаемого оборудования заполняли закулисье. Пространство будто дышало, всё ещё наполненное остатками выступления, гримом, светом со сцены. Кто-то смеялся, кто-то расстёгивал куртку, сбрасывал с себя напряжение.
Хаульфдан стоял у кофемашины, в кругу нескольких музыкантов. Его голос был чуть громче остальных, с тем самым фирменным, нарочито ленивым и при этом обаятельным оттенком.
— Вы видели, как ей идёт браслет? — сказал он, отпивая из бумажного стакана. — Честно, я когда увидел, сразу понял, что это её вещь. Как будто браслет только и ждал момента, чтобы оказаться на её запястье.
Он усмехнулся, повёл плечом, будто сбрасывая слишком личное признание. Но тут же продолжил:
— Она... Она как будто светится, когда рядом. Я давно такого не чувствовал.
Пауза.
— Думаю, приглашу её на ужин, — небрежно добавил он. — Не просто так, а с огоньком. Нормально всё сделаю. Цветы, музыка. Скажу честно, как вдохновляет.
Он рассмеялся, подмигнув Маттиасу:
— Я вообще за то, чтобы окружать себя красивыми людьми. И вещами. Идеи должны быть осязаемыми. Музы тоже.
Все засмеялись, кто от неловкости, кто от подначки. Кто-то хлопнул его по плечу. Атмосфера была расслабленная, почти студенческая. Лукас стоял чуть в стороне, спиной к колонне. Делал вид, что листает что-то в телефон, но пальцы уже сжимались в кулак в кармане худи. Челюсть напряглась, щека дёрнулась едва заметно.
Он сделал шаг к ним. Говорил не громко, но голос звенел натянутой струной:
— Ты вечно всех называешь музами? — спросил он, даже не глядя на Хаульфдана, а скорее в никуда, через плечо.
Хаульфдан развернулся, чуть приподнял брови, не столько удивлённо, сколько с интересом. Он улыбнулся, легко, будто даже обрадовался вмешательству.
— Только тех, кто вдохновляет, — ответил он с улыбкой, но без веселья. В голосе было что-то почти вызывающее. Словно проверяя реакцию.
Повисла пауза. Несколько человек в группе замолчали, почувствовав перемену в тоне.
— Ты что, ревнуешь? — спросил Хаульфдан тише, прямо, с нажимом, без поддёвки.
— Нет, — коротко отрезал Лукас. Ни выражения, ни интонации. Только напряжение в голосе.
— Знаешь, рядом с ней... даже самые сдержанные начинают выдавать себя. Хоть и делают вид, что всё под контролем.
Хаульфдан сделал шаг, будто бы невзначай, будто бы мимо, и бросил уже почти шепотом:
— А ты, Лукас... давно так смотришь на неё, как будто до сих пор помнишь, какого это: дышать ею.
Глаза Лукаса прищурились. Словно он стал на долю секунды старше. Холоднее.
— Закончил?
— Почти, — кивнул Хаульфдан. — Просто интересно... ты ведь понимаешь, что снова теряешь её?
Лукас не ответил. Только развернулся и ушёл, не оборачиваясь. Но в груди что-то ныло — тихо и упрямо.
***
Ты стоишь чуть в стороне, полу боком к сцене. Вокруг движение, гул голосов, команда кого-то зовёт, кто-то смеётся, а в колонках играет фоновая музыка. Ты держишь в руках планшет и что-то показываешь мужчине из технической команды — говоришь спокойно, жестикулируешь, чуть улыбаешься. Всё идёт своим чередом.
Из приоткрытого окна, высокого в стене, тянет лёгкий ветер. Он играет с твоими волосами, ты откидываешь прядь за ухо почти машинально, не прерывая речи. Солнце пробивает через оконную раму, луч касается твоего плеча, скользит ниже — по руке, к запястью.
Ты оборачиваешься. Всего на секунду, просто отреагировала на звук, мимо прошёл кто-то из участников, резко хлопнув дверью. А в нескольких шагах позади стоит он. Лукас. Он стоит, опершись плечом о колонну, будто отдыхает. В одной руке бутылка воды, в другой телефон, но взгляд совсем не на экране. Он смотрел на тебя. Или случайно глянул? Он сам не знает. Его взгляд падает на твоё запястье.
И замирает.
Потому что не тот браслет, что был вчера. Это — тот самый. От него. Старый кожаный, потёртый, с характерной скруткой у застёжки, с отполированными временем краями. Слишком узнаваемый.
Лукас не двигается. Только пальцы сильнее сжимают пластиковую бутылку. Слышится слабый треск. На лице почти ничего. Только взгляд меняется. Останавливается. Заостряется. Глаза будто вдруг стали глубже, тише, внимательнее.
Он ничего не говорит. Даже не подходит. Просто смотрит.
