Сансарана

Быть учителем необычайно сложно: направлять, защищать, поддерживать в самых трудных ситуациях маленьких людей, чей свет души ещё не успел разгореться яркой звездой. Порой тем, кто выбирает такую профессию, не хватает множества важных качеств. И добросердечности, и выдержки, сродни армейской, и крепких нервов, похожих на прочные верёвки, которые используют моряки. Только и швартовые канаты под тяжестью корабля могут порваться. Так же и холодный, беспристрастный педагог способен на вещи, которые никто от него не ожидал, на эмоции и чувства, на то, что в сознании общества не подходит представителям настолько важной профессии. Срывы проявляются как в гневных криках, нередко переходящих в оскорбления, так и в холодной ненависти. Сначала неприязнь адресовывается ученикам точечно, потом всему человечеству в целом. Апогеем становится ненависть к себе и своей жизни. Многие в этой сфере именно так и заканчивают — выгорают, не оставив пепла.

Но Сара за годы работы не успела превратиться в потушенную спичку, подробно коллегам. Острые черты лица не тронули морщины от убегающей молодости. Только проникновенный тяжёлый взгляд больших карих глаз выдавал весь богатый жизненный опыт женщины, которой едва стукнуло тридцать. Но в них читалось что-то ещё, более печальное и суровое. Она всегда с энтузиазмом подходила к работе, не без интереса делилась с детьми знаниями, накопленными годами. В качестве педагога Сара успела стать не только хорошим источником информации для бедных неграмотных детей, но и свидетельницей множества потасовок на почве импульсивности и агрессивности, свойственной детям. Конфликты не всегда касались её, хотя иногда ей удавалось стать инициатором недовольства несдержанных обучающихся. Каждый раз, применяя завидное терпение вкупе с отменным педагогическим тактом, женщина успешно решала перепалки, самые важные, невообразимо масштабные для учеников. Потому любые проблемы оказывались несложными для одарённой учительницы. Хоть на вид низкая хрупкая женщина создавала впечатление воплощения строгости и беспристрастности, её подходы в обучении не строились на запугивание.

Сара Смит действительно была таким педагогом, которому смело говорят про особый дар, помогающий в успешной работе с детьми. Но на самом деле флегматичная преподавательница литературы не признавала у себя никаких врождённых способностей. Она лишь устало отмахивалась от коллег, а те в свою очередь выражали восторг её умениям:

— Хватит нести чушь. Любой, кто хоть раз вдумчиво читал книги по педагогике и психологии, зная свой предмет, способен не только преподать его на высшем уровне, но и найти подход к детям, — а потом, так же напыщенно литературно, она заканчивала фразой. — Таким образом вы просто расписывайтесь в собственном бессилии.

После этого, совершая финальный выстрел, Сара обычно не продолжала диалог, оставляя озадаченных коллег обдумывать свою профессиональную пригодность.

Тяжёлый характер Сары никому не мешал. Обычно она прикладывала немалые усилия, чтобы не показывать неприязнь и раздражение. Но любой, кто вёл с ней диалог, без труда мог предположить, что сейчас чувствует учительница, и как она относится к тому, с кем говорит. Почти всегда такая угадайка заканчивалась полным попаданием по многим, если не по всем предположениям. Ведь как назло, каждая эмоция чётко проявлялась на лице Сары, не сговариваясь с ней и не беря во внимание её желания.

— Мисс Смит, да вы недовольны чем-то? — со смешком спрашивает директор, вкладывая в тон голоса заметную иронию. В душном маленьком кабинете Сару прожигал не только взгляд директора вместе со знойным майским солнцем, но и плакат позади, с которого на неё смотрел старик с папиросой в зубах, чьё лицо заплыло жиром — реклама сигарет.

— С чего вы взяли? Я сочту за честь поработать в свой законный отпуск.

В такие моменты Саре казалось, что её лицо непроницаемо, подобно посмертной маске, но со стороны собеседнику виднелось всё: и едва подрагивающая челюсть, скрипящая зубами от напряжения, и бесконечно уставший глубокий взгляд, выедающий тебя насквозь.

При всей своей профессиональности по отношению к детям, Смит чувствовала себя некомфортно в обществе людей постарше. Она не могла без заметного волнения посетить госпиталь на окраине района или же сходить в ближайшую продуктовую лавку у дома. Находясь в толпе, женщине казалось, что все тайком поглядывают на неё, оценивают небрежность причёски, находят каждую заштопанную дырку на старой потёртой юбке, мысленно посмеиваются и осуждают. Каждый из них обязательно замечает малейшие изъяны, но не решается говорить о них вслух. Потому, выходя в люди, Смит обычно в рекордные сроки выполняла то, для чего покинула пределы дома, а потом, необычайно уставшая, возвращалась в родную обитель — старую квартиру в тишайшем рабочем районе Франции, который под вечер заметно оживлялся.

