Аспид. Виолетта Малышенко.

С утра в субботу лил дождь. Легкий, кроткий
и не успевший надоесть. Солнце то и дело
выглядывало из-за туч и, убедившись, что всё
в порядке, пряталось снова. Сава готовил с
самого утра, как одержимый, повязав фартук
и закатав рукава, как заправский шеф. Геля
украшала дом розовыми и голубыми шарами.
Мне не разрешили даже тесто взбить, поэтому я просто сидела у камина, закинув ноги на журнальный столик, читала всем анекдоты и изображала «покерфейс», когда Геля пыталась задавать мне наводящие вопросы относительно пола моего ребенка.
Я хотела, чтобы Виолетта узнала первой. Ну
или хотя бы не позднее всех.

- У тебя сегодня розовый лак на ногтях и
розовые носки, что дает мне основания
предполагать… - начала было Геля.

- Даже не пытайся, - рассмеялась я. - Под
пытками не скажу.

- Тогда, может, скажешь, какую глазурь
использовать для торта, розовую или голубую? - вступил в схватку Сава.

- Зеленую, - хихикала я.

- Зеленую так зеленую, - улыбался Сава. -
Чего еще я ожидал.

В гости пришли наши соседи. Кира - давняя
приятельница Виолетты и Гели, которая не так давно перебралась  из Питера сюда в село
и открыла тут свой бар. И новоиспеченные
молодожены Сабина и Костя, которые
решили отпраздновать медовый месяц вдали
от цивилизации и сняли дом на соседнем
холме. Кира принесла два ящика ингредиентов для коктейлей и заверила меня, что приготовит для меня такой безалкогольный коктейль, что
я всю оставшуюся жизнь ничего другого пить
не буду, ха-ха. Сабина была родом из Украины
и испекла традиционный украинский
фруктовый пирог, один запах которого свел всех с ума. Все пили пиво (все, кроме меня и
моих телохранителей), пытались угадать пол
моего малыша и завалили меня подарками,
которые я вовсе не ожидала.

К полудню на черной ауди с тонированными
стеклами приехали Роза и Агнес. Моя мачеха
была удивительно стильной женщиной:
изысканная прическа, дорогие аксессуары,
одежда, обманчиво простая и скромная, но
стоившая больших денег. Один плащ от Maison Margiela тянул на четырехзначную сумму. Но при всем при этом она была удивительно простой в общении, как бармен или бариста. Видели бы вы, как просто она скинула свой плащ на спинку стула, открыла банку пива и принялась болтать с моими гостями о работе и жизни на острове.
Агнес носилась по дому, интересуясь буквально всем. Устройством камина, стадиями развития ребенка, рецептом пирога, расписанием работы переправы.
Смешила меня своими рассказами о школе,
корейской поп-музыке, которую она украдкой
слушала в пансионе с подружками, и планах
на следующее лето. Вслух размышляла о
том, пользовался ли бы популярностью
христианский Диснейленд, если бы кому-то
вздумалось открыть такой, и смог ли бы
Иисус стать звездой «ТикТока», если бы жил
в наши времена. Она задавала необычные,
рвущие шаблоны вопросы, которые бы очень
не понравились нашему отцу, услышь он их.
В ней зрел маленький мыслитель, которому
было тесно жить в тех рамках, которые
очертила для него религиозная семья. Еще
год-два, и как бы в семье не появился еще один изгой…

Не было только одного человека, которая была нужна мне в тот вечер, как воздух.
Она так и не смогла приехать.

- Маша , я буду только завтра утром. Не успею
до закрытия переправы. Мне очень жаль, -
сказала мне Малышенко по телефону.

Я сглотнула вставший в горле комок.
Множество не самых приятный мыслей
роилось в голове, но жизнь давно научила
меня, что открытая конфронтация никогда не
приводит ни к чему хорошему. В конце концов, я ведь носила не ее ребенка, так что даже требовать ничего не могла. Мы были двумя людьми, которых судьба швырнула друг другу в момент полного хаоса, которые чувствовали взаимное притяжение и планировали быть вместе так долго, насколько получится.
Но, раз уж быть до конца откровенной,
мы не были официально вместе,то есть по браку, мы никогда
не обсуждали будущее наших отношений,
и ребенок, которого я носила, молчаливо
свидетельствовал о том, что когда-то я сходила с ума по  мужчине.