Ты снова отворачиваешься, не заметив. Продолжаешь говорить, показывать что-то на экране, в темпе сегодняшнего дня. Но его сердце уже вышло из ритма. Потому что всё, что он успел прочитать, это браслет на твоём запястье. Его подарок. На тебе. Спустя столько лет.
***
— Ты сломал гитару, — сказала ты, глядя на него в упор.
— Я не сломал, она упала, — буркнул Лукас, сидя на полу в вашем любимом гараже, держась за лоб.
— Она упала, потому что ты пнул стойку.
— Потому что я злился. У меня не получается нормально сыграть, а ты всё время отвлекаешься.
— Я отвлеклась, потому что ты начал играть какую-то хрень вместо куплета!
Ты вздохнула и села рядом. Пыльный пол, провод от микрофона под ногами, воздух пах металлом и остатками чипсов. Напряжение ещё дрожало в воздухе.
— Мы уже ссоримся, как пара, — сказала ты вдруг.
— А мы что, не пара? — бросил он, и сразу пожалел.
Ты замолчала. Он опустил голову.
— Прости. Не хотел... просто я не знаю, как с тобой быть, когда всё идёт не по плану.
Ты смотрела на него. Потом медленно кивнула и, наклонившись, подняла с пола сломанную струну.
— Всё можно починить. Даже если порвалось.
***
В коридоре полутемно, только тусклый свет от ламп за сценой. Лукас выходит из гримёрки, у него в ушах всё гудит от музыки и разговоров, но он явно не спешит. Складывает руки в карманы, идёт медленно, немного опустив голову. И вдруг...
Знакомый голос.
— ...уже почти, — говорит Хаульфдан, опершись плечом о стену, телефон на громкой связи, он даже не замечает, что не один. — Осталось немного, и всё сработает. Я ж говорил: она клюнет.
Секунда паузы. В телефоне кто-то отвечает.
— Не переборщи. Нам не нужен скандал, только повод.
Хаульфдан усмехается:
— Повод уже есть. Фото, браслет, обаяние, у меня всё при себе. Поверь, она не устоит. Никто бы не устоял, после того, как тебя годами травят молчанием. Главное, чтобы Лукас и дальше сидел в своём вечном «ничего не чувствую». Он сам всё испортит.
У Лукаса внутри щелчок. Тревожный, горький. Как удар током. Он остаётся в тени, не двигается, затаился. Глядит на стену, будто та может что-то объяснить. А Хаульфдан продолжает:
— Я просто делаю его работу. Говорю за него то, на что он сам не решился.
И тут Хаульфдан вдруг делает пару шагов в сторону, почти впритык к тому месту, где затаился Лукас. Тот отходит чуть назад, в темноту, сердце в груди как тяжёлый камень.
Хаульфдан бросает в телефон напоследок:
— Всё идёт по плану.
Щелчок. Связь обрывается.
Лукас стоит неподвижно. Тишина после слов Хаульфдана как глухой удар. Он не знает, что именно услышал. Но знает: это было неправильно. Очень неправильно.
***
Ты идёшь, прижимая к себе камеру, только что закончила съёмку. Взгляд у тебя рассеянный, явно погружена в себя. В этот момент из тени у стены выходит Лукас. Неожиданно, но как будто ждал.
Он улыбается, не слишком широко, сдержанно, почти криво, но тепло. Говорит негромко:
— Хочешь сбежать отсюда на полчаса? Там, за углом, у кофейни, делают волшебные панини. — он чуть склоняет голову. — У тебя глаза устали, им нужны углеводы.
Ты моргаешь, словно не сразу поняла, что это обращение к тебе. Смотришь на него чуть настороженно, но в уголках губ появляется тень улыбки.
— Панини это медицинская рекомендация?
— Почти. Я специалист по углеводной терапии.
Ты чуть смеешься и киваешь.
— Ладно. Полчаса.Лукас жестом указывает в сторону выхода, не касаясь, не торопя. Просто идёт рядом.
Вы идёте молча, не потому что не о чем говорить, просто в этом молчании было какое-то хрупкое равновесие. Город к вечеру выдыхал: стеклянные витрины отражали огни, в открытых окнах кто-то поливал цветы, из уличных кафе тянуло базиликом и запечёнными томатами. Всё дышало, жило своей, никуда не спешащей жизнью, и вы как будто встроились в этот ритм, чуть сбившийся, но оттого только роднее.
Ты шла чуть позади. Лукас не смотрел, но чувствовал, что ты идёшь позади. Он слышал звук твоих шагов, лёгких, уверенных, не таких, какими они были, когда вы впервые шли рядом. Тогда ты ступала осторожно, будто проверяя, держит ли земля под ногами. Сейчас ты просто шла. Как человек, который знает, где находится, и не боится этого.
Он замедлил шаг, дождался, пока ты поравняешься. Ты не спросила, просто молча подошла ближе. Прошли ещё пару метров, твои пальцы сплелись в замок, а взгляд Лукаса упал на браслет. Он ничего не сказал.
— Панини, значит? — вдруг тихо бросила ты, даже не глядя на него.