Не смотря на неспокойное военное время и риски, работяги, отягощённые необходимостью работать чаще и больше, не создавали опасности для других. Под вечер просыпались только бездомные, по своему несчастью сбивающиеся в сплочённые групы. Не проходило ни одного дня, чтобы то у взрослого рабочего, то у хрупкой дамы не пропадали вещи: часы, браследы, брошки. Жертвы не успевали опомниться и уже стояли без украшений и денег.

Иногда всё не ограничивалось кражами. Голодные до женщин, озлобленные, бандиты промышляли и насилием. Но это происходило значительно реже, ведь желание не умереть от голода перевешивало низменные потребности.

Так что у Сары было больше чем одна причина выходить из дома реже других. Будучи вдовой, она не находилась под покровением мужчины. А бездельные прогулки одинокой женщины по тёмным каменным улочкам ничем хорошим закончиться не могли.

Исключением из её нелюдимости были, разве что, рабочие будни, когда женщина могла отдаться любимому делу, и, преисполненная энтузиазмом, вести урок за уроком. Как только она представала перед классом с новой идеей, все тревоги отступали на второй план. Очередная игра, способная помочь детям запомнить биографии писателей или же интересный анализ собственного сочинения — всё полезное, всплывающее в голове яркой идеей, каждый раз шло в дело, на благо познания. Если хотя бы раз услышать о работоспособности Смит, можно себе представить ежедневное волшебное перевоплощение: из неуверенной, недовольной женщины, скрывающей за внешней хмуростью неспособность сказать «нет», в деятельную особу, громкую и харизматичную. Но на самом деле перед классом ни в выражение лица преподавательницы, ни в её речи относительно того, что было всегда, не менялось ничего. На место Сары не приходил другой по духу человек. Она оставалась всё такой же строгой, но справедливой женщиной, которая временами казалась чуть более удовлетворённой.

Для учителя Смит разговаривала не преувеличенно медленно. Она успешно вкладывала в головы детей необходимую информацию. Темп речи Сары больше подходил матерям, поющим колыбельные, но никак не мешал молодому педагогу. Ведь классы разного наполнения, затаив дыхание, слушали захватывающие факты и интересные разборы классической литературы. И лишь изредка кто-то из учеников позволял себе заскучать.

Справедливости ради, перед детьми не представал богатый выбор учителей. Если у педагога на столе не лежал стройный звонкий хлыст, его уже не считали достаточно строгим и не боялись. А дальше дело стояло за малым — заслужить доверие, не потеряв всякие крупицы человечного отношения, не превратившись в удобную мягкую тряпку. Те, у кого не получилось отстоять себя, не были способны сдерживать буйный нрав молодых людей. Они не умели воспитывать. Как правило, такие люди сгорали быстрее всех.

Когда уроки переходили в подобие лекций, всё вокруг Сары и класса, попавшего в её руки, превращалось в искусное представление. На месте скучных потрескавшихся парт не без подачи учителя можно было представить старинную Италию, где не посчастливилось встретиться молодому Ромео и его нежной возлюбленной; Лондон, в котором проживал эгоцентричный тщеславный юноша — Дориан Грей. Когда Сара Смит открывала рот, начиная занятие, множество и множество книжных героев тут же оживали в сознании детей. Успешно управляя интонацией голоса на актёрский манер и представляя информацию доступно и сочно, Сара могла держать внимание многих учеников. Всё время урока проходило с пользой. Но были и те, на кого чары учительницы не действовал.

Некоторые дети либо уходили в себя настолько глубоко, что вытащить их из реальности не был способен даже самый интересный рассказ, либо находили себе более интересное развлечение. Кто-то, будто в трансе, заворожённо смотрел в окно, ожидая заветного звонка, пока другой пытался столкнуть своего соседа по парте. В отличие от коллег, Сара действительно уважала детей, она понимала их особенности развития и характера, по возможности старалась привлечь внимание тех, кого сложно усмирить. К таким относилась аномально худая девочка, особенно любящая привлекать к себе внимание, как бы то не было.

Светловолосый ангел, Франческа чаще большинства игнорировала существование учительницы. Она пропускала мимо ушей весь поток информации, которую пытался донести педагог, а потом, получая замечания, как ни в чём не бывало удивлённо хлопала глазами, будто бы отчитывали не её. Среди других одноклассников Франческа меньше всего показывала стремления к познанию. Да и интереса в её глубоких карих глазах не наблюдалось. На остальных уроках ситуация не складывалась лучше. Франческа занималась чем угодно, кроме урока и на литературе, и на богословие (за что частенько получала от преподавателя по рукам длинной деревянной линейкой), и на других предметах. Чаще всего она намеренно или же случайно срывала уроки своим эксцентричным поведением.