- Конечно, - ровно ответила я. - Увидимся.

- Скажи что-нибудь. Ты злишься? - прямо
спросила Малышенко.

- На что мне злиться? Ты ничего мне не
должна. Ни мне, ни тем более ребенку.

- Кто родится?

- Ты бы узнала со всеми, если бы приехала, -
ответила я, не в силах сдержать эту маленькую колкость. Она таки просочилась с моего языка, как капля яда из пасти аспида. Я нажала отбой, перевела телефон в беззвучный режим и спрятала его в ящик стола.

Гости уже ждали меня. Геля вошла на кухню
и с тревогой наблюдала за тем, как я пытаюсь
справиться с эмоциями. Когда узнала, что
Виола не приедет, обняла меня и попросила
не делать поспешных выводов.

- Однажды она не явилась на мой день
рождения и ничего толком не объяснила.
Потом выяснилось, что сломала руку и была не в состоянии сесть за руль. А мне ничего не
сказала, чтобы не волновать. Если она не смогла, у нее есть на то причина.

- Скорей всего, так и есть, но сейчас мне
больно. Я так хотела, чтобы она узнала первой, кто у нас родится. Вернее, у меня. Конечно же, у меня. Она не обязана быть частью нашей жизни или помогать мне растить ее. В конце концов, мы друг другу никто. Просто спим вместе и делим проблемы, потому что так всем удобно. Но… Боже, я почему-то возомнила, что
мы больше, чем просто любовники. Что мы
немного… семья.

- Вы семья, Маша. И она докажет тебе это.
- Геля обняла меня и добавила: - И ты
проговорилась. С дочкой тебя.

* * *

Я не позволила тоске и разочарованию
захватить меня. Замела их в уголок и
постаралась сделать праздник уютным и
радостным. Управлять своим настроением на
самом деле не очень сложно. Нужно просто
отложить некоторые вещи на потом: грусть
- потом, выяснение отношений - потом,
неприятные разговоры - потом, последствия -
потом.
А сейчас только шутки. Сладкое. Смех.
Танцевать под Tones and I. Пытаться
произнести «ваше здоровье!» по французски.
Заставить гостей лопать шарики и искать
маленькую записку, на которой я написала,
кого жду. Подливать Розе вино, глядя на
то, как забавно она пьянеет, танцует, шутит
с моими телохранителями. Она была всего
на пятнадцать лет старше меня, ей и сорока
не исполнилось, она еще не изжила себя и не
разучилась веселиться.

Ближе к полуночи гости разошлись по домам.
Сава и Геля уехали в ее дом. Роза уснула
в комнате для гостей. Агнес я отдала вторую спальню, которая пустовала с тех пор, как я
перебралась к Виолетте.
Она пришла ко мне ночью, устроилась под
боком, тихо сопя.

- Я скучаю по тебе, Маша, - прошептала она. -
Жаль, что мы не можем видеться чаще.

- Еще как можем. - Я поцеловала ее в макушку.

- Нет. Папа не хочет, чтобы мы общались. Маме пришлось соврать ему, что мы едем в гости к тете . Я думаю, что если соврать один
раз, то Бог не рассердится. А если много, то да.
Поэтому мама не может много врать…

- Не может, - согласилась я. - Но вдруг все
однажды изменится? Может быть, папа
изменится. Он сильно злился на меня в
тот вечер, когда вы вернулись домой после
похорон?

- Да. Он поссорился с мамой. Она кричала на
него.

- Роза кричала на папу? - изумилась я.

- Ужасно. А он на нее… Поэтому мама потом
не поехала на поминальный банкет. Если бы
не Виолетта, папа, наверно, и там устроил бы
какой-то скандал, потому что был как не в
себе…

- Виолетта была на поминальном банкете после похорон? - выдохнула я, привстав на локтях.

- Да, - кивнула Агнес.

- Что она там делала? - спросила я, внезапно
охрипнув.

- Что и все делают на поминальном банкете:
пила, разговаривала с людьми, курила сигары с папой…

Я поднялась с кровати, чувствуя прилив жара.
Мое лицо пылало. Руки тряслись. Дыхание
сбилось, словно мне только что врезали в
солнечное сплетение.

- Агнес, ты точно все запомнила? Виолетта
курила с папой сигары?

