Перо удачи

Резкими штрихами несовершенных линий очерчен куб постамента – идеально ровная фигура, какой ей не положено быть, колется острыми углами. Лу проводит пальцами по поверхности, бережно обходит грани, и ей не нравится серость, втиснутая в пустую квартирку-студию. 

Посреди квартирки постамент. Рядом с постаментом Лу – единственное пятно цвета и вымершей холодности четырех стен. 

Лу поднимается, ломко отряхивает юбку, приглаживает линии заломов. Пустота с неохотой выпускает ее наверх, где крыша едва не касается свинцового неба. Будет гроза, думает Лу, и уверенно ступает на парапет. С легкостью эквилибристки балансирует на самом краю и точно знает, что она не упадет. 

Разверзается небо сколом молнии, почти сразу гремит над головой и на щеку падает первая капля, чтобы скатиться к подбородку. 

***

Лу сонно нашаривает телефон. Читает сообщение, не успевая удивиться чуткости сна: раньше могла игнорировать будильник, теперь же вскакивает от уведомлений. Одно слово от брата: «Зайдешь?»

Лу медлит с ответом, косится на время – уже час как работает метро – заторможенно настукивает короткое «да» по экрану. Падает на подушку и пробует ухватить спугнутый сон за хвост, но в окно скребется медленно ползущее от горизонта солнце, одиноко завивает края брошенный на столе ватман, блестят чернила на кончике не вытертого пера. Нужно вставать. 

Лу не успевает моргнуть, как оказывается причесанной, умытой и заварившей крепкий кофе. Замирает над крошечным листом акварельной бумаги с полупрозрачными цветными кляксами. Легкой рукой выводит незамысловатый короткий текст и, будто подписью, заканчивает его ловко-нелепым «перо удачи». 

Ее птичья магия расправляет три десятка крыльев, ведет нечеткими клювами, вспархивает и исчезает за прямоугольником окна. Лу делает глоток кофе и смиренно ждет возвращения фантомов, чтобы честно выполнить свое дело. 

Второе ее дело – работа, приносящая доход, - выполняется как-то само собой, настолько безразлично и обезличенно, что Лу даже не запоминает ни логотипов, ни требований заказчиков, ни их правок. Руки пляшут над планшетом без участия мозга, как-то порхают, будто птички, и ладно. И все довольны. Все…

Когда фантомы растекаются по ватману кусками информации, Лу смотрит сверху и, читая, расставляет опознавательные знаки: дата, время, примерное место. Если что-то ее зацепит не сейчас, так через время, Лу не будет ломать голову, вспоминая детали. Детали написаны под корявыми и ровными строками, под матами и фрагментами разговоров. Но ничего не повторяет ни ритм странной песни, ни ее стих. Значит, не сейчас и не Лу это знать.

***

По дороге к брату Лу зачем-то спешит. Город пестрит красками первого дня осени и разбавляется черно-белой формой школьников, вернувшихся в классы. Редкие студенты бегут на работу и пары, первокурсники толпятся у станций метро – ждут своих, чтобы заблудиться стайкой. 

А Лу торопится и смотрит на циферблат наручных часов, показывающих позднее утро. «Вряд ли что-то случилось, - успокаивается себя Лу. – Эду просто одиноко и страшно. Он же не Карла. Она сама со себе, с детства одиночка, привыкла справляться без чужой помощи. А Эд – другое дело».

Другое дело встречает в пороге полуулыбкой и протянутой рукой. Лу обнимает без предисловий и вопросов, радуется, что успела. Куда, зачем и действительно ли успела, она не знает и не хочет знать. Молча снимает обувь. Молча же тычет пальцем в коробку с травяным чаем, когда Эд предлагает две на выбор. 

В тишине трещит чайник, закипает вода, разливается по чашкам. Чашки кочуют с одного стола на другой, обхватываются пальцами – тонкими и неровными Лу, узловатыми и гибкими Эда.

- Ночью я подумал, что он умер, - с горьким смешком говорит Эд. – Не дышал. Совсем. Сердце не билось. 

Лу напрягается, сглатывает слюну с привкусом мяты и мелисы, неотрывно смотрит на брата. 

Изменился. Осунулось лицо, заострились черты, выцвела до призвука серости кожа, отросли кольца русых волос. Но глаза изменились больше всего: едва заметная голубизна уступила стали, жесткому переплетению боли, гнева и бессилия, растящим убийцу. 

- Но мне показалось, - тихо говорит Эд, поджимая губы. – Потом он что-то пробормотал во сне. И я успокоился. 

- У Джо всегда был талант тебя успокаивать. 

Улыбаются. Оба. Горько. 

«Память – изменчивая, как женское сердце», - однажды ляпнул Рэй и получил выговор от Мэй. Провокатор, но доля правды в его словах была: Лу с трудом восстанавливала события последнего полугодия, но с легкостью могла бы рассказать, как Джо в первые месяцы жизни лип к Эду и забирал все его внимание. Лу обижалась, потом дралась с обоими, с обоими же мирилась и делила последнюю плитку шоколада, найденную в холодильнике. 

Джо называл ее «сестрица» и щурил глаза, Эда в его буйные шестнадцать отправлял на свидания с девушками, а сам запирался в комнате. Открывал только Лу, не понимавшей, что происходит. Потом она, конечно, и поняла, и добилась честных ответов, и настучала обоим по головам. В свои шестнадцать Лу имела длинный и острый язык, громкий голос и весьма взрослое – унаследованное от Мэй вместе с кусочками стиля – видение жизни. Сказала почти шепотом: «У вас не будет второго шанса друг друга любить», - и свалила из комнаты. 