Один раз Франческа залила водой стол учителя по богословию, внушительного крупного мужчины, который был если не в три, то в два раза больше её уж точно. Испортив все документы, включая и дорогое ценное издание библии, Франческа без раздумий дополнила свою шалость. Она нарисовала на доске срамной рисунок, стараясь передать в нём всю человеческую анатомичность.

И в этой ситуациях класс не смел защищать её. Наказания избежать не удалось. И после того как Франческа оказалась жестоко бита учителем, на чьих уроках она большее всего не слушалась, огонёк в её глазах поутих. Если до этого случая она с задором била, пинала, кричала и звонко материлась на французском, то с годами стала более часто действовать импульсивно и проявлять агрессию без желания рассмешить себя.

Счастливому взрослению не способствовала и та обстановка, в которой Франческа росла. Особенно быстро всё самое хорошее стёр её отец, который вечно проклинал всех вокруг, включая и худую домашнюю собачонку, замученную голодовками из-за вечного недостатка денег, и скромную безропотную мать, которую бросало в дрожь от каждого неожиданного шороха. Глава семейства винил в своих проблемах кого угодно, но не себя.

Первопричиной нереализованности мужчины, как ни крути, оказывалась его родная дочка, кровь и плоть человека, не скупого на слишком бурное выражение эмоций. Появившись на свет неожиданно рано, Франческа стала для родителей чем-то наподобие прочных цепей, сдерживающих их от счастливой жизни далеко друг от друга. Папа не мог уйти из семьи, оставить в покое Болди младшую и её мать, ведь никому больше не был нужен.

Отец стать тем, кого Франческа могла бы с гордостью назвать отцом. Потеряв юношескую невинность, она всецело старалась не думать о том, что может ждать её дома.

Люди устроены так, что вопреки множеству мешающих обстоятельств, они тянутся к друг к другу. Человек социален и вне социума он несчастен. Такой философией руководствовалась и Болди, когда в очередной раз в пылу безжалостного нахального спора срывала урок или же размахивалась, чтобы дать отпор на невинные обзывательства. Она пыталась заслужить желанное признание, раз за разом пересиливая себя в попытке добиться заинтересованных взглядов одноклассников и одноклассниц.

Первое время у неё получалось активно участвовать в бурлящей жизни классного коллектива, но потом, едва поспевая за сверстниками, с каждым годом Франческа стала всё хуже контролировать свои эмоции. С младшей школы она ощущала, что внутри неё есть нечто мрачное, готовое в любой момент выбраться наружу.

Компания одноклассниц, щебечущих об обычных простых вещах, до ужаса банальных, сверх меры раздражала Болди. Первое время она настойчиво твердила себе, что никогда не станет такой же как они. Сама мысль подружиться с юными любительницами красивой одежды и любовных романов казалась Франческе оскорбительной. Так шли недели за неделями, во время которых Ческа с завистью наблюдала за счастливой трелью. То, с каким задором они смеялись, насколько заинтересованно живыми выглядели — всё это вызывало во Франческе неподдельную зависть и более заметное сильное отвращение. И как бы она не старалась присоединиться к ним, они всегда будут смеяться над ней, а не вместе с ней.

Один раз по пути домой, она заглянула в местный маленький магазин, где стоял завлекающий пёстрый стенд со всеразличными модными газетами, преимущественно для молодых. Стояло знойное утро 1942 года. Тяжело вздохнув, девочка прикрыла глаза. Решительно ступив вперёд, она пересекла входную дверь.

Потёртое помчтое чёрное платье, во многих местах заштопанное, источающее зловонье после насыщенного школьного дня, да выцветшая сумка болотного цвета: всё это выдавало в Чески человека, не имеющего в распоряжение огромного количества денег, чтобы купить качественные ткани. А пошив в салонах тем более не был ей доступен.

Приказчик, сидевший до этого за прилавком, скучающе рассматривал местный скудный ассортимент, состоящий преимущественно из стендов с духами, закрытых под ключ и тюков с тканями. Но вторые находились на складе и на данный момент были вне его досягаемости. Наконец худощавый лысый мужчина, похожий на скелет, нашёл себе новое, более интересное занятие и перевёл взгляд на вошедшую девочку. Сперва Франческа подумала, что ей показалось, но потом вместо простого любопытства она заметила во взоре взрослого настороженность. Будто бы тот сейчас разразится громкой тирадой о треклятых оборванцах, шастающих к нему, и обязательно выгонит, при этом не забыв поколотить. В продавце так и читалось подозрение. Взглядом он проводил покупательницу до заветного длинного стеллажа с журналами. Они продавались покупателям после подбора тканы, как руководство к тому, что можно было бы сшить.