- Да, - подтвердила она, хмуря лоб.

- А что еще? Может, они ссорились? Может,
Виолетта кричала на него?

- Нет, они просто курили сигары и спокойно
говорили. Как обычно, когда Виолетта приходит к нам в дом.

- Виолетта до сих пор приходит в наш дом? -
Я начала метаться по комнате, но, заметив,
что пугаю Агнес, взяла себя в руки и села на
кровать.

- Да, - сказала Агнес тише, чем обычно.

- И часто?

- Да. Каждую неделю. Иногда чаще.

- И о чем она говорит с папой? Ты когда-нибудь слышала, о чем они говорят?

- Кажется, папа просит Виолетту делать для
него разные дела. Потому что Виолетта, уходя,
говорит папе: «Договорились» или «Я поняла».

Я заставила себя глубоко дышать. Вдох. Выдох.
Сердце колотило внутри, как бешеное.

- А после поминального банкета ты видела
Виолетту?

- Да, - сказала Агнес. - Она снова заглядывала к нам. Я спросила, как у тебя дела, и она сказала,что лучше не бывает.

- Спасибо, милая, - прошептала я. - Спасибо,
Агнес…

- Ты в порядке? Ты не злишься на меня? -
внезапно спросила она, обнимая меня. - Я не
хотела тебя расстроить.

- Что ты, дурочка, - ответила я. - Я совсем на
тебя не злюсь. Просто… я съела много сладкого, и теперь у меня болит живот.

- Сходи попей воды, - улыбнулась Агнес. - И
помолись! Мне это всегда помогает!

- Так и сделаю, - прошептала ей я, поцеловала
ее в нос и вышла из комнаты.

Я шла вниз по ступенькам, как пьяная.
Медленно и цепляясь за перила. Кружилась
голова, и тряслись колени. На кухне горел свет. Кирилл не спал, смотрел какое-то кино, время о времени поглядывая на видео расставленных
вокруг дома камер. Я прошла мимо, набросила
кофту, принялась открывать дверные замки.

- Куда вы, Мария?

- Мне нужно глотнуть свежего воздуха.

- Слишком поздно. Оставайтесь дома.

Я повернула в двери ключ, распахнула дверь
и шагнула за порог. Холодная ноябрьская
ночь хлынула на меня водопадом. Я подняла
голову и уставилась в небо. Боже, какое же оно огромное. Бессмертное. Бесчувственное. Как бы я хотела быть такой же, как оно. Ничего не чувствовать. Ни о чем не думать. Ни о чем не переживать…

- Мария. - Кирилл в ту же секунду оказался
рядом и положил руку мне на плечо. - Как
насчет прогулки утром?

- Мне нужен воздух, Кирилл, иначе я сойду с
ума.

- Что случилось? - нахмурился он.

- Я хочу пройтись, - сказала я, глотая слезы.
- Мне нужно что-то сделать, чтобы не
двинуться…

Он вздохнул и набросил куртку:

- Хорошо, идемте вместе. Только недолго.

Мы отошли от дома в сторону сада и… меня
накрыло. Я упала на колени и разрыдалась.
Боль текла наружу вместе со слезами, но
внутри ее было так много, что не хватило бы
никаких слез.
Кирилл поднял меня на руки и понес в дом.
Я не могла даже шевельнуться. Внес меня
внутрь, посадил у камина, дал мне несколько
таблеток и стакан воды. Напомнил, что в
доме ребенок и мой плач может ее напугать.
Он говорил об Агнес, но я инстинктивно
схватилась за живот. Ведь моя нерожденная
дочь тоже все слышит. Она слышит и,
наверное, тоже волнуется. Я чувствовала
внутри ее движения.

- Что произошло? Я могу как-то помочь? -
спросил Кирилл, присаживаясь передо мной на корточки.

Мне не хотелось ничего говорить, но слова
вдруг поперли из меня сами. Словно я
наглоталась отравы и теперь могла избавиться
от нее только одним способом: высказавшись.

