26
Двери старой часовни опутаны давно засохшими лианами плюща, разбухли и с трудом поддались, когда Селеста потянула их на себя. Раз, другой, пока узкая полоска света наконец не упала на покрытый грязью каменный пол. Здесь больше не пахло воском и ладаном — только смертью и сыростью, как во всем поместье, и она едва не зашлась кашлем, протиснувшись внутрь. От уличной свежести не осталось и следа, стихли редкие крики птиц и стрекот насекомых, отступил запах только-только вступившей в свои права зимы.
Но обитель господа оставалась обителью господа, сколько бы лет ни прошло. Каменные скамьи теперь оказались повалены на бок и кое-где поломаны, но алтарь с удивительной красоты распятием все еще стоял на своем месте. Сверкал в полумраке драгоценными камнями, словно начищенный до блеска чьей-то невидимой рукой. Вот она, сила божественного чуда. Даже когда Дьявол попытался ввергнуть поместье в запустение, развеять чары, Господь не позволил осквернить его святыню.
Селеста шагнула к алтарю и опустилась на колени. Сложила руки в молитвенном жесте и прикрыла глаза, повторяя шепотом одни и те же слова:
— Направь нас на путь истинный, господь, не позволь нам заплутать в темноте и двинуться к маяку, каким дьявол заманивает на скалы. Дай мне знак, господь, позволь понять, что я следую лишь твоим указаниям. Никогда я не пойду по пути зла и не дам угаснуть моей вере, господь.
Мои помыслы чисты, и я хочу знать, какая участь уготована мне небесами. Сумею ли я справиться с бременем связи? Сумею ли помочь хоть одной заблудшей душе, когда все вокруг хотят уничтожить мою веру и подвергнуть сомнению мое предназначение? Прошу, господь, если ты даровал нам чудо связи, позволь хоть краем глаза взглянуть, что ты задумал.
В небесах не сверкнула молния, не ожили в саду засохшие деревья и поникшие цветы. Лишь роскошное распятие блестело в темноте, да смотрел на Селесту измученный страданиями Христос. Она покорно склонила голову. У Господа тысячи, миллионы детей по всему миру — в их родной Англии, в Новом Свете и даже в далекой Африке, мог ли он уследить за всеми? Ответить на каждую короткую молитву? Нет, конечно.
Она устроилась поудобнее и принялась зачитывать один псалом за другим. От проделок Дьявола спасут лишь истинные вера, надежда и любовь. И сердце Селесты готово простить даже таких жутких людей, как королева Анна, Себастьян или Тристан. Быть может, в их душах еще осталось место для доброты и света. И тогда их простит и Господь. Обязательно.
Особенно в сердце Тристана. Его она чувствовала как свое, и на нем почти не было черных пятен. Кем бы ни был возлюбленный в прошлом, сейчас он совсем другой человек. Человек, что одаривал Селесту любовью на протяжение почти четырех месяцев.
Когда с губ сорвался последний отзвук псалма, а Селеста поднялась на ноги и отряхнула потрепанное платье от пыли, в часовне разом вспыхнули десятки свечей. Загорелись одна за другой, а вслед за ними встали ровными рядами каменные скамьи — как новые. Сверкнул белизной недавно пыльный и истлевший от времени ковер. А за приоткрытыми дверями все так же темнел тусклый и безжизненный сад.
Боже! Подобрав юбки, она выбежала в сад и огляделась вокруг: ничто в поместье Альварес не ожило, кроме маленького островка веры — старой часовни. На небесах все еще сияли звезды, а парадные двери поместья стояли открытыми нараспашку. И что это, если не настоящее чудо? Господь ответил на ее молитвы и подал знак, какого она так ждала.
Или все-таки не Господь. Веру во всевышнего в сердце Селесты медленно, но верно вытесняла любовь.
«Ночь, не больше», — вспомнила она слова Себастьяна, прежде чем вернуться в поместье.
Пустые и безжизненные коридоры провожали ее тусклыми взглядами Альваресов с потретов и отблесками старых зеркал. Половицы скрипели под ногами, а старые деревянные панели подрагивали под гуляющими по поместью сквозняками. Селеста зябко потерла плечи — ворвавшийся в помещения уличный холод пробирал до костей, и бродить в одном лишь платье было неприятно. Но остановить ее не сумеет ни холод, ни всепоглощающий жар пламени, каким королева намеревалась уничтожить поместье.
Зеркальная зала толком не изменилась за прошедшие полтора часа: тысячи осколков на полу блестели в льющемся из окон лунном свете, еще несколько зеркал на стенах пошли трещинами. Разве что ни в одном из них больше не отражался силуэт Тристана. Селеста бродила от одного к другому, касалась к пыльной глади зеркал, но он не откликнулся на ее зов.
