10 глава
Мне пришлось провести в больнице
три недели. Потребовалось несколько операций, чтобы восстановить лицо.
Кости и кожу сшивали заново, чтобы вернуть мне прежний облик. От закрытой черепно-мозговой травмы у меня началась сильная мигрень, которая не прекращалась даже.после принятия обезболивающего. Я постоянно чувствовала боль. Она
циркулировала внутри вместе с
кровью, отдавалась в глазах, висках и порой была такой сильной, что я едва соображала, где я и кто я.
Не знаю, что в итоге страшнее: смерть - или лишиться всего, чем я жила.
Я потеряла веру в Бога. Раньше в моей.жизни не было ни одного дня, когда я не возносила бы Ему молитвы. А Он не помог мне в тот один-единственный раз, когда я так в Нем нуждалась. Я больше не смогу играть на пианино. Играть так, как раньше, - виртуозно и чисто. Правая рука не зажила полностью даже после гипса: к трем пальцам из пяти так и не вернулась чувствительность. И наконец - моя
любовь к Давидц - всего за одну ночь
она перестала существовать. Он даже не попытался защитить меня от гнева моего отца…Я потеряла все.
Но за все это время я не проронила ни одной слезы и не сказала ни слова. Ни полицейским, ни репортерам, ни врачам. Ни Розе, что рыдала надо мной, бормоча свои бессмысленные молитвы; ни братьям, что клялись
уничтожить Демидовых; ни отцу, что деловито обсуждал с врачами мое лечение, сосредоточенно слушая и заботливо кивая. Решила, что больше ни с кем не стану говорить и не стану давать показания.
Я слишком боялась за свою жизнь,
чтобы сказать правду. Но оговорить
Демидовых и доставить отцу это
удовольствие - было еще хуже, чем
страх смерти.
Только один раз мне захотелось
выговориться и поплакать на чужой
груди, пока боль не отпустит: когда
Виолетта Малышенко приехала навестить меня.
Она выглядела ужасно. Красные глаза, серое лицо, словно она не спала много дней, мятая рубашка.
Помню, она села рядом и спросила, как я. Я подняла большой палец вверх. Хотела дать знак, что я более-менее, а получилось наоборот, потому что с пальца был сорван ноготь и выглядел он просто жутко. Я тут же спрятала руку. Виолетта взяла мою ладонь и
развернула ее, вглядываясь. Потом
хрипло сказала, что передвинула
пианино в гостиную. Что теперь,
когда я вернусь в ее квартиру, я
смогу играть, глядя в окно на город. Я покачала головой. Сжала перед ней руку в кулак, показывая, что, как бы
сильно я ни старалась, три пальца
на правой руке больше не могут
двигаться. Она все поняла.
- Прости, что не успела, - сказала,
пытаясь успокоить сбитое дыхание.
Ее душили эмоции, гнев, злость. -
Я связалась с Дианой и убедила ее,
что Демидовы затеяли очень опасную
игру. Она должна была помочь тебе
вернуться домой, но Давид не позволил ей. Я жалею, что потеряла время,пытаясь договориться с ними. Буду жалеть до конца жизни. Слова никогда
не будут так же убедительны, как
пули…
Я помотала головой, молчаливо
возражая. Прикоснулась к ее щеке,
заглянула в глаза, положила руки на
плечи. Как же мне хотелось возразить ей, поспорить! Слова всегда лучше,
чем пули! А разговор, пусть и плохой, - всегда лучше, чем пролитая кровь.
Каждая капля крови питает бога
смерти. Он уже раздулся от крови,как пиявка, но ему все мало и мало. И никогда не будет достаточно.
Я обняла Виолетту. Она привлекла меня к себе, склонившись надо мной. Потом
отстранилась и поцеловала меня в лоб. Словно давно хотела этого, давно хотела
прикоснуться ко мне губами, но вот
только сейчас пришло время.
Как жаль, что она не поцеловала меня раньше. Например, в ту ночь, когда я играла для нее, а она смотрела.