Ческа старалась не обращать внимание, насколько старательно её спину буравят глаза полного мужчины. Окинув взглядом магазинчик, полный люстр, стеклянные подвески которых звенели при малейшем ветре, Франческа решительно шагнула вперёд. Сбоку от неё находились стенды с пышными шляпками, изобилующими пёстрыми перьями, а спереди то, зачем она пришла сюда — яркие, привлекающие внимание журналы о моде. Она взяла первый попавшийся из них и под безумный грохот сердца собиралась открыть его.

На глянцевой обложке красовалась элегантная женщина, чей образ удачно подчёркивался тёмной шляпой с крупными полями. Ческа поспешила переключить внимание на основную часть наряда, зашуршав страницами. Это было платье цвета молочной пенки, которую девочка видела единственный раз в своей жизни — на вывеске, рекламирующей частную столовую, открывшуюся неподалёку от школы. Кажется, там это пойло называлось кофе. Одно наименование чудесного напитка вызывало волну голода. Такое сладкое сочетание букв и сам вид кофе привлекал немалый интерес маленькой Франчески, которая к большому сожалению, понимала, что её семья не может себе позволить даже поход в самое дешёвое заведение. Да и то, такие столовые не посещали даже рабочие ведь денег не хватало и на самый недорогой хлеб.

Самой Франческе часто приходилось есть сухие чёрствые лепёшки из старой залежавшейся муки, которую отец импульсивно закупил впрок, пока работал. Перевернув страницу, Ческа задумалась. Она никогда не любила домашние булки, но вечный лёгкий голод, сопровождающий её, мог заставить съесть даже выпавшее на дорогу яблоко, бока которого начинали покрываться мягкой зелёной плесенью.

Для себя Болди не заметила ничего привлекательного, пролистав с десяток шуршащих листов. Каждая из женщин, искусно позирующих на страницах гламурного чтива, источала истинное неудовольствие. По идее, те кто открывал глянец, должны были обратить внимание на вычурность образов, скроенных по последним стильным лекалам. Но Франческа смотрела исключительно на лица тех, кто представлял из себя вешалки для идей изощрённых стилистов и модельеров. На секунду Ческа почувствовала отвращение ко всей индустрии в целом и к своим одноклассницам в частности, насколько сильно эта гламурная вычурность бросалась в глаза. Поборов в себе порыв положить журнал на место и убежать, она переключилась на тексты, в которых доступным языком была написана информация о том, как и кому надо одеваться.

На отдельных колонках красовалась простейшая история известнейших законодателей моды прошлого и современности. Наивно полагая, что таким образом она сможет влиться в школьную компанию, Франческа принялась штудировать потоки сведений, очень затянутых, неинтересных. Фредерик Ворт, Поль Пуаре и другие имена — всё это на некоторое время заняло голову девочки, пока терпению продавца не пришёл конец:

— Здесь не читальный зал. Либо покупайте, либо уходите. — Ческа ожидала более эмоциональной реакции, потому тут же положила журнал на место и, склонив голову, молча удалилась, тихая и невидимая, точно призрак. Покидая магазин, она не решилась извиниться, хотя очень хотела. Сгорая от стыда, девочка поспешила домой. По пути у неё возникли мысли о том, что в такое время не стоит открывать и обслуживать модный магазин. Покупателей всё равно не будет.

Единственное, что ожидало Франческу по прибытии домой, было отсутствие отца, который решил провести этот вечер с теми, кого он называл друзьями.

С порога Франческа не встретила мать, у которой вошло в привычку по вечерам мыть полы, а заодно и всю квартиру слегка подмыленной водой. Замерев у входной двери, девочка окинула взглядом единственное помещение. Дочь застала мать на пыльном старом диване, доставшемся по наследству от бабушки вместе с квартирой. Смертельно уставшее тело почти не двигалось и лишь изредко подрагивало. Родительница лежала на животе, её лица не было видно. Ческа не хотела будить маму, боясь заметить на ней следы от отцовского гнева. Выдохнув с облегчением, она решила последовать примеру матери и осторожно устроилась на мягком кресле неподалёку от дивана. Сон не шёл долгое время. Устремив взгляд в пожелтевший потолок, Франческа подметила, что дома стало гораздо теплее. Маленькая, словно каморка, квартира, вся мрачно-серая и грязная, и без этого была душной. Закрыв глаза, Франческа постаралась сосредоточиться на мыслях о завтрашнем дне, и спустя час голодных размышлений она погрузилась в дремоту.