- Моя девушка по-прежнему работает на моего отца. После всего, что тот со мной сделал. После того, как он чуть не убил меня. После реанимации и трех недель в больнице.
После всех этих оскорблений, которыми
мой отец осыпал меня на похоронах. Он во
всеуслышание сказал, что моя беременность
- это гнойник, из которого родится щенок.
И после всего этого Виолетта по-прежнему
работает на него. И сегодня она не приехала,
потому что мой отец, должно быть, подкинул
ей работенку…

- Я надеюсь, это недоразумение, - наконец
сказал Кирилл, снова протягивая мне стакан
воды.

- Недоразумение - это моя жизнь, -
усмехнулась я. - Что бы я ни делала, куда бы
ни шла, жизнь снова и снова швыряет меня
лицом в пол, ставит ботинок на спину и давит, давит… Я держалась до сих пор, но сегодня она сломала мне хребет.

- Чтобы ни случилось, это не конец, - заметил
Кирилл. - Виолетта завтра будет тут. Попросите у нее объяснений. За каждым поступком стоит некая логика. И прежде, чем включать эмоции,
нужно сначала попробовать понять ее.

- Я попытаюсь. Но, откровенно говоря, мне
легче будет понять серийного убийцу, чем
логику, стоящую за дружбой Малышенко моим отцом.

Мне удалось взять себя в руки, но уснуть
в ту ночь я так и не смогла. В каком-то
маниакальном угаре начала наводить порядок в доме, драить шкафы, стены, пол. Дом был чистым, потому что Геля помогала мне поддерживать его в порядке и раз в неделю сюда приезжала пара парней из клининговой компании, которые натирали все до блеска. Разве что после вечеринки кое-где остались блестки и серпантин. Но в ту ночь мне приспичило довести дом до стерильной чистоты. Когда не можешь навести порядок в голове, то начинаешь упорядочивать пространство, словно эти вещи каким-то образом взаимосвязаны.

Роза и Агнес уехали ранним утром. Мачехе я
ни слова не сказала о том, что узнала. Что она
могла сделать, в конце концов? Забрать меня с собой в дом отца? Да я бы скорее пошла жить в лес, под мост, в лесную лачугу, чем туда. Это было утро концентрированной тоски, меланхолии и беззвучной пустоты в голове.
Утро холодного кофе, который я сварила, но
забыла выпить, и безвкусной пищи. Солнце
так и не вышло, утопло в серых облаках,
ветер одичалым псом носился по степи, серое
ноябрьское небо больше напоминало потолок
психушки, чем, собственно, небо.
Шарики в гостиной, наполненные гелием,
начали сдуваться и льнуть к полу. Время
словно замедлилось: стрелки на часах еле
ползли, как отравленные. Хотелось лечь и
больше не открывать глаза…

* * *

Виолетта приехала к полудню. К тому времени я уже взяла себя в руки и могла говорить, не задыхаясь от слез. Кирилл и Олег тут же ушли «чинить камеру, что смотрит на фасад, потому что пропал сигнал». В доме остались только я, Малышенко и огромное странное чувство неловкости между нами. Хотя мы еще ни слова не успели сказать друг другу.

Она обняла меня прямо с порога и сказала, что ей очень жаль, что она не смогла приехать на праздник. Я стояла в ее объятиях, безмолвная, одурманенная. Ее близостью, ее нежностью, теплотой. Она коснулась губами моего лба и снова попросила простить ее. Объяснила, что некий человек, который был источником ценной информации в одном важном расследовании, собирался уехать из страны и только вчера с ним удалось поговорить.

На мгновение мне захотелось просто забыть
обо всем, что сказала мне Агнес, вцепиться
в Виолетту и больше никогда не отпускать.
Плевать, почему она делает это - работает на
отца. Быть может, ей просто нужны деньги,
а нужда - это то, во что людей подло тыкать
носом.
Любовь шептала мне забыть и отступить. Но
змея внутри меня - гордая, яростная и все еще
помнящая, как отец избивал меня в том лесу,
открыла пасть, сверкнула глазами и подалась
вперед.

- Ты по-прежнему работаешь на моего отца? -
спросила я.

Малышенко не сразу ответила. Ее грудь
приподнялась, когда она глубоко вдохнула,
и выражение лица на мгновение стало
растерянным. Судя по всему, она пыталась
подобрать слова, заранее предчувствуя ссору.
Она примирительно коснулась моей щеки, но я отпрянула.

- Мне приходится иметь с ним дело, но это
ненадолго.