Если б она поцеловала меня тогда,
то сейчас я бы лежала не на этой
больничной койке, а скорей всего, в
ее постели, на ее груди. Мы бы пили
вино, и я бы играла ей мелодии, сидя перед пианино в ее рубашке на голое тело.
Судьба не швырнула бы меня Давиду Демидову, как котенка бультерьеру.
Я бы не пыталась примирить
непримиримое: огонь и воду, лето
и зиму, солнце и мрак. И я бы не
заплатила за это так дорого…
* * *
Мое возвращение домой решили
отпраздновать с размахом. Родня по
отцовской и материнской линии,
братья и сестры, с которыми я не
горела желанием увидеться. Гора
подарков для меня, которые мне не
хотелось открывать. Роскошный ужин, огромный стол, скатерти из
египетского хлопка, дорогое вино -
праздник, на который я предпочла бы не приходить.
Вызванные на дом визажист и
парикмахер уложили мои волосы,
покрыли лицо толстым слоем
косметики и завили ресницы.
Маникюрша нарастила мне ногти
взамен сломанных и сделала
безупречный французский маникюр. Швее пришлось перешивать купленное
для меня платье: оно висело на мне
мешком.
Я не могла отделаться от мысли,
что я - покойник, которого
некростилисты украшают перед
похоронами. Накладывают косметику и маскируют те места, где сшивали кожу. Чтобы родным, провожающим мертвеца в последний путь, не пришлось волноваться и испытывать
неприятные эмоции. Чтобы последнее, что они увидели, была безупречная пудра, красивые локоны и пышные кружева.
А ведь Маша и в самом деле больше
нет. Она умерла в том лесу, среди
мха и папоротников. Лисы съели то,
что осталось. Трава проросла сквозь
кости. А в глазнице черепа поселилась маленькая ядовитая змея. Она похожана шнурок из металлических нитей,
но капли ее яда хватит, чтобы убить
войско…
- Может быть, у вас есть какие-то
пожелания? - услужливо спросила
парикмахер, раскладывая передо
мной журналы. - Я могу сделать вам
стрижку, высветлить пряди, уложить ваши волосы как угодно…
Я только головой помотала.
Потом мой взгляд упал на портрет в
журнале, на котором была запечатлена брюнетка с ледяным взглядом и длинными иссиня-черными волосами,
завитыми в небрежные локоны. Она
напоминала мне Диану Демидову, и
еще Веронику из Ривердейла, и еще,
глядя на нее, я почему-то вспомнила о ведьмах, Хеллоуине и черной магии.
Эта брюнетка словно олицетворяла
собой все, что ненавидел мой отец.
Я коснулась руки парикмахерши,
указала на портрет модели в журнале, а потом - на свои волосы.
- Вы уверены, мисс? У вас такой
красивый, благородный блонд! Многие девушки мечтают добиться такого оттенка. И к тому же черный цвет подчеркнет бледность вашего лица. А если вы захотите вернуть прядям исходный цвет, то поможет только магия или придется отращивать их снова несколько лет.
Я только усмехнулась в ответ. Даже не уверена, что у меня есть эти несколько лет. Смирновы не живут так долго.
* * *
Если бы отец мог испепелять взглядом, я бы первая превратилась в уголь. Роза охнула, когда увидела меня спускающейся по лестнице в гостиную.
На мгновение умолкли гости, когда
узнали во мне Марию Смирнову, которая в детстве была кудрявой и рыжеволосой
бестией, потом с Божьей помощью
волосы сами собой распрямились
и приобрели чистый золотистый
оттенок, а теперь, не иначе как под
влиянием депрессии, бедняжка
выкрасила их в цвет воронова крыла.
Да еще и платье надела в тон -
угольно-черный сатин, холодный и
невесомый, как сумерки.
Виолетта Малышенко, которая
только-только вошла в гостиную,
остановилась, словно молнией
пораженная. Не узнала меня. Потом
взяла два бокала с шампанским и, не сводя с меня глаз, зашагала ко мне на встречу.