На утро Ческа едва победила ноющую, пронизывающую мышцы боль, ведь поза для сна, выбранная спонтанно, оказались неудобной. Мать дома она не обнаружила. Видимо, родительница уже давно ушла на работу. После долгого пробуждения и леденящих водных процедур Франческа замочила в проржавевшем железном тазике школьную форму, в которой уснула. На место грязной одежды пришла сменная, не менее поношенная. Единственное отличие чистого комплекта формы от застиранной заключалось в цвете платья. Второе выполнено в более глубоком оттенке чёрного. На тёмной ткани менее заметны и потёртости, и заштопанные места, которые из-за неуклюжести Франчески с каждой неделей только увеличивались, грозясь сделать из вещи сплошную зашитую дырку. Немного подумав, она решила уложить волосы водой, ведь для того, чтобы произвести большее впечатление на местных модниц необходимо соответствовать их идеалам. Вспомнив причёску из недавно просмотренного журнала, она наспех соорудила на голове нечто, отдалённо похожее на гламурную фотографию со страниц модного чтива. Но Франческа не совсем понимала, что без сахара волосы не будут держать форму.

Путь до школы прошёл в привычной тишине, ведь район, в котором проживала семья Болди, славился обилием рабочих. Те, кому предстояло большую часть жизни трудиться во благо, будто магнитом стягивались к месту, где родилась Франческа. С приклеенной вымученной улыбкой, по разным причинам не в силах изменить жизнь, они день за днём посещали утомительную работу. Места, где многие из города получали средства для существования, в силу размера района не пестрели разнообразием: местные магазинчики, кондитерский завод, где раньше работал отец Франчески, школа, полиция и церковь. Да и кондитерская взяла курс на более полезное дело. Вместо пончиков и эклеров на новых станках стали производиться патроны.

Божественную обитель - церковь, юная Ческа боялась даже упоминать в разговоре, ведь в сочетании со снами, где в адских котлах грешники мучались вечность, а черти, весело хохоча, кололи их вилами, напыщенность и показушность христианства вызывала в девочке неподдельную тревогу.

Предчувствуя хороший исход своего плана разговора, Франческа на секунду ощутила нечто, похожее, на счастье. Окрылённая вдохновением, она переступила порог класса. В мгновение, изображая настолько приветливое выражение лица, насколько она могла, Болди направилась к заветной парте, где на переменах собирались местные модницы. Те, завидев тихую одноклассницу, принялись перешёптываться куда активнее, нежели чем секунду назад.

— А вы знали, что основателем «От Кутюр» был портной из Англии? Его звали Чарльз Фредерик, — в качестве приветствия Франческа выдала один из фактов, прочитанных во вчерашнем журнале. — А ещё, слава к нему пришла после сорока...

Видя недоумение в глазах одноклассниц, она заговорила более неуверенно. Толком не общавшись ни с кем до этого, Ческа не знала, как нужно начинать дружбу, разговоры, каким образом взаимодействовать с социумом.

До этого момента девочка находилась особняком от класса, с подозрением и завистью наблюдая за образовывающимися весёлыми шумными группами. Самая активная и шумная, но самая одинокая.

— А ещё...ещё... — Франческа отчаянно пыталась припомнить что-то из прочитанного, пока те, чьё признание хотела заслужить девочка, смотрели на неё, словно на умалишённую. Но в голове как назло всё не подбирались заветные слова.

Спустя пару мгновений неловкого молчания компания разразилась смехом. Особенно забавной эта ситуация казалась восседающей посередине собравшихся младшеклассниц, главной заводиле. Натянутая вымученная улыбка медленно сползла с лица Франчески.

Девочка с каждой секундой всё больше хмурилась. Именно в этот момент так не вовремя вспомнились все обиды, которые исходили преимущественно и от отца, и от чрезмерно пассивной матери. В любой другой ситуации она могла бы пережить, прожевать стыд, но сегодня на место пустой грусти и смирению пришла эмоция, которую прежде Ческа переживала лишь изредка — злость. Если раньше враждебные потоки удавалось контролировать, то сейчас, буря, разразившаяся внутри, всё ожесточённее прорывалась наружу.

— Почему вы смеётесь? — вопрос Чески, будто кнут в руке умелого дрессировщика стегнул по одноклассницам своей резкостью и необычной холодностью. Не получив ответа незамедлительно, Франческа повторила свой вопрос. — Почему вы смеётесь?

Нарочитая доброжелательность, показанная прежде, неожиданно исчезла, явив свету маленького монстра. В сочетание с её серьёзным выражением лица, необычным для ребёнка, Ческа создавала пугающее впечатление.