Я рассмеялась. Отошла от нее и отвернулась.
Почему-то вспомнила, как пахнет сырая
земля и как она хрустела у меня на зубах,
когда отец наконец прекратил меня избивать.
Запах смерти, вкус гнили на языке, мои глаза,
залитые липкой кровью, моей кровью…

- Ты же видела меня после избиения, Виолетта…
Ты видела, что он сделал со мной. Ты слышала,что он сказал мне на кладбище. Ты знала, через что мне пришлось пройти по его вине. И после всего этого ты по-прежнему можешь выполнять его поручения? Ходить с ним на банкеты? Курить с ним сигары? Говорить с ним? - всхлипнула я. - Серьезно?

- Маша… - Она шагнула ко мне, но я вытянула
руку, приказывая ей остановиться.

- Ответь. Это не самые сложные вопросы. Что
заставило тебя забыть о том, что он сделал со
мной?

- Я не забывала. Ни на секунду. Но сейчас у меня связаны руки…

- Это из-за денег? Он много тебе платит, не так
ли? Не волнуйся, я не буду судить того, кто
торгует ради них совестью. Просто скажи как
есть!

- Я похожа на человека, которой нужны
деньги? - вскинула бровь Малышенко.

- Ты похожа на человека, которая пошла бы
на все, лишь бы защитить меня! И поэтому я
никак не могу понять, что тобой движет, когда ты предпочитаешь его общество моему! Когда я вынуждена придумывать убедительные объяснения, почему моя девушка не рядом в важный для меня день! Если бы ты хоть намекнула мне, что можешь не явиться, я бы не стала устраивать вечеринку! Потому что люди смотрели на меня с жалостью, когда я сказала, что у тебя дела! А меня тошнит уже от жалости! Я даже не уверена уже, что ты со мной из-за любви. С каждым днем мне все больше кажется, будто бы тобой движет одно лишь сочувствие.

Она шагнула  ко мне, но я снова остановила её.

- Я люблю тебя, Маша! И жалость здесь ни
при чем! Но есть вещи, с которыми я вынуждена считаться. Я должна работать на твоего отца, так легче всего быть в курсе его следующего шага. Мне нужно знать, что он затевает, что он планирует, и это единственный способ защитить тебя и ребенка. Ей-богу, проще всего было бы пустить ему пулю в лоб, но
последствия будут катастрофическими.
Тогда весь клан превратится в осиное гнездо,
которое будет жалить всех, кто не с ними. И
в первую очередь это будешь ты! Потому что
до Демидовых им не так легко добраться! Зато
ты - как на ладони, да еще и носишь ребенка
Давида!

- Если ты работаешь на него ради меня, то
я готова облегчить твой моральный выбор.
Я уеду из России. Уеду туда, где меня
никто не найдет. Мир не скорлупа от ореха -
он огромен, и в нем легко затеряться. И как
только я исчезну, отпадет необходимость в том, чтобы брататься с моим отцом, чтобы играть по его правилам, чтобы торговать совестью во имя меня… Я хочу, чтобы наше будущее не пересекалось с делами моего отца ни в одной из точек. Чтобы мы были свободны от необходимости жать руку тому, кто бил меня ботинками в лицо! Я готова на все, лишь бы освободить нас! Давай уедем в Казахстан, Францию, куда угодно! Если тебе важны другие клиенты из Питера, то я согласна уехать одна и подождать, пока ты не закончишь работу на них. Буду ждать сколько надо и перетерплю разлуку с тобой. Но ты должна порвать с моим отцом немедленно. Сегодня же. И здесь не может быть компромисса, как не может быть
прощения его поступку!

- Хорошо. Хорошо, Маша. - Она коснулась моей щеки и зашептала так ласково, словно пыталась заговорить змею. - Я готова уехать с тобой куда угодно, и я понимаю твою растерянность и злость… Только я не смогу решить все за один день. Все не так просто, как кажется.

- Сколько времени тебе нужно?

- Я не знаю. Но не больше, чем несколько месяцев.

- Несколько месяцев?! - выпалила я, едва
веря ушам. - Мой ребенок успеет родиться
за это время! Что, если мой отец захочет
увидеть его? Ты ведь сказала ему, что ребенок
- твой. Что, если он захочет нагрянуть к нам
в гости и поздравить тебя с пополнением в
семье? Ты позволишь ему прийти сюда? Или
если ему вздумается прийти на крещение,
ты пригласишь его? Ты покажешь ему
фотографию моего ребенка, если он попросит? Я не смогу спокойно жить, зная, что он в любую минуту может спросить у тебя, как у меня дела, и ты будешь вынуждена рассказать ему. Обо мне, о ребенке, о том, что мы делаем, как мы живем!