— Пожалуйста, — прошептала она так тихо, что сама не услышала собственный голос.
Прикрыла глаза и с головой окунулась в бездонный омут боли и слабости. Казалось, будто ее уносило все дальше на волнах ощущений Тристана, но разобрать, где он и о чем думает, она не могла. В одно мгновение перед ней мелькнула незнакомая спальня, такая же пыльная и старая, как и все остальные комнаты в поместье, а в другое — ярко освещенная, живая часовня.
Неужели и там есть зеркало?
— Почему ты еще здесь, пташка? — спросил Тристан хрипло, появившись в зеркале по правую руку от Селесты. — Поверь мне, Анна не обратит внимания, останься в поместье хоть весь Бримстоун. Ей плевать.
А ты могла бы вернуться домой. Уверен, родители ждут тебя домой целой и невредимой, а не встретившей бесславный конец в старом поместье. И Арседен наверняка не раз тебе об этом напомнил.
Медленно повернувшись на голос, Селеста наконец открыла глаза. Господь, никогда она не видела Тристана таким безразличным и уставшим: пусть его глаз было не разглядеть в тени, но казалось, будто у него даже волосы потускнели. Плечи поникли, а сцепленные за спиной руки заметно подрагивали.
Быть может, чудо в часовне и впрямь было вовсе не божественным.
— Я не могу просто взять и уйти. Мы с тобой связаны, Тристан, а от связи так просто не отказываются.
— Брось, ты можешь вернуться домой. Я тебя не держу, пташка, и господь наверняка не станет.
— Ты не веришь в господа, Тристан, — печально улыбнулась Селеста. — И выглядишь так, будто вот-вот свалишься. Если там, в зазеркалье, есть куда падать. Где ты сейчас? Как ты видишь этот мир? Ох, господь, прости меня, это все такие глупые вопросы. Я вовсе не об этом хотела поговорить.
И она, неуклюже взмахнув руками, прикрыла лицо ладонями. На глаза вновь навернулись слезы.
— Здесь холодно и тесно. В зазеркалье никогда не бывает светло, особенно в моем поместье. Анна позаботилась о том, чтобы я почувствовал себя в настоящем аду. И, знаешь, пташка, я это заслужил. Оказавшись наедине с собой, начинаешь смотреть на вещи иначе.
Меня едва не сломало одно-единственное предательство, страшно и подумать, скольких сломали мои далеко не невинные развлечения в прошлом.
— Весь этот век... — Селеста запнулась, но быстро взяла себя в руки. Утерла слезы рукавом, напрочь позабыв о манерах, и шумно вздохнула, прежде чем продолжить: — Весь этот век тебя мучило чувство вины? За тех девушек, которых ты убил? Почему?.. Как ты мог поднять на них руку, если господь вас связал? Наверняка они были в тебя влюблены. А ты? Разве ты не любил их?
— Веришь ты мне или нет, мы никогда не общались близко, пташка. Встречались во снах, но никогда — наяву. Все они были не старше двадцати, и повлиять на них во сне было на удивление легко. Первая бросилась в реку, вторая не выдержала и выпила яд, а Анна... Анна в первую же встречу пожелала встретиться лично.
Она играла по тем же правилам, что и я, но гораздо, гораздо дольше. Понятия не имею, сколько ей лет на самом деле, но ты не замечала, пташка, как похожи между собой наши королевы? Рядом с ней в те годы начал виться Арседен. Внебрачный сын мелкого барона, он понравился и ей и до потолка скакал от счастья, когда Анна даровала ему титул. Они оба вели праздную жизнь и наслаждались вечной молодостью, и когда оказалось, что мы с Анной связаны, я подумал, что сойду с ума от счастья. Представляешь, как мне хотелось узнать, есть ли еще кто-то? Кто-то, кто тоже решил задержаться на этом свете.
У нас было все: пышные вечера в столице, шикарные балы в моем родовом поместье, — кажется, на тот момент я был уже третьим лордом Тристаном Альваресом — Анна даже нарекла меня герцогом. И если бы в один момент меня не одолело любопытство, все кончилось бы иначе. Понимаешь, пташка, Анна не собиралась отказываться от вечной молодости, ей эта связь была ни к чему. Она просто развлекалась. А мне жуть как хотелось узнать, сколько лет будет у меня в запасе, если Ее Величество тоже бросится в реку или оступится где-нибудь на отвесной скале.