- Если бы я знала, что сюда прибудет
сама Королева ночи, то не посмела
бы опаздывать. Ты потрясающе
выглядишь. С возвращением домой,- проговорила она тихо. Так, чтобы
услышала только я.
Я улыбнулась и взяла ее под руку Малышенко оценила мой новый оттенок волос и мой образ. И Роза не
скажет мне ничего плохого. А мнение остальных - да пусть в задницу его себе
засунут.
Когда всех пригласили к столу, я
поняла, что совсем не хочу есть. За все то время, что я находилась в больнице, организм отвык от еды. Врачи перед выпиской настаивали, что мне нужно
начинать есть и без питания я не смогу поправиться, однако от одного запаха еды меня выворачивало наизнанку.
Но еще больше меня мутило от
людей. От их раздражающей суеты и
бессмысленных разговоров.
- Демидовы пожалеют! Они заплатят!
Бог их проклянет! Они не уйдут
безнаказанными! - клокотала сидящая рядом с отцом моя двоюродная тетка.
Сколько себя помню, она никогда не
отличалась тактом, а суетливостью
напоминала курицу, которой только
отрубили голову: все эти прыжки,
беготня, хлопанье крыльями кого
угодно могли свести с ума. И черт бы
с ней, но разговор подхватили другие. На головы Демидовых посыпались проклятия и пожелания сдохнуть в
муках. Даже малютка Агнес вытерла
пальчики о платье и объявила:
« Демидовым - смерть». И почему-то
именно ее слова - слова ребенка,
который еще в куклы играет, -
привели меня в ужас. Ведь она не
понимает, о чем говорит. Что ей
рисует ее воображение в эту минуту? Монстров? Инопланетян с плотоядной
дырой вместо рта? А что, если они
люди, Агнес? Такие же люди, как мы
с тобой. И неужели ты уже позабыла, как играла с Давидом Демидовым и
восхищалась его прекрасной Алисой?
Я смотрела в тарелку, не решаясь
поднять глаза. Отец сидел напротив, и одно его присутствие приводило меня в ужас. Один его взгляд мог заставить меня панически бежать из гостиной прочь.
- Мы не знаем, кто сделал это, -
вмешался в разговор Сава. - И пока
Маша снова не заговорит, нельзя
делать выводы.
- Кто же еще мог сделать это? -
возразил мой отец. - Тем более у нас
есть свидетельства того, что Давид
Демидов ту ночь был замечен
недалеко от того места, где нашли
Машу. Не так ли, Виолетта?
Я почувствовала, как кровь отливаетот лица. Как потеют ладони и кишки сжимаются в один тугой узел. Отец лгал, бессовестно и с совершенно
ровным лицом. И просил Малышенко
подыграть ему на радость гостям.
Я вскинула на Виоллетту глаза и
увидела, что она смотрит на меня. Ее взгляд был прикован ко мне, и она пыталась рассмотреть во мне что-то. Правду. Правду о том, что случилось той ночью.
- Виолетта? - повторил мой отец. - Я
говорю о тех документах, что вы дали мне сегодняшним утром.
- О каких документах? - спросила
Малышенко, и по ее голосу я поняла, что она раздражена. Верней, она в ярости от
того, что отец пытался сделать из нее идиотку. Не было никаких бумаг. Не было никаких доказательств того, что
это был Давид Демидов. Не было ничего, кроме непомерного желания моего отца в очередной раз посмеяться надо мной.
Я поднялась из-за стола, едва
сдерживая слезы. Мне нельзя плакать, иначе я не смогу остановиться. Иначе
мое сердце не выдержит всей этой
несправедливости и разорвется.
Я вышла из гостиной, хотя отец
окликнул меня, и его оклик был
отнюдь не ласковым. В ту секунду менянастигла мысль, что он не успокоится,
пока не уничтожит меня. Что я буду
служить или ему, или царству червей.
Что я буду играть по его правилам
или…
Или моя игра закончится раньше
времени.
Я быстро вышла в сад и огляделась.
