Тени Стамбула: сердца в ловушке

«Чистосердечное признание в несовершенных преступлениях смягчает вину
и увеличивает наказание!»

©️Дмитрий Емец. Мефодий Буслаев. Светлые крылья для тёмного стража

_______________

Стамбул. 8:30 по местному времени
Дворец Правосудия Турецкой Республики

Черные каблуки, словно метроном неотвратимости, выбивали чёткий, чеканный ритм по мраморным ступеням широкой лестницы, ведущей к  обители правосудия.  Тяжелый стук эхом разносился по белым, отштукатуренным стенам, рикошетом отскакивая и возвещая о решимости, что клокотала в душе женщины.

Минуя первый пролет с каменной белой балюстрадой, Кывылджим бросила мимолетный взгляд в прямоугольное окно, за которым расцветали угрюмые тучи, вторя настороженности витавшей в стенах муниципального учреждения.

Все вокруг были особенно тихими сегодня.

И охранник на входе, когда сдержанно проговорил свое "доброе утро, госпожа прокурор", пряча глаза от внимательного взгляда женщины. И администраторы на стойке регистрации, вместо привычного "как Ваше настроение, госпожа Арслан", которые ограничились только сдержанными улыбками.

Даже привычный гул вызванных свидетелей защиты и обвинения, сейчас стоявших у начала лестничного марша, показался Кывылджим излишней молчаливой нотацией.

Поджав уголки губ вниз и в иронии поднимая вверх брови, Кывылджим удостоила утвердительным кивком пару адвокатов, спускающихся в своих защитных мантиях на первый пролет лестницы, и продолжила свое восхождение на Голгофу правосудия.

Широкие складки черных брюк расступились, когда она, совершив еще один лихой поворот, ступила на первые ступени второго этажа, с большей скоростью заторопилась вверх по ступеням, рассыпая по плечам каскад каштановых локонов.

- Доброе утро, Кывылджим ханым!

Противный, отдающий глумлением голос девушки, заставил ее задержать свой следующий шаг на последней ступени, приближающей ее к пролету третьего этажа.

Прямо перед ней, казалось как черт из табакерки, возникла та самая особа, которую видеть в этом начале неделе ей было крайне нежелательно. Ибо их противостояние грозило как минимум публичной перепалкой, а как максимум - окончательным крахом ее репутации.

Червоточинка смущения, которая в данный момент уже начала разъедать ее вновь обретенный собранный за воскресение вид, проявила себя во всей красе на лестнице.

Еще вчера, Кывылджим твердо убедила свой воспаленный разум, что глупый-  иначе и не скажешь - инцидент в ванной особняка Ахмеоглу не заслуживает и доли ее внимания, поскольку пьяный мужчина, наверняка, и не вспомнит свох диких выходок. Как на ее пути возник именно этот человек, ставший нежеланным свидетелем как она дала слабину, вопреки всему, отвечая на прикосновения Омера Унала с позором скрываясь за его широкой мокрой спиной.

Кывылджим застыла на полпути к спасительному полумраку собственного кабинета и облокотилась на широкие перила ладонью, поневоле сжимая пальцы об их холодную поверхность.

Девушка смотрела на нее сверху вниз, снисходительно, своими карими маленькими глазками, в которых бегали искры не то зависти, не то насмешливости, возвышаясь над ней, словно победитель над поверженным. И все благодаря повелительному нахождению на верхней ступени. Весь ее вид был настолько свежим и ярким, что Кывылджим даже позавидовала  беспечной молодости и способности после столь утомительного выходного так быстро приходить в форму.

- Доброе утро, Ниляй.

Кывылджим постаралась придать своему голосу толику большей уверенности, чем ощущала, пока кончики ее пальцев леденели, приобретая температуру айсберга.

"Главное держись, Кывылджим", - сжимая пальцы, сказала себе госпожа прокурор. - "Профессор наверняка сумел найти доводы, чтобы объяснить этой выскочке их соприкасающиеся в поцелуе губы".

Она на мгновение даже потеряла ориентиры своих мыслей, едва уловимым движение коснувшись пальцами своих губ и мгновенно отдергивая руку обратно.

Сквозь высокие  прямоугольные окна пробивался тусклый свет, и тень от балюстрады легла между ними черной решеткой. Где-то на этаже выше упала папка  - глухой удар эхом отозвался в странной тишине, не характерной данному заведению.

- Вы сегодня особенно хорошо выглядите. Вам, безусловно, идет белый цвет.

Любезность, которую Ниляй только что отвесила высокомерно глядевшей на нее женщине, была вынужденной, ибо внутри ее распирало от ехидства.

Подумать только, ее дядя,  идеальный образец мужской добродетели, ставящего благородные ориентиры превыше личных желаний, уравновешенный выдержанный человек - и тот пал жертвой этой манерной спесивой женщины, которая целый вечер , словно искусная фехтовальщица, наносила уколы его чувствам.

Она-то в действительности знала, как закончился вечер у этой сладкой парочки, когда так внезапно отворила дверь в ту злополучную ванную комнату. Сдерживаться и не кольнуть ядовитым уколом эту голубой крови женщину было выше ее человеческого естества.

Одна бровь Кывылджим взметнулась вверх, поведя за собой вздернутый уголок губ, и возвратилась обратно, пока сама женщина настороженно искала причины сделанного ей комплимента.

- Спасибо, Ниляй. С твоего позволения, я хотела бы пройти в собственный кабинет. Меня ждет работа, - сдержанно ответила прокурор, делая спешный шаг в сторону пролета.

- Не смею Вас задерживать, Кывылджим ханым. Просто хотела пожелать Вам хорошего дня. Кажется, субботу Вы тоже провели отлично. Столько мужчин - и все как на подбор вокруг Вас. Я бы хотела уметь с той же легкостью разрушать мужские сердца.

Взгляд, который госпожа прокурор метнула в Ниляй предполагал своей целью полное уничтожение девушки прямо на месте. Однако, по неведомой причине, так и не достиг своего адреса. Потому что прямо сейчас, Ниляй положила руку вблизи ладони Кывылджим на белоснежные перила и ехидно улыбнулась алыми губами, неизменным атрибутом ее дерзкого облика.

Кывылджим оставалось только принять этот бой. Защищаясь всеми возможными способами.

И молиться, чтобы гнетущая тишина, окутавшая прокуратуру, не была связана с болтливым языком племянницы ненавистного человека, успевшей разнести по всем коридорам и кабинетам весть о причинах, по которым на лицах коллег застыли физические следы судебного противостояния.
Кывыджим слышно выдохнула, выпуская на волю свою личную женскую мантру уверенности, и оторвав руку от прохладных перил, крепче сжала ручки черной сумки-портфеля.

- Если бы ты, Ниляй, умела держать себя в руках против стакана с горячительным напитком, вероятнее всего, тебе вряд ли потребовались бы гротескные проявления в виде голубой мочалки на голове, чтобы привлечь мужчину. Если ты, действительно, хочешь разгадать секрет обольщения, то я тебе его открою.

- Да?

- Несомненно, Ниляй.

Глаза девушки грозились выпасть из орбит - настолько округлился их контур, когда она, подавшись заключенным в черный офисный комбинезон, телом, наклонилась к женщине, готовясь постигнуть тайну, сопровождающую Кывылджим.

- И что же это?

- Ум.

Ниляй громко цыкнула в пустынное пространство прокуратуры, манерно закатывая разочарованные глазки в высокий, почти безжизненный потолок прокуратуры.

Ну конечно, и здесь недостижимая королева правосудия решила ткнуть ее носом в будто бы неведомые для Ниляй ориентиры. Как будто в этом Дворце правосудия лишь она одна отличалась этим весомым качеством, называемым разумом.

По лицу Ниляй пробежала раздосадованная ухмылка, избирая своей целью довести задетое самолюбие до возмездия. Благо на это у Ниляй были весомые козыри. Несмотря на те уверения, которыми Омер Унал тщетно пытался наградить ее в большом, почти тронном зале с огромным фамильным портретом семьи Ахметоглу на стене.

Ее глаза, даже испещренные красными нитями лопнувших  от хлорки сосудов, не могли врать. А потому, Ниляй сомкнула руки на груди, опуская голову вбок и приторно сжала губы, намереваясь к следующей атаке.

- Это не смешно, Кывылджим ханым.

- Это смешно, Ниляй. А теперь, - Кывылджим слегка коснулась девушки рукой, пытаясь сдвинуть ее с места, - я бы хотела вернуться к своим трудовым обязанностям. У меня, в отличие от свободного Гирая Шифаджегиля, нет и минуты свободного времени на столь пустые разговоры.

- При чем тут мой начальник?

- При том, Ниляй. По всей видимости, господин Шифаджегиль  отдыхает в  величественном кабинете, раз забыл выдать своей помощнице хотя бы пару поручений. Если бы я заполняла ваши показатели KPI по текущему месяцу, результаты могли оказаться плачевными.

Кывылджим, словно молния, резко ткнула указательным пальцем в сторону Ниляй, нацелившись прямо в переносицу зардевшейся злостью молодой женщины. Ниляй даже сощурилась, словно от удара, от столь бесцеремонного и постыдного разоблачения ее служебной халатности, чувствуя как ловко и безжалостно эта женщина загоняет ее в угол неловкости

- Моему дяде вы тоже снизите показатели эффективности работы? Или он на особом положении? - выпалила Ниляй, сгорая одновременно от стыда и досады. Стыд - был предвестником человеческого чувства за свои слова, тогда как досада не давала возможности Ниляй вовремя сомкнуть рот, чтобы не наговорить глупостей.

Настала очередь Кывылджим побледнеть как полотно от столь нелепо брошенных слов в свой адрес. Она мгновенно выпрямила спину, будто спиной ощущая эшафот, к которому она близилась, чувствуя как по спине пробежала ледяная рябь, поднимающая волоски вверх.

Это было верхом бестактности. Что впрочем соответствовало человеку, называющему себя ее родственником.

На краткий миг перед глазами Кывылджим снова пронеслась ванная комната и она сама, скрытая мощным телом мужчины, в тот самый момент, когда входная дверь распахнулась, обличая катастрофу ее положения.

Стыд, вспыхнувший багрянцем, уступил место яростному желанию искоренить все следы субботнего сумасшествия, стирая их вместе с этим семейством Унал. И тут же сменился едва обозначившимся каким-то ростком трепетного чувства, ускользающего и непонятного, которое Кывылджим никак не могла осознать до конца. За считанные секунды палитра эмоций на лице Кывылджим переливалась от пунцового гнева к бардовому смятению и робкому, розовому смущению.

Прямо сейчас все ее самообладание, с которым она переступила порог прокуратуры этим утром грозилось взорваться фейерверками злостных вспышек.  А острое желание осадить эту вздорную девицу, несущую околесицу прямо на ступенях здания, находящегося на службе у Фемиды, ужа собирало ехидную ухмылку на ее лице. 

Она сухо и натянуто улыбнулась прошедшим мимо них трем помощникам прокуроров, в радушии обсуждающих какую-то злободневную социальную проблему, и словно очнувшись, позволила себе ощутить в этом, уже казавшемся чужим после выходных, пространстве, слабый отблеск реальности и дружелюбия, все еще здесь теплившийся.

- Господин Унал, - спокойным ровным голосом, внутренне собираясь, произнесла Кывылджим, намеренно опуская кровное родство девушки и мужчины, - несомненно, заслуживает особого положения. Благодаря своему уму, Ниляй. Это то, о чем я тебе минуту назад сказала. И кажется то, что тебе, в силу своего опыта или, вероятно, родства с господином Абдуллой Уналом пока еще не достает, не пойми меня неправильно.

Кывылджим, словно загнанная в угол птица,  снова рванулась вперед, пытаясь отгородиться от навязчивой девушки, вытянутой вперед рукой и намереваясь проследовать к спасительной гавани собственного кабинета.
Но здесь, к выразительному удивлению Кывылджим ханым случилось совершенно неожиданное происшествие.
Как если бы Кывылджим снова оказалась на той нелепой вечеринке.
Ниляй зарыдала. Так горько и так обижагающе, что госпожа прокурор даже отпрянула назад от неуместности таких проявлений.
Не обращая никакого внимания на следующих по лестничным маршам нескольких человек -  представителей прокурату и простых смертных,  Ниляй грузно опустилась вниз своим телом, вздрагивающим от накрывшим ее потока слез, внезапно обрушившегося на нее.
Моментально ее щеки покрыли черные размытые соленой влагой дорожки крупных слез, пока сама молодая женщина смачно всхлипывая, утерла свой нос тыльной стороной ладони, легонько подвывая сама себе.

Горе, отразившееся на лице девушки, было столь неприкрытым и всепоглощающим, что Кывылджим просто пригвоздило к месту.

С невыразимым ужасом быстро петляя карими глазами в поиске возможной поддержки столь глупого положения, Кывылджим уставилась на молодую рыдающую девушку, словно на тот самый яркий сине-зеленый метеорит, блик которого она имела счастье лицезреть, путешествуя по Испании весной.
- Ни...ни..Ниляй, - только и сумела вымолвить Кывылджим, оглядываясь по сторонам, в надежде, что из-за угла вывернет хотя бы этот надменный Гирай Шифаджегиль, возможно лучше понимающий, что происходит с его помощницей.

Подбородок Кывылджим дрогнул, будто бы она собиралась сказать что-то еще, хотя слова так и застыли комом в ее приоткрытом рте. Она неловко переступила с ноги на ногу, нервно теребя ручки сумки, и снова вернула свой ошеломленный взор в сторону девушки, чье рыдание перемежалось неловкими хрюкающими звуками.

Мимо них только что пробежали две молодые девицы, звонко хихикая в их сторону, и Кывылджим даже была готова поклясться, что уловила слова "стерва" и "надменная сука", явно не в отношении помощницы господина Гирая.

То, что она сейчас разворачивалось перед  ее глазами, никак не вязалось с четким, выпестованным в ее воображении образом Ниляй.

И это, безусловно, обескураживало до глубины души.

Слегка подрагивая протянутой рукой в сторону девушки, госпожа прокурор, все же, вернула ее на ручку сумки, лихорадочно подыскивая в эту минуту слова, которые могли бы обозначить нелепость обоюдного положения.
- Чем же я Вам так не угодила-а-а?! - громко всхлипнула Ниляй, направляя на Кывылджим свой размазанный жалостливый взгляд четко очерченной панды. - Почему Вы постоянон тычете меня носом в то, что я дочь своего отца?!

Отчаянная несправедливость в голосе Кывыджим ханым отозвалась болезненным эхом в сердце девушки, изо дня в день неумело сражавшейся с предубеждениями прокурорского мира и бременем собственной фамилии. Мира, где даже собственный отец бросал тень сомнения на ее выбор, унижая стремление к справедливости.

Кывылджим приложила руку ко лбу, скрывая  за упавшими на лоб крупными локонами собственное смятение, и в глубине души принимая единственно верное для себя решение.

Сидевшая перед ней девушка внезапно напомнила ей саму себя, совершенно зеленую, стремящуюся лишь знаниями и упорством занять свое место под солнцем, выдерживая мрачный шлейф прошлого собственного отца.

Что-то внутри женщины прокурора ощутимо кольнуло.

Возможно, виной тому был выходной, в котором, несмотря на разрываемые внутри ураганами чувства, она сумела в конечном итоге отвлечься работой, возвращая себе утраченное самообладание. Возможно, искренние слезы Ниляй, пробившись сквозь броню предубеждений, тронули ее женское сердце, несмотря на зияющую пропасть, которая лишь увеличилась с момента, когда девушка несла идиотию слов, извергаемых из своего синего рта. А может общение с профессором Уналом все же сумело смягчить суровое отношение к молодой женщине, которую она прежде воспринимала лишь как заносчивую глупую особь.

Как будто за прошедшее воскресение, когда в голове кипели водовороты разрозненных неведомых ей прежде чувств, Кывылджим вдруг посмотрела на мир другими глазами. Как будто суббота стала точкой невозврата, когда она впервые увидела истинное лицо властного, почитаемого ею прежде мужчины в тихом царственном салоне своего мерседеса. И тем мгновением, когда наслаждение от собственных ощущений в поцелуе с разъяренным мужчиной, нежданно заставило ее почувствовать краски доселе неизвестной ей жизни.

Мгновение - и вот уже госпожа прокурор, отбрасывая в сторону свою черную сумку,  усаживалась на ступеньку возле Ниляй, едва сдерживая теплую, вдруг отчетливо проявившуюся, материнскую нежность, проступившую сквозь броню сдержанности.

- Ниляй, - выдерживая паузу, начала Кывылджим, когда услышала, как все телом насторожилась девушка, внимая ее словам.

Слово "прости" было чем-то немыслимым в ее лексиконе,  как правильно однажды заметил профессор. А потому сейчас, даже не смотря на явно ожидающее этого простого слова лицо Ниляй, Кывылджим лишь тронула уголок губ едва заметной, холодной улыбкой.
И снова профессор оказался в закоулках сознания, когда пришло время глубже погрузиться в пучину собственных комплексов.

Кывылджим пришлось с силой зажмурить глаза и даже сжать пальцы ног в остроносых лодочках, чтобы отогнать картинку насмешливых глаз Омера Унала, когда он с милым трепетом протягивал ей шоколадку, будто бы за нее принося извинения этим жестом и нейтрализуя всю колкость их недомолвок.

Мимо спешно пронесся прокурор в мантии с изумрудными вставками, не удосужив ни единым взглядом двух женщин, застывших на каменных ступенях в собственных мыслях.

- Ниляй, - снова сделала попытку озвучить хоть какие-нибудь приятные слова в адрес девушки Кывылджим. - Возможно, я погорячилась.

- Возможно?!

Взгляд Ниляй прожег Кывылджим своей правдивостью названных обвинений.

- Хорошо. Я погорячилась. Однако, тебе пора научиться следить за своим языком, иначе, ты рискуешь утопить в слезах весь Дворец Правосудия, - хмыкнула Кывылджим. - Ни слезы, ни протекция отца не помогут тебе, если ты действительно желаешь добиться чего-то, особенно в таком весьма не женском деле.

Ниляй вдруг повернулась всем своим сочным телом к женщине, приоткрывая рот, с слегка размазанным красным контуром, внимательно вслушиваясь в ее слова, будто бы сейчас вся ее жизнь была сосредоточена в невысокой строго одетой женщине, сидящей с ней вот так просто  - на холодных ступеньках мраморной лестницы прокуратуры.

Ее мать была полной противоположностью Кывылджим ханым. Эпатажная, громкая, несдержанная, манерная, и еще целая вереница нелицеприятных эпитетов, которые рождались в голове Ниляй, вспоминая об образе матери, сопровождающим ее все эти годы.

Ей нужен был ориентир. И эти компасом, сама того не желая и, вряд ли осознавая, стала та самая безупречная госпожа прокурор, которая одним своим словом могла преобразить атмосферу  вокруг себя.

Уверенная в себе, рассудительная, умная, а, главное, виртуозно умеющая выживать в мире жестоких мужчин женщина.

- Посмотри, Ниляй, - Кывылджим обвела взглядом людей, которые будто бы по мановению волшебной палочки, вдруг наполнили прокуратуру своим присутствием, шаркая по лестнице или бегло спускаясь по ступенькам. - Никому из них нет дела, когда ты нуждаешься в помощи. Мало кто из них порадуется твоим победам. Но как только ты совершишь хоть одну малейшую оплошность - эти люди, как стервятники, накинутся на тебя, съедая со всеми потрохами. Многие из тех, кого ты сейчас недооцениваешь, возможно, только и ждут своего шанса окунуть тебя в твои же ошибки.

- Я не умею так, как Вы...не умею их не допускать. Ошибки.

Кывылджим невольно усмехнулась, обнажив безупречный ряд белых зубов в мимолетной, почти кокетливой улыбке. Утро разворачивалось неожиданным образом, сотканное из невольных откровений... и все это той самой девушкой, которую пару минут назад она была готова испепелить одним только взглядом.

Она скользнула теплым взором по растерянному виду Ниляй, порывистое дыхание которой уже запускало цепи нейронных связей, осознавая обрушенные на нее слова. И  снова обратилась к снующим вокруг них людям - важным прокурорам в мантиях, нескольким самоуверенным адвокатах, смущенным простым смертным, пришедших в это заведение борьбы за справедливость в надежде получить ответы на свои мольбы.
Но борьба ли за справедливость руководила многими из этих поборников чести Фемиды?

Кывылджим задумалась, вперяя свой взгляд в единственную неподвижную точку - в этом хаотичном водовороте -  небольшой каменный постамент с чашей весов в своей руке.

Можно ли было отнести господина Ахметоглу к одному из таких панегеристов, учитывая его мстительную натуру и желание производить впечатление, скрытое за маской обескураживающей злостной иронии? Соответствовал ли его балкон, охраняемый двумя каменными львами, тем высоким честным принципам, которые она проносила день ото дня с своей жизни?

Женщина еще раз многозначительно усмехнулась, роняя свои руки на колени с ощутимым ударом.

- Иметь возможность совершать ошибки, Ниляй - это значит иметь возможность быть уверенной в собственных силах. Только ошибки делают нас сильнее и мудрее. Важно уметь выносить из них опыт и знания. Но мой тебе совет, старайся допускать их наедине с собой. Поэтому запомни правило: дважды думай, а лишь потом  - единожды говори.

Кывылджим ехидно улыбнулась, перебирая тонкий прохладный длинный ремень своей сумки  -портфеля. Холодная шелковистость кожи скользила меж пальцев, создавая необходимый ей вакуум раздумий. Возможно, ей следовало самой вспомнить эти правила, памятуя о словах, так укоризненно брошенных ей Главным прокурором в их последнюю встречу. Или же допустить до себя мысль, что кто-то в этом мире может лицезреть ее совершенно обнаженной со всеми ее причудами и неуклюжестями, подставляя  свою руку и плечо.

И снова перед мысленным взором у Кывылджим вспыхнули кадры, как Омер Унал размашисто обрушивает мощный, как удар молота, кулак  прямо на обнаглевшую физиономию надменного хама.

- Думаю, на сегодня достаточно откровений, Ниляй, - возвращая себе прежний сдержанный тон, сказала Кывылджим. - Время - непозволительная роскошь, особенно у защитников правопорядка. Пока мы с тобой здесь рассуждаем о несчастной судьбе женщин в прокуратуре - возможно где-то над одной из нас применяют насильственные методы.

Кывылджим произнесла это с небрежной обыденностью, однако, в этот момент они обе уловили странный холод, повеявший от слов госпожи прокурора.

Племянница профессора Унала внимательно вгляделась в умиротворенное лицо своего кумира.  Прежде, чем, внутренне взвешивая ,подобно малому постаменту с весами прямо перед ней, новые вводные переменные отношения Кывылджим ханым, приняла для себя окончательное и единственное верное решение.

Сейчас эта женщина олицетворяла собой нечто большее, чем просто недостижимый образец прокурорского Олимпа. Она словно опустилась к ней как богиня Гера, так по-матерински нежно вдруг совершенно простым, что никогда не вязалось в голове у Ниляй с ней, тоном обозначив такой будничный, но такой важный совет.

Больше чем совет, для Ниляй это было равносильно признание ее значимости в глазах почти идеала.

- Извините меня, госпожа Кывылджим, - пролепетала Ниляй в ответ. - Давайте так...

Девушка смешно прищурила глаза, состраивая хитрый лукавый взгляд, и внезапно приложила палец к губам, до сих пор оставляющих желать лучшего вида, ввиду размазанной красной помады.

- Все, что было в Вегасе - остается в Вегасе, годится?

Невероятное событие, произошедшее дальше, заставило Ниляй раскрыть глаза так, будто бы они и вовсе не видали в этой жизни ничего более чудесного - Кывылджим задорно рассмеялась, покрываясь скромными румянцем,  так ощутимо контрастными на фоне ее белоснежной рубашки.

Для Ниляй это было сродни восхождению на Эверест - заставить своими словами величественную Шпильку не просто надменно хмыкнуть, а искренне и заразительно расхохотаться над ее словами.

- Годиться, Ниляй. Но, - и Кывылджим снова вытянула перед ней любимый указательный палец. - имей в виду - я тоже не прощаю ошибок. Особенно в работе.

- Заметано, госпожа Кывылджим! - воскликнула Ниляй. - Скажу Вам по секрету, Вы первая женщина, после тети Леман, за которую дядя решил подраться!

- Ниляяяй, - протянула женщина, сморщиваясь от неуместности слов и, тем не менее, с усердием сжала пухлые губы, чтобы предательская улыбка не соскользнула с ее уст.  - Ты не исправима. Тебе стоит поторопиться. Через час, судя по напоминанию, - Кывылджим вытянула палец вверх, сопровождая звуки из черных малых динамиков, льющиеся с указанием следующего рассматриваемого в зале суда дела, - у господина Гирая заседание. Лейла бы себе такого не позволила.

Спешно кивнув, Ниляй подскочила с обжигающе твердых ступеней с проворством испуганной лани, словно в  роскошном кабинете Шифаджегиля и впрямь разгорался настоящий пожар, едва дотронувшись своей ладонью до плеча женщины. Как будто скрепляя их только что совершившийся подписанный пакт о молчании. И тут же, стремглав, устремилась вверх по ступенькам, являя взору Кывылджим красные туфли на низком ходу.

Кывылджим саркастически приподняла очерченную бровь, захватывая было сумку, и встала, опираясь на прохладные  каменные балясины. Как вдруг услышала:

- Госпожа Арслан?

Замерев от очередного дерзкого вызывающего голоса в ее откровенном утре, Кывылджим с неохотой перевела опасливый взгляд на мужчину, столь внезапно возникшего посреди ее безрассудной выходки.

И застыла.