Если бы не спокойный тон Тристана, Селеста подумала бы, что он плачет. Скорбь и неприязнь наполняли ее до краев, словно она сама побывала на тех старинных балах и заглянула в глаза Анны — жестокой, сильной королевы, прожившей на свете уже не одно столетие.
Словно она сама в какой-то момент потеряла не возлюбленную, но друга. Вот, значит, кем был для него Себастьян?
Но перебить возлюбленного или задать еще хоть один вопрос она не решилась.
— Мне не стоило даже думать об этом. Анна гораздо сильнее меня, ее магия — это нечто, а без нее она давно уже потеряла бы трон. На знаменитом балу в поместье собралось не больше пары десятков человек, в основном слуги, а все остальное было иллюзией. Явившись ко мне вместе с Арседеном — единственным, кому я мог поверить в те годы, — она навсегда заточила меня среди зеркал и заявила, что выбраться я смогу лишь, тогда...
Впрочем, забудь, пташка. Куда важнее, что тебе здесь не место. Уходи, возвращайся домой и выбрось из головы дело столетней давности.
— Ее Величество — ведьма?
— Если тебе угодно так ее называть.
— А ты, Тристан?
— Я, пташка, всего лишь тень самого себя. И все, что я могу — поддерживать жизнь в тех зеркалах, что еще не потрескались.
— Ты знал меня много лет. Ты мог бы убить меня, как тех бедных девушек, чтобы стать сильнее, разве нет? — Селеста подошла поближе к зеркалу и приложила ладонь к холодной поверхности — ровно туда, где находилось сердце Тристана. — Так королева и черпает силы. Уничтожает истинных, называя их неверными. Наверное, она любила тебя, раз не велела просто казнить.
— Меня не так-то просто отправить на плаху, пташка. И если бы не наш общий знакомый, у нее, быть может, ничего и не вышло бы. Он отравил меня незадолго до того вечера.
А вот и предательство. Господь, с каждым словом история Тристана становилась все запутаннее, однако сегодня, сейчас, Селесте необходимо было выяснить совсем другое. Если она все поняла верно, у них еще будет шанс обсудить прошлое.
Если она и впрямь полюбила Тристана так сильно, как ей самой казалось.
— Так почему ты не убил меня? Почему не убьешь сейчас?
Но Тристан молчал. Быть может, усмехался, но разве в тени разглядишь? Зато Селеста чувствовала, как колотится там, за зеркалом, его сердце. Быстро и яростно, как ее собственное, словно вот-вот выскочит из груди.
— Разве это не сделает тебя сильнее? — повторила она. — Ты сможешь противостоять Ее Величеству.
— Уходи, пташка. Я не шучу.
— Я не уйду, Тристан.
— Тогда я откажусь от нашей связи и уже никогда не смогу тебе навредить.
— Так откажись. Ты сам говорил, что для этого достаточно искреннего желания. Но господь тебе не позволит, он не просто так даровал нам связь, не просто так направил тебя путь истинный. В глубине души ты сожалеешь о том, что сделал с бедными девушками и не можешь себе этого простить. Ты сто лет просидел тут совсем один, а когда я наконец-то пришла к тебе, не тронул меня и пальцем.
Что такого плохого ты сделал, Тристан? Поддерживал ради меня поместье, когда эта иллюзия медленно высасывала из тебя все силы? Читал мне книги в библиотеке? Позволял мне взглянуть на родителей, пусть и одним глазком? Ты заманил меня сюда, но так и не сумел поднять на меня руку. Ты сам привязался ко мне, Тристан.
И Дьявол над тобой уже не властен. Вот почему никакой ты не колдун — ты такой же человек, как и я. Избранный богом. Печальный. Влюбленный. Ты изменился, Тристан. Ты не такой, как Ее Величество. Не такой, как Себастьян.
Несколько мгновений она помалкивала, глядя, как возлюбленный медленно коснулся ее пальцев своими — прислонил ладонь к зеркалу с той стороны и улыбнулся. Короткая, мрачная улыбка была заметна даже в густой тени.
— Ты бы убил ради меня, Тристан?
— Я достаточно убивал в своей жизни, пташка.
Лжец, он никогда не говорил ей правды. Колдун, когда-то он попутался с Дьяволом и поплатился за это свободой, поместьем, практически всей жизнью. Убийца, он довел до смерти нескольких несчастных девушек. И все-таки было в нем что-то особенное, что-то доброе и светлое. Что-то, чего не было ни в Себастьяне Арседене, ни в королеве Анне Первой — просто Анне, раз уж на то пошло.