Обволакивающее покрывало
сумерек уже легло на землю. На
кобальтово-синем небе созрела
первая звезда. Ветер тронул прядь
моих волос, как флиртующий парень, которому не терпится сделать меня
своей. Мир был безумно красив в эту
тихую меланхоличную минуту. И
внезапно я ощутила себя лишней в
этом мире. Ошибка, нелепость, брак.
Овца, полюбившая волка. Смирнова, не пожелавшая воевать с Демидовыми.
Коварный аспид в голубином гнезде…
Позади меня хрустнула ветка.
Я слишком поздно заметила
преследователя. Резко развернулась,
инстинктивно сжав руки в кулаки.
- Это я, - сказала Виолетта, медленно
подходя ближе. - Просто хотела
убедиться, что с тобой все в порядке. За столом ты выглядела испуганной.
Она подошла ближе и протянула мне кусок торта на блюдце. Я взяла блюдце, хотя есть не хотелось.
- Хочешь пройтись? - спросила она.
Я кивнула, взяла ее под руку, и мы
вдвоем побрели по садовой аллее,
прочь, в темноту. Все что угодно,
лишь бы не возвращаться в дом.
Легкое чувство ностальгии вошло в
сердце: когда-то давно мы с Малышенко
уже прогуливались по этому самому
саду в мой день рождения. Тогда же
я узнала, что она детектив и работает
на моего отца, и ужасно разозлилась
на нее. Помню, как бежала за ней
чуть ли не до самой парковки, чтобы высказать ей все, что я о ней думаю. Наивная дурочка, мечтающая о мире
во всем мире и презирающая тех, кто становится на тропу войны.
Теперь все это казалось забавным,
даже смешным. Что, если никто из
нас не заслуживает быть спасенным?
Никто из нас не заслуживает такой
милости, как примирение и прощение.
Что если все мы - и Демидовы, и Смирновы.Первые - носим внутри столько ненависти,
злобы и жестокости, что Бог хочет
лишь одного - нашей смерти? Что, если мир станет только лучше, когда все мы сгнием в земле?
Должно быть, Малышенко думала о том же, потому что внезапно спросила:
- Все еще мечтаешь примирить ваши семейства?
Мы сели у фонтана, я откусила кусок
торта и помотала головой. Примирение - волшебный единорог, которого видят
только шизофреники и слишком
впечатлительные дети.
- Почему? - спросила она. - Ведь не
Демидовы сделали это с тобой.
Я вскинула на нее глаза, панически
озираясь. Откуда она знает?! Как поняла?
- Все просто, - тут же пояснила
Виолетта, заметив мой испуг. - После
возвращения из больницы ты ведешь себя так, словно кто-то держит тебя
под прицелом и может убить в
любой момент. Боишься своей тени и выглядишь так, как будто находишься не среди семьи, а среди врагов… Это были не Демидовы . Это был твой отец.
Так?
Виолетта была хорошим психологом.
Замечала вещи, которые ускользали
от других. И, должно быть, давно
поняла, что во всей этой истории,
приключившейся со мной, что-то
нечисто.
- Просто кивни. Тебе не обязательно
что-то говорить, - снова попросила она и коснулась моей щеки.
И это прикосновение, нежное и
осторожное - милость, которую я
совершенно не ждала, - заставило
мое сердце пропустить удар. Все то хорошее, что я знала о Малышенко
и чувствовала рядом с ней, было
словно многократно помножено
этим прикосновением. Я прижала ее
ладонь к своему лицу и закрыла глаза.
Удивительное дело - контраст: после
всей той жестокости, что я пережила, ее руки были словно обещанием рая.
И я кивнула. Я призналась. Не смогла солгать.
Малышенко помогла мне подняться на ноги, набросила свою куртку мне на плечи и,
глядя в глаза, сказала:
- Ты не можешь оставаться с ним под одной крышей. Я могу забрать тебя туда, где будет спокойно и безопасно.
Взамен мне ничего не надо. Просто
скажи, что ты согласна, ну или кивни, и я заберу тебя отсюда.
Земля словно ушла из-под ног. Уши
заложило. Я вцепилась в ее плечи
так крепко, словно Малышенко вот-вот могла исчезнуть. Она предлагала мне
безопасность. И это было самое
соблазнительное предложение из всех, что мне когда-либо делали.