Тут же выразительно, словно опасаясь выдать бурю эмоций, расширила и без того бездонные карие глаза, стараясь скрыть потрясение, вызванное нежданным явлением.

- Господин Кенан?

Яркий фиолетовый кровоподтек под глазом импозантного мужчины, стоящего прямо перед в своем привычном строгом вышколенном образе, не сулил ей ничего хорошего. Чертов профессор со своей звериной яростью.

-  У Вас все в порядке? - кивнув в сторону вынужденного пристанища  - ступеньки, спросил Кенан, чуть более чем насмешливо, даже ядовито улыбаясь.

- У меня все в порядке. А у Вас?

- Судя по тому, какие взгляды Вы бросаете на разукрашенное Вашим верным псом мое лицо, я сейчас должен ответить, что  - нет. Но я совру, и скажу, что все в порядке. Однако, это не отменяет иск, который я собираюсь предъявить Вашему помощнику, - на этом слове Кенан точечно сделал ударение. - Думаю, Омеру Уналу стоит подумать над линией своей защиты. Вряд ли теперь господин Эмре согласиться быть его адвокатом.

Сказав свою длинную тираду, Кенан многозначительно ухмыльнулся, торжествуяв который раз над своим умением выходить сухим из воды. Даже, когда дело касалось таких обжигающе страстных натур, какой, несомненно, была стоящая перед ним женщина.

Кывылджим стиснула ручки портфеля так, что почувствовала, как хрустнула под пальцами дорогая черная кожа. Однако, ни одним мускулом на привлекательном лице не дрогнув при упоминании профессора.

Очевидные проблемы, которые назревали у господина Унала в мгновение ока вывели ее из привычной холодной колеи, заставляя шестеренки в голове моментально рьяно крутиться с бешеной скоростью, чтобы в данную минуту выдать хоть сколько-нибудь приемлемый ответ на слова этого щеголеватого собеседника.

Хуже всего было разъедающее в эту минуту чувство стыда, что виновницей шаткого положения господина Омера была она сама. И волей-неволей, ей сейчас стоило встать на его защиту.

Кывылджим даже почувствовала мгновенную ярость, которая застала ее едва проявившимся учащенном пульсе на сонной артерии и частыми колебаниями грудной клетки, колебавшими офисную рубашку.

- Господин Эмре - не единственный адвокат в этой стране. И к тому же, вероятно, не слишком талантливый. Думаю, что господин Унал за время своей работы сумел наработать необходимые связи, чтобы иметь возможность выбрать лучшего правозащитника, - хладным, почти режущим голосом сказала она.

Сардоническая улыбка опустилась на спесивое лицо холеного мужчины. Он слегка подправил свой изысканный бардовый галстук, так идеально подходящий под черного цветам элегантный костюм, и едва заметно кивнул.

- Буду рад встречи с выбранным господином Уналом адвокатом в суде, госпожа Арслан.

И не дожидаясь ответа, Кенан Баран нарочито вальяжно проследовал в сторону четвертого этажа, попутно кивая представителям прокуратуры.

Кывылджим громко выдохнула и вдруг на ее лице расцвела самодовольная улыбка. В секунду, ее улыбка приобрела еще больший обьем и зловещность, когда навстречу ей, чванливо шествуя, в привычной манере отвешивая легкие поклоны всем окружающим, спускался Эмре Ахметоглу. На его носу, раздувшемся от субботнего бахвальства и порока, подобно старой картофелине, красовалось пластиковое устройство, немыслимо как закрепленное на его одутловатом лице. Призванное, по всей очевидности, поставить окончательную точку в приятельственных отношениях с профессором, пока его раздутый тщеславный нос  приходил в порядок от наложенного подобия гипса.

Достигнув уровня площадки, где сейчас безмолвно ликуя, стояла Кывылджим, Эмре на секунду замер, окидывая ее презрительным, истончающим зловонный запах мести, взглядом. И не сподобясь даже бесстрастно улыбнуться, вновь продолжил свой путь по ступеням его личной  Голгофы, в отличие от Кывылджим следуя не вверх, а вниз.

То ли госпоже прокурору сейчас было жаль Ниляй -  то ли Мустафу, обреченных на этот беспощадный спектакль в связи с очевидно вспыхнувшим между ними интересом. Но больше всего ее в эту минуту однозначно распирало злорадств, густое и терпкое. А еще тонкое, невесомое словно тончайшая вуаль смутное чувство собственной защищенности, сотканное из одной лишь мысли о темноволосо мужчине.

_____________________

Стамбул. 09.00 по местному времени
Дворец Правосудия Турецкой Республики

- Лейла, господин Главный прокурор так и не подписал ходатайство для возобновления дела Цветочника?

Кывылджим своей строгой манерной походкой вошла в кабинет, перекидывая бежевый плащ через руку, и немного сощурилась от резкого луча солнца, пробившегося через фиолетовую пелену туч. Ясной вспышкой озарившей кабинет, до этого пребывающей в полумраке из-за утренней мороси, солнечный луч достиг свежего на вид лица женщины, подчеркивая безупречную строгость образа. Угасающий блик скользнул  по белой строгой рубашке вниз, задержался на точеной талии опоясанной массивной пряжкой почти командирского ремня, и, иссякая последние силы, утонул в складках черных палаццо, исчезая за ними, словно в хмурой бездне. 

Вся ее осанка излучала уверенность и спокойный сон предыдущей ночи.

Наверное, начало недели можно было назвать удачным, если бы отбросить позорную субботу из своей памяти. Испепелить - и все дела. И развеять пепел по ветру, чтобы окончательно замести следы катастрофического поведения всех, кого знавали эти величественные законопослушные стены.

Мгновенная улыбка ехидства пробежала по беспристрастному лицу госпожи Арслан, вспомнив увесистые кулаки сотрудников прокуратуры, отвешивающие любительские, но весьма точные хуки своим собратьям адвокатам.

- Госпожа прокурор, господин Аяз Шахин официально отказал в повторном возбуждении дела за недостаточностью доказательной базы. Сегодня утром ответ пришел по административной почте.

Рыжий высокий пучок на затылке секретаря, сосредоточенной на выполнении должностных обязанностей, оторвался от танцующих по клавиатуре пальцев и отчеканил заученную с самого утра фразу. Девушка вытянула руки вдоль стола, ожидая дальнейших указаний, и из-под длинных, густо накрашенных тушью, ресниц посмотрела на начальницу.

Настроение Кывылджим сегодня явно было боевым. По крайне мере, ее выдавали уверенный стук черных лодочек, который проследовал вслед за ней к ее кожаному трону и стянутые в трубочку губы, подрагивающие в такт внутренним размышлениям.

"Ах вот как. Официальный ответ по официальной почте, Аяз Шахин. Это все, к чему мы пришли за это время. Даже не Хакан", - мысль Кывылджим возникла так быстро, как будто все оставшееся воскресение она думала лишь о деле.

Женщина глубоко и выразительно вздохнула, сдерживая говорящий стон  бессилия своей же глупостью, совершенной на выходных. И только после этого подводящего черту вздоха, уверенно погрузилась в офисное кресло, слушая как приятно скрипит под ее весом черная кожа. Это было то самое место, где ей следовало находится.

Губы Кывылджим непроизвольно сжались в прямую линию, пока изучающий взгляд застыл на услужливой секретаре, смотря, на самом деле, сквозь девушку. Права была Сонмез ханым, во всем  права. Мысли путались, как будто ее профессионализм тонул в болоте личных ошибок, наполненном нечистотами безжалостных интриг среди прокурорских чинов. И теперь эти зловония начинают с лихвой влиять на ее трудовую деятельность, отвлекая от самого главного - защиты и охраны правопорядка.

Госпожа прокурор выпрямила спину и откинулась на высокую спинку кресла, положив руки на деревянные лакированные подлокотники, будто бы соизмеряя уверенность в своих следующих словах против собственной решимости. Задумчивый взгляд скользнул по строгому лицу на портрете -  ища одобрения своим решениям.
- Мы подаем прошение заново, Лейла. Готовь повторный запрос. И присвой письму отметку ÖNEMLİ . Отправим по официальной почте, - заявила Кывылджим безаппеляционным тоном.

Таким, что Лейла в удивлении вскинула бровь и тут же схватилась за компьютерную мышку с целью выполнить все указания. И мгновенно осеклась, многозначительно хмуря брови.

- Госпожа Арслан, мы направим ходатайство без новых вводных? Господин прокурор снова ответит отказом, без приложений доказательств либо их фальсификации.

- Нет, Лейла. Мы их приложим, - Кывылджим перехватила недоуменный взгляд секретаря и тут же добавила: - Новые доказательства приложим. У меня на руках копии свидетельства права собственности на квартиру Челика, которую он получил путем дарения уже после своего ареста. Поэтому связать транзакции присылаемых платьев девушек на этот адрес и владение квартирой господина Экрема   - больше не получится.

Кывылджим победоносно вздохнула, чуть опуская приподнятые прежде плечи, и подняла волевой подбородок выше, обозначая  свою разлившуюся по телу волну превосходства. Ее воскресение прошло не в пример предыдущему дню удачно, особенно учитывая, что метавшиеся после постыдного случая в туалете мысли сгорающим фениксом снова захватывали весь ее рассудок.

Сложно было сосредоточиться на чем-либо, когда перед глазами все время всплывали полные агонией глаза профессора и его волевые руки, излишне властно прижимающие ее к металлической холодной изогнутой поверхности в том самом злополучном доме.

Кывылджим даже немного поежилась, будто бы под налетевшей цвета свинца тучей за приоткрытым окном ей вдруг стало особенно холодно и неприятно. Дыхание участилось, собираясь где-то в районе солнечного сплетения. Она украдкой взглянула на сосредоточенную рыжеволосую девушку в надежде, что та не уловит едва проявившуюся улыбку на лице при таком ощутимом на собственных губах, тронутых нейтральным цветом помады, прикосновении теплых влажных губ Омера Унала. Женщина даже мельком приложила руку к полным губам, будто бы проверяя температуру их складок после колючей небритости в районе их ореола.

Всего 48 часов назад, когда опешивший от наглого вторжения в узкую ванную хамоватой племянницы профессор загородил собой застывшее в полуобморочном состоянии от позора и одновременно неги, тело Кывылджим, а потом спешно ретировался вместе с родственницей в другую комнату, казалось, прошла вечность. Хотя, на самом деле, эта вечность была величиной в одно воскресение, утром которого она оказалась дома, выскользнув из особняка Ахметоглу. Пока на заднем дворе раздавалось повсеместное рычание рукопашного боя, а Омер Унал тщетно уговаривал свою племянницу поверить в то, что ее глаза так явственно видели. 

Второй законный выходной выдался сумбурным, но продуктивным. И совершенно неожиданным от своих реакций, которых прежде с ней не случалось. 

Поначалу Кывылджим спала. Так долго и так глубоко, что очнулась только когда ослепительное солнце уже вовсю гуляло  по ее лицу и кровати, а желудок протестовал с особым усердием, призывая свою хозяйку немедленно откликнуться на его оглушительные в тишине дома просьбы.

Еще около часа она застыла под почти обжигающим кожу душем, не в силах оторвать взгляд от мраморного рисунка на плитке и снять это дурацкое выражение замешательства на своем лице.

Возликовав, что Доа вместе с бабушкой, судя по сообщению на экране телефона, так вовремя отправились в парк, пользуясь ясной солнечной погодой, Кывылджим еще полчаса потратила на то, чтобы сотворить на сковородке подобие обожаемой ею шакшуки, мурлыкая себе под нос так прочно засевшую в мозгу композицию Sting.

Затем, остановив себя несколько раз наливающей кофе, она с глубоким вздохом порывшись в одном из кухонных шкафчиков, все же сумела найти заброшенный пакетик зеленого чая, чертыхаясь от его горьковатого привкуса едва стоило ей пригубить напиток.

Еще около часа она мерила шагами квартиру. Сначала гостиную, поглядывая то на телефон, абсолютно и предательские молчавший, то в панорамное окно на сверкающий барашками пены Босфор. Потом кухню, сжимая в телефон у руке, будто ее горячее объятие могло ускорить хоть одно текстовое сообщение. Потом спальню, где Кывылджим и вовсе села на кровать, уставившись на сбитый в кучу наряд, выданный ей Берил ханым, буйствами красок вспоминая вчерашнее окончание вечера.

Она выдержала.

Ликование от собственной выдержки было настолько сильным, что даже сейчас, сидя к привычном для себя кресле, Кывылджим прищурила глаза цвета темного шоколада и воссияла надменной улыбкой. Это была ее очередная непревзойденная победа, утирающая нос всем этим кичливым гоголям прокурорских кресел.

Кывылджим скосила глаза на смартфон, который высветил очередное уведомление о пришедшей почте и, моментально спохватившись, открыла ноутбук, вызывая необходимое приложение.

Решение по аппеляционному обжалованию, затребованному около трех недель назад по делу господина Эльмаза было удовлетворено. А это значит, что ей предстояло вновь схлестнуться с одним из субботних парнокопытных в зале заседаний в ближайший месяц.

И теперь это несказанно радовало.

Возможность снова ехидно потанцевать на обугливающихся костях плохо подготовленного адвоката Батура была так близко ощутима, что Кывылджим даже потерла руки от предвкушения и облизнула губы, предчувствуя новый сладкий вкус победы. Не зря госпожа Эльмаз доверила ей сторону истца с защитой интересов ее самой и их общего ребенка от человека-зверя, своими деньгами способного решить любое исковое заявление  в свою пользу.

Но это не касалось Кывылджим. Как никогда понимая чувства тщедушной темноволосой женщины, которую она в горючих слезах застала на ступеньках Дворца правосудия, сжимаясь от собственной незначимости  против жестокого мужского самовлюбленного эго, Кывылджим яро вызвалась уладить все в пользу окутывающей ее молитвами женщины за скромное вознаграждение, полагающееся  от государства.

Кывылджим сжала компьютерную мышку. Перед глазами встала мать - с такими же слезами на ступенях суда, но без помощи. Тогда она поклялась - ни один человекозверь, именуемый мужчиной, не будет способен стать причиной слез женщины.

Человека-зверя...Что-то в этом сравнении сиюминутно завладело ее сознанием так, что она обвела глазами весь кабинет, будто бы только сейчас поняла, что в нем чего-то не хватает. Или кого-то.

- Господин Унала еще нет в прокуратуре?  - нахмурившись, спросила она у Лейлы.

- Нет, госпожа прокурор.

Краем глаза, Лейла уловила тень раздражения, которая пробежала по лицу начальницы, когда глаза Кывылджим метнулись в сторону настенных круглых часов и задержались в принятии их временного интервала.

- И он не уведомил, о своей задержке?

- Нет, госпожа прокурор. Мне стоит ему позвонить?

- Нет, Лейла! - резко выпалила Кывылджим, и в глазах ее вспыхнул сдержанный огонь. - Не нужно. Займемся другими вопросами, пока подготовим новое ходатайство для дела Цветочника. Господин Унал вряд ли сможет нам в чем-либо здесь помочь. Я скинула тебе на почту договор дарения на квартиру Экрема Челика, добавь его в список сопроводительных документов. Текстовое обоснование в том же письме. Твоя задача - сделать это в течение часа. Далее -  свяжись с госпожой Эльмаз, внеси ее в мой график на завтра, можешь порадовать ее хорошими новостями. И позвони в лабораторию, смог ли Умут узнать что-либо ценное по яду.

- Хорошо, госпожа прокурор, - с готовностью кивнула секретарь, искоса посматривая на новое выражение на лице начальницы, прежде ей не свойственное - больше, чем уверенность в своих профессиональных силах, видимое осознание собственной неотразимости.

Кывылджим еще раз с явным неодобрением посмотрела на часы и почти физически ощутила укоризненное цоканье за своей спиной, доносившееся со стороны портрета великого паши.  Казалось, сам Ататюрк был недоволен отсутствием человека, который поглотил все ее воскресные мысли.

После задумчивого восседания во второй день уикэнда на заправленной мягким пледом кровати, Кывылджим вновь, как в лихорадке, принялась мерить шагами комнату. Шкаф, комод, кровать. И снова в бессмысленной последовательности, диктуемой лишь хаосом в ее голове. Как не было никакой логики в том, что ее лицо вспыхивало то румянцем, то бледностью, то, казалось, наливалось багрянцем при воспоминании о прикосновении ненавистного профессора.

"Аллах, ты ведешь себя как полная идиотка, Кывылджим! Какого черта ты устроила этот фарс с Кенаном, зачем вообще решила глумиться над этим человеком, доказывая, что слова о Главном прокуроре к тебе не относятся?!"  - и  миллион подобных мыслей, которые терзали пошатнувшуюся в собственной адекватности госпожу прокурора, заставляя ее кружить по спальне, словно загнанный зверь.

Обида. Да, это всего лишь обида. Ничего более. Поставить этого выскочку на место, раз и навсегда указать его скромное  место в иерархии как должностных отношений, так и человеческих. Возвести неприступную стену, огородив себя от его психологических издевательских штучек, которые превратили ее в уязвимую мишень для его внимания и оценки. Доказать самой себе, что она - Кывылджим, и не зависит ни от одного мужчины в этом мире. Ни от самодовольного собственной персоной Аяза Шахина, ни от  проницательного Омера Унала, читающего ее как открытую книгу.

Единственное, что не укладывалось в придуманную ею самой схему, было странное, почти пугающее ощущение того, как ее  тело, будучи свободным от алкоголя, податливо отозвалось на прикосновения разъярённого профессора. Который, очевидно, и сам сошел с ума под воздействием горячительных напитков.

В конечном итоге, опасаясь протереть в любимом бежевом ковре дырку, Кывылджим уселась за рабочий стол возле небольшого окна, открыла ноутбук и возвратилась к делу Экреме Челика, несмотря на язвительные насмешки Главного прокурора по поводу предоставленных ею доказательств. Решив, что лучший способ борьбы с собственной рефлексией - это погружение в привычную работу, игнорируя попытки всех мужчин вокруг нее доказать обратное.

И постыдно забыть эпизод с поцелуем.

Она даже мысленно представила, как сжигает этот мимолетный эпизод в пламени своей памяти, подписывая документы, оставленные Лейлой в черной папке, освобождая себя от ненужных инсинуаций и глубокомысленного осмысления своих поступков.

Работа - вот что было главное в ее жизни. Дочь и работа. И больше, кажется, никаких мужчин в ее жизни.

Привычным движение Кывылджим соединила кончики пальцев  друг с другом - старый способ, возвращающий контроль, и вновь обратилась к экрану монитора, будто проверяя реальность.

- Лейла,  - обратилась Кывылджим к девушке, прерывая свои меланхоличные раздумья, - Нурсема должна была прислать результаты трасологической экспертизы, запрашиваемые мною еще пару часов назад. Что, опять задержка?

- Пока ничего не было, госпожа Арслан.

- Порой мне кажется, что в этом деле все намеренно работают медленнее обычного, будто заранее знают исход всего расследования.

- Я могу позвонить в лабораторию, госпожа прокурор.

- Не нужно никуда звонить, Лейла. Лаборатория уже у ног моей нетерпеливой госпожи Торопыги. Всем привет!

Застанные врасплох начальница и подчиненная разом повернули головы в сторону мелодичного голоса, рассыпавшегося в дверном проеме, и невольно радушно улыбнулись, встречая посетительницу. Обворожительный облик современной Шахерезады, закрепившейся ласковым прозвищем, встречающим ее среди коллег по криминалистической лаборатории, сегодня был особенно притягательным. Темные волосы длинной копной, наконец освободившейся от привычной белой шапочки, падали до самой осиной талии, подчеркнутой строгим черным жилетом и узкими серыми брюками. Кывылджим даже поневоле кольнуло завистливое чувство от неотразимости женщины, только что вошедшей к ней в кабинет.

- Нурсема, доброе утро! - расцветая в искренней улыбке, Кывылджим поднялась навстречу подруге, чувствуя подспудное облегчение от появления третьего человека в профессиональном поле. - Я уже собиралась отправить грозную петицию в адрес начальника лаборатории.

- Могла бы начать с меня, госпожа Торопыга. Как минимум, сообщение без приветствия, сразу переходящее в укоризненный тон. Я, кстати, принесла свежие новости по делу Гюнай, поверь, это очень интересно.

Миловидная темноволосая красавица раскрыла свои объятия, заключая в них Кывылджим, и едва коснулась щеки прокурора. Даже на расстоянии оглядывая подругу, Нурсема заметила новое выражение ее лица, будто бутон распустившейся розы внезапно налился алым цветом.

- Что-то произошло, Кывылджим? - мягко спросила Нурсема, присаживаясь в кресло напротив женщины, и бережно укладывая маленькую сумочку себе на колени. В ее голосе звучала забота, но в глазах читалось настороженное любопытство. 

- О чем ты, Нурсема? - Кывылджим вдруг зарделась, словно пойманная с поличным. Румянец, затмевающий предыдущий, вспыхнул на ее щеках, когда она так красочно представила замутненные глаза профессора, жаждущие возмездия ее дерзость.

- Ты какая-то... другая, Кывылджим. Не могу сказать тебе, что именно, но что-то изменилось. Что произошло за те дни, пока мы не виделись? Кстати, на лестнице я встретила прокурора Барана и господина Ахметоглу. У вас здесь что, было сражение на не жизнь, а на смерть?

- Я снова не понимаю тебя, Нурсема, - тщетно скрывая лукавую улыбку, отозвалась Кывылджим.

Она слегка приоткрыла глаза, несколько раз поднимая брови и указала Нурсеме в сторону бегло выписывающей этюды на клавиатуре талантливой помощницы. Если ей и хотелось поделиться переживаниями с подругой, то делать это нужно было в тишине от любых ушей, даже если эти очаровательные ушки принадлежали каменной выдержке и гробовому молчанию ее секретаря.

- Лейла, - обратилась Кывылджим к девушке, отчего та вздрогнула, выдворенная из собственных построенных внутри себя планов. - Можешь считать, что у тебя внеплановый перерыв. Проведи его с пользой. И пусть его скрасит чашечка зеленого чая, - добавила она в конце, снова ловя себя на мысли о задерживающемся человеке.

- Госпожа прокурор?

Реакция девушки, на лице которой мгновенно отразилось комичное недоумение в сведенных вместе бровях и нахмуренном взгляде, была столь уморительной, что Кывылджим слегка рассмеялась. Казалось, даже атмосфера в кабинете, где царили строгие кожаные элементы, приглушенное тепло дерева и холодный блеск металла, говорила о преданности своему делу его обитательниц.

- Лейла, у тебя вид, как будто я дала тебе поручение слетать на Луну за автографом Армстронга, - вслед за собственной иронией, Кывылджим услышала и краткий смешок со стороны Нурсемы.

- Я сделала что-то не так? - живо поинтересовалась девушка, кажется в мыслях о своей возможной оплошности, забыв оценить шутку.

- Нет, Лейла. Просто сходи и выпей чашечку зеленого чая.

Рыжеволосая красотка моментально покрылась пунцовыми пятнами, что на ее молочной, подернутой веснушками коже, выглядело совсем обескураживающе и полным смятением. Девушка словно подброшенная пружиной взметнулась с кресла, впопыхах передвигая папки, сложенные аккуратными стопками на темном столе, будто бы собирая разрозненные кусочки мыслей, в которых начальница никак не могла отдать ей такое указание в разгар рабочего утра понедельника. И, все еще не веря, своему очередному перерыву в только что начавшемся трудовом дне, схватив строгий пиджак со спинки кресла, торопливо скрылась за тяжелой массивной дверью, оставляя за собой лишь легкий вихрь растерянности.

Две разные по своей природе женщины лишь посмотрели ей вслед, провожая взглядом.  Одна с обреченным пониманием, другая  - с родительской теплотой.
- Ты ее напугала, Кывылджим, - мягко упрекнула ее Нурсема, глядя на реакцию девушки. - Неужели ты настолько запугала бедную Лейлу, что она не верит собственному внеурочному перерыву?

- Не говори глупостей, Нурсема. Эту девушку не так-то легко запугать. Хотя мне, очевидно, стоит подумать о ее премии. Осталось только внести это в ежемесячные KPI. Преданнее человека - я еще не встречала, - осеклась Кывылджим, усмехаясь от воспоминаний конопатого лица помощника главного прокурора.

И тут же вытянулась в струну от одной мысли, что издевательская вечеринка достигнет ушей Аяза. В чем она ни капли не сомневалась, когда сегодняшним утром демонстративно и гордо, вонзая свои "пробойники", окрещенные так с легкой подачи господина Ахметоглу, поднялась по мраморным ступеням на четвертый этаж, мимо зловещего взгляда адвоката. Ей бы хотелось в этот момент расхохотаться в лицо поверженному врагу от собственного удовлетворения, видя его распухший нос, закованный в пластиковое устройство, однако, ее царственное достоинство не позволило опуститься до злорадства.

Чванливый господин Эмре был повержен за дело. Для полноты картины ей лишь не хватало лишь одного - окончательно раздавить его в зале судебных заседаний, как это было в Измире.

Кывылджим даже подумала, что у них с Омером Уналом вышла бы не плохая команда, дающая уроки благочестия всем надменным обитателям этого пропахшего нафталином заведения.

- Так что у вас здесь случилось, Кывылджим? - вновь аккуратно поинтересовалась Нурсема, бегая глазами по милому сердцу лицу.

- Кебаб-пати обернулась шабашем ведьм, - иронично отрезала Кывылджим. - Не обошлось без твоего любимого судмедэксперта, Нурсема. Я до сих пор думаю, что их встреча с племянницей Омера Унала была сущей ошибкой.

- Если честно, я совершенно запуталась. Мустафа, господин Эмре, Ниляй и господин Унал? Что еще за кебабная вечеринка? Ты говоришь загадками.