— Отойди от нас. Мы от тебя заразиться бедностью и глупостью можем, — со смехом заговорила одна из компании, в то время, как другая задорно закивала. — А ещё ты похожа на сумасшедшую. Мне мама про таких в газетах читала. Они тоже всякие странные вещи говорят, подходят к нормальным людям, слюни пускают. Фу.

Изобразив искреннее отвращение, девочка наигранно скривилась, отшатнувшись. Справившись с волной неконтролируемого смеха, вставить своё веское слово решила и главная среди стайки жестоких маленьких гиен, безжалостно разрывающих свою добычу:

— Девочки, говорят, её мать муж очень сильно бил по животу, вот поэтому и появился потом ребёнок с ненормальностью.

Очередной приступ гогота прокатился по классу. Если бы Франческа продолжала стоять рядом и внимать каждому слову, призванному втоптать в грязь, акт прилюдного унижения мог длиться бесконечно долго.

Но даже самый добрый и послушный человек способен испытывать эмоции, которые не в силах брать под безусловный контроль. Не дав продолжиться представлению, на которое стали обращать внимание и остальные одноклассники, Ческа, напряжённая будто натянутая струна, сжав кулак покрепче, наотмашь ударила наиболее громкую из всех девочек. В выпад Франческа вложила первый порыв силы, не жалея раздражения, накопившегося за столь короткое время.

«Жертва» гнева Чески с воплем отшатнулась. Не будь за ней прочного шкафа с учебниками, не удалось бы избежать падения.

Долгожданное отмщение не принесло облегчения. Находясь в подобие транса, Ческа размахнулась и очередной раз ударила болтливую одноклассницу. В этот раз рука приземлилась на плечо, вызвав тем самым более громкий вскрик. Состояние Франческа точно передавалось исказившимся выражением лица. Верхняя губа, покусанная и обветренная, мельком дрожала, создавая хищнический оскал, а взгляд, до этого серьёзный, исказился ненавистью.

Подруги наиболее разговорчивой пострадавшей долго стояли в ступоре, пока наконец не опомнились. Боясь, что гнев переключится и на них, те с криками разбежались, чтобы позвать учительницу, которая по глупости на время перемены оставила кабинет, переполненный маленькими детьми.

Франческу отрезвили звуки ужаса, исходившие от ретировавшихся одноклассниц.

Отняв взгляд от истерически плачущей одноклассницы, она осознала, что взоры одноклассников направлены на неё. Отойдя на шаг назад, Ческа устало вздохнула, выпуская остатки пара ярости.

Опустившись на стул незанятой парты, оказавшейся рядом. Она откинулась на деревянную спинку, прикрыв глаза на манер своего отца, восседающего после особенно тяжелых дней на кухне за кружкой вина. В этот момент для Франчески перестало существовать всё: и потрясённые лица, и наказание, которое обязательно должно последовать за дракой, и реакция родителей, и осуждающие возгласы, которые можно было услышать в образовавшемся беспорядке.

С того дня Ческа не оставляла попыток обзавестись преданными товарищами, пусть и с каждой неудачей всё меньше понимала настоящую цель, которую преследует. В отчаянном стремление найти друзей или знакомства, призванные скрасить школьные будни, она не редко приходила к унизительным ситуациям. Каждый раз тщательные поиски без критериев не заканчивались ничем хорошим, как и ни для самой Франчески, так и ни для тех, кто потенциально подходил на роль верного друга. Но иногда её замыслы выходили в кратковременную связь, как правило заканчивающуюся тем, что ею без особого труда воспользовались, а потом со смехом бросили. Чаще всего апогеем такой дружбы становилась несдержанность Франчески. После того случая, когда она впервые подняла руку на человека, эмоции каждый раз непроизвольно выходили наружу и взрывались в виде очередного инцидента.

С возрастом мало что изменилось. Перейдя в среднюю школу, Болди так и продолжила проводить часы в одиночестве, изредка пытаясь влиться в ту среду, которая её не принимала и безнадёжно больно выталкивала.

Вот она в очередной раз напугала новую одноклассницу излишней прямолинейностью, вот снова накричала на безвинного человека, выведшего её на бурные эмоции, вот она опять разбила нос очередному излишне разговорчивому парню и показушно стыдливо смотрит в пол, выслушивая упрёки взрослых. Каждый раз наказы учителей не пестрели оригинальностью. Персонал школы пытался воззвать к совести или добиться осознания скверности поступка от Франческа, а та в свою очередь настойчиво не понимала, за что её отчитывают. Ведь в её глазах ситуации разрешались как нельзя справедливее.

В этот раз драка произошла на перемене перед уроком литературы. Сегодня Сара Смит — местная учительница, стала невольной свидетельницей того, как живо одна из её учениц в попытках разбить лицо, заносит кулак над второй. В первую секунду этот поток ненависти, ощущаемый окружающими от Франчески, поразил преподавательницу своей концентрированностью и силой. Но женщина смогла среагировать должным образом и остановила потасовку с намерением провести внеочередную педагогическую беседу.