С тех пор Джо от Эда перестал отлипать окончательно. Частично это физиологическая потребность: скульптуры хотят от создателей не просто магии, но и внимания. Здесь они очень похожи на собак: «Покорми и погладь. И с собой возьми. И спать буду возле кровати, если в кровать не пустишь». Эд, конечно же, пускал. А Джо его любил больше, чем себя, иначе не терпел бы голод от потери магии так долго. Держится на честном слове.

Еще Джо даже не пытался есть, не страдал от жажды, зато время от времени требовал показать постамент, с которого он сошел. Эд объяснил: для них постамент – очень важная вещь, к которой хочется возвращаться. Выделываться, очевидно, тоже хочется, потому что Джо влезал на него и принимал кучу странных поз. Смеялся и смешил. Подтягивал к себе их обоих и шутил, что теперь они в его мире, а не наоборот.

Джо получился слишком живым, потому что Эд не мог и не хотел иначе. 

- Эд… - хрипло, на грани слышимости. 

Лу и Эд переглядываются – не послышалось – и срываются в комнату, едва не сталкиваясь в пороге. Столкнулись бы, если б Лу не пропустила вперед того, кому явно надо больше.

Джо не похож на Джо, которого Лу помнит. Выцветший, с мутным малахитом глаз и соломой волос. Лицо как мятая бумага, руки не двигаются, сложенные вдоль тела, но улыбка… Да, это не изменилось. 

- И сестрица здесь, - нотки тоски и смеха вплетаются в рыхлый бархат голоса. 

Лу едва не плачет, когда Эд падает на колени у кровати и замирает, уткнувшись лбом в плечо Джо. Лу говорит:

- Хреново выглядишь.

- Получше тебя. 

Джо язвит, Лу смеется, Эд плачет. Бумажная рука опускается на его затылок, бессильно путается в волосах. Джо смотрит на него с любовью и горечью, в глазах застывают слезы. Он косится на Лу и едва заметно качает головой. Она хмурится, не понимая, что не так, а Джо шепчет:

- Эй, на мне мир клином не сошелся. Не убивайся так. Уже и Лу слезами заразил, хватит, а.

- Заткнись, - выдыхает Эд.

- Заткнусь, - соглашается, - но позже. Договорю и заткнусь. Эд, не будь бараном, не упирайся. Жизнь – классная штука, если б… Если б я был человеком, ни за что бы не отказался. И ты не отказывайся, ладно?

Эд не поднимает голову, бормочет в белое плечо:

- Джо, закрой рот, ты бредишь.

- Есть такое, – смеется. – Но ты пообещай, что будешь жить, когда я…

- Да закрой же ты рот!

От крика вздрагивает даже Лу. Джо замолкает, Эд пугается сам себя. Открывает рот, чтобы попросить прощения, но Джо коротко целует его и требует:

- Обещай. 

- Обещаю, - быстрее, чем успевает подумать. 

Тишина обрушивается на них тревожным ожиданием, предчувствием беды. Эд вряд ли замечает, с какой тоской смотрит на него Джо, но Лу не Эд. Аналогия с собакой приходит на ум слишком резко, чтобы ее отбросить: «Прости, хозяин, я не хочу оставлять тебя». Осталось только воды в ладонях принести, чтоб картина дописалась. 

- Эй, создатель, - смешливо шепчет Джо, - а покажи, где я родился. 

Эд хмыкает.

- С ума сошел?

- Ну пожалуйста! 

- Ты даже руку поднять не можешь. 

- Зато вас двое. 

Лу улыбается и качает головой. Наглости ему было не занимать в любое время и в любом возрасте. 

- Ладно, - Эд сдается и подзывает жестом Лу. – Помоги. 

Вместе они кое-как поднимают Джо, с трудом переставляющего ноги. Он шутит, они делают вид, что им весело, едва не падают на двух метрах несчастного расстояния. 

Постамент давно превращен в пародию на стол – листы бумаги и карандаши поверх плотной скатерти. Эд, оставив Джо на попечении Лу, быстро стягивает все в узел и подтаскивает Джо ближе. Застывают как в детстве на фотографии, но только теперь в центре не обожаемый братец Эд, а умирающий Джо. 

- Помогите взобраться. 

- Лу, ты его не роняла? – со вздохом спрашивает Эд. 

Лу поддерживает:

- Может, ты не досмотрел и он с кровати упал?

- Да идите вы! – фыркает Джо. - Я серьезно!

А голос слабый, надорванный, хриплый. Отказать невозможно. И они правда с горем пополам заталкивают Джо на пьедестал, смотрят на него снизу вверх и хихикают. 

Джо вполне уверенно стоит, обретает равновесие, а обретя, принимает глупые простенькие позы. Как в детстве. Лу бы посмеялась, но ловит его взгляд, брошенный Эду, и сердце ухает вниз. 

- Ты обещал, - говорил Джо, застывая каменной глыбой. Футболка и шорты болтаются тряпками.

Все, что Лу запоминает, умещается в один образ и один звук: Эд, падающий на колени перед постаментом, и крик, которого она никогда не слышала.