- Наш многоуважаемый адвокат решил устроить целое пиршество в честь дорого господина психолога. Но, увы, не рассчитал дозу крепких напитков на каждый прокурорский и адвокатский нос, за что, собственно, и был повержен прямо на столе собственного дома. И знаешь кем?

Восторженное ликование Кывылджим собственными словами в момент рассказа, казалось, достигло своего апогея. Теперь, когда она вслух выражала почти личную победу, возможно, не без помощи профессора - ее наслаждение своей стойкостью и несгибаемой волей достигло немыслимых высот, переполняя ее до краев.

- Если я сейчас выскажу предположения, боюсь, испорчу тебе все удовольствие от предвкушения триума, которое ты собираешься мне выдать, - многозначительно хмыкнула молодая женщина, глядя, как горят огнем большие глаза женщины, умноженные на собственное любопытство, плясавшее искорками в глазах.

- Профессором из Берлина. Тем самым, которого ты мне расписывала во всех красках как образец уравновешенности и интеллекта во всей турецкой земле, - на одном дыхании выпалила Кывылджим и мгновенно покрылась красными пятнами.

- Омером Уналом? Ты сейчас серьезно, Кывылджим? Хочешь сказать, что разукрашенные лица господина Эмре и господина Кенана его рук дело?

Нурсема открыла миндалевидные глаза так широко, словно увидела саму Медузу Горгону в нескольких метрах от собственного тела. Слухи, которыми обрастал это человек, до сих пор ей незнакомый, интриговали ее больше любого криминалистического образца в собственном кабинете. Возможно, пока она портила свою осанку, согнувшись в три погибели к окулярам микроскопа или терпеливо наблюдая за окончанием цикла работы хроматографа, жизнь вокруг кипела и бурлила, а окружающие ее люди вполне сносно проводили время вне стен муниципальных учреждений.
Даже ее собственная подруга.

Нурсема облокотила локоть на темный полированный стол и подперла рукой щеку, позволяя любопытству от дальнейших подробностей взять верх над собственной скромностью, обычно задающей столь прямых вопросов.

Так ее учила мать - больше думай и меньше говори.

Ее карие глаза загорелись огнями азарта, отмечая, как особенно хороша была сегодня госпожа прокурор, со своими струящимися каштановыми волосами, оттеняющими чистоту белой рубашки. Что-то в ней точно изменилось. Как будто даже атмосфера в кабинете стала наполнена чем-то мало осязаемым, но таинственно манящим флером. Что-то похожее на ауру начала цветения. Подобно тем розам, что расцветали весной в безупречном саду госпожи Пембе Шахин.

- Представь себе, Нурсема, - отозвалась тем временем Кывылджим.  -  На самом деле, Эмре Ахметоглу давно напрашивался на конкретную взбучку и, кажется, получил по заслугам.

- Ты тоже была на той вечеринке? - удивилась молодая женщина, прекрасно зная, что Кывылджим не была завсегдатаям подобных мероприятий.

- К сожалению, дорогая. Но лучше бы меня там и вовсе не оказалось, - процедила Кывылджим. - Возможно настолько лучше, что я предпочла даже не видеть того смачного удара в нос господину Эмре.

- Судя по синякам на лице Кенана и Батура, которые сегодня явно сорвались с цепи, не один Эмре Ахметоглу получил свою порцию ласки. И все это устроил господин Унал? Синяк под глазом господина Барана его рук дело или результат массовой драки?

Видимо, Нурсема попала в точку. Потому как тут же отметила, как зарделись красными отметинами щеки и даже длинная шея Кывылджим. Подруга что-то недоговаривала. А правдивые слухи вокруг персоны Кенана Барана и вовсе придавали целенаправленному сокрытию пикантный элемент.

- Я не...знаю, Нурсема, - уклончиво ответила женщина прокурор. - Мне достаточно было увидеть, как началась массовая драка, а после я отправилась домой. Это...это было ужасно. Все эти вершители правосудия словно сошли с ума со своими звериными выходками.

-И это все, Кывылджим? - с легким подтрунивающим смешком, спросила Нурсема, обращая внимание, как загорелись румянцем щеки подруги. - Ничего больше?

- Ничего.

- Ты точно говоришь мне правду, Кывылджим?

- С каких пор ты стала следователем, Нурсема?! - воззрилась на нее Кывылджим свирепым взглядом пытающегося скрыть фантик от конфеты ребенка. - Какую правду ты хочешь услышать?!

За окном вдруг ощутимо громыхнуло так, что обе женщины даже подпрыгнули в своих креслах от неожиданности и одновременно уставились на лихие струи воды, заскользившие по стеклу. Октябрьская погода, словно капризный художник, продолжала испытывать на прочность жителей города минаретов, преподнося им то нещадно солнечные, то злополучно дождливые дни. А сегодня и вовсе задумала свести с ума - бесконечно включая и выключая лампочку под названием Солнце.

Окно в кабинете распахнулось, застигнутое врасплох разыгравшейся стихией, принося на подоконник первые два сорванные пожелтевших остроконечных листа платана, и женщины в полной тишине уставились на них, каждая под своим углом замечая только ей доступные детали.

Кывылджим смотрела на лист, раздумывая о том, как хрупка и скоротечна жизнь любого живого существа на земле, а где-то среди остальных бродили люди, желающие отобрать ее еще раньше. Нурсема же, в мечтательности, скользила по множественным прожилкам листа, создающий причудливый витиеватый рисунок, проступивший на пожелтевшей поверхности, будто слишком похожий на многогранную человеческую жизнь с множеством поворотов и запутанных троп.

- Извини, Кывылджим, - прервала задумчивое молчание Нурсема, даря теплую улыбку подруге. - Мне вдруг показалось, что могло произойти что-либо еще. Но если ты не хочешь - можешь не говорить.

"Слишком много извини за сегодня", - поймала себя на мысли Кывылджим.

- Все в порядке, Нурсема, - Кывылджим протянула руки в сторону лежащих на столе рук подруги и сомкнула вокруг них свои пальцы. - Ты говорила, что у тебя есть что-то относительно нового дела убитой Гюнай?

- Да. Но сначала, вот что.

Нурсема буквально из ниоткуда достала собственную черный прямоугольный шоппер, и ловко выхватила из него прозрачный файл с вложенным документом. Прямо перед взглядом Кывылджим оказался листок трасологической экспертизы со сделанными выводами - полное совпадение волос, один из которых Кывылджим предоставила с собственной майки, а второй найденный на толстовке в квартире Гюнай.

Сердце ухнуло куда-то глубоко вниз, пока Кывылджим бегло переводила глаза по строчкам, вновь и вновь возвращаясь к результатам экспертизы.

Что если она целовалась с тем самым чудовищем, который измучил и убил столько девушек?

От этой мысли голова Кывылджим закружилась так сильно, что одной рукой она схватилась за скользкий лакированный подлокотник, а второй прижала ладонь к собственным губам, сдерживая подступившую тошноту. Единственная мысль, которая почему-то кольнула ее в таком уязвимом состоянии, была лишь в том, что профессора не было рядом. А значит, он не мог наблюдать очередное ее падение в бездну тех ошибок, про которых она еще час назад говорила Ниляй.

- Я не стала посылать результаты по административной почте, Кывылджим, - продолжила Нурсема. -  Но, если ты собираешься приложить их к делу, как доказательства, мне придется сделать официальный отчет, в котором я обосную, каким образом я провела сравнительный анализ. Имей в виду. Что ты думаешь?.. Тебе плохо?

Всполошенный состоянием подруги взгляд Нурсемы метнулся по позеленевшему за секунду лицу Кывылджим. Она и так подозревала, когда подруга принесла волос на сравнение, что это как-то связано с ее личной жизнью. А теперь убедилась в этом окончательно.

Быстро проследовав к графину, стоящему по обыкновению на стеклянном столике возле небольшого дивана, Нурсема схватила наполненный стакан и протянула его Кывылджим. Женщина залпом осушила предложенную влагу и приложила руки к вискам, силясь понять свои дальнейшие действия.

- Что я думаю, Нурсема? - наконец выдала она, провожая взглядом подругу, которая тем временем усаживалась в кресло. - Думаю, что Фатих Картал скоро окажется в этом кабинете на том же кресле, на котором сидишь ты, Нурсема.

Молодая женщина поневоле оглянулась на свое место, будто бы всерьез опасаясь увидеть за своей спиной маниакального преступника и слегка испуганно улыбнулась.

- У тебя уже есть полные доказательства? - поинтересовалась она у Кывылджим.

- Результаты трасологической эспертизы, заказ аппрета на имя его компании, группа, в которой состояла Гюнай, и его с ней переписка, официально извлеченная с компьютера девушки - думаешь это не повод вызвать его хотя бы на допрос?

- Узнаю Кывылджим именно такой, - рассмеялась Нурсема. - Прокурор здесь не я, поэтому не имею право строить свои теории, особенно в части доказательной базы. Но думаю, что этот мужчина вполне может оказаться тем, кого ты ищешь. Я не буду спрашивать тебя о том, откуда появился этот волос, Кывылджим. Просто знай, если что - я всегда рядом.

- Я это знаю, Нурсема, - откликнулась на ее призыв Кывылджим, снова протягивая ладони к ее рукам и сцепляясь с ней пальцами. - Как дела с Фиразом или... как зовут этого человека?

Голос Кывылджим был наполнен массой презрения, не раз уже застающей свою подругу, смахивающей слезы со своего лица, когда она неожиданно появлялась в дверях ее криминалистической лаборатории. И даже сейчас отрешенность, мгновенно проявившаяся на лице девушки, явно указала ей на то, что последний вопрос ей задавать не стоило.

Нурсема разорвала контакт их теплых пальцев и выпрямила спину, чувствуя подспудное желание показаться перед Кывылджим таким же стойким оловянным солдатиком, какой была женщина перед ней.

- Не так гладко, как хотелось бы, - сглатывая комок в горле, ответила эксперт. - Кстати, ты знала, что Фираз и Ниляй сводные брат и сестра?

Если бы сзади женщины прокурора сейчас не находился портрет присматривающего за ней господина Паши, Кывылджим в эту минуту позволила бы себе самые непристойные слова, какие только знала.

Что это еще за семья такая, эти Уналы, которые окружили ее со всех сторон, будь они неладны?!

Мало ей свалившегося на ее голову этого звереподобного мужчины, который вечно опаздывал к началу рабочего дня, так еще и Ниляй, которая оказалась его племянницей и сестрой того самого молодого человека, который внес полную сумятицу в жизнь ее подруги! Кажется, все в этой семье просто были генетически заточены на причинение боли окружающим их людям!

Кывылджим коронно закатила глаза в потолок. Ей оставалось только медленно и глубоко дышать, ибо другого выхода из развертывающейся вокруг нее картины сюрреализма с момента приезда Омера Унала - просто не было.

- Аяз сегодня здесь? Как у вас с ним? —спросила ее Нурсема, однако Кывылджим послышалось совершенно другое. Будто бы сейчас сама судьба насмехалась над ней переплетая воедино судьбы всех, кто находился в одном с ней пространстве.

- Я ничего не знаю про Господина Главного Прокурора, - четко и даже с некоторой обидой произнесла Кывылджим. - У нас с ним...все плохо, Нурсема...

__________________

Стамбул. 9:15 по местному времени
Дворец правосудия Турецкой Республики

Омер дождался, пока изображение под черным козырьком сменится на зеленого человечка, и вместе с остальными тремя пешеходами пересек улицу Абиде-и Хюрриет в самой широкой ее части.

Впереди предстояло трудное начало недели, особенно учитывая тот факт, как закончилась чертова суббота.

Пока он, со стаканчиком кофе, купленным в местной забегаловке, с зачем-то насыпанной им самим корицей, шел вдоль оживленного широкого шоссе, мимо него монотонно плелись стамбульские водители, проклиная очередной понедельник с невнятной погодой.

Кофе он не любил. Но со вчерашнего дня только этот запах и вызывал у него слишком объемные ассоциации, которые он до сих пор подсознательно пытался удержать в собственном воображении.

Решение сегодня выйти из дома без своего Вольво - было идеальным. Его хмурое настроение, очевидно, совпадающее с проклятиями водителей справа от него, не вынесло бы и минуту, проведенной в спертом от выхлопных газов, воздухе. С каждым шагом, который он, одетый в черные лоферы, совершал, Омер мрачнел еще больше, стараясь скрыть свои дрожащие конечности перекладыванием бумажного стаканчика из руки в руки. Как будто тот бы настолько обжигающим.

Профессор отхлебнул кофе и слабо поморщился, когда в нос ударил запах корицы.

"Лейла, мне кофе с корицей", - передразнил он женщину, образ, который так живо предстала перед ним. Как и ее большие, подернутые поволокой глаза, смотрящие на него в полумраке ванной комнаты, оказавшиеся перед ним, когда она поднялась на носочки. Как и ее руки, которые обвились вокруг его шеи, отвечая на самый неблагоразумный поступок в его жизни.

- Дьявол!  - выругался Омер, когда в задумчивости пролил на свою руку и манжет белой рубашки, выглядывающей из-под черного трикотажного пиджака, дурацкий горячий напиток. Коричневое пятно растеклось по белой ткани, оставляя смазанную отметину его вдруг возникшей неуклюжести.

Недовольные тучи, которые всю дорогу до Дворца правосудия сопровождали его, скрывая проглядывающие лучи солнца, сейчас предательски раздвинулись, так ярко подчеркивая унылую черноту его лица среди залитого солнцем перекрестка. Прежде, чем снова сделать шаг, он убедился в отсутствии нарушителей движения автомобилей, и прошел по ровной пешеходной зебре, так напоминающей его последние дни в Стамбуле.

Оставалось лишь пройти пешеходный мост над восьмиполосной дорогой в направлении к десятиэтажному зданию вершителей судеб. Однако Омер застыл, облокотившись на металлические перилла, и направил свой взгляд на красные и желтые огни автомобилей, как двух разнонаправленных течений, еле движущихся во вновь затянувшемуся тучами Стамбулу.

Ноги не шли сами. Туда, где ему, вероятнее всего, предстоял какой-то разговор, к которому он не был готов. Потому что вчера окончательно осознал глупость своего положения. Он влюбился. Сумасбродно. Как болван. Как идиот.

Прямо сейчас, в эту минуту, он ненавидел себя за то, что чувствовал. Может быть, впервые за последние 5 лет. А может, даже больше, учитывая, что последний раз он испытывал эту муть в своей голове еще в молодости, когда совершенно случайно оказался в том баре, пьяный и развязанный.

Он даже не сразу осознал, что именно чувствует. И лишь очнувшись со свинцовой головой, стучащей будто под ударами молотков о наковальню, в утро воскресения после откровенного сна, понял это с лихвой. Прямо на той кровати, где только что во сне занимался любовью с неистовой женщиной с разметавшимися по влажной спине каштановыми волосами.

И самое страшное, что ему не показалось это неправильным. Как будто сама погибшая жена первый раз в его жизни не пришла к нему во сне, словно освобождая его от своего покровительства.

- Эй, мужчина, Вам плохо?!

Какая-то неведомой боевой раскраски на лице женщина в возрасте только что тронула его за локоть, и сейчас пристально всматривалась в его очевидно идиотское выражение на физиономии.

- Нет, нет, все в порядке, - поспешно отозвался Омер, оглядываясь вокруг и резко понимая, что он застыл как вкопанный посреди шумного течения людей, потоком идущих вперед и назад по высокому мосту.

- Тогда чего ты тут развалился на перилах? Того и гляди вниз упадешь, а там вон, вишь, сколько машин. Понапокупали своих драндулетов, теперь весь город воняет, - разразилась женщина с лицом раскрашенной мартышки и, как оказалось, с недостатком верхних зубов.

В воздухе резко запахло теми самыми выбросами, о которых только что сообщила женщина. Омер глубокомысленно уставился на нее, проходясь сверху вниз своими глазами, и попутно, в своей голове, уже дав ей полную характеристику. В чем-то кажется она была права.

"Того и гляди в низ упадешь". Как четко и ясно в нескольких словах женщина выпестовала ему диагноз, которым он был болен.

Он не должен был нарушать субординацию.

- Может, тебя проводить, а, малахольный?! - не переставал жужжать как надоедливая пчела Майя женщина возле него, все так же удерживая его локоть в своих цепких костлявых пальцах.

Профессор даже ненароком подумал, не ошибся ли он с теми выводами, которые сделал о женщине и не хочет ли она, часом, отобрать у него бумажник, как раз расположенный во внешнем кармане его портфеля.

Но женщина и не думала отпускать его руку, а потому Омер снова глубоко вздохнул от собственной ноши, которая изо дня в день медленно разрушала его жизнь, сказываясь на характере и образе бытия.

Перед ним была женщина. Одинокая, недавно потерявшая мужа, оставшаяся без единственного ребенка в далеком прошлом, только вышедшая на пенсию. Вполне с нормальным доходом, но глубоко несчастная внутри. Настолько, что позволяла себе прикипеть к совершенному незнакомому человеку на улице.

Все эти выводы профессор сделал моментально, стоило ему взглянуть на кольцо на ее безымянном пальце левой руки, кулон на ее шее с изображением маленького ангелочка, кожаную фирменную сумку и наспех накрашенное лицо с опухшими веками.

Его проклятие - дурацкая эмпатия к любому человеку и мгновенное сканирование, грозили ему тем же, что сейчас являла собой женщина.

Профессор тщательно зажмурился, специально вызывая в своей голове картинку длинноногой безупречно красивой молодой женщины, восседающей на своем бежевом диване в пентхаусе Берлина. Это должно было его спасти. По крайней мере, именно это и спасало его последние три года. Состояние, что ты кому-то нужен, особенно тому, кто вечно был ненасытен.

Он попробовал представить. И не смог. Ветер порывом проник в его волосы, сбрасывая косой пробор, и взъерошив вверх подернутые сединой волосы. Потом проник ему за шиворот пиджака, который он сегодня выбрал вместо любимой кожаной крутки, до сих пор покоившейся в багажнике красного ситроена, прокатившись по позвоночнику, и вызывая легкую зябкость.

А он все равно не смог. Зато красочно и во всех деталях увидел перед собой те самые налитые желанием губы и черное кружево белья в разрезе шелковой блузки.

"Черт бы тебя побрал, прокурорша!", - мысленно выругался Омер, наконец стряхивая цепкие пальцы женщины со своей руки.

Что за идиотская головоломка мозга, - вздохнул профессор.

- Спасибо за Вашу прозорливость, госпожа.., - начал Омер, желая сбросить наконец с себя еще одного свидетеля своих душевных метаний.

- Азра.

- Госпожа Азра,  - продолжил Омер. - Если бы все люди в стране были похожи на Вас, поверьте, добра в Турции было бы гораздо больше.

- Ну-у-у, ты загнул, малахольный, конечно, - рассмеялась женщина, вновь демонстрируя ему свой пустоватый без зубов рот. - Ты, это..,- женщина ощутимо толкнула его локтем прямо под ребра. - знаешь что?

- Да, госпожа Азра?

- Вот видишь машины едут, - и она указала вытянутой рукой, обнажившей достаточно дорогие часы на запястье. - Один поток красный, другой желтый. Какой ты увидел первым?

- Желтый, госпожа Азра.

- Так считай, это знак, малахольный. Желтым светят фары автомобилей, которые вперед едут. А красный - это габариты задних огней. Путь-то тебе -  твои глазки указали, - хохотнула женщина, лукаво стреляя в Омера глазами. - Так что нечего тут стоять, вселенское горе изображая. Иди к своей зазнобе, она ведь ждет тебя, верно?

Профессор усмехнулся. Не один он видел людей насквозь, не один.

- А вы проницательны, госпожа Азра.

- Проницательна, проницательна, - передразнила его женщина, в задумчивости замирая, словно паря на высоте пешеходного моста. - Иди, уже, малахольный. Тебе же во Дворец Правосудия, будь оно неладно, нужно? Кем ты там работаешь?

- Криминалистом, госпожа Азра. Психологом-криминалистом, - улыбнулся Омер, будто бы впервые осознавая всю непреложную истину выбранной однажды профессии и теперь гордясь ей еще больше.

- Надо же. Какого это, маньяков на косточки разбирать? Неужели ты их и оправдываешь?

Женщина сказала это так прямо и так естественно, что профессор на минуту впал в какой-то ступор. А ведь и правда, какого это было, разбирать на составляющие мотивы преступлений, ставить себя на место жертвы или самого настоящего зверя? Он как-то никогда об этом не думал, просто считая это своим долгом, продолжением натуры, стремлением к каким-то идеалам. Но после смерти Леман все изменилось. А теперь и вовсе, перевернулось с ног на голову.

Его отчаянное желание найти и наказать виновного в трагической гибели любимой женщины довлело им вот уже пять лет, отодвигая на задворки одну простую мысль - чтобы найти преступника, он сам должен его чувствовать. Представить, что профессор вдруг оказывается в теле человека, вонзающего нож в красивое тело своей жены - он не мог. А потому, был ли он полезен расследованию госпожи Арслан так, как вероятно, мог быть полезен в любом другом преступлении?

Омер поднял уголок губ вверх, в какой-то грустной обреченной улыбке прежде, чем ответить, и посмотрел в том же направлении, что и стоящая перед ним женщина. Ее слова, пусть и грубоватые, неожиданно нашли отклик в его душе. Он поймал себя на том, что впервые за долгое время кто-то так бесцеремонно вторгается в его личное пространство, и это почему-то не вызывало раздражения.

В воздухе проявились первые моросящие капли, начиная свой разбег над незащищенными головами людей, падая на крыши многочисленных машин, потоком металлического течения впадая в широкие проспекты Стамбула. Каждый из сидящих внутри представлял собой чью-то жизнь, с грузом повседневных забот, с тайнами прошлого, с ежедневным выбором своего пути.

А его выбор состоял в долге. В долге перед любимой женщиной. В долге перед другой, которая со дня на день собиралась появиться в его родном городе. В долге перед сыном и даже перед братом. Остальное - стоило упрятать глубоко и надолго.

- Не оправдываю, госпожа Азра, - тихо ответил Омер. - Понимаю.

- Себя-то не растерял, понимая?  - и снова вопрос, который заставил его ощутить тупик его жизненного выбора.

Женщина открыто улыбнулась красными деснами. Будь он сейчас на месте стоматолога, он бы непременно отметил, что человек болен пародонтитом.

- Видите машины, госпожа Азра? - тепло улыбаясь, ответил ей Омер. И вытянул руку в точности как эта женщина, с черными волосами и таким же цветом глаз, до этого. - В каждом из этих автомобилей - человек. Не один даже. А сколько их в потоке, что сейчас движется по проспекту? Сотни. Если один автомобиль сейчас возьмет и остановится, что случится? Поток встанет и начнет множиться. А если пропадет? Поток поедет быстрее. Я право не имею себя терять, госпожа Азра. Я всегда был тем самым, который освобождает поток от тормозящего элемента. А сейчас я сам - тот, который заглох из-за сломанного двигателя.

- Глупость все это, малахольный, - похлопывая его по плечу весьма крепкими ударами, сказала женщина.  — Это тебе просто механик хороший нужен, который тебя починит. Зазноба твоя кем работает?

И снова вопрос ставящий его перед голыми фактами. О ком говорила эта женщина?

- О-о-о, - заметив паузу, продолжила госпожа Азра утро сегодняшних откровений. - Ну ты даешь, малахольный, ты чего это, и в бабах своих разобраться не можешь?! Мужик ты красивый, я понимаю, конечно. Но это ведь не дело - гаремы разводить. Страна у нас, конечно, со своим культурным наследием, но ты-то человек явно современный. Выбрал одну - и живи с ней. Главное - по любви.

Профессор открыл зубы в улыбке. Настолько теплой и настолько искренней, как умел, наверное, только он, когда перед добрыми чуткими карими глазами вдруг предстал совершенно четкий образ женщины, с идеальными для него чертами лица, с самым завораживающим тембром голоса, с забавными комплексами и милой неуклюжестью.

- Прокурором, госпожа Азра, - теперь уже не задумываясь, ответил Омер. - Она работает прокурором.

Женщина даже присвистнула, выпячивая нижнюю губу вперед. Весомость профессии явно поразила все ее существо и даже, будто бы заставила о чем-то вспомнить, когда она прислонила руку к своей переносице и неспешно ее потерла.

- Прокурором, говоришь? И что, хороша прокурорша? - засмеялась она.

Омер, с этой минуты не переставая улыбаться, засмеялся, когда услышал в устах Азры то самое прозвище, которым он наградил Кывылджим в субботу. Будто бы напрочь забыл про свое угрюмое настроение, покуда эта женщина, такая потешная в своем виде - разноляпистой одежде, в широких бирюзовых шароварах, розовой блузке с рукавами-фалдами, - заставляла его до мельчайших деталей вспоминать образ госпожи Арслан. И даже больше. Ощущать тепло госпожи прокурора на расстоянии.

Они так и стояли вначале пешеходного моста, облокотившись на металлические перилла и слушая звуки гудящих автомобилей, раздающихся за их спиной. Прижавшись почти вплотную друг к другу - высокий статный мужчина, в своем пиджаке и отглаженных брюках, и нелепая маленькая женщина в разноцветной одежде. Ветер трепал их волосы, сталкивая ее черные, до плеч, с его руками, и кружась поднимал остатки мусора, который не убрал дворник, бросая их прямо на автомобили внизу, будто глумясь над ними со своей свободой.

- Чертовски, госпожа Азра, чертовски хороша, - смеясь почти в голос, сказал Омер. - Но у меня есть четкая инструкция по субординации.