— У тебя вечно лицо такое, будто ты голодная, — отозвался он.
— Это моё обычное лицо.
— Вот именно. Его надо срочно накормить.
Ты усмехнулась. Едва-едва, звук был почти неразличим, но он услышал. И в этом было что-то удивительно живое.
— Там, у парка, есть одно место. Маленькое. Почти всегда пусто, — сказал он после паузы.
— Я не против.
Вы свернули с широкой улицы в переулок. Под ногами старая плитка, в трещинах которой кое-где росла трава. Вдалеке кто-то играл на губной гармошке. Воздух был тёплый, густой. Лукас сунул руки в карманы. Он не знал, зачем именно это делает, просто так привычнее. Так безопаснее. Чтобы не захотелось вдруг дотронуться до твоего плеча. Чтобы не вырвалось: "Я скучал".
Заведение оказалось крошечным, уличная лавка у стены, два высоких стула, столешница, прикрученная к кирпичной кладке. Внутри кто-то жарил хлеб, масло шкворчало. Лукас заказал что-то с моцареллой и базиликом. Ты, поколебавшись, ткнула пальцем в меню, в этот момент было всё равно, главное поесть.
Панини выдали горячими, с потёками сыра по бокам. Вы сели, в воздухе висел запах томатов и тёплой соли. Лукас смотрел, как ты ешь — неспешно, с рассеянной внимательностью, будто всё происходящее было случайным. Как раньше.
— Помнишь, — начал он вдруг, — как мы пытались готовить бутерброды у тебя дома?
Ты не сразу ответила. Прожевала, уставилась в потолок.
— Мы не пытались. Ты сжёг хлеб и мы поссорились из-за сыра, — сказала ты наконец, с тем усталым весельем, что появляется после долгой дороги.
Лукас усмехнулся и опустил взгляд. А потом, как будто между укусами, пришла та самая картинка.
***
— Это был нормальный сыр, — раздражённо сказала ты, стоя у холодильника. — Ты просто не умеешь нормально его резать.
— Он крошится. Он как, я не знаю, как гипс! — Лукас почти возмущённо показывает нож, на лезвии остатки белого комка. — Это не сыр, это архитектурный мусор.
— Это козий! Он мягкий! Он должен крошиться. — вздыхаешь ты и, закатывая глаза, бросаешь на стол упаковку. — Всё, я иду за ноутом. Без меня не спали кухню.
— Обещать не могу, — бурчит от тебе в спину.
Ты уходишь, хлопнув дверью. Лукас остаётся один. Хлеб уже в сковородке, огонь включён, он кладёт поверх толстый слой сыра и отвлекается. На телефоне начинает играть музыка: его старый плейлист. Он чуть качает головой в такт, что-то листает, даже на секунду улыбается.
Проходит две минуты.
Запах, горький, подгоревший. Он резко поднимает глаза.
— Блядь, — вырывается у него.
Он хватает сковородку, дёргает крышку, и клуб дыма вырывается вверх. Хлеб снизу сгорел, сыр сверху пузырится и течёт через край.
Он мечется, хватает полотенце, машет, но только усугубляет. В этот момент на кухню влетаешь ты.
— Что ты уже сделал? — с ужасом оглядываешь плиту.
— Это был... сыр! — сдавленно, виновато. — Он растёкся! И вообще ты ушла!
— Ты должен был следить!
— Я отвлёкся!
— На что?
— На музыку, — шепчет он.
Ты открываешь окно, машешь рукой, потом просто садишься на край стола.
— У тебя талант. Не к музыке, а к катастрофам.
— Ну извини, я не шеф-повар.
— Очевидно.
Пауза. Вы оба смотрите на сгоревший бутерброд, как на тело на месте преступления.
***
— Но ты всё равно ел эти углевые кирпичи.
— Конечно. Я ж не чудовище, чтобы выбрасывать пищу. Тем более твою.
— Мою? Это ты хлеб сжёг.
— Это была... командная работа.
Ты смеёшься, мягко откидываясь назад. На мгновение между вами повисает спокойствие. Вас окружает только запах жареного хлеба.
***
Утро началось суматошно. Камера села, пришлось заряжать на ходу. У сцены суета: чья-то репетиция, звук проверяют резко и громко, кто-то уже ругается с продюсером. Вокруг толпа, но ты отрешённая. Ты проходишь мимо световой панели, проверяешь кадры, когда из бокового коридора появляется Хаульфдан. Он держит в руках какую-то коробку, обёрнутую лентой, которая чуть помялась. Видит тебя и замедляет шаг, в глазах вспыхивает что-то решительное.
Он почти подходит, почти говорит твоё имя, как вдруг...
— Тея! — раздаётся знакомый голос сбоку.
Ты оборачиваешься. Лукас.
Он выходит из технической комнаты с ноутбуком под мышкой, на лице спокойствие. Он подходит прямо к тебе, будто никого больше нет в этом пространстве.
— У тебя есть минута?