Я открыла рот, набрала воздух в легкие и хриплым, срывающимся голосом произнесла:
- Когда?
* * *
Я уехала с ней ту же ночь. Вернулась вдом, только чтобы обнять напоследок
Саву, Максима и Роза.
- Виолетта отнесла тебе сладкое? -
спросила она. - Этот торт я сама
испекла.
Я кивнула и сжала ее в объятиях.
- Она мне нравится, - сказала она. - Мое сердце подсказывает, что она девушка что надо.
Мне интересно, что ты скажешь о ней завтра, Роза. Когда узнаешь, что я сбежала с ней и больше не вернусь.
Отец окликнул меня, когда я
поднималась по ступенькам в свою
комнату. Моя спина одеревенела от
одного его голоса.
- Спокойной ночи, Маша, - сказал
он, подходя ближе. - Увидимся
завтра. И будь добра, свяжись завтра с парикмахершей и попроси ее вернуть твоим волосам пристойный вид. Моей дочери не подобает выглядеть, как
ведьма на шабаше.
Я даже голову не повернула.
Усмехнулась про себя мысли, что
скорее побрею голову налысо. И еще
завтра я буду так далеко отсюда,
насколько это только возможно.
Я взяла с собой только куртку и
лекарства, что прописал врач.
Оглядела напоследок свою комнату и хотела было прочесть молитву и попросить Бога позаботиться о Розе и Агнес, но остановила себя. Господь не услышит. Как не услышал мои крики о помощи.
Потом я подошла к книжной полке и сняла с нее книгу, в которой все эти годы хранила письмо от Давида. Я часто доставала его, чтобы перечитать.
Сейчас же просто вынула и разорвала на мелкие кусочки. Все равно в нем не
было ни капли правды…
Виолетта ждала меня в машине, сразу за воротами.
- Все окей? Как ты? - спросила она, как только я захлопнула дверь и машина рванула с места.
- Странно, - сипло ответила я. - Как
будто все это происходит не со мной.
А я просто стою и смотрю на это со
стороны.
- Это защитная реакция. То, что надо в этой ситуации.
- Что теперь? - спросила я, теряя голос от внезапно накатившего на меня ужаса неопределенности.
- Ты голодна? У меня дома нет
ничего, кроме вина. Хочешь, заедем
куда-нибудь и возьмем еду на вынос?
- Мне хватит вина, - буркнула я.
- О да. - Виолетта тихо рассмеялась и
включила музыку.
«Мой замок сравняли с землей за одну лишь ночь.Я сглупила и на перестрелку взяла
только нож.
Мою корону отняли, но, знаешь, мне
все равно…» - пела какая-то певица,
чье имя я так и не смогла вспомнить.
- Тебе все-таки надо поесть, - сказала
Малышенко.
Мы заехали в небольшой ресторан,
заказали и забрали оттуда свой ужин и приехали к Виолетте.
Ее квартира внезапно показалась
мне лучшим местом на земле. Здесь
было уютно, тихо, никто не задавал
вопросов и не требовал ответов. Здесь не было страшно. Здесь я не должна была сидеть за одним столом с тем, кто
чуть не убил меня. Здесь был тот, кому можно довериться.
Я смотрела, как она хлопочет на кухне, закатав рукава рубашки, и впервые за долгое время чувствовала себя так
спокойно и счастливо, словно наконец оказалась… дома.
Виолетта поставила
на стол тарелки. Ужин в ее компании показался мне в сто раз аппетитней того, что был на празднике в мою честь.
- Что мне делать дальше? - спросила я.
- У меня есть дом в поселке за городом. Ты можешь там
укрыться, пока все не разрешится. Природа,река, живописное место, овечкина зеленых
лугах… Надеюсь, ты любишь овечек.
- Просто обожаю, - ответила я.