- У-у-у. Опять он со своим выбором. Малахольный, ты это брось. Баба - она человек простой. А мужик - еще проще. Какая субординация и инструкции, если любовь есть? В любви не бывает инструкций, малахольный. Любовь - где настигнет, там и повергнет. Где накроет, там и положит. И плевать она хотела на все твои инструкции. Но ты,  - тут она снова с хитрецой уставилась на Омера, похлопывая его по плечу в который раз, - если хочешь попробуй по инструкции. Только тогда двигатель так и не починишь, и придется тебя в металлолом сдавать. Понимаешь?

Омер кивнул. Утвердительно, и, возможно, многообещающе даже для себя самого.

— Думаешь, я просто так тут стою, малахольный? — спросила она помедлив, глядя на дождь. — У каждого своя история, и у меня тоже. Только я научилась одно понимать — жизнь слишком коротка, чтобы носить в себе все эти тяжести.

Резкое видение, как вспышка света, или даже метеорит, пролетающий близко к Земле, как недавно случилось в одном из городов дружественной им страны, возникло внезапно. Палисадник собственного дома. Тени, отбрасываемые кипарисовиками, скрывающие в темноте натуральный цвет распустившихся роз. Его сын, орущий до изнеможения. И холодные, стеклянные глаза его жены, смотрящей в небо.

Он больше не сделает этой ошибки. Даже, если придется вырвать свое сердце напрочь и растоптать. Дождь становился все сильнее, и Омер вдруг почувствовал, как напряжение последних дней понемногу отпускает. Он посмотрел на часы — пора было идти.

_____________________

Стамбул. 09:30 по местному времени
Дворец Правосудия Турецкой республики

- Аяз, что еще за прокрастинация с коррупционным делом Эмраха Алтынсоя? Волнения дошли уже до самого министра юстиции! Сегодня он оборвал мне телефон с самого утра! - возмущался в трубку с явным остервенением Генеральный прокурор турецкой республики из своего представительского офиса в столице за сотни километров от Стамбула. - Или ты ждешь еще одного обличительного видео перед тем, как, наконец, дать общественности факты хоть о каких-то подвижках расследования??

Аяз Шахин, только что под монотонный стук капель дождя подъехавший к зданию Дворца Правосудия, уже намеревался выйти из машины. Но все же остался сидеть на месте при взгляде ли на имя и фамилию позвонившего ему руководства. Поморщившись от неприятной темы, которая и его самого выводила из себя, стоило только ему вспомнить последние события, он сделал глубокий вдох, наполняя нос ароматом крепкого только что выпитого кофе. И уставился прямо перед собой.

За окном спешили люди под разноцветными зонтиками: стражи правопорядка, адвокаты в развевающихся мантиях и обыкновенные граждане. Их судьбы сегодня вершились в величественном здании, на одних навевающего сущий страх, а для других являющегося олицетворением силы и справедливости.

Очевидно, справедливости вовсе и не существовало в этом мире.

Иначе бумеранг за клевету в низкосортных репортажах скандальной журналистки Севды Илдыз, уже давно бы настиг ее, как минимум, смертельной болезнью и как максимум - скоропостижной кончиной. Ибо иной расплаты за то, что, не далее как вчера, она разобрала на молекулы его заявления с недавней пресс-конференции, он предположить не мог.

Очередной видео-яд, разъедающий доверие к органам власти, растекался по социальным сетям, собирая все больше комментариев возмущенных граждан страны, ускоряющих алгоритмы рекомендаций площадки YouTube. Целью этой информационной машины, очевидно, было вовсе не извлечение прибыли. А сосредоточение нового формата власти в определенных руках, влияющих на умы податливых смертных.

До сих пор дерзкие обвинения вызывающей крашеной блондинки в адрес прокуратуры Стамбула, а также и его лично - в укрывательстве фактов процесса, от которого предположительно зависели жизни тысяч пациентов, лишенных лекарств из-за украденных средств, - впивались в его барабанные перепонки.

Главный прокурор округа Стамбул нахмурил брови, глядя, как капли дождя покрывают стекло, искажая четкие черты грандиозного монумента закона. Казалось, само здание сейчас плавилось под грузом секретов, которые ему предстояло скрывать. Аяз приложил ладонь к холодному окну, пытаясь стереть поток дождя, но контуры Дворца лишь расплывались сильнее, словно сама Фемида закрывала ему глаза, размывая границы дозволенного.

- Сегодня мы получили ответ на запрос о правовой помощи в Берлин по делу компании Farmrose, - докладывал он. - По Гаагскому регламенту у них 20 рабочих дней на ответ, однако нам пошли навстречу, и процедура не затянется на месяцы.

- Каким образом?

- Один из немецких судей, который вел процесс, согласился лично выступить свидетелем, минуя процедуру МИДа. Поэтому, если существуют прямые доказательства связи хищений нашего бюджета с этой компанией, мы их найдем.

- Надеюсь, мне самому не придется заявляться в Стамбул, чтобы помочь тебе с этим делом, Аяз?

Голос начальства пахнул ледяным формалином, замораживая мысли. Живо представив себе разочарованный надменный вид мужчины по ту сторону трубки, Аяз ощутил липкое раздражение от своего подчиненного положения.

- Не придется, господин Гульсой. Однако отчет с анализом денежных транзакций будет у вас не раньше, чем через две недели. Сначала отдел финразведки, потом ЦБ, затем Минюст - нужны минимум семь подписей. Ну а что касается компании Farmrose, - проговорил Главный прокурор округа Стамбул, предвосхищая следующий вопрос не слишком жалуемого им руководителя, - на это уйдет гораздо больше времени ввиду возможных бюрократических проволочек.

- Я доверяю тебе, Аяз, - тяжело вздохнул мужчина на том конце провода. - Но понимаешь же: лучше, чтобы общественность увидела наши доказательства, а не очередной скандал от Илдыз. Эта журналистка уже ведет себя так, будто знает больше прокуратуры! Подумай о том, что выпустить в ближайшем пресс-релизе, мы должны выглядеть убедительно.

Закончив не слишком приятный для себя разговор, ворвавшийся предвестником будущих перемен, Аяз Шахин откинулся на спинку кресла своего автомобиля. На экране телефона застыла Севда Илдыз. Ее очерченный красной помадой рот извергал одно обвинение за другим.

«Ваш отец судил коррупционеров, а вы их покрываете!»

Его пальцы сжали телефон так, что хрустнул пластик.
В какой момент он вдруг так плотно увяз в трясине двух противоборствующих сторон?

Необходимость привлечь судью из Берлина, не так давно рассматривающего дело о продаже запрещенных препаратов, которое получило международную огласку, для него была уже давно очевидным фактом. Однако он, сколько мог, откладывал, оценивая риски.

Риски.

Именно они в последнее время были тем множащимся в его жизни явлением, которое грозило как минимум стать причиной бессонных ночей. И как максимум - разрушением его блистательной карьеры, сейчас активно стремящейся к своей кульминационной фазе. Именно поэтому он не мог просто взять и разворошить осиное гнездо верхушки, как того требовало правосудие. Однако не имел права и медлить столь долго в деле с общественным резонансом, как Главный прокурор округа Стамбул.

Пальцы наткнулись на медальон в кармане. Тот самый, с выгравированными на оборотной стороне словами «Правосудие - не услуга». Отцовский подарок на выпускной, который стал последним. Аяз швырнул его в подлокотник.

Чем дольше он пребывал на своей должности, тем меньший вес для него начинало иметь это слово.

При воспоминании себя юным волонтером в Правящей Партии справедливости и развития, членом которой был его отец, тело отзывалось уже даже не сожалением. Порой, в периоды ностальгии по прошлому, он всерьез задавался вопросом, каким образом отцу удавалось сохранить его бравый дух. Ибо лозунги Верховного Судьи Ибрагима Шахина о справедливости и непоколебимости правосудия до сих пор преследовали Аяза во снах. А в последнее время - особенно часто.

В том, что его идол, ознаменовавший жизненный путь будущего Главного прокурора округа Стамбул, на собственной службе был верен пропагандируемым идеалам, у Аяза не было никаких сомнений. Поэтому сейчас, сидя в своем шикарном служебном автомобиле, пользуясь всеми благами собственного положения, Аяз остро ощущал утрату. От того, что не затронул с отцом тему выбора еще тогда - когда оба были молодыми и полными сил.

Служить системе, закрывая глаза на ее изъяны, или оставаться чистым перед собой, совершенно ни на что не влияя. Именно так видел Аяз сегодняшнюю действительность, которую режиссировали те, кому ты был до определенного момента угоден.

Сделав последний глоток кофе из стакана, взятого из подставки рядом с подлокотником, Аяз решительно открыл дверь своего мерседеса, шагая в противную октябрьскую морось. Подхваченный стремительными потоками мутной, как и его мысли, воды, он безошибочным точным броском отправил скомканный картонный мусор прямо в урну. Несколько длинных больших шагов - и преодолел расстояние от своего именного парковочного места до ступеней обители юстиции.

Ровный рабочий гул встретил его настойчивым жужжанием голосов и перемещений людей, снующих по коридорам. Дежурный офицер у входа, увидев входящего Главного прокурора, мгновенно принял стойку «смирно». А секретарши за стойкой администратора на мгновение прекратили печатать, бросив опасливые взгляды на вошедшего начальника. «Какая шаблонная обезличенная реакция», - вдруг мелькнуло в мозгу, когда вдруг он поймал себя на том, что вряд ли в этом здании кто-то улыбается ЕМУ, а не его должности.

Аяз шел по коридору, машинально скользя взглядом по стенду с объявлениями. Внезапно он остановился: сверху спускался Омер Унал - в той же задумчивости, как и в их последнюю встречу возле университета Бильги. "Что за вид", - возник внутри вопрос, когда он с искренним удивлением по мере приближения мужчины различил на его лице самый настоящий фингал под левым глазом. Синюшная гематома проявляла недавние свежие кровоподтеки.

Инстинктивно по непонятным для себя причинам Главный прокурор вдруг ощутил неимоверное удовлетворение от возможности наблюдать на лице профессора следы недавнего противостояния. "Сегодняшний день, возможно, не так уж и плох, как мне успело показаться", - поймал себя Аяз на шальной мысли. Картина смачного мужского кулака, врезающегося в лицо этого самодовольного пижона, в этот момент от души его развлекла. И он проявил на лице секундную, так редко ему свойственную в стенах Дворца правосудия, иронию.

Остановившись на ступеньке, он поравнялся с причиной своего внезапно поднявшегося настроения. Глаза двоих пересеклись, и стрелки огромных часов на входной группе, казалось, замедлили ход, подчиняясь новым законам. Омер Унал, с первого мгновения почувствовав снисхождение Аяза, что проявлялось в оценочном холодном взгляде и насмешке, подернул плечами, заправляя руки в карманы.

- Очевидно, вы совсем себя не бережете, господин Унал, - констатировал Аяз. - Воздух Стамбула настолько рассеивает внимание?

- Не более, чем воздух Берлина, - резко ответил Омер, поправляя воротник рубашки, в то время как в его глазах промелькнула ощутимая тень раздражения. - Просто не все умеют держать язык за зубами, когда речь заходит о чужих делах, господин Шахин.

Аяз приподнял черную бровь, пребывая в явной заинтересованности от этого заявления, после чего обвел взглядом синяк под глазом профессора.

- Эксперимент провалился, профессор? Или это ваша новая методика - подставлять лицо под кулаки?

- Иногда эксперименты с человеческой природой заканчиваются не так, как планировалось, прокурор. Я слышал, вы отклонили ходатайство госпожи Арслан по делу Цветочника. Почему?

Аяз приподнял бровь, оценивая прямоту профессора.

- Где реальные улики помимо экспертного заключения, господин Унал? Одной только теории мне недостаточно.

- Мое заключение основано на многолетнем опыте и анализе. Вы просто не хотите видеть то, что не укладывается в вашу картину мира.

Воздух вокруг двух статных и серьезных в своем противостоянии мужчин вдруг завибрировал, словно натянутая струна арфы, готовая порваться. Атмосфера здания, обычно пропитанная запахом бюрократии и формализма, в этот момент стала особенно тяжелой. Пальцы Аяза Шахина сжались вокруг удерживаемого им телефона, в то время как профессор, казалось бы, сохранял абсолютное спокойствие: лишь едва заметная жилка на его виске свидетельствовала о напряжении.

- Моя картина мира основана на фактах, а не на предположениях, - отрезал Главный прокурор. - Если бы вы предоставили другие доказательства вместе с психологическим портретом убийцы, вопросов бы не возникло. Мотивы без улик - просто слова. Вы же криминалист, должны это понимать.

- Иногда улики нужно искать там, где их не ждут. Что мы и сделали с госпожой Арслан, наведавшись в тюрьму к заключенному.

- И ничего не добились. Поэтому пока у меня нет достаточных оснований сомневаться в правдивости его показаний.

- Вы уверены, что закон на вашей стороне? Или это просто привычка.

Слова профессора, тут же провалившись внутрь Аяза камнем, подобном тому, что с экрана кидала в него Севда Илдыз с ничем не подкрепленными обвинениями, заставили его лицо ожесточиться. Его глаза сощурились, оценивая мужчину перед собой, который по всем законам не мог довлеть над ним. Не имел ни малейшего права.

- Знаете, в чем ваша проблема, господин Унал? - Аяз шагнул вплотную, заслоняя свет. - Вы смешиваете работу и личное. Поэтому пять лет назад, когда вы сбежали в университет, вы поступили правильно.

Темные глаза прокурора, холодные и проницательные, встретились с решительностью профессора, которая в этот момент вспыхнула внутри него с новой яростью. Энергия конфликта излучала в пространство особые флюиды так, что даже окружающие невольно отступали, желая в этот момент оказаться подальше от эпицентра борьбы полярных позиций.

- И мне очень не хотелось бы, - продолжил Аяз, - чтобы вы не забивали голову и так загруженному прокурору Арслан своими догадками. Особенно, если они основаны на желании осуществить возмездие за трагедию с вашей супругой. Поэтому предоставьте эти несостыковки, о которых так уверенно заявляете, в виде улик. Всего хорошего.

Омер остался стоять на месте, сжимая кулаки. Пульсация его сердечного ритма прямо сейчас яростно отразилась в висках, когда вместе с ненавистным им по слишком личной причине мужчиной, позволившим себе бросить комментарий о его жене, внутри него тут же ожили мучительные образы прошлого. Желание как можно скорее осуществить тот план действий, который навязчивой идеей жил внутри него касаемо расследования, воспылало в этот момент с новой силой.

Профессор проживал дежавю, но прошлое не могло повториться с ним заново. Не сейчас. Потому что сейчас не только лишь у него одного горела внутри жажда справедливости.

Аяз бросил на него свой последний оценивающий взгляд. Упоминание о погибшей жене вылетело импульсно в стремлении поставить Омера Унала на место.

Будто стараясь разгадать у самого себя, что именно так раздражает его в профессоре, а заодно и деле Цветочника, которое так часто в последнее время фигурировало в его повестке, Главный прокурор развернулся и направился по лестнице наверх, стремительно преодолевая оставшиеся ступени на второй этаж. Вероятно, излишняя самоуверенность и настойчивость. Или же острый ум и несомненный талант в своей области - судя по досье, которое он уже успел изучить ввиду обстоятельств. Или же что-то более глубинное на уровне многослойного соперничества - за лидерство. За статус. И за женщину.

Какого дьявола эти мысли вообще лезут ему в голову, когда он и так уже по всем пунктам впереди этого мужчины, причем давно?

Аяз не знал. Он только чувствовал что-то на уровне интуиции. Однако, в силу собственной гордости, отказывался это признавать.

____________________

Стамбул. 9:45 по местному времени
Дворец Правосудия Турецкой Республики

Подслушивать становилось его кредо.

По крайней мере, так думал профессор, когда своей тяжелой, почти обреченной походкой, поравнялся с деревянной дверью кабинета, в котором ему предстояло принести голову на плаху.

Он только что отряхнул свой трикотажный пиджак от застывших в его мельчайших переплетениях нитей капли октябрьской сырой мороси, которая настигла его на подходе к Дворцу правосудия, стараясь выглядеть опрятно. За последние полчаса его дороги он вместе с ироничным прогнозом погоды на сегодняшний день сумел ощутить калейдоскоп настроений равносильно тому, как на его глазах природа сменила уже несколько крупных горестных дождливых слез на откровенную дерзкую, обжигающую солнечную радость.

Совсем как у него в душе. Предчувствие предстоящей встречи то хмурило его лицо до серости подернутой возрастом кожи, то вспыхивало огнями надежды в темных теплых глазах похожих на тлеющие угли в ожидании новых вспышек огня.

Небольшой постамент Фемиды на пролете третьего этажа, заставил его снизить ускоряющуюся поступь, будто к его ногам привязали те самые крылья на талариях у Гермеса, укоряя своим строгим взвешивающим выражением в правильности спешки к нужному кабинету.

А он спешил. Несмотря на угрюмость своего вида, над которой, кажется посмеялись с насмешливым видом две молодые девушки на стойке регистрации. Несмотря на озадаченность, с которой посмотрел на него Эфе Альптекин, который стоял в своей чёрной парчовой мантии с погонами, отзываясь на призывы какого-то адвоката, выуживающего расположение. Скорее даже вопреки всему, благодаря цитрусовому облаку, который окутал его, стоило лишь подняться на последнюю ступень пролета четвертого этажа одиннадцатиэтажного здания.

Длинный привычный глазу коридор с затертым паркетным рисунком показался ему сегодня нескончаемым узким тоннелем на пути к вратам то ли ада, то ли рая, который могла устроить ему эта женщина.

И вот сейчас он снова становился невольным слушателем разговора, заставившего его затаить дыхание. Омер даже стянул губы, втягивая подбородок – до того ему стало смешно над самим собой. Однако, не прислушаться он с не мог. Ибо следующие произнесенные слова были сильнее его джентельменского поведения. Омер услышал как раздалось приглушенное звучание поставленного предмета на деревянную поверхность и настороженно прислушался.

- Я видела Аяза... у мамы, Кывылджим.

Даже через приоткрытую дверь, Омер услышал, как нежный, почти детский голос, осекся на последнем имени, и в глубине кабинета образовалась многозначительная пауза. Он замер, поджимая в руках свой портфель к груди, будто это был его то ли щит, то ли шалаш, где он мог спрятаться. Пауза никак не становилась короче, а руки Омера медленно затекали. Однако, он стойко оставался на своем месте, где-то между темным деревянным наличником и металлическим порожком при входе в кабинет, слегка наклонившись к двери.

Его тоже интересовало последнее имя, произнесенное, до сегодняшнего дня, незнакомым ему голосом. Одно только упоминание Аяза Шахина вблизи имени Кывылджим Арслан заставляло Омер превращаться в двурогого оленя, способного на самые необдуманные поступки. Как например, сейчас – стоять и слушать как самый настоящий преступник, внимая даже незначительным намекам. Из небольшой продолговатой щели вдруг повеяло знакомым цитрусовым запахом, смешанным с легким шлейфом цветочного аромата, по всей очевидности, донесшегося до него благодаря распахнутой двери в противоположном конце коридора. Но Омер ничего не заметил, продолжая внимать развитию событий.

- Нурсема, если ты сейчас хочешь испортить мне настроение, то лучше просто скажи, что я не умею работать, - раздался претенциозный голос палача - Кывылджим, которой через пару мгновений предстояло уничтожить его на месте.

- Хорошо, Кывылджим, - услышал ответ Омер и даже внутри усмехнулся.

Насколько он мог судить женщина, с которой разговаривала объект его разговора с Азрой ханым, отличалась излишней уступчивостью и мягкостью характера. Ее нежный тягучий и достаточно размеренный голос означал лишь искреннюю поддержку собеседника без претензий на ведущую роль в диалоге.

"Именно поэтому, ты с ней и дружишь, Кывылджим", - заметил Омер про себя, слегка усмехаясь. - "Сложно общаться с тем, кто не соглашается на все твои мысли".

Ответ Кывылджим насторожил профессора, как и многозначительная пауза перед столь озлобленными словами, что сейчас вылетели из уст женщины прокурора. Небольшой блик едва заметной надежды сию минуту возник в его теле коротким вздохом, после которого он задержал дыхание. А после – тут же резко осадил себя опускающимися руками, удерживающими портфель. Он был смешон сам себе в глупых идиотических проявлениях какой-то излишне сентиментальной влюбленности, затмевающей его аналитический прицельный разум подобно влиянию наркотических средств.

- Прости, Нурсема, -раздалось из-за приоткрытых дверей. – Не хотела грубить, просто эта тема мне действительно неприятна. В последнее время я не понимаю ничего, что происходит вокруг меня. И тем более не понимаю Аяза. Но обсуждать такие темы в этих стенах – равносильно публичной порке. Мне кажется, я не готова к этому.

Смешок в голосе госпожи прокурора прозвучал скорее издевательски, чем с грустинкой и Омер тут же задумался, чем может быть вызван такой явно надменный осуждающий тон Кывылджим. То ли это имело отношение лишь к Главному прокурору, то ли к презрению ситуации, то ли к звучащему отвращению к собственной натуре.

Брови его взметнулись вверх, тогда как на губах расплывалась, неконтролируемая ни одной нейронной связью, совершенно самодовольная улыбка, примерно, как та, когда Лейла сообщила ему, что Аяз Шахин не всегда был в курсе передвижений Кывылджим Арслан – по видимому, сотрудника с особым предвзятым отношением.

Омер был настолько погружен в упивание собственной едва ли не эфемерной победы, которую нарисовал сам себе, что вряд ли услышал тихие шаги, раздающиеся за его спиной, маячившей позади черной трикотажной своей же спины. Вначале позади него возник резкий запах мужского парфюма, напомнивший ему звериный оскал человека, с расширенными, застывшими в страхе ожидания, зрачками. И лишь потом раздался снисходительный насмешливый голос:

- Настолько стыдно показаться на глаза, Омер Унал, что решил, как плешивая собака прижать хвост под дверью кабинета? День назад ты казался неустрашимым.

Прыжок, который только что совершил профессор, был подобен прыжку резвой газели на горном хребте. Руки вздрогнули, крепче сжимая ручку портфеля, глаза приобрели холодное хищное выражение застывших во льдине карих глаз, зубы сомкнулись от раздражающей встречи и предстоящего объяснения. Голос был настолько полон отравляющего пространство пренебрежения, что верхняя губа Омера дрогнула в неприятности.

Он степенно выровнял свои плечи прежде, чем повернуться к будущему визави, и надел на свое лицо именно то выражение, которое больше не собирался скрывать при виде этого надменного человека. Желание выкинуть что-либо подобное субботнего происшествия вновь обрело осязаемые формы, несмотря на отсутствие в крови горячительных толкающих вперед напитков.

- Ты, кажется, не контролируешь свои слова, Кенан, - оборачиваясь в сторону элегантно одетого мужчины, сказал Омер, усмехаясь его внешнему облику. – Видимо, субботняя передряга ничему тебя не научила.

Зловещая улыбка уверенного в себе победителя легла на привлекательное лицо стоящего перед профессором мужчины. Это человек находился в привычных для себя рамках, и уж точно не собирался сдавать позиции там, где другой самец метил его исконную территорию своим мускусным запахом. Тем более, если этим самцом был Омер Унал. Тот, благодаря чьим рукам он сегодня будет выглядеть посмешищем на заседании в присутствии судьи Кемаля Озгюн.

- Привык решать проблемы только кулаками, Омер Унал? Дворец правосудия – не боксерский ринг, здесь борются интеллектом. Что, видимо, напрочь у тебя отсутствует, стоит тебе выпить хоть каплю.

- Не могу с тобой не согласиться, Кенан. Но ты правильно заметил – стоит мне выпить. Сейчас я абсолютно трезв, так что могу попробовать положить тебя на лопатки и в интеллектуальной беседе, если этого, - он презрительно хмыкнул, указывая головой на синяк под глазом Кенана, - было недостаточно.

- А ты дерзок, Унал. Неужели наша госпожа Арслан так снесла тебе крышу, что из податливого прислуживающего Гираю пса, ты превратился в танцующего льва на арене цирка?

По скулам Омера прокатилась волна желваков, вытанцовывающих зловещие пляски злости. В груди особенно стало жарко, что профессор даже метнул обжигающий взгляд выше плеча мужчины чуть вверх, отыскивая кондиционер, способный чуть снизить огонь возмущения. Рука, придерживающая портфель, сжалась, ощущая холодок ручки в горячей ладони будто схватилась за холодный поручень.

Мужчина напротив смаковал каждое слово, словно дорогое вино, упиваясь собственной речью., чувствуя себя ничуть не меньше, чем в зале заседания, уже по привычке , давно и безнаказанно смешав рабочее и личное – грех, непростительный для служителя закона, что было строжайше запрещено работникам прокуратуры. Его неимоверная уверенность в себе придавала ему достаточно чванливый, однако манящий образ, который одинаково хорошо действовал и в зале суда и его коридорах, поражая молоденьких пигалиц и уверенных в себе женщин с опытом.

Внезапная мысль, пока Омер уже расставлял ноги на ширине плеч, рисуя на паркете черные полоски следов от лоферов, осенила его голову. Кенан, кажется, только что говорил об интеллекте. Почему бы не разыграть козырь, которым профессор владел лучше всего? Чувствовать чужие помыслы.

- Кажется, у тебя давнее соперничество с Гираем. Увы, Кенан. Тот сидит близко к кормушке, куда тебе нет допуска. Избранных в прокуратуре выбирают не по уму, на мое глубокое сожаление, а по способностям вовремя ответить «да». Что же касается прокурора Арслан, то и здесь, кажется, у тебя снова есть препятствие. Женщина выбирает тебя, чтобы насолить другому мужчине, это ли нешутка над самим Кенаном Бараном, да, Кенан?