- Господи, Маша, я никогда не сделаю того,
что может навредить тебе!

- Да! Ты просто будешь пить с тем, кто может!

Я видела, как она стиснула зубы, как заходили ее желваки, как она сжала пальцами спинку стула, на которую опиралась, - сжала так, что
затрещало дерево.

- Все сложнее, чем ты думаешь… я не могу
объяснить тебе сейчас некоторые вещи, но
очень хочу, чтобы ты дала мне время для
маневра.

- Нет. Все просто. - Я бросила перед Виолеттой
две фотографии, которые все это время держала в кармане, как напоминание о том, против кого я борюсь, и что я имею право требовать и имею право злиться. - Это фото из больницы. На случай если ты забыла, как выглядели мое лицо и тело после его побоев. И для меня все просто: ты либо со мной, либо против меня.

Она уставилась на фото, резко выдыхая. Словно я заставила ее выбирать между действительно сложными вещами. Хотя на самом все было проще простого: если этих фото для Малышенко
недостаточно, чтобы не иметь ничего общего с моим отцом, то мне недостаточно ее устных
заверений, что она на моей стороне.
Мне нужны ее поступки.

- Мне нужно доказательство, что ты со мной,
и этим доказательством может стать только
звонок моему отцу и прекращение с ним
любых дел. Сейчас. Я знаю, за что я борюсь,
Виолетта. Я борюсь за право жить достойно, по совести, и не иметь ничего общего с теми, кто считает меня грязью под ногами.

Я прротянула ей телефон, но она не взяла его.

- Маш, - выдохнула она. - Я не могу сделать
это.

Я убрала фотографии снова в карман.

- Теперь я знаю, что ты имела в виду, когда
говорила, что умеешь ради цели отключать все эмоции. И знаешь, что? Мне кажется, это не то, чем стоит гордиться. Гораздо более сложно суметь остаться человеком.

Я развернулась и пошла наверх, спотыкаясь
на ступеньках. Сборы, как и в прошлый раз,
заняли не больше десяти минут. Выходя из
своей комнаты, я оглянулась на кровать,
в которой еще не так давно занимались с
Малышенко любовью. Я и представить не могла, что все способно рухнуть так быстро. В одно мгновение. Что отношения, полные любви, от полного краха отделяет всего один поступок или один разговор.
Потом я спустилась вниз, волоча за собой
чемодан, и с раздражением уставилась на
Малышенко , которая встала у меня на пути.

- Я не могу отпустить тебя, - заявила мне она. -
Ты останешься здесь, хочешь ты этого или нет.

- Это смешно.

- В том-то и дело, что нет. Ты вынуждаешь
меня выбирать между дерьмовой ситуацией
и еще более дерьмовой. Если я прекращаю
работать на твоего отца, то теряю контроль над ситуацией и в итоге, вполне вероятно, теряю тебя. Если продолжу работать на него - то ты собираешь чемоданы и хлопаешь дверью. Что мне делать, Маша? Почему ты не на моей стороне?

- Потому что я не смогу доверять той, кто
якшается с моим отцом! Я не смогу доверять
тебе! Я буду жить в вечном страхе за себя и
ребенка!

- Окей, тогда скажи мне: а просто уходя в
закат, хлопнув дверью, оставшись без крыши
над головой и охраны, ты сильно заботишься
о себе и ребенке? Любой Смирнов будет только рад пристрелить тебя, а потом спихнуть все на Демидовых. Любой Демидов будет счастлив добраться до тебя и снова сделать разменной монетой в разборках. Куда ты пойдешь, Маша? Каков твой план? Просто швырнуть себя неизвестности навстречу?

- Я пока не решила. Но знаю одно: лучше
смерть, чем пожимать руку моему отцу и
прислуживать ему. А теперь открой дверь.