- Прекрасно. Моя сестра живет
неподалеку и поможет тебе
обустроиться. Обычно она занята
своим домом, живописью и
клиентами, для которых проектируется
интерьеры, поэтому не будет слишком тебя беспокоить. Если, конечно, не проникнется к тебе симпатией. В таком
случае готовься отбиваться от нее.
- Я уже люблю ее, - усмехнулась я.
- Не спеши, - рассмеялась она. - Имя
у нее, конечно, ангельское, но зато
она обладает удивительным даром
сводить людей с ума своей энергией и оптимизмом.
- Энергия и оптимизм - это то, что
мне надо. Как ее зовут? - Я уже была
заинтригована.
- Ангелина. Но все зовут ее просто Геля.
- Ви и Геля. Мне нравятся ваши
имена… Ваша семья тоже была
религиозной?
- О да… Тот особый тип религиозности,
когда ты каждое воскресенье
протираешь штаны в церкви, а после мессы сразу идешь в бар через дорогу и напиваешься там до чертиков, - улыбнулась она.
- У тебя имя архангела, между прочим.
- Я не большой знаток Библии, но
об архангеле Виолетта наслышана, -
усмехнулась Малышенко.
- Нас всех тоже назвали по
христианским мотивам. Савелия -
в честь третьего сына Адама и
Евы, от которых берет начало род
человеческий. Максима - в честь
архангела Максима. Мое имя означает
«христианка», а имя Агнес - «ягненок».
- Прямо божественный отряд.
- Не то слово, - усмехнулась я.
- Хочешь бокал вина? - спросила она,
покончив с посудой и захлопнув
посудомойку.
- Только если составишь мне
компанию.
Ви открыла бутылку, разлила вино
и протянула мне бокал. Я отпила глоток и сдвинула брови. Оно пахло черными ягодами и какими-то ароматными
цветами. На вкус было слегка
сладкими медово-терпким. Алкоголя я не почувствовала вообще, до того сильным был аромат.
- Это точно вино, а не нектар богов?
Покажи бутылку.
Виолетта поставила на стол бутылку,
и я сощурилась, изучая старую
пожелтевшую этикетку.
- Бургундское «Домен Леруа»семидесятого года? - усмехнулась я.
-Ну естественно, что же нам еще пить, как не вино за несколько сотен… а повод какой?
- О, поводов у нас предостаточно, -
ответила Малышенко. - Например, ты жива, говоришь и даже шутишь.
Я отсалютовала ей и чокнулась с ней бокалом.
- Должно быть, мой отец платит
тебе целое состояние, если ты так
разбрасываешься деньгами. Ничего,
подожди завтрашнего дня, когда ты
останешься без работы, - вздохнула я. - А возможно, даже приобретешь нового
врага. Я хорошо знаю своего отца,
Виолетта. Он не из тех, кто прощает
людям неповиновение. Знаешь, только сейчас до меня дошло, что я подставила
тебя, когда согласилась сбежать.
- Не волнуйся. У твоего отца сейчас
есть более важные проблемы, чем
ты или я. Давид Демидов, например,
который все еще не нашел свою жену…
Боль и обида снова шевельнулись
внутри при одном упоминании
его имени, но я не позволила этим
чувствам завладеть мной. Давид не
заслуживает, чтобы я даже просто
думала о нем…
- И который не успокоится, пока не
отомстит, - добавила Малышенко. Я сделала глоток вина и откинула
голову на спинку дивана.
- Никогда не думала, что скажу это,
но… целиком и полность разделяю
его план. Пусть приступает.
- Правда? А как же мир во всем мире? - улыбнулась Малышенко, хотя взгляд остался
серьезным.
- Как оказалось, мир - это иллюзия, за которой бегают только дети, идеалисты и идиоты. Теперь я хочу другого: чтобы
никто и никогда не смел похищать
меня и обращаться со мной как с
вещью. Хочу перестать быть пешкой, которую все используют, как хотят. Хочу, чтобы мои враги думали триста раз, прежде чем сделать ход против
меня. А лучше, чтобы они все были
мертвы! И наконец - чтобы мой отец
заплатил за все, что сделал со мной.
Как только я встану на ноги, как только наберусь сил, он пожалеет, что поднял на меня руку.