Ехидная улыбка, прежде так въевшаяся в притягательное лицо мужчины трансформировалась в озлобленный оскал, который Омер уже видел под собой, когда вдыхал запах примятой травы и сглатывал вкус собственной крови от первого удара в челюсть. Выражение лица Кенана в данную минуту не сулило ему ничего хорошего, но боялся ли он вероятных последствий своего противоправного поведения?

Ему казалось - ни капли, в красках представляя совсем другую, самую неправдоподобную, идиотскую картинку в своей одурманенной голове. Кывылджим Арслан и ее шпильки, разрушающие унылую обстановку темных вонючих коридоров камер предварительного заключения. А после – перепуганный взгляд, направленный на профессора сквозь металлическую, загаженную местными завсегдатаями, решетку.

Что-то из отравляющее подобно экстази, из области фантастики и любовных романов, которые он всей душой ненавидел, сейчас транслировалась в его фантазиях, вызвав приступ смеха от собственной одержимости. Если Кывылджим Арслан продолжит являться ему наваждением не только во сне, но и среди бела дня, можно забыть о поимке любого преступника. Да что там, даже если сам дьявол явится с повинной!

Пораженные один собственными догадками и мечтательными представлениями, другой тонкими словами, выбившие на его круглой мишени яблочко в сотню баллов, мужчины, прищурив глаза в равной степени красивые, уставились друг на друга, оценивая вероятность продолжения дальнейшего диалога. Не слишком обратив внимания, на привычные запахи страха в стенах муниципального учреждения, гул голосов, так присущих подобного рода учреждениям, и скользящих мимо людей разного рода и с разными целями.

По коридору быстро поползла тень, порождаемая яркими офисными светильниками в четыре люминесцентные лампы в каждом. Вначале маленькая, затем удлиняясь по его шершавым белым стенам, приближаясь к стоящим перед прикрытой дверью мужчинам, уже давно перешедшим вместо зловещего шепота до вполне обоснованного весомого тона разговора. Руки в тени образовывали треугольник к телу будто знак сигмы, завершаясь в продолговатом предмете, заканчивающим тонким изогнутом хоботом. На который и уставился Омер, хмуря брови, уже воображая себе невесть что.

Тень достигла кабинета госпожи Арслан и обросла яркой красочной картинкой миловидной рыжеволосой девушки с металлическим подносом в руках, на котором восседал современный заварочный чайник, носиком почти напомнившим Омеру шею лебедя.

Девушка остановилась за несколько шагов до приоткрытой двери, из-под наклона головы всматриваясь в лица обоих мужчин так, будто они были по меньшей мере пришельцами с другой планеты.

- Господин Кенан? Господин Омер? – изумилась Лейла, глядя на внешний вид импозантных мужчин с одинаковой деталью на лице. – Вы...вы к госпоже прокурору?

Черный не был выражением власти или стремлением продвинуться по карьерной лестнице, но именно его девушка предпочитала в своей одежде. Поэтому Омер даже не обратил внимание на ее строгий пиджак с отутюженными острыми лацканами такими, что углы отворотов своей зигзагообразностью демонстрировали подверженность молнией любого страждущего. Зато хорошо обратил внимание как вытянулось и почти побелело лицо девушки с огненными волосами, отыскивая на лицах мужчин проявления субботнего противостояния. Выражение ее лица было столь ужасающим, когда она переводила свои ясные проницательные глаза между мужчинами, что Омеру внезапно захотелось провалиться под землю. Если секретарь госпожи прокурора выглядит так будто бы он больше похож на маргинала, которых почти ежедневно оправляла за решетку Кывылджим, стоило ли предполагать более мягкую реакцию совсем не такой деликатной женщины прокурора.

- Нет, Лейла, - первым отозвался Кенан, бросая на Омера недвусмысленный взгляд, обещающий почти незамедлительную расправу. – Я точно не к госпоже Арслан. А вот господин Омер, видимо, не слишком решителен. Может быть, просто понял свою профессиональную некомпетентность после субботнего вечера и решается признаться в своей ошибке.

В ответ на не унимающуюся натуру не любившего проигрывать прокурора Омер лишь с легкостью рассмеялся, предпочитая сохранить последние остатки былого достоинства. Способность оставить последнее слово за собой была неплохой, а может, даже решающей на пути становления великого оратора, подобного вещающему с трибуны лидеру, портрет которого несомненно, висел позади каждого уважающего себя прокурора.

Кенан кивнул обоим участникам небольшого вынужденного разговора и все еще озадаченно посматривая на Омера, настороженны его выпадом, устремился по длинному коридору в противоположную, однако, сторону. Будто бы весь его порыв обличить Омера в грязном подслушивании был скорее намеренным, чем вышедшим по пути.

Омер добродушно улыбнулся девушке, расширившей красивые глубокие глаза в ошеломлении, и, мысленно приготовился к самому непредсказуемому финалу, толкнув своей рукой тугую массивную дверь вперёд. Возможно, будь он на месте Кывылджим, он бы уволил такого сотрудника, не дожидаясь его прихода на рабочее место, с выговором, занесенным в личное дело.

Первое, что он ощутил – был порыв воздуха из открытого окна заставил их с Лейлой слегка сделать шаг назад, пока их глаза привыкали к режущему зрачки, ударяющему прямо в роговицу, свету, проникшему со стороны противоположной стены. Погода снова заигрывала с ними, заставляя профессора не то краснеть, не то багроветь от смущения, когда камерный луч, только что показавшийся из-за иссиня-темных налитых туч, четкой прицельной линией выхватил весомую гематому под его правым глазом. Насмешливый луч никак не хотел уняться и продолжал яростно бить прямо Омеру на лицо, заслоняя реакции Кывылджим и темноволосой женщины от собственного вида.

Очевидно, реакция была едва ли ожидаемой, ибо темноволосая красавица слегла приоткрыла рот, вспыхивая от неловкости ситуации, пока со стороны кожаного трона раздался подавленный телом исконно женский смешок, играющий переливами надменных покровительственных красок.

Первый раз в жизни, Омер чувствовал, как багровеют даже его уши, чего было не сказать о сердце, которое громко ухало где-то в середине грудной клетки, надеясь перекричать внутренний голос, пока Лейла ставила поднос с чаем на стеклянный столик возле дивана.

- Доброе утро, господин Унал.

Почти равнодушный собранный тон госпожи прокурора заставил Омера мгновенно приосаниться. Что-то в этом голосе явно скрывалось ото всех присутствующих, в том числе и от него. Интуиция профессиональной ищейки почувствовала сразу запах обмана, но какого – профессор понять не мог. Как и то, что собранный вид, который он различил в облике Кывылджим, сидящей в кресле, был предвестником каких-либо рабочих моментов, а вовсе не личного разбора на эшафоте, который он уже себе представил.

- Доброе утро, госпожа Арслан, - ответил Омер и тут же повернул голову в сторону второй собеседницы. – Госпожа...

- Нурсема. Меня зовут Нурсема Шахин. Я криминалист, господин Омер Унал, как я полагаю?

Сложно сказать, что в эту минуту поразило сильнее профессора Унала. Протянутая рука смуглой девушки с явной заинтересованной добрейшей улыбкой на прекрасном лице, сканирующей его глубокими бархатными, похожими на темные виолы, глазами, смотрящими слегка в сутулости. Фамилия ли, которая была приглушена самой девушкой, по мере произнесения приветствия будто бы она не доставляла ей ни малейшего удовольствия. Или же самодовольный ехидный, а вместе с тем прозвучавший как укор, смешок госпожи прокурора, покачивающей головой.

В который раз, хитросплетения судеб поразили его своей неумолимой предопределенностью. Дочь Аяза Шахина обсуждала его самого с...Четкое, но достаточно, задевающее описание женщины Омер произнести не мог даже внутри себя. Омер тщетно пытался подобрать слова, чтобы хоть как-то описать статус женщины, но даже в глубинах собственного сознания не находил определения, достаточно точного и в то же время деликатного.

- Именно так, - отвечая на теплое рукопожатие, сказал Омер, стараясь придать себе как можно более самоуверенный вид. – Очень приятно, госпожа Шахин.

Он бросил быстрый оценивающий взгляд на Кывылджим, задержавшись на ее лице не дольше, чем на долю секунды, и по удобнее устроился в кресле, напротив девушки, перекидывая лямку своего портфеля на спинку. Пока красавица с лицом восточной сказочной принцессы усаживалась напротив, а Лейла методично защелкала клавишей оптической мыши, создавая привычный ритм и звучание в кабинете. Если здесь и обратили внимание на его весьма впечатляющую физиономию, то все трое женщин не подали виду.

А на его лице кроваво-багряным, уже почти фиолетовыми красками растекался имеющий нечеткие контуры самый натуральный фингал, как четко назвал его профессор. Не припомнил он, когда в последний раз совершал подобные стычки, оставляя на лице явные отпечатки собственного противоправного поведения. Выдержанность покинула его в ту минуту, когда его самолет приземлился в аэропорту Стамбула, уплывая от него на всех парусах вместе с оказавшимся локтем госпожи прокурора у него в ладони в зоне прилета. Если бы Омер верил в любовь с первого взгляда, которая затмевает разум, он бы обязательно пришел к правильному сейчас выводу.

- Как прошли выходные, господин Унал? – язвительно начала Кывылджим, сводя руки на груди и откидываясь на спину кресла, и наблюдая за профессором с насмешливым взглядом. – Готовы приступить к расследованию? Нурсема несколько минут назад заинтриговала меня новой информацией по делу Гюнай. Мы решили подождать Вас, чтобы не быть голословными.

Голос Кывылджим звучал однообразно. Без малейшего намека на возможные обвинения или злость, и это слегка обескуражило профессора. Он снова бросил изучающий мимолетный взгляд в ее сторону, и мгновенно перевел его на приветливую особу, сидящую перед ним.

Легкая сутулость придавала ее осанке в кресле мультипликационную хрупкость, которая и без этого значимого фактора подчеркивалась излишней стройностью с будто выкованными из мрамора формами стерильной, почти идеальной красоты. Миндалевидные глаза, не выделенные ни единым граммом косметики, смотрели на него чуть искоса, однако до того с присущей девушке теплотой, что единение с ней профессор почувствовал сразу. Эмпатия мгновенно подсказала ответы – без обручального кольца, печальный, будто застывший в этом чувстве, вид, поникшие вперед плечи от времени, проведенного перед окулярами микроскопа, глубинное ощущение исходящей теплоты, внимательность, с которой сама девушка его рассматривала. Скромный элегантный вид человека, привыкшего к достатку, но словно опасающегося его, выбирая приглушенные цвета и не люксовые вещи. Тонкие пальцы, лежащие со смирением на коленях, как выдающие в девушке многолетнюю способность приспосабливаться к любым возникающим вокруг нее ситуациям.

Внезапное осознание такой непреложной истины достигло рассудка Омера, сопоставляя образ, сидящей перед ним восточной красавицы, и скромных слов своего друга.

«Сутулая криминалистка...так вот ты о ком, Умут», - слегка усмехнулся Омер, оценивая выбор приятеля. Новые сладости, ежедневно появляющиеся на столе в лаборатории цифровой экспертизы, при всей нелюбви Умута к подобным вещам, говорили сами за себя.

Девушка снова приветливо улыбнулась, совершенно не заостряя вид на кровоподтеке под глазом профессора, и перевела внимательный взгляд на подругу, с румянцем на щеках восседающей в кресле в самодовольном виде. Полная противоположность его племянницы.

Имя Ниляй вспыхнуло в его голове почти пожарной тревогой на пульте диспетчера. Еще один элемент, который грозил ему или немедленным увольнением или сгоревшей репутацией.

- Не так приятно, как я планировал, госпожа Арслан, - ответил наконец Омер, усмехаясь. – Как видите, последствия неумелого контроля - на моем лице.

- Я сожалею, господин Унал, - ответила Кывылджим. – Но, кажется, не один Вы пострадали за эти, весьма недурственные, выходные. Лица господ Кенана и Эмре, украшены подобными выражениями несдержанности.

Бровь Омера подскочила к самой границе роста волос, пока все мышцы тела сжались, контролируя любое другое движение. Если он сейчас ошибался, то мог провалиться прямо под землю.  Или же признаться в профессиональной не компетенции. Она ведь явно довольна тем, что видит, без малейшего намека на злость?

Внезапно прекратившийся звук цокающих клавиш беспроводной клавиатуры заставил троих собеседников мгновенно обернуться в сторону секретаря госпожи профессора. Красная как тот самый флакончик духов, стоящий перед экраном монитора, Лейла в испуге переводила свои обескураженные глаза между всеми участниками беседы.

- Госпожа Арслан..,- слегка запинаясь, начала секретарь, очевидно, пытаясь оправдать неловкую паузу. – Может быть, чаю? Зеленого...я как раз заварила свежий?

Нервный смех Кывылджим от упоминания чая озарил пространство кабинета, так, что даже картина позади госпожи прокурора слегка накренилась. То ли от гуляющего по кабинету октябрьского ветра, пронизывающего и влажного, то ли от шокирующего поведения своей подопечной – смех в этом кабинете был величиной почти неизвестной.

Взгляды Омера и Нурсемы теперь устремились на Кывылджим, которая подобно своему секретарю вновь покрылась алыми пятнами на фоне белого воротничка блузки. Разве можно было объяснить этим удивленным глазам напротив, что теперь в арсенале ее кабинета появились пакетики зеленого чая, а дома в центре стола - заварочник с ароматом Китайской Сенчи?

Разве можно было объяснить свой довольный, почти распирающий вид, от виноватого вида профессора перед ней, тогда как женская часть ее личности ликовала от удовлетворения собственного женского влияния, явно поразившего Омера Унала, когда он пробовал ее на вкус? Разве можно было объяснить, что помимо расследования, взгляды в ее воскресенье были прикованы к телефону, который был повернут экраном вниз?

Кывылджим сильнее сжала пальцы вокруг собственного тонкого плеча, перемещаясь взглядом с коллег на приковавший к ее виду заварочник, находя в нем собственное отражение. Пока Омер прятал уголок счастливой, почти идиотский улыбки, за ладонью, приставленной к мужественному подбородку.

«Ах, вот как, госпожа Кывылджим, зеленый чай», - заметил про себя он с воодушевлением.

Все эти переглядки никак не ускользали от мягкого изучающего взгляда молодой сотрудницы криминалистической лаборатории. Нурсема насмешливо поглядывала на обоих, стараясь скрыть рвущуюся наружу восхитительную улыбку.

«Кто бы мог подумать, Кывылджим Арслан. Ты, действительно, расцветаешь как роза», - подумала женщина.

- Будем тебе благодарны, Лейла, - нарушила неловкое молчание Кывылджим, вновь коротко посматривая на профессора исподлобья. – Кажется, Нурсема ты говорила, что деталь, которую ты обнаружила, повергнет меня в состояние шока? Прошу тебя не томи!

- Не я обнаружила, а мы с Умутом, Кывылджим, - Нурсема, как и ее подруга украдкой остановила взгляд на профессоре. Будто бы в нем застыло одновременно и понимание наблюдаемой картины и стеснение от собственного положения тесного общения с цифровым экспертом. – Это касается препарата.

- И что же это?

Кывылджим почти поднялась из кресла навстречу молодой женщине с горящими от интереса глазами, пока Лейла методично звучала металлическими кружками за зеркальным столиком, не забыв водрузить среди них ту самую, в гармоничную пастельную клетку, для профессора. Омер вдруг ощутимо расслабился, находясь в прежней, почти домашней обстановке. Женщины, с которыми ему сегодня по счастливой случайности, случилось пребывать в одном пространстве, создавали вокруг него новый, но уже привычный ему мир с незначительными, но такими значимыми деталями. Как, например, та самая кружка, куда Лейла сейчас наливала зеленый чай.

- Мы обнаружили лишь один препарат, в котором доза змеиного яда превышает необходимую концентрацию. Нам, кстати, помог Эйнштейн, - в улыбке сказала Нурсема.

- Эйнштейн? – переспросила Кывылджим, переводя взглядам между профессором и подругой.

- Так Умут называет свой искусственный интеллект, - пояснил Омер. – Недавнее введение в помощь правоохранительным органам.

- Весьма предсказуемое название, - пробормотала Кывылджим и тут же словила ироничный взгляд профессора и подруги одновременно. – И что же откопал ваш Эйнштейн?

- Не только он, но и Умут, - еще раз заметила Нурсема, будто бы сознательно подчеркивая важность мужчины в расследовании. - Препарат под названием «Bactrocor». Производился в Германии чуть больше года назад, фармацевтической компанией Farmrose. Снят с производства после громкого скандала, повлекшего за собой смерть нескольких пациентов в разных федеральных землях по всей территории страны. Изначально планировался как препарат для разжижения крови, для профилактики тромбозов. Однако, он в разы увеличивал концентрацию фибриногена наличием весомого количества в составе прокоагулянта. Множественные тромбы – при даже недолгом применении препарата оказывали прямо противоположный эффект. Думаю, при значительном введении препарата, особенно в жидкой форме внутримышечно или внутривенно, такая концентрация способна вызвать если не мгновенный, то вполне быстрый летальный эффект.

Нурсема замолчала, впитывая произведенный ею эффект и в ту же минуту потянулась к шопперу, доставая оттуда еще один бумажный экземпляр теперь уже изложенных выводов. Белые листы с печатными темными буквами легли на стол перед Омером, лицо которого в эту минуту напоминала сгустившуюся свинцовую тучу за окном – мрачное, тяжелое и наполненное размышлениями.

Он моментально вспомнил последний разговор с Беркером, который состоялся у него перед вылетом из Берлина. В тот день судья был слишком задумчив, и будто бы излишне взвинчен сложившейся ситуацией из-за явных подкупных обвинений в его адрес компанией Farmrose. Не желая спускать на тормоза громкий процесс, мужчина сам оказался замешан в скандале, благодаря вовремя нашедшимся свидетелям, после чего его участие в качестве арбитра было поставлено под угрозу.

Кроме того, женщина, с которой Омер делил постель вот уже три года, сейчас собиралась вернуться на родину в качестве вице-президента компании, слухи о которой обрастали все большим негативным запашком.

Что-то очень знакомое вдруг почудилось тонкому обонянию Омера, будто бы с нос ударил кисловатый-сладкий запах трупных разложений от вскрываемых язв на теле мастодонтов фармацевтического бизнеса. Но как все это могло быть связано с тем, кого они искали?

- Ты хочешь сказать, что компания возобновила выпуск этого препарата в нашей стране? Мы, что имеем дело с врачом? - изумилась Кывылджим, просматривая отчетные бланки молодой женщины. – Нам нужно послать официальный запрос по поводу препарата в компанию Farmrose, Нурсема. Лейла, - обратилась она к секретарю. – Составь официальный запрос в эту фармацевтическую компанию, направим им по электронной почте, а я попробую связаться с их владельцем.

- Хорошо, госпожа прокурор, - отозвалась Лейла, почти не поднимая глаз от серой клавиатуры перед ней.

- Есть что-то еще, что мне нужно знать, Нурсема? – уточнила Кывылджим, вновь обращая внимания на подругу.

Боковое зрение подсказало, что вопрос она адресовало не тому человеку. Потому, как иначе сверлящий призывный взгляд профессора, старательно скрываемый им из-под опущенных густых ресниц, объяснить было сложно. Клетчатая чашка со звонким стуком водрузилась на полированный деревянный подлокотник, грозя опрокинуться навзничь, пока профессор будто виновный в краже тряпки у школьной доски, играл желваками на скулах, изучая бумаги.

Кывылджим снова улыбнулась. Одним только взглядом. Едва ли не снисходительной учительницей она чувствовала себя перед этим заносчивым, однако не менее мужественным человеком. Крепкие пальцы, которые удерживали сейчас тонкий лист бумаги, испещренной данными, не давали ей покоя. Кывылджим даже заерзала на кожаном сиденье, пытаясь устроиться поудобнее. И вновь перевела взгляд на пальцы профессора, как будто в них находился магнит, забывая обо всем, что ее окружало. Только пальцы, которые в субботу удерживали ее дрожащий подбородок, мягко, но настойчиво.

- ...и поэтому я связалась с американскими коллегами, из University of Florida . Яд, который содержится в этом препарате...Кывылджим?

Нурсема посмотрела на подругу чуть более насмешливо, чем по обыкновению себе позволяла. Взгляд женщины блуждал по столу с выражением мечтательности. Будто бы Нурсемы и не существовало и вовсе. Не было вокруг убийц, препаратов, Лейлы и монотонных звуков стучащей клавиатуры. Девушка как никогда чувствовала себя сегодня лишней. Она даже на секунду перевела внимание на Лейлу, казалось, замерзшую в одной позе с прямой спиной, которая продолжала сосредоточенно всматриваться в экран монитора.

- Кывылджим? – еще раз позвала Нурсема.

Женщина встрепенулась, тут же, украдкой поглядывая на профессора словно нашкодившая школьница, и вновь обратила внимание на подругу. Она тряхнула головой, рассыпая по плечам копну каштановых едва завитых волос, как будто сдергивая с себя оцепенение, и заправила за ухо непослушную прядь. А после, снова скользнула глазами по лицу профессора Унала, слегка покусывая губу изнутри. Ветер, ворвавшись в открытую створку окна, по-прежнему, открытого, принес с собой влажные запахи соли и Стамбульских выхлопных газов, позволив сполна ощутить задыхающийся город, над которым глумилась собственная природа. Никогда еще так далек от этих запахов не был Омер, наблюдающий каждое мимолетное, будто сакральное для него, движение глаз начальницы.

- Прости, - выдавила Кывылджим, натужено улыбаясь. – Так о чем ты? Американские коллеги?

- Ну конечно, Торопыга, - начала Нурсема и запнулась, посматривая в сторону Омера. – Простите, господин Унал, это всего лишь милое прозвище, которое я дала госпоже Арслан. Я связалась с Университетом Флориды, с профессором Джеймсом Кванчетти. По его словам, батроскобин – яд, вырабатываемый змеей из Южной Америки бушмейстером содержит миотоксины, поражающие мышечную ткань, которые сначала вызывают паралич, а после – расстройства свертываемости крови. Это одна из самых сильных среди ямкоголововых змей, яд которой сейчас активно изучают для разработки новых лекарственных препаратов в кардиологии, для создания новых антикоагулянтов. Он достаточно эффективен против тромбоэмболии и ишемии, а также при артериальной гипертензии. Однако, профессор настойчиво говорил, что нет ни одного зарегистрированного препарата, с указанием использования яда этой змеи в компонентах из-за высокой токсичности.

- Получается, что убийца должен быть связан с лабораторными испытаниями этого препарата, - вклинился Омер. – И это либо сотрудник компании Farmrose либо другого вероятного разработчика подобных препаратов. Круг подозреваемых значительно сузился, —едва ли не с иронией произнес профессор.

- Я могу сузить его еще больше, - ответила Нурсема, отрывая профессору свой воодушевлённый и вспыхнувший азартом интереса взгляд. – Вчера мы с Умутом потратили еще один вечер на то, чтобы проверить информацию за последние тридцать лет на предмет использования этого яда. Я сопоставила его компоненты, которые прислал мне профессор Канчетти с лабораторными отчетами по масс-спектрометрии Гюнай. Похожие пептиды однозначно присутствовали в крови девушки. Однако, наши поиски не привели ни к чему. Кроме Farmrose с его Batrocor никто не рискнул воспользоваться этим ядом даже для научных экспериментов.

Мы с Умутом. Мы с Умутом. Который раз за сегодняшнее утро профессор услышал эти слова из уст Нурсемы?

Омер прикусил уголок губы, плотно сжимая губы. И в его голову пришла внезапная, вероятно, самая глупая мысль за последние несколько дней. Возможно, ровным счетом такая же, что пришла его другу, когда он поднимался по лестнице криминалистической лаборатории вслед за своей Шахерезадой.

- Хочешь сказать, что виновник среди представителей компании Farmrose, Нурсема? – подала голос Кывылджим.

Ее брови определили значительную дорожку между переносицей.

Фатих Картал – ошибка ее эмоционального поступка – на первый взгляд, никак не был связан ни с одной медицинской компанией, но это до сих пор не исключало его из подозреваемых. Более того, Кывылджим даже хотелось, чтобы именно он вдруг оказался связан с производством препарата.

Она утопала в море собственных ошибок, захлебываясь в их липкой, тягучей пучине. Связь с Аязом – полное нарушение субординации, выбор, основанный на страсти и желании чувствовать себя женщиной. А барная встреча, мимолетное касание с тенью возможного убийцы, до сих пор ледяной змеей скользила по венам Кывылджим, замораживая кровь. И словно этого было мало, в кабинете, напротив нее, восседал мужчина, чье непроницаемое выражение лица за последние полчаса стало пыткой. Его бесстрастность раздражала до зубовного скрежета, вопреки вчерашнему, столь твердому решению – оставить в своей жизни лишь холодный, расчетливый мир профессии.

Кывылджим поморщилась и приложила руки к вискам, усиленно их потирая. Каждый раз, когда она пытается обнаружить тонкую ниточку прямых доказательств, они убегают от нее как то самое размытое светлое пятно на поверхности воды, означающее спасение, утягивая в глубокую темную бездну, как с полной неразберихой в собственных мыслей.

Ей все же пора было отбросить эти сентиментальные размышления, которые навевал на нее человек напротив, и сдаться своим решениям, а не...чувствам?

- Мы не можем делать таких поспешных выводов, госпожа Арслан, - парировал Омер. - Доказать, что именно яд бушмейтера был в крови Гюнай у нас нет возможности. Ни один судья не примет к сведению вероятные предположения в части токсикологической экспертизы. 

- Кывылджим, господин Унал прав.