Малышенко с минуту молчалк, потом сказала:

- У меня есть предложение. Ты остаешься
здесь. Под этой крышей и с надежной охраной. Но сама я больше не буду приближаться к этому
дому. Ты не будешь волноваться и не будешь
переживать о ребенке. Это будет равнозначно
побегу, только гораздо безопасней. И так будет лучше для меня, потому что я не буду винить себя в том, что не смогла договориться с тобой.
Согласна?

- Мне не нужен твой дом. И ничего от тебя.

- Тебе все равно придется снимать какое-то
жилье, не так ли? Если у тебя есть лишние
средства и ты ненавидишь чувствовать
себя обязанной, можешь переводить деньги
на мой счет. Мне все равно. Я буду брать за
этот дом столько же, сколько стоит самая
дешевая комната в самом дешевом мотеле.
Так что для тебя разницы нет. И для меня тоже: сдавать этот дом кому-то еще я все
равно не планирую. Жить здесь не собираюсь
тоже. Теперь просто скажи, что ты согласна
и оставишь телохранителей при себе, - и я
готова убраться отсюда и не приближаться к
дому на выстрел. Если ты умна, Маша, а я
знаю, что ты умна, и если у тебя все в порядке
с инстинктом самосохранения, то ты примешь это предложение. Потому что места безопасней для тебя и ребенка ты все равно не найдешь.

Как ни хотелось мне шагнуть за порог и
хлопнуть дверью, я осталась на месте. Она знала, чем соблазнить меня. Ради безопасности я готова была пойти хоть в огонь, хоть в воду, хоть вывернуться наизнанку. Человек, который
хоть раз лежал на земле, истекая кровью, знает, что лучше безопасности ничего не может быть.

Малышенко приняла мое молчание за согласие.
Ее взгляд перестал быть пристальным и
напряженным. Смягчился. Она отступила и
выдохнула.

- Умница, - хрипло сказала она, вынимая из моей руки ручку чемодана и отставляя его в сторону. - Я пришлю тебе банковские реквизиты, детали обсудим потом. Телохранители прилагаются
к дому бесплатно, я по-прежнему буду
платить им, так что об этом не беспокойся.
Можешь нанять любых других людей, если не
доверяешь моим, но поверь мне, они лучшие.
Не отказывайся от общества Гели, она любит
тебя. Если это необходимо, я могу перестать
общаться с ней тоже, чтобы ты не чувствовала, что за тобой следят. Если что-то лучится, то… - Она умолкла на секунду, прикрыв глаза. - Нет,
ничего не случится. Просто не делай глупостей. Все остальное - забота телохранителей…
Прощай, Маша.

Я смотрела на Малышенко, сжав челюсти, лишь бы не разреветься. Вот и все, она сделала выбор.
Она будет продолжать работать на моего отца. Я буду жить на острове, на другом конце
России. Она будет служить Смирновым. Я же
буду вынашивать ребенка Демидова.Она больше не явится сюда. Я поменяю все замки. Мы больше не пара, мы больше никто. Мы больше не будем вместе спать, принимать душ и целоваться. Нас больше нет.

- Прощай, Виола, - тихо сказала я, сглатывая
комок в горле.

Мгновение она смотрела на меня так пристально, словно фотографическая память внезапно отказалась ей служить и теперь ей нужно время, чтобы запомнить мое лицо. Потом ее рука легла на мой затылок, притягивая меня, и она прижалась губами к моим губам, прощаясь.
Я онемела от нахлынувших чувств, от боли
и шока. Голос, принадлежащий слабой и
сентиментальной части меня, зашептал мне,
что я совершаю ошибку. Но я не поддалась ему.
И не ответила на поцелуй. Мои губы остались
неподвижны, и руки тоже. Ни поцелуи, ни
объятия уже не исправят того, что произошло.
А в качестве прощания достаточно просто слов.
Малышенко отступила, отвернулась и, не глядя на меня, вышла из дома. Дверь бесшумно закрылась. Минутой позже я услышала звук мотора и скрежет гравия под колесами ее машины.

* **

Едва держась на ногах, я добралась до дивана
и медленно села. Меня трясло, зубы выбивали
барабанную дробь, пальцы вцепились в
подлокотники, словно я сидела не на диване,
а в лодке, которую унесло штормящее море.
Мигрень стала буравить виски, въедаться в
плоть и кость. Кислород в комнате словно
иссяк. Хотелось выбежать на улицу и хватать
воздух ртом…

Олег и Кирилл  вернулись с улицы и
огляделись.

