Глава двенадцатая
- Не понял.
- Ну что непонятно? – начинаю раздражаться я. Уже пожалела, что попросила.
- Куда ты хочешь сейчас поехать?
- Ко мне домой.
Я и Каспер уже стояли возле калитки и ждали, когда приедет Барни. Как же все-таки неудобно не иметь свой транспорт. Пока дождемся водителя, я успею передумать пятнадцать раз.
- Нас не должны видеть в городе.
- Не увидят, уже глубокая ночь.
Я кладу руки на талию и начинаю расхаживать туда-сюда, поглядывая на часы в телефоне. Уилсон сказал, что Барни поселился не так далеко, чтобы быть в быстром нашем доступе, но минуты ожидания превращаются в минуты мучения. Уилсон бросает на меня короткие взгляды. Наверное, думает, что я сошла с ума. Может быть. Но либо сейчас, либо никогда.
Почти через час я стояла возле своего дома. В окнах не горел свет, да и в окнах соседских домов тоже. Я подошла к крыльцу и достала запасной ключ из земли в кашпо.
- Ты понимаешь, что это небезопасно? – задает риторический, – я так думаю, – вопрос Уилсон.
Отряхиваю ключ от земли и открываю входную дверь. Слабый аромат земляники ударяет в нос. Неделю назад я сожгла всю свечку с земляничным запахом. Держится до сих пор. Включаю свет в коридоре и кладу ключ на полку в прихожей.
- Какая помощь от меня требуется? – спрашивает мужчина, засовывая руки в карманы спортивных штанов.
- Пойдем.
Мы поднимаемся на второй этаж, и каждый мой шаг отзывается в ушах громким гулом. Сердце застучало очень часто, по спине покатились капли пота. Сжимаю и разжимаю кулак, делая глубокие вдохи.
И вот первая дверь слева – комната родителей. Я положила руку на дверную ручку и повернула голову к Уилсону.
- Я не была в комнатах своей семьи со дня их смерти, - прошептала я. – Я не могла заставить себя зайти туда.
Уилсон кладет руку мне на спину и поглаживает большим пальцем, чтобы успокоить.
- Мне нужен человек рядом, чтобы в случае чего помочь.
- Я буду рядом, - уверенно говорит он.
Мне становится легче. Ощущение крепкого плеча рядом дает мне надежду, что я смогу пересилить себя, открыть дверь и не упасть в припадке. Вместе с Эриком у меня такого не получалось. Да я даже не пыталась, если честно. Не было никакого желания туда заглядывать и снова окунаться в прошлое.
Я все-таки опускаю ручку вниз, и дверь с тихим скрипом открывается. В нос ударяет запах пыли и дерева. Левой рукой касаюсь выключателя, и яркий свет ослепляет меня на долю секунды. Проморгавшись, привыкаю к освещению и осматриваю комнату. Все осталось так, как и было: застеленная постель, чистый письменный стол без всяких лишних бумаг, плотно закрытый шкаф с вещами, статуэтки на комоде и мягкий теперь уже темно-желтый ковер.
Я делаю неуверенный шаг и оказываюсь в центре комнаты. Сердце перестает стучать как бешеное, пульс успокоился, да и дышать стало легче. Моя маленькая победа.
Подхожу к кровати и сажусь на нее. Мягкая. Мама обожала пуховые одеяла. Я очень часто любила с утра забираться к ней под бок и лежать так. Тепло и уютно. Сейчас меня согревает лишь дополнительная большая подушка.
Поднимаюсь и подхожу к шкафу. Я неуверенно кладу руку на дверцу шкафа и слегка надавливаю, чтобы та открылась. Меня тут же обдает маминым любимым парфюмом. Я хватаю первую попавшуюся вещь и утыкаюсь в нее носом. Ноги подкашиваются, и я опускаюсь на пол. Каспер тут же подходит ко мне и кладет руку на спину. Ласковыми движениями он успокаивает меня. Воспоминания пронзают меня: мама обнимает меня, поздравляя со сдачей экзаменов; мама обнимает меня, успокаивая после первой ссоры с Эриком; мама целует меня, просто потому что любит... Слезы скатываются по моим щекам, но я не обращаю внимания на них. Я открываю вторую половину шкафа и беру в руки папину рубашку. Она слабо пахнет его одеколоном. Вспоминаю, как отец притягивал меня к себе своей крепкой рукой и говорил Эрику, что оторвет ему голову, если тот причинит мне боль; как папа просто подходил ко мне и целовал в макушку из огромной любви ко мне.
Я качаю головой и плачу. Моих родителей больше нет. Их нет. Я больше никогда не почувствую эти запахи от них, они больше никогда меня не обнимут и не защитят он горестей. Я больше не ощущу их тепла рядом с собой. Я больше никогда не услышу их смех, их любовные пререкания, их шутки друг на другом.
- Офелия, - шепчет Уилсон, и я поднимаю на него заплаканные глаза. – Если ты хочешь уйти, я помогу тебе.
Снова качаю головой, хватаю вещи под мышку и с помощью Уилсона встаю. Еще раз осматриваю комнату. У меня рука не поднимется здесь все убрать. Все должно оставаться на своих местах.