Виолетта не ответила, но мне
показалось, что она разочарована.
- Месть пьянит круче наркотиков, но, как и наркотики, она еще никого не делала счастливым, - наконец сказала она.
Я встала с дивана, подошла к окну
и уставилась в темноту. Город
напоминал россыпь мерцающей магической пыли на ладони великана. Мне всегда нравилась ночь. Но теперь, после всего случившегося, я начала
испытывать тревогу, глядя во мрак.
- А кто сказал, что люди должны
стремиться к счастью? - пожала
плечами я. - Нет, на этот раз я выбираю месть. Это мое единственное желание,
которое я хочу исполнить. Больше у
меня ничего внутри нет. И больше я
ничего не хочу. Вообще ничего. Эта
ненависть - мой источник энергии.
Забери их - и я мертва.
Виолетта смотрела на меня так
пристально, словно я была опасным
пришельцем, который ей вот-вот
полруки откусит. Я видела ее
отражение в стекле. Наверное, пыталась сопоставить образ той меня, которую
она знала, и образ того человека, каким я стала.
- Есть множество других вещей, ради
которых стоит жить. И однажды ты о них вспомнишь.
- И что же это за вещи? Любовь?
- фыркнула я, разворачиваясь и
заглядывая ему в глаза. - Величие
природы? Детишки, бегающие вокруг? Вместе стареть, любуясь на звезды, и прочая херня?
Малышенко пожала плечами.
- Вообще-то я имела в виду секс. И гамбургеры.
Я не выдержала и рассмеялась. Ну и
дела, всего пятнадцать минут назад
мне хотелось мести и больше ничего.
А теперь я хочу… ну как минимум
гамбургер.
- Ладно, представь, что ты отомстила
всем врагам и при одном упоминании твоего имени они марают подгузники.
Что дальше? - спросила она.
- Как только мы с отцом расквитаемся,
я уйду в монастырь.
Виола рассмеялась, но заметив, что я абсолютно серьезно, пробормотала:
- Ты шутишь…
- Не хочу иметь ничего общего с
бренной жизнью, с людьми, их
интригами, ненавистью друг к другу
и жаждой уничтожать все вокруг, -
продолжила я. - Смирновы и Демидовы
многому меня научили, а именно:
не пытайся остановить войну между
водой и пламенем. Либо утонешь, либо сгоришь.
- Для того, чтобы не иметь ничего
общего с людьми, не обязательно
уходить в монастырь. Можно просто
поселиться на острове, откреститься
от интернета и кабельного и целыми днями играть в «солитера».
- Боже, как банально, - закатила глаза Я.
- Как будто монастырь - не банально.
Молишься, псалмы поешь и делаешь вид, что проживать жизнь в четырех стенах - это нормально. Ты создана для
другого и прекрасно знаешь это.
- Угу. Для секса и гамбургеров? -
хмыкнула я.
- Да хотя бы. Секса, гамбургеров,
чтобы бегать в бикини по пляжу, пить «Пинаколаду» с зонтиком, играть на гитаре, красить волосы в разные цвета, есть кексы с марихуаной в баре на Тенерифе, сделать татуировку
на заднице, носиться на машине с
опущенными окнами, визжать на
аттракционах, плакать над грустными фильмами, смеяться над своими юношескими фотографиями, петь караоке в три часа ночи…
Она подлила нам вина и продолжила:
- Это не все. Еще снимать дурацкие
видео в «ТикТоке», собирать деньги на спасение белуг, ходить на вечеринки в бесстыдно коротких платьях, написать
книгу, открыть выставку карикатур в городской галерее, слушать музыку в саду в гамаке, подставляя лицо летнему солнцу, покупать дорогие туфли, пить дешевое вино, печь по утрам блинчики тому придурку, которому повезет стать твоим парнем,
возлюбленным…
Виолеттв чокнулась со мной бокалом и,видя, что я не спешу ее перебивать и
слушаю, как зачарованная, закончила:
- Смотреть с ним перед сном
стендапы Щербакова, объедаясь
мороженым, проводить каждое лето
на берегу океана, завести пять собак, выучить все созвездия на небе, купить сноуборд и коньки, прыгать со своими
детьми на батуте, печь баклажаны
на гриле… Подожди, - она возвела глаза к потолку, - я забыла кое-что очень
важное. Что-то очень, очень важное…
Ах да, пончики из Offbeat. Пальчики
оближешь.