Тристан оставался человеком. Беспредельно одиноким, печальным и разбитым. Два века он прожил на этом свете, и никто давно уже его не любил. Жив ли хоть кто-то из Альваресов? Едва ли. Помнит ли кто-то настоящего Тристана Альвареса? Вряд ли. Способна ли на любовь королева, навсегда заключившая его в зеркальный плен? Нет.
Но Селеста его полюбила. Своенравного и по-своему заботливого герцога Альвареса, любителя цитировать именитых писателей и поэтов и устраивать настоящее представление из обычного ужина. Человека, пренебрегающего манерами в их чопорном и консервативном обществе. Человека, сто лет кряду замаливавшего свои грехи так отчаянно, что на него обратил внимание сам Господь.
Холодная поверхность зеркала вдруг потеплела, Селеста ощутила прикосновение горячей ладони к своей и подняла взгляд как раз вовремя, чтобы заметить, как зеркальная гладь пошла рябью и из нее, словно из воды, выглянул Тристан. Длинные волосы упали на лицо, старомодный сюртук поблескивал в полумраке, а на губах играла искренняя улыбка.
Даже сейчас, сделав шаг назад и позволив ему ступить на усыпанный осколками пол обеими ногами, Селеста чувствовала его страх, перемешанный с удивлением. Тристан оглядел собственные ладони и задышал так часто и шумно, что его, быть может, было слышно даже в другом конце огромной залы. И когда он обратил взгляд карих глаз на Селесту, она наконец поняла — впервые за эти четыре месяца Тристан предстал перед ней во плоти. Никаких фокусов. Никакой магии.
Только настоящие чудеса.
— Так что сказала тебе королева в тот день, Тристан? — произнесла Селеста тепло. — Когда воззвала к Дьяволу и заточила тебя в зеркалах поместья.
Ответом ей стали тишина и короткий, сдавленный вздох. Тристан в один шаг преодолел разделяющее их расстояние и заключил Селесту в объятия такие крепкие, что у нее перехватило дыхание. Удивительно, но от него до сих пор пахло амброй и мускусом, и совсем немного — дымом, будто и по ту сторону зеркала он все время сидел у камина.
— Что выбраться я смогу лишь тогда, когда хоть одна живая душа полюбит такую тварь, как я, — шепнул он ей на ухо и коротко поцеловал в шею, а затем еще раз и еще. Быстро, жадно, словно они и впрямь встретились впервые. — За что, пташка? Я мог запросто убить тебя. Причинить тебе боль. Оказаться совсем не тем, кого ты себе представляешь.
— Я слышала отголоски твоих мыслей, Тристан. — Она крепко обняла его в ответ. — Чувствовала твои ненависть, печаль и горечь. Ты злился и скорбел, и дело было вовсе не во мне. Ты сам говорил, что рано или поздно я всему научусь. И я научилась, Тристан. Я молилась за тебя и за наши чувства, и господь ответил на мои молитвы.
— А если ты ошиблась, пташка?
— Господь не ошибается. А я уже достаточно взрослая, чтобы отвечать за свои поступки.
Тристан отстранился и посмотрел ей в глаза. И в его — почти черных в тусклом лунном свете — легко читалось искреннее удивление и даже недоверие. Но взгляд его быстро смягчился, стал теплее и ярче. Никогда еще Селеста не всматривалась в его глаза так пристально. Сейчас он могла бы пересчитать все мелкие крапинки в них или рассмотреть каждую из удивительно длинных и густых ресниц, если захочет.
— Ты восхитительна, пташка.
И казалось, будто время и весь мир остановились на мгновение, когда Тристан накрыл ее губы своими. Поцеловал медленно и осторожно, взяв ее лицо в ладони. Пусть королева подожжет поместье хоть сейчас, пусть заявится с целой королевской гвардией — Селесте будет все равно. Никогда еще она не чувствовала себя такой счастливой, такой восторженной. Словно она впервые встретилась со своим возлюбленным и поняла, что так все и должно быть, что они и впрямь предназначены друг другу, как две половинки одного целого.
Они связаны, и никуда от этой связи не сбежать, не спрятаться. И если Господь наблюдает за ними с небес, то наверняка понимает, что Селеста все сделала правильно. Он сам ее направил.
Но кое-что из спутанных мыслей Тристана она все-таки узнала. Из последних сил он создавал иллюзию жизни в часовне, чтобы Селеста почувствовала себя чуть лучше. Чтобы не утратила веру.
Глупец, разве могла она хоть на мгновение разочароваться в Господе, если тот однажды позволил им встретиться?
На этот вопрос Тристан ответил новым ласковым поцелуем.