Выхожу из комнаты и встаю напротив двери соседней комнаты – комнаты брата. Я редко там бывала. Алекс не любил, когда нарушают его личное пространство, поэтому не позволял быть в своей комнате, убираться там – он все делал сам.
Уже смелее я захожу туда и включаю свет. По моим рукам и спине бегут мурашки. Несколько вещей валялось на полу или висело на стуле, кровать не заправлена, дверца шкафа приоткрыта. Такое чувство, что сейчас Алекс находится в школе и скоро вернется домой, что он сядет за свой письменный стол и начнет играть в компьютерные игры. Я делаю шаги в сторону постели и беру в руки его футболку. Она слабо пахла мокрой собакой и потом. Алекс любил кормить бездомных собак, обнимать их. Мама это терпеть не могла, но брату было все равно, он хотел подарить частичку любви брошенным животным.
Я закрываю рот рукой и начинаю плакать, смотря на вещи на своих коленях. Видимо, сейчас выплескивается все то, что я так упорно держала в себе весь этот год. Уилсон не двигается с места. Он явно не знает, как себя вести. Я думала, что буду готова войти в эти комнаты, но на деле оказалось не так. Я совершенно была не готова столкнуться с воспоминаниями в этих помещениях.
- Знаешь, - говорю я, пытаясь привести голос в норму, - когда мне сообщили о смерти моих родителей, Алекс был жив еще. Его сердце еще билось, боролось за жизнь. Он лежал в реанимации. А я... я потеряла сознание и не успела к нему. Он умер, пока меня везли на «скорой» в больницу.
И снова рыдания. Никогда не смогу простить себе то, что я не была с ним последние минуты его жизни. Он явно хотел подсознательно, чтобы кто-нибудь из семьи был рядом с ним. Я была взяла его за руку, шепча успокаивающие слова. Он был так молод, у него была вся жизнь впереди. Почему ему было суждено умереть? Почему?
- Офелия, - начинает Уилсон, садясь рядом со мной на кровать, - ты ни в чем не виновата. Я уверен, что твой брат сейчас в лучшем мире. Он сейчас смотрит на тебя и желает тебе счастья. Они все не хотят, чтобы ты плакала по ним. Ты должна вспоминать их с широкой улыбкой, а не со слезами на глазах.
Я благодарно смотрю на Уилсона, а затем кладу голову ему на плечо. Он приобнимает меня. Он прав, но я ничего не могу с собой поделать. Видимо, мне просто нужно проплакаться, а не держать все в себе, как я делала этот последний год. Проявление слабости было мне практически чуждо.
Ближе к обеденному времени я держала в руках букет маминых любимых лилий перед входом на кладбище. Рано утром я звонила Салли и спросила местонахождение могилы моей семьи. Подруга сказала, что она находится к востоку от озера. Уилсон не хотел пускать меня на кладбище, учитывая мое состояние в комнатах, но я запретить он мне не может, поэтому мужчина стоит рядом со мной и периодически поглядывает на меня.
- Куда нам? – спрашивает Уилсон.
Я достаю телефон и открываю фотографию, на которое изображена нарисованная подругой карта. Хотя скорее не карта, а схема. По ней можно понять, что от главных ворот нам нужно налево, а потом идти по дорожке, пока не дойдем до озера. Ну а там на восточный ряд могил.
Мы идем в нужном направлении, и вот спустя пятнадцать минут я иду вдоль восточного ряда. Мартины, Уолтеры, Блейки, Смиты... А вот и Льюисы: папа, мама и брат. Ровно стоящий надгробный памятник с их высеченными каллиграфически имена и годы жизни, а также эпитафия: «От нас ушли вы за мгновенье, а боль осталась навсегда...». На земле стоит три свечки и букет лилий. Салли говорила, что приходила сюда вчера, видимо, это ее цветы.
Я опускаюсь на колени, приподнимая низ своего черного платья до колена, и кладу цветы рядом с другими. Провожу рукой по именам членов своей семьи. Больно. Больно видеть их на надгробном памятнике.
Телефон Уилсона начинает звонить. Мужчина извиняется и отходит. Пользуясь моментом, прислоняю ладонь к земле, где по идее должны находится гробы, и шепчу:
- Мам, пап, Алекс, привет.
Естественно, мне никто не отвечает, но мне хочется верить, что они слышат меня. Я всхлипываю и говорю:
- Я вышла замуж. Кто бы мог подумать, да?
Слышу шаги и встаю на ноги. Вытираю нос тыльной стороной ладони и поворачиваюсь к Уилсону. Он касается рукой моего локтя и спрашивает:
- Ты в порядке?
Киваю.
- Прости, что приходится тебя отрывать, но в СМИ просочилось, что мы здесь. Нам стоит уехать отсюда, пока не прибежали журналисты.
Снова киваю и беру под руку Уилсона. Он быстрым шагом выводит меня с кладбища через другой вход. До чего же противные эти журналисты? Даже на кладбище не дадут побыть в тишине. Придется в следующий раз маскироваться, чтобы никто не узнал меня.
И так будет не меньше года. Нужно привыкать.