- Мы можем инициировать проверку компании, господин Унал, - огрызнулась Кывылджим, раздражение которой подняло свой градус, не обращая даже мимолетного внимания на слова подруги. - Как минимум, это даст нам толчок. Если Farmrose, действительно, продолжает выпуск препарата или его лабораторные исследование без одобрения этической комиссии — это уголовное преступление.  А пока мы можем проверить алиби Фатиха Картала, как первого подозреваемого на сегодняшний момент.

Прямой жгучий взгляд женщины прокурора обжег профессора своим напором, начиная немедленную игру. Не было в нем ни укора, ни желания поставить на место. Лишь брошенный вызов женщины, скрывающей истинные причины противостояния и потребности в поддержке. Карие мечтательные глаза ответили немедленно – смущением и робкой надеждой.

Новый виток странной, витавшей в воздухе скрытой сексуальной агрессии заставил Нурсему еще раз многозначительно тихо улыбнуться. Она опустила голову, пряча веселые,  с искринкой глаза в геометрическом узоре ламината. Возможно, если бы в кабинете Кывылджим сейчас внезапно оказался градусник температуры вероятных чувств, он бы явил собою неоспоримую улику высокого показателя. Но, увы, такого градусника не существовало. Иначе отметка температуры с ее отчимом достигла критических низких показателей.

У Нурсемы никогда не возникало желания анализировать поступки Аяза по отношению к матери. Одна часть ее души, со всей женской силой сочувствовала властной женщине, потерявшей себя как истину, заложенную природой. Другая часть – равнодушно взирала на измены господина Шахина, достигнув атрофии дочерних чувств под гнетом обид. Но была и третья, самая темная часть, где даже сама Нурсема не могла постичь, что значит любить без возможности чувствовать боль – словно этот навык был ей чужд, неведом и навсегда утрачен.

Но сегодня, как никогда, она внезапно очутилась там, где слово, воспеваемое всеми поэтами мира, вдруг оказалось поистине притягательным и созидающим чувством. Негласные признаки его витали в плотном, пронизанном стрелами маленького пухлого ангелочка, воздухе. И прямо сейчас опускались на вздернутые напряженные плечи госпожи прокурора, смотревшей прямым ожидающим взглядом на профессора, мечтательно и почти боготворяще взирающего на женщину в ответ. 

Молодая женщина посмотрела на ручные часы, тонкой бархатной линией, лежащей на ее запястье, и невольно, почти ощутимо, вскрикнула, вспоминая о назначенном заседании, где ей предстояло выступить в качестве приглашенного эксперта.

- Мне пора, Кывылджим, - скромно улыбаясь, сказала Нурсема, еще раз окидывая мужчину и женщину, и мысленно желая обоим удачи. – Через пару минут начинается слушание дела, необходимо мое присутствие. До свидания, господин Омер...Кывылджим...?

Вероятно, ее присутствие и в самом деле было лишним.

- До свидания, госпожа Шахин, - раздался голос позади всех троих собеседников, вырывая из их забытья и лишний раз напоминая о реальности, будто обухом по голове.

Лейла искренне смотрела в сторону начальницы и полюбившегося ей господина Омера, что даже растерялась, когда увидела три пары глаз, направленных на нее.

- До свидания, Лейла, - усмехнулась девушка, вставая с кресла.

-Нурсема? – подняла на нее глаза Кывылджим, зардевшись пятнами от осознания собственного поведения.

- До свидания, госпожа Шахин. Я очень рад, что мы наконец-то познакомились, - вслед за девушкой с кресла поднялся и профессор, протягивая ей руку. – Вы, действительно, первоклассный специалист, я впечатлен. Не зря Умут поет Вам оды. С удовольствием пообщался бы с Вами еще, если Вы не против.

Девушка едва заметно задержала дыхание, услышав, как Омер искусно вплел имя своего друга в прощание. Небрежная улыбка опустилась на ее лицо, заставляя глаза с грустинкой собрать в уголках паутинки первых признаков сокрушительного течения жизни.

- Несомненно, господин Унал. Почту за честь. О Вас в лаборатории ходят легенды, - задорно ответила Нурсема, отбрасывая назад темные как смоль длинные волосы, отчего облик восточной красавицы вмиг приобрел более раскрепощенное обличие. Или же так подействовал амурный воздух в кабинете.

Короткое укоризненное междометие, только что выпущенное Кывылджим, заставило Омера и Нурсему насмешливо переглянуться, кивками желая друг другу понимания.

Родство душ всегда ощущается мгновенно. Вот и сейчас, два раненных семейными обстоятельствами человека в миг обрели звено будущей дружбы. Подобно тому, как случается внезапная любовь, случается и внезапная дружба. Возникнув на ровном месте, может быть тогда, когда вы прогуливались в парке, задержались на скамейке, перевязывая шнурок. Она селевым потоком перерастает с одной фразы «вам помочь» до обоюдной всеобъемлющей поддержки в трудные и самые счастливые минуты.

Хрупкая фигурка девушки, покинула кабинет, оставляя приятное послевкусие, застывшее в улыбках на лицах оставшихся.

- Господин Омер, может быть мне необходимо сходить к медику? Я могла бы одолжить у нее гепариновую мазь.

Вопрос Лейлы, такой прямой и отдающий искренний заботой, мгновенно поставил в тупик мужчину, все еще стоящего возле командирского стола. Глаза метнулись в сторону госпожи прокурора, застывшей в своем спасительном кожаном троне будто греческая Гера, перехватывая ее первую реакцию, и вновь вернулись обратно в сторону рыжеволосой доброжелательной помощницы.

- Эээ...Спасибо, Лейла, не стоит, - пробормотал Омер так, будто опасался чего-то с правой стороны своего тела. Например, прожигающего взгляда, который в данную минуту разрывал ему плечо своей обжигающей силой.

Распахнутое настежь окно громко хлопнуло, возвещая о Стамбульском усиливающемся ветре, феерично напоминая о своем присутствии в кабинете, который стал центром невысказанных слов и манящего напряжения. Листья, до этой минуту заснувшие в однобоком положении, плавно спарили вниз с белого широкого подоконника и опустились на геометрический узор ламината.
Омер посмотрел на эти парящие к полу листья и подумал, что именно сейчас, после ухода Нурсемы и настал его час расплаты перед женщиной за все свое субботнее аномальное поведение. Сейчас перья его последнего достоинства, судя по гипнотическому взгляду из черной глубины кресла, падут как те самые листья – вяло в своих аргументах и прямо на пол, к ногам воительницы.

Лицо Кывылджим не выражало ничего.

Никаких признаков, по которым он мог узреть ее настроение, ее мысли и вообще ее...чувства. Ему нужно было позвонить еще вчера, объяснить что-то, выкарабкаться из этого дерьма, которое он сам и устроил.

Он влюбился, как болван. Неконтролируемо, до одури, до ревностного чувства собственничества, до рваного, больного желания обладать объектом своих мыслей, выпущенного наружу зеленым змием. Прямо как знак маньяка – Змей, который обнажал зло, агрессию и огонь, творящуюся внутри.

Омер даже слегка усмехнулся, оборачиваясь в накаленную ощутимую паузу к Кывылджим.

Она сидела, погруженная в темный прямоугольник, выступающий ей защитными глубокими стенами по обеим сторонам, устремивши взгляд на те же листы, что и Омер, а уголки ее губ подрагивали. В раздражении Первая эмоция, пробившая броню отстраненности, которую наконец увидел профессор.
Это был провал. Если бы сейчас он был на ее месте, он бы уволил себя ко всем чертям, с позорным занесением выговора в личное дело.

Праведный гнев грозил привести приговор в исполнении, судя по ледяному острому взгляду, летящему в его сторону как стрелы, отравленные змеиным ядом, о котором только что говорила Нурсема. Как там его, бушмейстера, кажется.

- Ну отчего же не стоит, господин профессор? - едко заметила Кывылджим, издавая не то смех, то не злобное уханье. – Ваше свидетельство проявлений мужского достоинства грозит помешать нам приступить к основной работе. Почему бы тебе, Лейла, действительно не нанести визит нашей медсестре, ради спасения невинных душ? Целительная мазь сможет спасти господина Омера, дабы он мог, в свою очередь, спасти это мир от маньяков.

Невинные глаза Лейлы расширились от виновности своих слов, ища спасение в озадаченном виде профессора. Она поправила клавиатуру, выравнивая ее строго по центру монитора, потом сдвинула одинаковые корешки серых папок ровно по краю, поставила карандаш в деревянную подставку – среди точно таких же, и снова наклонила клавиатуру на несколько градусов правее. Начальница сидела прямо напротив, сверкая темно-ореховыми глазами, то ли в сторону своего секретаря, то ли в сторону господина Омера.

- Госпожа Кы-к-вы-Кывылджим? – запинаясь, тихо спросила Лейла. – Я подумала, что гепариновая мазь...

- Мне ясно, что ты подумала, Лейла. И ты можешь прямо сейчас нанести визит медику, считай это моим личным распоряжением.

Кывылджим заерзала в кресле, пытаясь нащупать точку опоры. На гладкой полированной поверхности стола отразилось ее лицо, напряженное, как и плечи, которые в отражении на гладкой поверхности упирались в натянутый потолок, создавая иллюзию могущества хозяйки кабинета.

Все выглядело совсем плохо.

Так плохо, что неправомерный выпад в сторону своего преданного и исполнительного секретаря выглядел именно так, как он выглядел. Глупым женским чувством непроявленной заботы.
Она ведь пообещала сама себе, что оставит в жизни одну лишь профессию, ибо мужчины оказались для нее слишком сложной задачей. Особи мужского пола оказались лабиринтом, из которого ей было не выбраться. Куда проще было обуздать хаос незавершённых исков или выследить преступника с грифом «особо опасен».

Профессор снова бросил на неё изучающий взгляд, словно отказываясь верить в услышанное. В голосе Кывылджим прозвучала нота, чуждая ее обычному стальному тону. Ревности? Дрогнувший голос подсказал ему об этом не хуже любого детектора. Что, черт возьми, здесь и сейчас происходило между ними?

«Ты дал себе обещание, Омер Унал», - мысленно проклиная свое стучащее в бешеном ритме сердце, сказал он сам себе, наблюдая как Кывылджим добела сжимала пальцы сцепленных рук.

Омер выпрямил плечи, все еще оставаясь в вертикальном положении, и виновато оглянулся в сторону девушки с огненными волосами, не хуже него понимающей, что все пространство в кабинете было слишком заряженным. Таким, что окажись в этом пространстве тот самый ангелок с пухлыми упитанными ножками, его лук и пушистые стрелы мгновенно были бы отброшены за ненужностью.

- Лейла, - начал Омер, стараясь снизить градус в миг накаленной до предела обстановки. – Если тебе, действительно, не сложно.

- Вовсе нет, господин Омер.

- Тогда я буду тебе признателен, - кивнул он головой в ее сторону, тепло улыбаясь.

Эта девушка явно не заслуживала любого последующего в этом кабинете разговора. А потому прямо сейчас Омер был искренне рад любой возможности оставить его наедине с женщиной, в руках которой была не иначе как плеть возмездия. И которая прямо сейчас молчаливо сверля его глазами, делала вид, что изучает бумаги с заключениями, принесенными Нурсемой.
Если бы спина Омера могла говорить, она бы в данную минуту рассказала, как на ее поверхности раскаленным железом выжигались слова «Виновен. Опасен. Изолировать от окружающих».

Девушка быстро кивнула профессору, подхватывая одну из серых папок в свои руки, и поспешила к выходу, все еще, на ходу, оглядываясь в сторону начальницы. Однако, та будто намеренно склонила голову над столом, болтая деревянным карандашом между пальцами. Настолько погруженная в анализ простых пяти строчек, что сама не заметила, как ее нога, обутая в черные высокие шпильки, подрагивала от нарастающего эмоционального возбуждения.

Пора было решаться.

- Извините меня, Кывылджим.

На пару минут время точно остановилось в этом кабинете, звенящую тишину которого нарушал лишь свист туфли, слетающей с пятки и болтающейся из стороны в сторону. Портрет темноволосого мужчины и тот, обреченно застыл в своей представительской позе, удерживаясь за стол, пока за окном зябкий пронизывающий ветер играл на водосточных трубах симфонию разрастающихся светлых чувств.

Одно воспоминание на двоих нечеткой проекцией возникло между мужчиной и женщиной, где-то на середине просторного кабинета, замерзшее под подернутыми пеленой обоюдными обжигающими взглядами.

Сильные, крепкие, все еще влажные пальцы, нежно касающиеся теплоты ее бархатной светлой кожи, захватывающие острый подбородок в свое магическое влияние. Горячее, проникающее внутрь пылающего тела, дыхание. Хрупкие дрожащие руки, неуверенно обхватывающие шею мужчины с обостренными венами. Красные балетки, сгибающиеся на мысу, взмывающие круглыми стертыми от времени и ужаса видений пятками, в воздух. Дурманящие своим цитрусом пухлые губы, обхватывающие узкую линию мягких полос, уколотые жесткими волосками. Лихо стучащее сердце, бьющееся в унисон со вторым в едином порыве обладания вожделенным человеком.

Стоило ли за это извиняться?..

Третье извини за утро прозвучало как суровый приговор собственному характеру, с беспощадной констатацией вынесенному либо за непомерную гордыню, либо за притворную несговорчивость, не подлежащий обжалованию.

Кывылджим опустила взгляд первой, в полном замешательстве от собственных ощущений. Тело упрямо горело, пальцы спились в тонкий листок бумаги с неважными цифрами и выводами, дыхание пропускало какие-то очевидные вдохи, сбиваясь в ритм ухающего в груди сердца.

Женщина глубоко вздохнула, опуская руки на стол, как будто он мог стать ей помощников в собственной броне, защищающей ее от эмоций, и перевела взгляд на мужчину, стоящего перед ней с виноватым видом. Лихой скачок от удовлетворенности собственным влиянием до дикого смущения от его слов заставлял ее пугаться собственных реакций.

- Вы смотрите на меня так, будто я только что сморозил самую несусветную глупость мира, - нервно улыбнулся Омер, потирая переносицу.

Он стоял перед ней, на небольшом участке гладкого ковра, сжимая пальцы ног в своих туфлях, и даже ощутимо покачивался взад вперед, внимая ритму своего тела.
Как будто он снова был тем самым озорным мальчиком, которого учительница по турецкому языку – такая добрая и внимательная, с теплым взглядом темно-карих глаз, - вызвала на ковер в учительскую за то, что он неумело наподдавал обидчику дворовой кошки, оставляя на его теле синяки и ссадины.

Он тогда дрался, как умел, размахивая кулаками направо и налево, в исступлении от увиденной до этого, взорвавшей его картинки. Один из школьных местных парней, которые уже с малолетства имеют выписанный пропуск в детское отделение полиции, сворачивал лапы черной бродячей кошке, заставляя ее орать от собственной немощности.
Омеру тогда впился в уши душераздирающий крик нежного, ни в чем не повинного животного, и желание наказать обидчика пересилило все разумные выводы – то, что парень был старше и раза в два превосходил его по весу, то, что за ближайшим углом его ждали еще парочка таких же завсегдатаев камеры у полицейских, и даже то, что следующий его шаг грозился исключением из элитной школы. Что, собственно, и случилось позже.
Нанося удары один за одним, будущий полицейский с жаром вымещал все накопившуюся в нем жажду справедливости, в каком-то диком запале, не контролируя свои честолюбивые порывы. А позже, с удивлением обнаружил, что устроил массовую драку, покалечив, по меньшей мере, троих подростков, вероятно, заслуживающих этого, но все же нарушая принципы поведения в учебном заведении.

Учительница его поняла. Она лишь тепло улыбнулась, трепля его по косматой черной голове, не нагнетая проблемы. Однако с учебой в элитном заведении пришлось завязать. Что неминуемо вызвало гнев Реджипа Унала, взывающего его к истокам совести, ибо сменить уже четвертое ученое заведение за последние три года было слишком даже для понимания госпожи Унал, в тот момент ставшей на сторону отца, стоявшего возле него с розгами.

Омер всегда был такой.

Ищущий возмездия за виновные аморальные действия, терпящий до последнего, истинный воитель за униженных и оскорбленных. Жаль, что в системе богатого, элитарного мира того времени часто ценились другие качества – умение приспосабливаться и вовремя засунуть язык в известное место.

Может именно поэтому, выбор его профессии был очевиден для него самого. Иного применения своему непокорному характеру он не видел.

А сейчас он стоял перед Кывылджим, понуро опустив голову, с гулко стучащим сердцем, в надежде, что строгий прокурор все же встанет на сторону его адвоката. Ведь ему же не показалось, что она ни капли, так же, как и он, не сожалела о своих обидчиках?
Лишь самое страшное оставалось впереди – оправдание насильно взятой им награды, там, в полутемной прохладной ванной, когда ледяные струи воды насквозь пропитали коричневый джемпер женщины, дрожащей в его руках.

Профессор улыбнулся Кывылджим лишь одним уголком губ, проходя взглядом по линиям ее тела – едва заметной складке на воротнике белой рубашки, тонкой золотой цепочке, обвивающей ее шею подобно золотой кобре, ажурным скромным серьгам, украшающих ее уши.

И все же, один ее взгляд был способен посеять смуту в его душе, заставляя усомниться в непоколебимости принятых решений.

- За что именно Вы просите прощении, господин Унал?  - ироничным голосом произнесла Кывылджим, сверкая огоньками безрассудства в глазах.

Что она творила?

Куда катилась прямо сейчас в этой вагонетке жарких переглядок, несущейся со скоростью света в темный тоннель под самой землей?

Ей не нужны были его извинения. Она не считала его виноватым. И никак не могла побороть в себе это чувство.

Фиолетовый кровоподтек, расплывающийся под его правым глазом, не вызывал у нее ничего, кроме самодовольной улыбки при воспоминании о таком же у господина Барана или вездесущего господина Ахметоглу. А растерянное лицо профессора и вовсе вызывало совершенно другие чувства.

Она чувствовала себя желанной...

Необъяснимый факт уже второе утро не выходил из ее головы. Его нетрезвая походка, грубый захват ее рук, отбивающихся в упорном нежелании признаваться в тайных желаниях, его жгучий проникающий взгляд, который видел ее насквозь, и колкая щетина на собственной нежной коже, распаляющая тактильные рецепторы, – все это настолько будоражило ее истинное женское начало, что ей самой было стыдно в этом признаться.

Ей понравилось. А может ей хотелось еще?..

Профессор осекся. И, правда, за что он в действительности извинялся?

Один вопрос этой женщины, в точности как заданный госпожой Азрой, сумел поставить его в замешательство.

Он слышно усмехнулся, мотая головой, и, продолжая ловить искренний насмешливый интерес к его ответу в светящихся глазах женщины, присел напротив Кывылджим, все еще исподлобья наблюдая за любым малейшим проявлением ее реакции.

Вот она украдкой заправила непослушную прядку за ухо, едва ли не кокетливо поглядывая в его сторону. Затем смиренно приопустила пушистые бархатные ресницы вниз, скрывая бурю в глубине души и нарочно вчитываясь в слова на листке экспертизы, которые уже выучила наизусть.
Поймала робкий солнечный луч, так вовремя заглянувший в распахнутое окно сквозь непогоду, паутинкой золотых дорожек в уголке своих бездонных глаз, подчеркивая смятение.
Нервно ухватилась за тонкие сверкающие звенья цепочки из драгоценного металла, пропуская ее шершавую структуру меж своих пальцев. И водрузила руки на строгий массивный стол, а потом, вновь, на колени, и снова ухватилась за душившую ее цепочку.

Все это ошеломляло настолько, что Омер снова потряс головой, прогоняя сон, приснившийся ему ночью.

«Остановись, Унал, это плохо кончится», - фраза, которую он раз двадцать повторил за сегодняшнее утро, была как никогда кстати.

- Я перебрал на вечеринке, госпожа прокурор, - признался он, пряча глаза от ее пристального внимания. – На самом деле, я не пил с похорон своей жены, - здесь профессор запнулся, делая небольшую паузу. – Не стоило и начинать.

- Не стоило, - подтвердила Кывылджим, усмехаясь. – Но, скажу Вам честно, хоть и запоздало, синяк под глазом идет Вам гораздо больше, чем Кенану или Эмре.

Женщина прыснула со смеху так естественно и так непринужденно, что Омер поначалу слегка растерялся, в недоумении оттягивая подбородок вниз. Она что, только что приняла его, не осуждая и не расставляя акценты? Совсем как та самая учительница турецкого, а может даже как сама госпожа Унал?

Вздох собственного облегчения рассек пространство, одновременно с игривой улыбкой Кывылджим. Она поставила руку на стол, располагая на ней подбородок, и лукаво поглядывала на профессора, восседающего перед ней с дурацким потерянным видом. Кабинет вдруг снова погрузился в привычную мрачную серость, когда тяжелые, полные влагой, облака закрыли несмелое проявление солнца, погружая почти родные стены прокурорской обители, а вместе с ним и Стамбул, в хмурое суровое ожидание трудового дня.

Однако в этом, наполненном запахами зеленого чая и цитруса, помещении атмосфера застыла на уровне витающих флюидов желаний. 

- Сильно больно? – участливо спросила она, взмахами длинных темных ресниц, указывая на свидетельство шабашной вечеринки.

Омер отрицательно мотнул головой, чувствуя, как алеют его щеки. В ушах зазвенело, как бывало только в минуты сильного эмоционального всплеска. Руки мгновенно стали влажными, и Омер, плотно сцепив пальцы, даже спрятал их на коленях, обхватывая темно-синюю ткань, в надежде, что она впитает следы его максимального волнения.

Что, черт возьми, с ним происходит?!

Еще один вопрос, словно искра, вызвал в нем целую бурю эмоций, произнесенный вкрадчивым, полным неподдельным теплым сопереживанием голосом. Кывылджим смотрела на профессора столь внимательно, с искренним интересом, что Омер прикрыл глаза, позволяя на несколько секунд почувствовать себя слишком счастливым.

Со стороны, отбросив все формальности, могло показаться, что в креслах напротив друг друга сейчас сидели два абсолютно близких человека, заботливо опекая друг друга.

И тут же в голову ворвались слова Азры ханым, в задумчивости, стоящей на мосту, и лукаво наблюдающей за всеми сверху, будто бы заранее зная все непреложные истины.
«Это тебе просто механик хороший нужен, который тебя починит», - ухмыльнулся Омер, вспоминая, как забавно прозвище прокурорши звучало из ее уст.
Механик и правда был бы сейчас кстати. Да только он не имел права. Не с ней. Пусть даже она одним лишь взглядом умудрялась вызывать в нем короткое замыкание.

Женщина, наконец, с пониманием кивнула, и, поправляя выбившуюся из-под широких брюк рубашку, проследовала к столу Лейлы, отыскивая нужный ей листок бумаги.

Ровная стопка серых папок, сложенных точно в алфавитном порядке, корешок к корешку, лежала сбоку от красной папки с грифом «текущее», на что Кывылджим и обратила внимание. Внутри сегодня содержалось всего лишь четыре листка, один из которых являлся официальным отказом, два других представляли собой ходатайства о новых уликах к обвинительным приговорам. Еще один распечатанный файл – там, где белый лист бумаги перекрывали синие чернильные закорючки, - являл собой оперативный отчет с места преступления, написанный пожилым оперативником, все еще предпочитающим ручку безэмоциональным холодным клавишам клавиатуры.
Захватывая необходимое ей информационное сообщение, Кывылджим проследовала к профессору, резко сменяя только что обретенную радушную нежность на холодный рассудительный взгляд.

Сантименты нужно было отбросить в сторону, когда на кону стояли жизни молодых женщин.

- Главный прокурор вновь ответил отказом на повторное возбуждение дела Цветочника,  - произнесла она совсем рядом с Омером, присаживаясь в глубокое гостевое кресло напротив и протягивая ему бумагу.

Четкий и ясный ответ с указанием причины попал в руки Омера, пока Кывылджим устраивалась в кресле напротив, закидывая ногу на ногу. Омер нахмурил брови, собирая складки на лбу, и слегка приподнимая одну из них, взглянул на женщину с толикой недоверчивого сомнения.

Конечно, он не думал, что она будет пользоваться определенными служебными связями, чтобы подтвердить свои сомнения насчет прошлого дела, но отказ о возобновлении дела удивил не только его. О том, что Кывылджим находится в раздрае сейчас говорила ее закрытая поза, покачивающаяся нога, и барабанная дробь тонких, будто выкованных из безукоризненного куска мрамора, пальцев о лакированный подлокотник кресла в натуженном нетерпении.

- За недостаточностью улик? – прочитал Омер формулировку отказа и тут же устремил взгляд на Кывылджим. – «Заключение, выданное психологом криминалистом, не является информативным, так как противоречит правилам ведения допроса в части конфликта интересов. Согласно имеющимся данным, Омер Унал имеет родственные связи с жертвой преступления Леман Айвуз. Согласно статье 72 запрещается участие в процессе допроса лиц, чья объективность вызывает сомнения (например, родственные связи с потерпевшим). Игнорирование этого правила и участие в расследовании недопустимо, вследствие эмоциональной предвзятости: риск давления на подозреваемого и субъективность в оценке доказательств». Что и требовалось доказать, госпожа Кывылджим, - обратился к ней Омер.

Профессор хмыкнул, пожимая плечами. Ему даже было нечего предъявить мужчине, стоящему выше по положению, ибо все сказанное в официальном письме являлось непреложной истиной. Он бы и сам ответил точно так же.

Он поднял темные глаза на женщину, глаза которой бросали злобные огоньки в пространство. Если бы Омер не знал всю подоплеку их сложных отношений с Главным прокурором, он бы сейчас и представить не смог, что нервное напряжение в теле женщины не связано с официальном отказом. Он даже самодовольно приосанился, чувствуя себя причастным к разладу в отношениях Кывылджим и Аяза Шахина.