Пару секунд я просто смотрела на ее
лицо, задыхаясь то ли от внезапной
сентиментальности, то ли от
раздражения. Захотелось ответить
что-то резкое, что-то вроде «Это список
из журнала "Гламур" для тех, у кого
кризис среднего возраста?»
Но хватило духу признать, что мой
сарказм будет всего лишь защитной
реакцией. В сказанных мне словах
было слишком много эмоций, жизни и
страсти. Это был «список счастья», а в счастье я больше не верила.
Змеям оно не нужно. Змеям нужно,
чтобы на них просто не наступали.
- Мне нравится то, каким ты видишь
мир, - наконец сказала я. - Жаль, что явижу его иным…
- Каким видишь его ты? - спросила она.
- Гладиаторской ареной, где выживает самый сильный и жестокий. Где
льется кровь, хрустят кости, юные
и красивые расстаются с жизнью,
а те, кто мог бы остановить это,
хлопают в ладоши и орут «еще!». Где
человеческая жизнь ничего не стоит.
Где смеются над тем, у кого мягкое
сердце и чистая 0-совесть. Где все
можно купить и продать, а за то, что
якобы не продается, нужно просто
предложить больше - и оно твое. Где
человек, мечтающий о мире и любви,
в итоге оказывается
искалеченным и изуродованным… - Я отвернулась, пряча лицо.
- Ты по-прежнему красива, Маша.
- На моем лице такой слой косметики, что родную кожу придется откапывать
лопатой. Сегодня перед сном я смою
все это, и завтра утром ты не узнаешь меня. Синяки еще не везде сошли и кожа местами желто-фиолетовая.
Правый глаз до сих пор не полностью
открылся, без косметики это будет
видно. И еще следы от швов на лице.
Их постарались сделать незаметными, HO…
Голос предал меня, и я замолчала,
утерла рукавом нос. Виолетта шагнула ко мне, откинула волосы с моего плеча
и заставила повернуться. Ее руки
обняли меня, обвили меня. Было
странно стоять к нему так близко, но эта близость не вызывала дискомфорт.
Наоборот - чувство покоя.
- Дурочка, ты слышишь, что я тебе
говорю? Ты по-прежнему красива, и
дело не в косметике. Ты едва выжила, но до сих пор можешь улыбаться. Ты
прошла через ад, но по-прежнему
переживаешь о том, как выглядишь.
Тебя чуть не убили, но сегодня
ты пьешь вино и даже немного
шутишь. Тебе должно быть на все
плевать, но ты все же переживаешь
о моем благосостоянии и боишься,
что я обеднею, если открою еще
одну бутылку вина. Ты должна всех
ненавидеть, но ты уже любишь мою
сестру. Ты по-настоящему красива,
потому что до сих пор способна на все это.
Я обняла ее в ответ, черпая энергию
в ее близости. Мне нужны были
эти слова, мне нужны были эти
прикосновения, чтобы снова
почувствовать себя живой. Чтобы
чувство, что я никто и ничто, оставило меня хотя бы на минуту. Чтобы мир хотя бы на мгновение перестал быть
таким, каким видела его я, и стал таким, каким его видела Малышенко.
Она в ту ночь уступила мне свою
спальню, сама легла на диване в
гостиной. Одолжила мне одну из своих футболок, в которую я с удовольствием переоделась, так как вечернее платье,
сшитое из жесткого, холодного
полиэстера, больше напоминало
орудие пыток, чем одежду, а пижаму
из отцовского дома я не взяла. Моя
голова утонула в подушке, и я закрыла глаза.
Во всем мире - во всем огромном
мире - сейчас не было иного места, в
котором я бы хотела оказаться.