Заметив пустой взгляд непонимания Чески и то, насколько выучено глупо та кивала на каждую из претензий завуча, после диалога, лишённого смысла, Смит отвела ученицу от кабинета и заговорщически подмигнула:

— Я думаю, ты сейчас очень сильно злишься на меня. Прошу прощения, что в этот раз отдала тебя на растерзание. Я просто не знала, как лучше отреагировать, но сейчас я хочу кое-что узнать. Ты не против ответить на пару вопросов в моём кабинете? Сейчас, — заметив стремительно тускнеющий взгляд собеседницы, Сара поспешила добавить. — У вас должна быть гимнастика, верно? На её время я отпрашиваю тебя к себе. Никакой активности и травмоопасного спорта. Мы просто поговорим.

По дороге к классу литературы Смит не заметила большего энтузиазма в глазах Франческа. Тот не появился и тогда, когда учительница предложила чай, покоившийся на подоконнике, в сосуде, похожем на термос.

Устало отказавшись от возможности угоститься, Болди выдавила вежливую холодную улыбку:

— Мадам, не надо. Я не хочу. Вы же меня, ну там, поговорить звали или что-то типа того-о... - задумчиво протянула Ческа в попытке начать диалог.

Для себя Сара подметила, что даже в разговоре Болди показывает больше живости, нежели чем на занятиях, когда девочку совсем не видно и не слышно. Найдя самую лучшую стратегию, Смит подхватила разговор, начатый собеседницей. Всё то время, пока Франческа за недавнюю драку продолжали сыпать упрёками, преподавательница выстраивала в голове наиболее правильную стратегию благотворной беседы.

Не найдя слов, которые лучше бы подошли как начало попытки сблизиться, Сара честно спросила:

— Франческа, у тебя есть проблемы? — Смит сделала закономерный акцент на предпоследнем слове, припоминая умилительное в своей глупости выражение лица Болди. В эту секунду учительница заметила те же самые глаза, неожиданно расширившиеся от удивления и легка приоткрытый рот. Но недоумение Франческа продлилось недолго.

— Вы с чего это взяли? — с запозданием, выдержав паузу, ответила Ческа, параллельно с этим почёсывая костяшки, успевшие за сегодня побывать в бою.

Проследив взглядом за жестом собеседницы, Сара тут же без промедлений ответила заранее подобранными словами:

— Ты всегда лезешь в драку, хотя, насколько я знаю, никто в действительности настолько серьёзно тебя не обижает, — выдержав небольшую паузу, Смит убедилась, что со стороны Франчески стояла полная тишина, и та не хотела вмешаться, перебить, в разгаре монолога вставив своё слово: — Ведь насилие никогда не было выходом. Можно просто игнорировать нападки или отвечать словами, — желая выслушать ученицу, педагог непростым вопросом передала ей право высказаться. — Мне просто интересно узнать, почему ты бьёшь других людей? В чём причина?

Франческа старалась отвести глаза от более взрослой, более опытной во всех вопросах женщины, но Сара по своему обыкновению, в попытке прочитать человека, сидящего перед ней, продолжала буравить собеседницу испытующим взглядом. Поэтому Ческа, даже смотря в пол, ощущала на себе тяжёлый взор, под которым, будто под дулом пистолета, мысли неминуемо путались, превращаясь в бесформенную кашу.

— Я не знаю, — первое, что смогла придумать Болди. Её ответ не сильно отличался от действительности, потому что, если хорошенько задуматься, она и правда не совсем понимала причину того, почему ей иногда так необходимо ответить за свои обиды в необычно ожесточённых для детей или подростков драках. — У меня есть свои причины, — и это тоже было правдой, требующей дополнения, не заставившего себя долго ждать: — Они сами виноваты в том, что выводят меня, — Ческа старалась выложить как можно меньше информации, чтобы у учительницы не возникло и мысли спросить что-то, требующее более развёрнутых пояснений.

Вид педагога не способствовал расслабленности со стороны Франчески. Девочка наоборот, закрылась глубже, стараясь в мгновение стать маленькой и незаметной, чтобы педагог, в попытке докопаться до болезненной истины, больше не подумала вести с ней диалог.

— Но есть другие пути. Ты когда-нибудь пробовала по-иному действовать? — в ответ на вопрос Сары Ческа замялась и не стала рассказывать о том неудачном опыте, когда она пыталась вклиниться в беседу одноклассниц. — Эмоции можно направить в более, так скажем, мирное русло.