Госпожа прокурор скрестила руки на груди, замыкая собственное тело от разрастающейся злости, и подалась вперед к Омеру, будто бы разделяя с ним свои негодующие эмоции. В нос Омера вновь ворвался тот самый пленяющий аромат мандаринового дерева, с нотами какой-то небесной свежести. Его тело непроизвольно наклонилось в сторону женщины, а нос сделал глубокий вздох, наслаждаясь нотками стойких и таких полюбившихся ему духов.

- Сегодня утром я попросила Лейлу составить новое ходатайство, господин Омер.

- На каком основании, госпожа прокурор? - приподнятая бровь Омера очертила дугу на лбу, когда он задал этот вопрос. – Разве у нас появились новые улики?

- Смотрите, - ответила женщина, протягивая руку к телефону, который все это время лежал на столе.

На ее лице которой проявилось такое победное ликование, что Омеру пришлось сжать подлокотники кресла, чтобы ненароком не прикоснуться к ее губам, разделяя с ней энтузиазм находки.

Кывылджим разблокировала телефон отпечатком пальца, вызывая в нем фотогалерею, и открыла самое первое изображение.

- Свидетельство на право собственности? – изумился Омер, читая заголовок. – Что это?

- А вы листайте дальше, господин Омер. Это свидетельство на квартиру, принадлежащую Экрему Челику.

- Не понимаю, - раздосадованно ответил он, пролистывая еще несколько фотографий, сделанных с экрана монитора.

- Это та самая квартира, на которую приходили посылки с платьями жертв. В суде это представили как доказательство виновности господина Экрема. Однако, дата права регистрации собственности по договору дарения стоит задним числом. Сам договор дарения оформлен через месяц после заключения Экрема под стражу. Не понимаю, как Гирай допустил такую оплошность.

Омер с сомнением еще раз пролистал все десять фотографий, особенно обращая внимание на даты, стоящие в конце каждой. Кывылджим была права.

В голове сразу возник развернувшийся мозговой штурм, пока его ладони, оторвавшись от деревянного подлокотника, сами собой сжались в кулаки, а губы ощутимо дрогнули в гневе. Если до этой минуту, Омер все же сомневался в правильности своих выводов относительно Челика, то теперь все они улетучились, оставляя лишь злость да предательский вкус обмана, похожий на ощущение голода и его проявлений – кисловатый, отдающий душком.

Профессор, словно ужаленный,  вскочил с кресла, передавая телефон женщине, и по привычке, обуреваемый душевными муками, стал двигаться по квадрату турецкого ковра, измеряя его ровными одноформатными шагами.
Ровный гул процессора под столом Лейлы издал еле заметное всхлипывание Убудто вторя профессору в его усмешках, отбрасываемыми им по мере измерения загадочного турецкого рисунка.
Наконец, мужчина подошел к столу, очевидно, сделав внутри себя какие-то выводы и облокотился на него, подхватывая листок, только что выданный ему Кывылджим.

- Уверен, теперь дело пойдет быстрее, - улыбнулся он женщине, смотрящей на него снизу вверх, из глубины кожаного светлого кресла. – У меня тоже есть для вас информация. На вечеринке у Эмре, Мустафа сказал, что обнаружил у Гюнай проблемы, как думаете, с чем?

- Неужели с сердцем? – возликовала Кывылджим, вскакивая из кресла и оказываясь прямо на уровне мужчины. – Вы серьезно сейчас, господин Омер?

- Ну конечно, - смутился мужчина, от того, насколько близко вновь оказалась рядом с ним эта женщина. – А это означает...

- Это означает, что Гюнай каким-либо образом может быть связана с препаратом Baktrocor, - закончила его мысль Кывылджим.

Ее захваченные азартом глаза с глубокой чернотой омута, что он и прежде видел в той самой прохладной комнате, оказавшейся их совместным местом преступления, внезапно оказались совсем рядом с ним. Омеру пришлось слегка отодвинуться, запрещая себе даже смотреть в них, пока Кывылджим, напротив, в запале от множественных догадок, которые в ее голове в миг обретали детальность, переместила свое тело вдоль по линии стола, на который сейчас облокачивалась.

Запахи мужчины и женщины соединились в единый танец внутри помещения, снова стирая все границы, объединённые единой целью.

- Мне не дает покоя один вопрос, Омер бей - начала Кывылджим и тут же осеклась, услышав сдержанный короткий смешок своего собеседника. – Почему вы смеетесь? – озадаченно просила она.

- Вы даже не заметили, как теперь я стал для Вас беем, Кывылджим ХАНЫМ, - иронично ответил ей Омер.

- Офф, что за чушь Омер БЕЙ, - с язвительностью в голосе парировала ему Кывылджим. – Сложно называть вас господином психологом, когда во мне еще живы воспоминания нашей субботней вечеринки. Так Вы поможете мне или как?

Ее ладонь накрыла руку профессора так внезапно, что мужчина вздрогнул и одарил ее растерянным взглядом исподлобья. Новый удар электрического разряда сопроводил тыльную сторону его ладони, когда нежные подушечки пальцев женщины так непринужденно провели дорожку по его коже.

«Тебе нельзя нырять в этот омут, профессор. Остановись, пока не стало слишком поздно. », - еще раз одернул себя Омер.

Он тотчас же вынул свою руку из под теплого прикосновения женщины и отодвинулся от нее еще дальше, убирая руки в карманы джинс. Дыхание стало прерывистым, мысли мгновенно потеряли свою остроту, воздух кабинета вдруг показался наполненным вездесущим запахом противного мандарина, который рябил в его глазах, сливаясь с гуляющим по кабинету ветром, приносящим с загазованных улиц живительный аромат сырой земли с прелой травой.

- О чем Вы, Кывылджим ханым? - пытаясь выровнять дыхание, спросил Омер, посматривая в окно.

Возможно это сейчас придало бы ему уверенности. Созерцание хаотичной пляски железных коней, несущихся в бешеном ритме по широкой ленте проспекта. Потому что присутствие этой женщины в опасной близости нарушало выстроенные границы обещания. Слишком близко. Слишком маняще. Слишком Кы-выл-джим. Ее было так много рядом, что плевать сейчас он хотел на все чертовы улики, про которые она пыталась ему рассказать.

Женщина прищурилась, образовав истинно прокурорский взгляд на своем лице, и пристально всмотрелась в профессора, с подозрением оглядывая его с ног до головы. Ей сейчас кажется, или этот мужчина сознательно выстраивает между ними дистанцию?

- Туфан Бейяз, - начала Кывылджим, оставляя все выводы в своей голове до более удобного момента, - человек, который сдает яхты в аренду, сообщил нам, что в день убийства, сдавал в аренду яхту одного из собственников, с которым у него заключен контракт. По фотографии он не опознал в нем Фатиха Картала. Однако этот случай не выходит у меня из головы. Я попросила предоставить его журнал бронирования. Сегодня Лейла распечатала его для меня.

Кывылджим обернулась назад, захватывая с собственного стола бумажную стопку в несколько листов, не слишком толстую, но и не тонкую – ровно такую, чтобы заинтриговать господина профессора. Разделив ее на две части, одну из них она передала Омеру, оставляя вторую себе, и с надеждой во взгляде посмотрела на мужчину перед ней.

- Что Вы хотите там увидеть, Кывылджим ханым?

- Хочу просмотреть всех арендаторов яхты за неделю до и после смерти Гюнай. Что-то подсказывает мне, что именно с этого причала могла уйти лодка, которая причалила к Девичьей башне. Здесь все данные: имя, фамилия, дата регистрации договора аренды, прописка и даже счета, с которых производилась оплата.  С последним особая проблема, номера оплаты карт  - только последние четыре цифры, поэтому придется сопоставлять их в реквизитами, указанными в договоре аренды по номерам счетов.

- Давайте попробуем, Кывылджим ханым.

Мужчина и женщина, не меняя своей позы, одновременно погрузились в изучение предоставленных Кывылджим бумаг. Хоровод цифр и букв мелькали совместно с приглушенными звуками переворачивающихся листов, некоторые из которых плавно падали на пол, подобно выдоху незаслуженно обвиняемого, когда улики вдруг рассыпались в пух и прах на глазах у присяжных заседателей. Оба сосредоточенно искали то, что сейчас отвлекало их от дурных навязчивых мыслей, стоило только им двоим оказаться в едином замкнутом пространстве. Совершенно не замечая того, как в эту минуту, изящное плечо женщины соприкоснулось подставленной под него, будто бы специально созданной, влитой по размеру, грудью профессора.
Казалось, сам Ататюрк одобрительно посматривал на парочку, взирая на них с высоты своей позолоченной рамы, пока напряженные взгляды Омера и Кывылджим, перескакивали от срочки к строчке.

Время на часах отмерило еще некоторое количество, которое, впрочем, мужчина и женщина, погруженные в детали и не заметили вовсе, продолжая стоять вот так, плечо к плечу, работая сплоченной командой, которая еще пару часов назад была на грани развала.

Что-то сакральное было в этой работе, в этих позах, полностью разделяющих жизненные принципы друг друга. Одна – и не подумывала, может быть первый раз в своей жизни, укорить мужчину за проявленную несдержанность, предоставляя ему самому стать собственным палачом. Второй – тщетно сражающийся с ветряными мельницами пустозвонных обещаний – в который раз сгорал от ее присутствия рядом, не сильно вникая в ряды и строки предоставленные ему в руки.

Профессор и прокурор были так увлечены не то процессом, не то собственными ощущениями, которое им подсказывало тело – когда они едва соприкасались плечами, когда разминали шею, посматривая в окно, смеясь от одновременности мимолетных действий, когда тыкали пальцем в листы друг друга, что едва ли обратили внимание на зашедшую в кабинете тихими аккуратными шагами Лейлу.

- Господин Омер, - вкрадчиво начала девушка, с лукавой улыбкой посматривая в сторону оперативной команды, - я принесла мазь.

Ответом послужила тишина, нарушаемая невнятным бормотанием Омера и Кывылджим, которые делились друг с другом наблюдениями. Только Кывылджим ощутимо вздрогнула, придвинувшись ближе к Омеру, скорее неосознанно, чем из личного расчета.

Девушка обошла собственный стол мягкой, почти неслышной походкой, и мимоходом задела плечом профессора, напрочь погруженного в свои мысли. И тут же поймала неодобрительный быстрый взгляд начальницы, как будто сейчас Лейла посягнула на самое дорогое.

Усевшись в простое офисное кресло, она снова воззрилась на парочку перед собой, предпринимая очередную попытку, в сдержанном порыве хохота при виде двух очевидно влюбленных людей. Этот запах разгорающегося пожара чувствовался уже в коридорах прокуратуры, грозя подставить ее начальницу обличительным ароматом. Девушка по привычке поправила папки, возвращая их на прежнее место, разложила в порядке документы оставленные в красной папке и принялась насмешливо наблюдать за увлеченными работой людьми.

- Господин Омер, у меня есть мазь,  - еще раз позвала мужчину Лейла.

Молчание повторилось.

- Господин Омер...

- ЛЕЙЛА!!!- одновременно воскликнули профессора и госпожа прокурор, вперяя свои нечеткие затуманенные взгляды в миловидную девушку.

Которая, кажется, лопалась со смеху.

Локоть Кывылджим, выступающий для него защитным барьером, даже больно впился ему под ребрами, вызывая одновременный прилив где-то глубоко внизу, когда ее бедра, одновременно с возмущением, соприкоснулись с бедрами профессора.

Парочка оторвалась от изучения бумаг, потирая глаза и все еще недоуменно, будто бы их вырвали из приятного полузабытья, и сейчас ждала каки-либо пояснений.

-  Я всего лишь хотела, - запнулась девушка, вызывая щелчком мысли приветственную заставку.

- Я Вас слышал, Лейла, - спасая ситуацию, вклинился Омер. – Спасибо Вам за проявленную заботу.

Девушка кивнула в ответ, собирая на себе прожигающий взгляд Кывылджим, уже привычный ее скромному существованию в этом кабинете. Если ей бы ей было суждено выбрать себе начальника, ее решение было бы неизменным.

- Кажется, я нашла, - вдруг пробормотала Кывылджим, поднимая лицо прямо перед глазами Омера, отчего тот все же отодвинулся дальше.  – Смотрите, господин профессор. Вот здесь , - и она указательным пальцем ткнула в одну из строчек на своем листе. – Фамилия заказчика - Фырат Дениз. Аренда яхты за день до убийства. Время отплытия лодки 19.30, как раз на закате.

- И? – недоуменно посмотрел на нее Омер. – Я не...

- Смотрите на платежные реквизиты, - еще раз обратила его внимание Кывылджим.

Омер перевел глаза чуть ниже, сверяясь с дополнительным листом бумаги, где черным жирным шрифтом были выделены платежные реквизиты молодых и не сильно зажиточных людей, арендующих яхты на частном причале.

В графе владельца карты значилось знакомое имя – Фатих Картал.
________________

Стамбул. 12:10 по местному времени.
Дворец Правосудия Турецкой Республики

- Господин Шахин, прокурор и адвокат уже ждут вас в кабинете, как вы и просили! - торопливо подскочил к Аязу секретарь, будто бы на последней ступеньке лестницы поджидал своего любимого начальника. - Вы... вы будете немного удивлены, - добавил молодой человек, скрывая в кулаке неприлично явную для себя улыбку.

- Удивлен? Надеюсь, это приятный сюрприз, Хакан?

- Ну..., - зарделся юноша, спеша на ходу за широкими быстрыми шагами своего кумира. - Честно говоря, не знаю. Это зависит от множества факторов, поэтому не могу при стольких неизвестных прогнозировать какой-либо исход, хоть и знаю вас достаточно хорошо, господин Шахин.

Аяз нахмурил черные брови на смуглом лице, ловя себя на том, что ему уже достаточно сюрпризов на сегодня. Хорошо было бы ограничиться лишь неприятным звонком начальства из Анкары. Поэтому он бросил скептический взгляд на своего помощника сверху вниз, усмехаясь его расплывчатому ответу.

Блестящие глаза и легкий румянец на щеках Хакана, обычно обозначающими его исключительную исполнительность, в эту минуту отличались явным возбуждением.

- С каких пор ты общаешься со мной, как истинный политик, Хакан? Судя по твоему сейчас поведению, сам ты вполне доволен ситуацией.

- Не думаю, что мое мнение здесь уместно, уважаемый Главный прокурор, - покачал головой юноша, вручая мужчине подготовленные ко дню документы. - Заходите и сами все увидите, - слегка смущенно проговорил он, после чего остановился в двух шагах от кабинета, пропуская мужчину вперед. - Буду ждать ваших распоряжений у себя.

Задаваясь вопросом о том, что же должно было такого произойти, чтобы заставить Хакана откровенно ухмыляться, что было совершенно не частым явлением, Аяз решительно открыл дверь своего кабинета. Яркий свет, струящийся из большого окна, заставил Главного прокурора прищуриться на мгновение, пока он преодолевал метры до своего массивного стола. Судя по всему, солнце, выглянувшее внезапно из-за серых клубистых туч утра, намеревалось позаигрывать с жителями города контрастов, сменяя унылую морось.

- Всех приветствую, - кинул Главный прокурор в пространство, обозначая беглым взглядом двух нужных ему мужчин, занимающих прямо сейчас противоположные углы его офиса.

Массивная грузная фигура одного рядом с витражной книжной полкой в этот момент усердно делала вид, что изучает законы Мехмеда II о коррупции («казнь за взятку в 100 акче»). В то время, как поджарое тело другого прохаживалось вдоль подоконника с такой претенциозностью, словно он в этот момент репетировал перекрестный допрос с имитацией зала суда прямо в этом кабинете.

- У меня мало времени, присаживаемся, господа!

Слегка раздражаясь нерасторопному поведению мужчин, Аяз бегло пролистнул папки от своего секретаря, мысленно отмечая, что было бы неплохо выписать Хакану премию в текущем месяце за оперативность и практически полное отсутствие ошибок при исполнении любых его поручений. "Если бы каждый на своем рабочем месте трудился также, как Хакан, коэффициент нераскрытых преступлений в моем округе наверняка снизился бы сразу на несколько пунктов", - резюмировал он сам для себя. И поднял глаза на наконец-то приземлившихся по ту сторону стола двух мужчин.

После чего замер.

Настолько поразительной была картина, представшая перед ним.

С правой стороны, упорно отводя глаза в сторону, приняв, очевидно, неудобную для себя позу с прямой спиной и широко разведенными в стороны коленями, восседал Эмре Ахметоглу. Его хамоватое лицо сегодня было украшено смачным аксессуаром для носа, делающим невозможным понять, какие эмоции в этот момент испытывает мужчина. Специальная конструкция из прозрачного пластика, призванная, очевидно, фиксировать кости носа и прилегающие ткани, прилепленная по краям белым пластырем, явно выдавала последствия некоего происшествия. Как бы ни хотелось бахвалистому адвокату, по убежденности Аяза, эти последствия скрыть.

С левой же стороны с совершенно невозмутимым видом, так присущим этому мужчине, со всем его показушным достоинством и отсутствием самоиронии, расположился прокурор Кенан Баран. Его костюм от кутюр с пластроном в нагрудном кармане пиджака, идеально подобранном к рубашке, обычно служил катализатором тихого восхищения. Однако сегодня ни его образ, ни привычная для него поза - нога на ногу со сложенными на груди руками, - не способны были отвлечь внимание от зияющего под левым глазом фингала. В точности такого же, как Аяз до этого видел у профессора.

Мысленно он представил, как эти двое, так много о себе мнящие, устроили поединок на юридическом ринге, где вместо аргументов ошибочно и неумело использовали кулаки за право быть самым крутым в этом городе.

А потом громко и раскатисто расхохотался.

Его смех эхом отразился от стен кабинета, заставив обоих хранителей правопорядка вздрогнуть и вперить в него свои полные досады взгляды.

- Что смешного, господин Шахин? - недовольно процедил Эмре, поправляя гипс на носу.

Прокурор Кенан лишь усмехнулся от столь нелепой для себя ситуации. Мало того, что ему пришлось объясняться после произошедшего с женой, так еще и каждый первый не преминул сегодня ткнуть его носом в изъяны во внешнем виде. Поэтому сейчас он чувствовал распространяющееся по венам раздражение от очевидного превосходства над ним Главного прокурора.

- Что с вами? - отсмеявшись, спросил их Аяз, попеременно глядя то на одного, то на другого. - Только не говорите мне, что два уважаемых юриста решили схлестнуться в петушиной схватке, размахивая кулаками. Уж сильно это вам не к лицу.

- Как можно, господин Главный прокурор, - воскликнул Эмре, скрежеща зубами от одного только воспоминания его субботнего провала. - Этот криминалист Унал, будь он неладен, оказался поистине монстром. Так ведь, Кенан? Не зря в прошлый раз его чуть не упекли за решетку, когда он изувечил бедного журналиста, - злорадно усмехнулся он, поправляя свое уязвленное место. - Но в этот раз он не отделается всего лишь испугом...

- Брось, Эмре, - неспешно парировал Кенан Баран, вальяжно рассаживаясь в кресле. - Этот человек уже получил свое, к чему раздувать это никому не интересное дело. К тому же, он уже и сам понял, что стал посмешищем для всего общества, когда набросился на приличных людей с кулаками. Судя по всему, у него проблемы с контролем гнева или скрытая алкозависимость.

- Так пренебречь мной и моим добросердечием - это тебе не шутки, Кенан! - вспыхнул мужчина, подаваясь вперед к прокурору, с кем буквально на днях схлестнулся чуть ли не в смертельной схватке, защищая от него своего клиента. - Поэтому, господин Шахин! Как только ВАШЕЙ многоуважаемой ГОСПОЖЕ АРСЛАН надоедят услуги этого выскочки, сразу же гоните его в шею от греха подальше! Впрочем, вы вполне в состоянии сделать это и сейчас, - заключил Эмре, повернувшись в сторону Аяза.

Упоминание Кывылджим Арслан. Оно было лишним.

Мгновенно напрягшись, что проявилось в выражении камня на лице, Главный прокурор округа Стамбул расправил манжеты своего пиджака, упорно делая вид, что все обсуждаемое его никоим образом не касается. Однако его взволновало. И довольно сильно - все то, что он только что услышал.

Сопоставив вдруг тот факт, что сам же два дня назад и отвез Кывылджим на какую-то глупую вечеринку к Эмре Ахметоглу, он осознал в моменте, что раскрашенные лица всех трех мужчин - последствие именно этого мероприятия. Аяз нашел пальцами тонкий карандаш, затесавшийся в ложбинке между прорезью в столе и клавиатурой. Прокручивая его между пальцами, он на некоторое время впал в мрачную задумчивость.

Что за чертовщина происходит прямо перед его носом?

Нетрудно было догадаться, что комментарии об алкогольной зависимости и вспышках гнева у Омера Унала - лишь проявление уязвленного самолюбия побитого им мужчины. Об этом кричали не только сухие факты из личного дела профессора, но и его собственные, пусть и недолгие, наблюдения. Поэтому сейчас Главный прокурор находился с конкретном замешательстве.

Что вдруг могло спровоцировать столь внезапный приступ ярости у опытного криминалиста?

Да еще и на званом вечере, где Унал был почетным гостем.

И главный вопрос, словно заноза в сердце, - стала ли Кывылджим свидетельницей этого фарса?

Поднявшись из кресла, чтобы переварить внезапно обрушившиеся на него факты, Аяз на мгновение даже забыл, зачем так спешно созвал этих мужчин в свой кабинет. Он подошел к окну, за которым погода, словно капризная актриса, вновь грозилась заменить робкие лучи солнца свинцовыми тучами. Вмиг улетучилось мимолетное веселье от перспективы увидеть профессора с фингалом, как и глумливое удовольствие от созерцания двух разгоряченных павлинов перед ним.

Действительность оказалась глубже, но суть явно ускользала от него между пальцев.

Продолжая бессознательно теребить граненый бок карандаша, он, выдержав паузу, повернулся к подчиненному прокурору и дерзкому адвокату, которые продолжали дискутировать, намереваясь тут же прекратить этот нелепый балаган.

- Коллеги, хватит пересудов, мы здесь собрались для дела, - отрезал Аяз, бросив увесистую папку на стол.

Бумаги рассыпались, обнажив фото Эмраха Алтынсоя с пометкой «530 млн лир».

- Начнем с того, что ваши публичные выступления напоминают цирк шапито.

Властный, как удар хлыста, голос Главного прокурора заставил мужчин вмиг сбросить маски расслабленности и приосаниться. Громкий процесс по обвинению директора департамента здравоохранения Стамбула, слишком часто мелькавшего в скандальных новостях о хищении бюджетных средств, грозил каждому новым витком в карьере. Почивать на лаврах или же восстанавливать репутацию после поражения.

- Во-первых, с этого момента любые вопросы со стороны журналистов в ваш адрес о ходе расследования, линий обвинения и ЗАЩИТЫ, - сделав упор на последнем слове и скосив острый взгляд в сторону Эмре Ахметоглу, продолжил Аяз, - будут оставаться БЕЗ КОММЕНТАРИЕВ с вашей стороны.

Прокурор Баран коротко кивнул, слегка поведя бровью. Для него это было предсказуемой мерой в подобного рода делах, которых он имел честь вести уже достаточное количество за годы своей обширной практики. А вот адвокат, нарабатывающий себе клиентскую базу с толстыми кошельками как раз благодаря мельканию в желтых заголовках, выказал ожидаемый скепсис.

- Вы меня, конечно, извините, Главный прокурор. Со всем почтением к ВАМ - не могу согласиться. Ибо это дело лично мое как предпринимателя - каким образом продвигать услуги моего юридического агентства, - парировал он. - Это вы находитесь на госслужбе, а я должен зарабатывать себе на хлеб исключительно своим умом и хваткой...

- Помолчите, Эмре! Вам больше не понадобится ни ум, ни хватка, если завтра внезапные камеральные проверки заберут на себя все ваше внимание. Вы этого хотите?

Голос Аяза сейчас гремел угрожающим басом, не мысля ни единого возражения в свой адрес.

- Это дело государственной важности, а не очередной спектакль на вашей арене, - продолжал он. - И я не собираюсь терпеть ваш формат общения с журналистами, далекий от соблюдения требований профессиональной этики. Это ясно?

Тишина повисла в кабинете, замораживая между мужчинами в этот момент все возможное временное потепление.

- Будем считать, что с прессой разобрались, - удовлетворенно кивнул Аяз. - Теперь следующий момент. Я сделал запрос на вызов судьи из Берлина.

- Того самого? - удивился Кенан.

- Того самого.

- Что это значит, господин Шахин? Вы не доверяете моему опыту или сомневаетесь в том, что я без чьей-либо помощи сведу концы с концами?

- Дело не в вас, Кенан, - усмехнулся Главный прокурор. - А во времени, которое вы потратите на сбор доказательств. Коллеги из Берлина уже сделали часть работы за нас, и мы позаимствуем их результат.

- И когда мы получим новые сведения?

- Кое-что получим уже в ближайший месяц, - констатировал Аяз. - Один из судей того процесса выступит в качестве свидетеля по личной инициативе. Поэтому, Кенан, будьте готовы к совместной работе.

- А когда Я смогу получить разрешение на ознакомление с новыми фактами и уликами?

Въедливый голос Эмре Ахметоглу сейчас транслировал крайнюю озабоченность происходящим. Выстроенная линия его защиты, которая помогла избежать домашнего ареста его клиента, сейчас рисковала кануть в лету.

- Как только они будут получены, Эмре. Никто не будет от вас скрывать сведения, и вы сможете их проверить на достоверность. Для нас главное - это прозрачность процесса.

