Часть 2. Цена одной одержимости
Эта безжалостная машина, запущенная Дворкиным в России, не щадила никого. Машина показала свою всеядность. Ей было все равно, кого перемалывать: верующих, философов, психологов, педагогов, экопоселенцев. Любой, кто предлагал альтернативный взгляд на мир, мог быть объявлен «сектантом». Она не терпела никакого инакомыслия, даже в своих рядах. Она прошлась даже по тем, кто пытался мыслить иначе как внутри самой православной церкви, так и внутри РАЦИРС.
Система, созданная для борьбы с внешними «врагами», с неизбежностью начала пожирать и своих.
Я сидел в своей московской квартире, заваленной распечатками, книгами и выписками. Передо мной была работающая схема. Четырехтактный двигатель подавления: Слово (Создание образа врага через пропаганду и дегуманизирующую риторику). Толпа (Мобилизация уличных активистов для создания давления и атмосферы страха). Закон (Манипуляция законодательством и использование «экспертиз» для юридических репрессий). Страдание (Конечный продукт конвейера — тысячи сломанных судеб, страх, разрушенные общины и семьи).
Машина работала безупречно. Она была самодостаточной и самовоспроизводящейся. Каждый новый судебный процесс, каждая новая запрещенная книга становились топливом для нового витка пропаганды. Каждая новая жертва служила доказательством существования «сектантской угрозы».
Экспорт ненависти не ограничивался границами России. Являясь более 10 лет вице-президентом влиятельной европейской организации FECRIS, Дворкин использовал эту международную площадку для легитимации своей деятельности и для продвижения ее за пределы России.
Я долго смотрел на схему, которую рисовал неделями. Линии, стрелки, имена, названия организаций, номера судебных дел. Все это сплеталось в уродливый, но до ужаса логичный узор. Изначально я, как и многие другие, видел в этом узоре хаотичное нагромождение событий: вот государство «закручивает гайки», вот активизировались консервативные круги, вот силовики нашли новую «внутреннюю угрозу». Поначалу я считал Александра Дворкина важным, но все же винтиком в этой машине.
Как же я тогда ошибался.
Прозрение пришло не сразу. Оно накапливалось по крупицам, из протоколов допросов, из сухих формулировок судебных решений, из интервью с бывшими чиновниками, которые говорили со мной на условиях анонимности. В какой-то момент я стер почти все и нарисовал новую схему. В ее центре был один человек. А все остальное — министерства, суды, прокуратура, СМИ — расходилось от него лучами, как от солнца. Только это было черное солнце, сжигающее все вокруг.
Это история о том, как один человек, движимый, как я теперь убежден, фанатичной идеей и невероятным талантом манипулятора, сумел взломать и подчинить себе целые сегменты государственной машины, превратив ее в своего личного подрядчика по уничтожению неугодных. Государство в этой схеме было не заказчиком. Оно было инструментом. Мощным, безжалостным, но всего лишь инструментом в руках дирижера.
Дворкин добился своего. Его личная война, начатая в маленьком кабинете, заканчивалась решением высшей судебной инстанции страны и превращением сотен тысяч верующих в членов запрещенной экстремистской организации. Государство, от местного прокурора до судьи Верховного Суда, выступило в роли идеального подрядчика. Оно выполнило работу, четко следуя техническому заданию, которое написал для него один человек.
Но самое страшное наследие Дворкина — не только лишь в запрещенных организациях. Оно гораздо глубже и опаснее. Он сумел сделать то, что не удавалось до него никому: он ввел в правовое поле России язык ненависти.
Ярлыки «тоталитарная секта», «деструктивный культ», «контроль сознания» — в России, благодаря Дворкину, стали частью юридической реальности. Они кочуют из одного «экспертного заключения» в другое, из обвинительного заключения прокурора в мотивировочную часть судебного решения.
Дворкин создал универсальное оружие. Под его определения можно подвести кого угодно, даже группу анонимных алкоголиков — ну чем не «контроль сознания» и «вовлечение в организацию»?
Это оружие было вложено в руки правоохранительной системы.
Он не просто помогал сажать и запрещать. Он развратил саму суть права. Он подменил презумпцию невиновности презумпцией вины по признаку принадлежности к «неправильной» группе. Он научил государство говорить на языке ненависти. И этот яд до сих пор отравляет страну.
Один человек, запустил конвейер репрессий, который перемолол судьбы сотен тысяч человек, лишив их права на свободу совести, собственности и просто нормальной жизни.
История с Дворкиным — это не просто история о религиозных гонениях. Это пугающий кейс о том, насколько хрупкими могут быть государственные институты. Насколько легко их можно «взломать» и перенастроить под цели одного человека или узкой группы лиц, если у них есть воля, энергия и внятная, пусть и человеконенавистническая, идеология.
Он не использовал оружие или армию. Его оружием было слово.
Я смотрю на свою схему на доске. Теперь она кажется мне законченной и пугающе ясной. В центре — дирижер. А вокруг него — огромный оркестр, послушно исполняющий симфонию ненависти. Оркестр, который не всегда понимает, чью партитуру он играет. И в этом, пожалуй, и заключается самый страшный урок этой истории.
Я сидел в тишине своей комнаты, и мне казалось, что я слышу гул. Это былне гул конвейера ненависти. Это был гул истории, которая в очередной раз пошлапо кругу, доказывая, что зло не нуждается в новых изобретениях. Ему достаточнопросто найти тех, кто готов аккуратно скопировать старые чертежи.