Смит хотела добавить к своей речи что-то ещё, но Ческа неожиданно перебила её, в секунду оживившись. Болди вскинула голову, нахмурившись. Кажется, слова учительницы наконец то смогли найти мрачный отклик в молодом сердце и растворить холодное жуткое напряжение, возникшее между ученицей и Сарой.

— Это не так! Они будут продолжать смеяться надо мной.

Беседа с преподавательницей постепенно начинала раздражать Франческу. В ней говорили эмоции, которые могут проснуться в столь чувственных людях в любую секунду. Поэтому, и в силу возраста, смысл сказанного Ческой, не отличался от того, что обычно в таких случаях говорят зажатые дети и подростки — обиды. Ещё немного и девочка встанет со стула, покинет кабинет.

— Хочешь, я буду твоим другом? — Неожиданно, но вполне осознанно предложила Сара. Она отдавала себе отчёт в том, о чём говорит и что этим хочет добиться. - Мне всего тридцать. Я не думаю, что настолько стара, чтобы списывать меня со счетов. Ты потренируешься на мне, поймёшь, как надо, а потом заведёшь себе столько друзей, сколько пожелаешь. Идёт? — Смит ожидала увидеть на лице собеседницы любые эмоции, готовилась к самым разным реакциям: от отвращения, скрытого за маской культурности, до неописуемого восторга. Вместо ожидаемого исхода учительница услышала решительный отказ.

— Нет. Вам просто жалко меня. Я не согласна.

Ческа решительно встала. Она ожидала, что её попытаются остановить, что педагог наконец ответит на всплеск эмоций негативом, как и все остальные, но вместо этого Сара сложила руки на груди и с интересом наклонила голову вбок.

Всё это время учительница не изменяла спокойному тону, которого в большинстве случаев придерживалась в течение всей жизни:

— Если ты передумаешь, то я всегда у себя в кабинете. Приходи в любой день в будни.

Настоящее смиренное спокойствие, которым одарила Сара, неподдельно удивило Франческу, когда та решила присмотреться и осознала, насколько настойчива учительница и как холодно её лицо при этом. Ни одним жестом Смит не выражала предполагаемой унизительной жалости по отношению к собеседнице. Она не стала её останавливать, не решила продолжать копаться в голове или же вычитывать застарелые нотации, которые успели набить оскомину.

Потеряв уверенность и поток раздражения, двигающий её вперёд, Франческа развернулась к выходу, окинув коротким последним взглядом Сару. Ещё никогда, как сейчас, эмоции Болди не менялись настолько быстро. Она покинула кабинет, но в душе остался мрачный осадок. С одной стороны, учительница, которая раньше никогда не была интересна Франческе, всегда показывала себя безразлично холодной, но в то же время, с другой стороны, Сара проявила заметную заинтересованность судьбой бойкой громкой Чески.

Парадокс в голове Болди не разрешался целую неделю, пока она продолжала в нерешительности раз за разом проходить мимо соблазнительной двери. Иногда, пока никто не видел, она даже останавливалась около кабинета Сары и не больше секунды окидывала его грустным взглядом, а потом уходила. Эти манипуляции оставались незамеченными для многих, но не для Смит, которая в свою очередь не хотела давить на ребёнка, терпеливо ожидая, когда та примет собственное решение.

Перед выходными сила воли Франческа дала трещину. После занятий с видом глубоко униженного человека, она подошла к заветному кабинету. Внутренне она надеялась, что мисс Смит уже закончила вести занятия и направилась домой, но помещение, к сожалению, оказалось не запертым.

— Мадам, здравствуйте. Вы там говорили, ну, что я могу прийти в любой день к вам. И я, короче, тут... — неловко пробубнила Ческа, пересекая границу порога.

Сара же встретила её фирменным прохладным взглядом. В первое мгновение Болди показалось, что предложение учительницы не в силе, что та лишь глупо жестоко пошутила и сейчас попытается выгнать неродимую ученицу. Но вместо ожидаемого потока ненависти Франческа получила один единственный вопрос:

— Вчера мы проходили «Гамлета», но ты как всегда не слушала. Не хочешь, я тебе почитаю что-то из этого произведения сейчас? — Франческа, которая никогда не любила литературу, будто зачарованная, кивнула, направившись к первой парте, стоящей перед учительским столом.

С этого дня внеклассные встречи Франческа и Сары стали почти регулярными. Смит в большинстве своём помогала подопечной с уроками, включая и те предметы, которые были не по её специальности. Иногда Сара читала Болди. Изредка она выслушивала проблемы и внутренние переживания Франчески. И каждый раз Сара не смела прогнать, подорвать её доверие. Ческа, подобно многократно побитому котёнку, в очередной раз слепо доверилась человеку, проявившему к ней каплю внимания.