- Виолетта здесь? - спросил кто-то из них.

- Уже нет, - ответила я.

- А когда вернется?

Я поднялась с дивана и медленно оглядела
комнату.

- Она не вернется. Все вопросы теперь
можете решать со мной. Работать вы теперь
тоже будете на меня. Не на Виолетту. Она
отныне не может сюда входить так же, как
и любой посторонний человек. Контракт вы
переподпишете со мной, гонорар и условия
останутся прежними: защищать меня и мое
пространство. Также вы вольны расторгнуть
его в любой момент. Вопросы?

- Он таки работает на вашего отца? - спросил
Кирилл.

Я только кивнула, не хотела рыдать при
парнях. Видит бог, сейчас мне нужны все мои
силы, чтобы суметь упорядочить все и взять
ситуацию под свой контроль. Больше никаких слез. Сегодня я выплакала все.
Олег тут же вынул телефон, набрал Малышенко
и переспросил у нее, действительно ли все
так, как я говорю. Глядя на мой полоумный
вид и красные глаза, наверно, предположил,
что я могла тронуться умом. Потом, получив
подтверждения от Малышенко, отвел глаза и
молчаливо закивал, слушая.
Когда он закончил, я сказала:

- Это был последний раз, когда вы
созванивались с ней и говорили, Олег. После
подписания контракта со мной вы больше не
сможете делать это. Это важно, потому что
Малышенко продолжает работать на моего отца, а отец не прочь уложить в землю и меня, и моего ребенка за то, что я предала клан. Этот дом временно перешел в мое распоряжение, и
Малышенко здесь больше никто. Я запрещаю вам передавать ей какую-либо информацию обо мне и контактировать с ней по какому бы то ни было поводу. Как только у меня появятся
другие варианты, я переберусь в другое место.
Вопросы?

- Нет вопросов, - ответил Олег, качая
головой. - Виолетта только просила передать
вам, что коробка на пороге - она для вас.

- Проверьте, нет ли в ней взрывного
устройства. Потом можете внести в дом, -
сказала я сухо.

Олег на мгновение вытаращился на меня,
словно ушам не верил.

- Мария, - осторожно сказал он. - Он же ваша
девушка. Я не знаю, что за кошка между вами
пробежала, но…

- Начиная с сегодняшнего дня она не моя
девушка, - сквозь зубы ответила я. - И отныне
она в списке тех, кому здесь не рады. Если вам
трудно понять это, вы можете не подписывать со мной договор. Я не обижусь. В этом доме останутся только те, кто не верит никому снаружи.

- Окей, Мария, - без эмоций ответил Олег и
пошел за коробкой.

Я открыла ее, когда они с Кириллом проверили ее и принесли домой. Внутри лежала большая белая плюшевая овечка с розовым бантом на шее и позолоченным колокольчиком. Подарок
для моей дочери.
Ураган эмоций закружился внутри, но я не
поддалась. Я знала, что поступила правильно.
Малышенко могла бы порвать с Смирновыми, если бы действительно хотела этого. Будь ее чувство отвращения к моему отцу таким же сильным,
как мое, она бы не осталась рядом с ним ни на
минуту. Будь жертвой Геля, уверена, Малышенко
вела бы себя по-другому. Проблема заключалась в том, что все произошедшее со мной не возмутило ее до той самой критической точки, после которой не остается ничего, кроме ненависти и отвращения. Она могла по-прежнему говорить с моим отцом, ходить с ним по
банкетам и курить сигары. Она могла находиться рядом и здороваться с ним - жать ту самую руку, которая когда-то безжалостно выбивала мозги из моей головы.

Позволить Малышенко быть со мной рядом и
касаться меня после того, как она пожимала руку моему отцу, было далеко за пределами моей морали. Где-то между смехом над калекой и виктимблеймингом. Нет, никакие мотивы и никакие причины, даже вселенского масштаба,
не могли оправдать ее верность моему отцу.

- Кирилл, у вас есть дети или племянники? -
спросила я у своего телохранителя, захлопывая коробку.

- Есть племянница, - ответил он.

- Передайте ей это, когда увидите в следующий
раз. Надеюсь, что ей понравится.

______________________________________________

кисы как вам такой поворот событий?)🤍🐈