Прозрачность процесса.

Голос Аяза Шахина на последнем предложении непроизвольно дрогнул, провоцируя кашель. А вновь начавшийся дождь барабанной дробью у него за спиной размывал очертания улицы Абиде-и Хюрриет.

Буквально телом он ощущал, как и сам, подобно ручьям за окном, просто плывет по течению, исполняя свой долг и заранее зная, с какой силой сопротивления ему придется в скором времени столкнуться. Однако сейчас у него не было другого варианта, кроме как действовать по протоколу. Никаких подозрений в свой адрес еще и со стороны руководства он допустить не мог. Достаточно с него Севды Илдыз, которая вдруг внезапно сделалась «голосом народа».

Отослав из своего кабинета обоих мужчин после прояснения всех вопросов по делу, он набрал своему помощнику. Длинные гудки в трубке заставили его тихо ругнуться, когда тот упорно не брал трубку. «Где тебя носит, Хакан?» - раздраженно подумал он, поглядывая на экран телефона.

12:47.

Тринадцать минут до собрания по форуму, который поглотит его на оставшийся день.

Закинув свой мобильный в карман брюк и одернув пиджак, Главный прокурор проследовал к выходу и, намереваясь дать несколько поручений своему секретарю до того момента, как исчезнет в пучине своего бешеного ритма, вдруг остановился, как вкопанный, возле собственного кабинета.

Прямо по курсу в противоположном отсеке коридора он увидел фигуру Кывылджим, которая прямо сейчас активным образом обсуждала что-то с Омером Уналом. Тем самым профессором, который «слетел с катушек» на вечеринке, по словам адвоката Ахметоглу. И было в них обоих что-то неуловимое, что он не мог себе объяснить, но отчего его настроение рухнуло ниже предельного земного уровня.

Не то, как профессор держался возле нее, что-то объясняя, заправив руки в карманы. И даже не то, как она молча и внимательно слушала его доводы, периодически кивая в знак согласия. А то, как этот человек смотрел на нее. Взглядом вовсе не случайного коллеги, соединенного с ней расследованием.
Омер Унал смотрел взглядом МУЖЧИНЫ.

Грозовые облака, уже некоторое время проливающие свой потенциал нарастающим ливнем снаружи Дворца Правосудия, вдруг разразились первым за день грохотом заряженных в атмосфере частиц. В то время как Аяз Шахин все сильнее ощущал ребристые края деревянного карандаша, до сих пор находящегося в его правой ладони.

Милое общение прокурора и профессора было прервано секретарем Лейлой, которая принесла своей начальнице какие-то документы на подпись. Иной раз Аяз веселился, наблюдая за тем, как честолюбивая девушка соревнуется в своем мастерстве с Хаканом, ибо оба молодых человека имели перед собой четкую карьерную цель. Однако сейчас ни один его мускул не дрогнул при наблюдаемой им картине - слишком он был сосредоточен на другом.

- Вот как так получается, господин Главный прокурор? - раздался совсем рядом голос секретаря Хакана, который вдруг материализовался из ниоткуда. - Что одни получают все, а другие - ничего?

- Что за вздор, Хакан?

Аяз не прервал своего наблюдения, лишь сильнее сжимая в руке карандаш.

- Ну вот, например, взять меня. И комплименты, и цветы, и подарки. И помощь с обвинительными заключениями в мое личное время в надежде хоть на какой-то добрый жест в свою сторону... А она только пренебрежительно закатывает глаза и игнорирует все попытки хоть как-то сблизиться!

- Сблизиться?

- И смеется не над моими, а над его шутками, господин Главный прокурор.

Двое мужчин: один - авторитарный и уверенный, а другой - неловкий и робкий, в особенности в проявлениях к противоположному полу, сейчас стояли посередине коридора, объединенные одними эмоциями. Сомнения. Зависти. Беспомощности. В то время, как две женщины около профессора дарили именно ему свои улыбки. Молодая - с искренним восхищением, а ее начальница - со свойственной ей сдержанностью.

- Как только вам удается сохранять такое хладнокровие, господин Главный прокурор, - произнес Хакан, явно загипнотизированный зрелищем перед собой и поэтому несильно в эту минуту соизмеряющий уместность своего комментария.

- О чем ты?

- Этот господин Унал, судя по всему, решил заполучить все женское внимание нашей прокуратуры, я об этом.

- Что за чушь ты несешь, Хакан?

Аяз Шахин сдвинул в одну линию и так нахмуренные до этого брови, прямо сейчас становясь похожим на свирепого предводителя по меньшей мере тысячного войска. Молодой юноша, наконец, отлепив свои несчастные глаза от сцены обольщения профессором его прекрасной Лейлы, теперь уставился на своего начальника, вдруг осознав, что ляпнул лишнего.

- Ну... я о том, что произошло в доме адвоката Ахметоглу, господин Главный прокурор.

- Если ты сейчас же не сформулируешь нормально свою мысль, Хакан, я уволю тебя одним днем с занесением выговора в трудовую книжку! Причем здесь Унал и женское внимание?

Должно быть, явное раздражение Аяза сейчас показалось секретарю реальной угрозой, потому как он, в момент почувствовав испарину на лбу, тут же понял, что юлить или скрывать что-либо уже не имеет смысла.

- Я имею в виду ту драку, которую устроил господин Унал в доме Эмре Ахметоглу.

- И ЧТО С НЕЙ?!! - рявкнул мужчина.

- Она произошла из-за прокурора Арслан.

Твердое дерево карандаша в правой кисти Аяза Шахина в этот момент хрустнуло под подавляющим натиском его сильных пальцев, оставляя колкие занозы внутри ладони.

Яркая молния, вспыхнувшая после очередного грохота низкого неба, осветила коридор здания суда, словно запечатывая момент снимком специально для Главного прокурора. Соприкоснувшиеся тела профессора и Кывылджим, рассматривающих какой-то документ, и его взгляд на нее сверху, когда каштановые волосы в излишней близости почти касались его подбородка.

Ну а в сознании Главного прокурора тем временем красной линией пульсировала всего-навсего одна мысль.

«Какого черта без МОЕГО ведома происходит вокруг МОЕЙ женщины в МОЕЙ прокуратуре??!»

____________________

Стамбул. 18:30 по местному времени
Бешикташ

- Спасибо, Хана, дальше я разберусь сама, - с формальной, но от этого не менее красивой улыбкой произнесла молодая женщина, направляясь в сторону выхода из квартиры, чтобы открыть помощнице по хозяйству дверь. - И еще раз хочу предупредить: Омер бею ни слова, хорошо? Сохраним наш маленький секрет, не так ли? - она задержала взгляд на девушке, давая понять, что это не просьба, а приказ.

- Конечно, госпожа Эрдем. Когда в следующий раз вам потребуются мои услуги?

- Я позвоню, Хана. Я тебе за все благодарна. И я ценю тех, кто сдерживает обещания.

Тонкая кисть светловолосой красавицы в этот момент накрыла ладони услужливой тайки, вкладывая ей между пальцев купюру, значительно превышающую номиналом договорную оплату. Ее внимательный взгляд на несколько секунд загипнотизировал помощницу, даруя той надежду на регулярный заработок взамен стихийным бытовым запросам от Омера Унала. Расплывшись в радостной улыбке от столь удачливого для себя дня, Хана промолвила какие-то слова в ответ своей новоиспеченной хозяйке и поспешила ретироваться из квартиры, чтобы не мешать щедрой госпоже расслабиться после приезда.

Дверь закрылась с глухим щелчком, будто захлопнулась ловушка. Геркем замерла, вслушиваясь в эхо собственного сердцебиения. Холодная стена давила на затылок, а взгляд сам собой приковался к ярко-оранжевому пуфу - чужеродному телу в этом доме, как и она сама.

Тишина. Только тиканье часов. И её дыхание, становящееся всё более тяжелым.

Улыбка исчезла, уступая место холодному расчету. Решение приехать в Стамбул из Берлина раньше запланированного срока, да еще и без предупреждения профессора, грозило очередной волной недосказанности, однако гораздо важнее для нее сейчас было другое.

Обозначить его территорию своей.

Она не рвалась делить с Омером быт в Германии, несильно разделяя его близость с сыном. По ее глубокому убеждению, Метехан уже давно должен был жить собственной жизнью, предоставив отцу возможность наладить свою. Однако мужчины, по неведомым ей и от этого раздражающим причинам, продолжали жить бок о бок в какой-то задрипанной квартирке, совершенно не соответствующей ни статусу Омера, ни ее представлениям о достойном жилье.

Именно поэтому совместный досуг, как правило, проходил на ее территории, и обоих это вполне устраивало.

Устраивало раньше, но не теперь.

С тех пор, как профессор покинул Берлин, даже не посоветовавшись с ней в этом решении, а после отъезда и вовсе пропал с радаров, ссылаясь на эфемерную занятость, Геркем совершенно точно поняла, что ей нельзя больше медлить. Потому как все ранее приложенные усилия по выдергиванию этого мужчины из мира грез по умершей жене грозили стать помноженными на ноль. А она не привыкла быть на вторых ролях.

Тем более, что было абсолютно унизительным, - соревноваться с покойником.

Пальцы нервно отбивали ритм по бокам длинных ног, выдавая её внутренний тремор. Геркем мерила шагами комнаты, словно хищник в клетке, вбирая в себя атмосферу чужого дома, которая сеяла в ней все больший внутренний диссонанс.

И дело было вовсе не в том, что старая консьержка Азра ханым с таким недоверием и пристальным скепсисом расспрашивала ее, в какую именно квартиру она направляется, будто бы не веря, что сам Омер Унал мог связать себя узами со столь молодой экстравагантной особой. И не в том, что интерьер квартиры не соответствовал новомодным тенденциям и технологичным решениям, к которым она привыкла. А в том, что все в этом пространстве было пропитано призраком. Старый комод, причудливые светильники, странная пара кресел, совершенно не вписывающихся в стиль гостиной - все это кричало о насыщенном прошлом, в котором Омер Унал дарил себя другой женщине так, как никогда не дарил себя ей.

В каждой вещи она видела напоминание о той, другой жизни, которая не давала ей покоя.

Опустившись на старое покрывало кровати в спальне, женщина рванула на себя ящик прикроватной тумбы, в которой до этого обнаружила спрятанную фотографию Леман Явуз. Улыбка женщины на фото была теплой и обволакивающей, а её собственная - холодной с нотами превосходства. Счастливое лицо в обрамлении кудряшек. Простушка, которая, даже будучи мертвой, доставляла столько хлопот Геркем Эрдем.

"Сколько можно жить в тени трупа?" - мелькнула мысль.

Вытянув длинную руку с серебристой рамкой в сторону, женщина четким движением разжала пальцы. Фотография брякнулась с высоты об пол с глухим стуком, проявляя трещины на до этого ровном стекле.

- Какая жалость, - хмыкнула Геркем, подбирая с пола искаженный трещинами снимок. - Вот и твоя безупречность треснула, дорогуша. Больше ничего здесь не будет по твоим правилам.

Она провела пальцем по неровным линиям на стекле, отмечая, как исказилась улыбка Леман. Теперь это была её победа - маленькая, но не последняя. Усмехаясь все еще горящим огонькам в глазах брюнетки, женщина отправила снимок обратно на законное место, аккуратно прикрыв ящик. Постепенно, шаг за шагом, она приучит своего мужчину к тому, чтобы он ставил именно ее на первое место.

ЕЕ.

А не сына, работу, умершую жену или кого-то еще.

В глазах Геркем зажглось холодное пламя решимости - игра только начиналась.

Именно поэтому сейчас она, облокотившись на белую поверхность столешницы в ванной комнате, смотрела на собственное отражение в большом зеркале, готовя себя к очередной роли. Длинная шея, вьющиеся волосы в стихийной укладке, чуть прищуренные серые глаза с острыми краями подводки и обольстительные губы. Совершенная в своей внешности, целеустремленности и хватке.

Время шло, а профессор, судя по всему, не спешил.

Сбросив на пол плотную ткань костюма от кутюр, Геркем достала из шкафа, где уже успела разместить свои вещи, алое белье и атласный струящийся халат. Надевая тонкое обволакивающее кружево на свое упругое женственное тело, она поймала себя на мысли: в юности этот цвет означал дерзость. Еще некоторое время назад она ассоциировала его с властью, но сейчас... Сейчас это был цвет предупреждения - знак "стоп" для тех, кто посмеет встать на ее пути.

- Ты умерла вовремя, - проговорила она в зеркало, представляя в воображении Леман. - Не научилась бороться. А я всегда готова к войне.

Осматривая свои формы сошедшей только что с подиума королевы, она усмехнулась собственному отражению, являя самой себе искреннюю, однако от этого не менее хищную улыбку, чем в этот момент ее помыслы. Сегодняшний вечер, который она приготовила для профессора, будет насыщенным и ярким на эмоции.

Эмоций ей всегда не хватало.

При всей ее яркости жизни. При всех ее возможностях вкусить разномастные впечатления, предоставляемые достатком родителей с самого детства. При всех тех ситуациях, которые она сама создавала для себя, питаясь людскими пороками и слабостями, закаляя тем самым и так железный характер.

Должно быть, именно эта ненасытность позволила ей идти вверх на профессиональном поприще, когда она в абсолютно молодом возрасте благодаря своему темпераменту и мозгам теперь занимала должность управляющего партнера в международной компании.

Геркем бросила взгляд на тикающие в коридоре часы.

20:34.

Где тебя носит, Омер Унал?

Рисуя своим длинным ногтем невидимую линию на стенах и мебели, она отмеряла шагами пространство. Каждый шаг босых ступней по холодной плитке усиливал ее внутренний ритм. Она привыкла получать свое без промедления, однако в случае с профессором - выжидала. Словно пантера, маскирующаяся в густой тени перед решающим броском.

Ужин, который сегодня был приготовлен для объекта ее жгучего желания, мирно ждал своего момента, вовсе не подозревая о тихом пламени в груди новоиспеченной хозяйки. Зажигая за накрытым столом тонкие длинные свечи, Геркем бросила взгляд на совершенно неуместную в интерьере голубую вазу. Судя по всему, она была привезена откуда-то бывшими супругами специально в качестве воспоминания.

Воспоминания, которому давно уже пора испариться.

Молодая женщина расчетливо прищурила глаза и мгновенно сорвалась в сторону комода с вазой. Решительно схватив ее с поверхности, она разместила ее за плотной шторой, планируя в уме, какой именно интерьерный аксессуар здесь будет смотреться наиболее гармонично.

21:17.

Никакие больше приготовления к встрече профессора не могли унять нарастающей тревоги от вероятности упущенного вечера.
"Не заставляй меня думать о тебе плохо, Омер", - обратилась она внутри себя к его образу, доставая ноутбук, как последнюю возможную для себя терапию в ожидании. Быстрые пальцы стучали по клавиатуре яростнее с каждой секундой, оформляя бизнес-идеи для нового проекта. Если бы это было возможно, она прямо сейчас бы разнесла в пух и прах весь руководительский состав в своем подчинении, как часто это делала в Берлине, чтобы выпустить пар.

Однако сейчас этой возможности у нее не было.

Как до сих пор не было и мужчины, который вовсе не подозревал ни о ее планах занять его этим вечером, ни о ее намерении капитально обосноваться в его жизни на законных правах, ни о текущих мыслях о возмездии, которые невольно приходили на ум слишком пылкой и жадной до контроля особы.

И не узнал бы, если бы в этот момент не повернул в замке ключ по ту сторону входной двери.

Захлопнув ноутбук, Геркем встала на звук и почувствовала в груди торжественное ликование. Раздражительность сменилась лисьей манерой, когда она плавными движениями отбросила назад вьющиеся локоны и направилась в холл, чтобы встретить своего мужчину.

Как и подобает новой хозяйке этого дома.

Должно быть, профессор столкнулся с прострацией от явных признаков присутствия кого-то в собственной квартире. По крайней мере, об этом сказали замешательство и тревога на его лице. Настолько его испуг был настоящим и искренним, что Геркем усмехнулась, выходя перед ним на свет в своем соблазнительном пеньюаре. И, прежде чем Омер успел хоть что-то сообразить, буквально запрыгнула на него, накрывая тонкие губы мужчины своими нетерпеливыми.

- Ну здравствуй, милый! - ее голос звучал, как мурлаканье, но пальцы впились в плечи, словно когти. - Неужели забыл, как я ненавижу ждать?

Портфель профессора, который он до этого держал в правой руке, тотчас же с громким стуком плюхнулся на пол. Чувствуя на своей шее удушающую хватку уверенных рук своей берлинской подруги, Омер моргнул несколько раз глазами в неверии, будто стараясь отогнать от себя видение джокера в женском обличии. Потому что именно такой была улыбка Геркем, которую он ждал не раньше послезавтрашнего дня.

- Привет, милая, - не слишком уверенно отозвался он, будто бы ожидая, что ее образ сам собой растворится в воздухе. - Эмм... как... как ты сюда попала?

- Неужели это те слова, которых достойна твоя любимая женщина после стольких недель разлуки, Омер? Что... что с твоим лицом?

Правая бровь Геркем выписала дугу, рассматривая синеву под левым глазом профессора. Ее губы при этом продолжали находиться в непосредственной близости от его рта. Так, что запах дорогих духов заполнил мужчину до краев, стоило ему только сделать один единственный вдох.

- Просто досадное недоразумение, - деликатно ответил профессор, замирая в попытке сообразить, что происходит. - Я... мне казалось, мы говорили о том, что ты приедешь вместе с Метеханом.

- Стараешься списать свое недовольство на неожиданность? - прищурилась молодая женщина. - Это очень в твоем духе. Но я была бы не я, если бы не решила устроить нам парочку романтических ночей наедине, ты меня знаешь.

- Знаю...

- Поэтому, - ее глаза снова засияли вместе с улыбкой, - если ты сейчас же не изобразишь на своем лице подобие радости, Омер...

- Никому из нас мало не покажется. Я понял.

Геркем усмехнулась, проводя линию своим тонким ногтем от его уха к подбородку и дальше по шее, словно очерчивая границы их сегодняшнего общения.

-Посмотрим, господин Унал.

- Я и правда рад, милая. Просто сегодня был сложный день. Но как ты все-таки попала в квартиру? Это Хана?

Глаза профессора скользнули по признакам организованного Геркем вечера, и явно - не ее руками. Впрочем, он не мог припомнить, когда она делала что-то по хозяйству сама, делегируя любые обслуживающие функции профессионалам.

Омер усмехнулся, представив перед собой лицо своей старательной и наверняка перепуганной помощницы, когда она принимала распоряжения от Геркем по приготовлению блюд. Запах запеченного в духовке мяса, смешанный с чуть уловимыми пряностями от изысканных закусок, как в излюбленных его подругой ресторанах мишленовской кухни, сейчас явно свидетельствовал о долгих часах кропотливой работы.

- Конечно же, Хана, - самодовольно облокотившись о дверной косяк, лениво промолвила Геркем.

Ее холодный взгляд полуприкрытых глаз сканировал профессора, явно стараясь заметить больше, чем он готов был ей показать. Приглушенный свет от свечей с пляшущими тенями по стенам столовой вторил ее эмоциям, отдавая загадочными бликами на лицо.

-Ты подготовилась основательно.

Геркем шагнула вглубь квартиры: шелк ее соблазнительного платья развевался при ходьбе. Даже ее нарочито плавные движения выдавали нетерпение молодого горячего тела.

- Я всегда готова к важным событиям, - произнесла она, как кошка, однако профессор успел уловить и в этом звучании сталь. - Насчет своего сына можешь не переживать: мне даже показалось, что он оказался рад перспективе одиночной поездки.

Омер дернул плечами, смахивая с себя странное чувство, будто его жизнь без спроса оказалась захвачена потусторонними силами.

«Сколько же неуемной энергии в этой женщине?»

Он тяжело вздохнул от перспективы предстоящего ему вечера, который он планировал провести за поисками доктора Гюнай Орхан, которая, как оказалось, страдала острой сердечной недостаточностью. Ему нужно было уделить больше времени деталям расследования, а для этого необходимо спокойствие.

- Которое тебе явно сегодня не светит, - пробормотал он себе под нос, после чего скинул свой портфель на старый комод в коридоре.

И не услышал привычного дребезжания той самой вазы, которая уже пятнадцать лет занимала свое место на входе в квартиру.

- Я смотрю, ты уже начала наводить здесь свои порядки, милая?

Его голос был сдержанным, несмотря на то, что внутри все сжалось от ощущения предательства.

Только предательства кого?

Памяти Леман, которая была сердцем этого дома, и чей дух витал в каждом предмете? Геркем Эрдем, которая отчаянно, но безуспешно спасала его последние три года из трясины жутких воспоминаний? Или себя, раздавленного виной перед одной, обязательствами перед другой и четким ощущением неправильности всего происходящего на уровне тела?

Невольно вернувшись мыслями к сегодняшнему расследованию, Омер материализовал в сознании образ госпожи прокурора. Даже несмотря на все те вещи, которые он сотворил в состоянии аффекта на злосчастной вечеринке, рядом с ней он не чувствовал такой тяжести.

- Ты имеешь в виду ту страшную вазу, милый? - сладко улыбнулась Геркем, наклоняясь к винному шкафу под барной стойкой.

Полы ее одеяния соблазнительно приподнялись, обнажая упругие половинки ягодиц. Глаза профессора скользнули по открывшимся перед ним прелестям, пока она доставала из холодильника бутылку коллекционного игристого Dom Pérignon.

- Извини, но она совершенно не вписывается в текущий интерьер. Ты же не будешь злиться на меня из-за этого?

Геркем тряхнула развивающимися пушистыми локонами и протянула ему шампанское.

- Я хочу выпить за наше воссоединение. Откроешь?

Омер сжал горло бутылки, испуская сдержанный выдох. Точные движения его пальцев дернули красную ленту золотой упаковочной фольги, и через секунду раздался хлопок от аккуратно выдернутой пробки из тесного дорогого стекла. Белый пар от премиального напитка наполнил комнату тонким, но чуждым ему ароматом.

- Не составишь мне компанию? - изогнула бровь блондинка, принимая свой бокал на тонкой изысканной ножке.

- Ты же знаешь, что я не пью, милая.

- Ты все такой же скучный, профессор, - констатировала Геркем. - За нас!

Ее изучающая улыбка была прервана глотком терпкого вкуса, который мог оценить только истинный знаток культуры потребления изысканных вин. Давно уже смирившись с безуспешностью попыток приучить своего мужчину к совместному распитию благородных напитков, сейчас она не повела и бровью, наблюдая его отстраненный вид.

- Мне кажется, ты немного напряжен. Неужели из-за меня? - кокетливо произнесла она, ставя бокал на столешницу. - Если это так, то самое время расслабиться, милый.

Длинные руки женщины вновь сомкнулись на шее Омера, приближая горячее дыхание в зону его щетины. Ее смоченные вином губы коснулись его рта в жаждущем поцелуе, недвусмысленно предъявляя права на своего мужчину. Придерживая ее за талию, Омер на инстинкте ответил на поцелуй, гуляя мыслями за пределами происходящего.

- Пожалуй, я схожу переодеться, - произнес он, отстраняясь от своей темпераментной подруги. - Я быстро, милая.

Развернувшись в сторону спальни, Омер Унал мгновенно почувствовал жгучий взгляд в свою спину. Флюиды яростного спокойствия женщины, которое она через силу ему демонстрировала, заполнили воздух осязаемой плотностью. Он усмехнулся предсказуемости их вечных игр: помпезность и провокации с ее стороны до тех пор, пока он не давал ей то, что она хочет. Внимания. Секса. Вовлеченности.

Сможет ли он дать этой женщине хоть малую часть того объема энергии, что она направляла в его сторону? Омер не знал.

Он потер лицо руками, сбрасывая первую реакцию смятения и опаски от появления Геркем в его доме. Она была той, что помогала ему выживать. Почему вдруг сейчас особенно остро он чувствовал разность миров, в которых они существуют?

Вибрации изменений вместе с этой молодой женщиной вторглись в его обитель, в которую до этого никто не был вхож.

«Зачем я это делаю?» - вопрос в никуда.

У него не было ответа.

«Она ни в чем не виновата и хочет, как лучше» - следующая мысль.

ОНА ХОЧЕТ. А он?

Уже давно Омер не ощущал собственных желаний. Реализуя фантазии своей женщины и следуя за ее эмоциональностью, профессору с ее помощью порой удавалось хоть что-то почувствовать. Это не было единением, но было вспышкой на уровне ощущений.

Вероятно, все имело смысл до тех пор, пока он ничего не хотел.
Перед глазами флешбеками пронесся образ госпожи прокурора - в точности также, как раньше это происходило с Леман. Когда он невольно сравнивал самоощущение с двумя разными женщинами, ругая себя за это.

Какого черта с тобой это происходит именно сейчас, Омер Унал?

Скинув с себя майку и брюки, он с тяжестью плюхнулся на кровать. Голова гудела от осязаемого воплощения женщины, которой никогда не было в этой квартире, но которая сопровождала его везде, куда бы он ни шел. Своим огненным взглядом. Своей напористостью и жаждой раскрытия преступлений. Своей робкой застенчивостью, которая так его забавляла. И скрытой страстью, которую он успел почувствовать два дня назад каждой из миллиардов клеток своего тела. А теперь не мог спокойно спать, проваливаясь в фантазии о повторении.

Отворив верхний ящик тумбы, чего не делал уже две недели, профессор достал фотографию, которая всегда отзывалась болью утраты в груди. Леман смотрела на него умиротворенно и тихо сквозь треснувшее стекло рамки.

Насмешка?

Омер нахмурил брови от странного ощущения рубежа, через который он в этот момент проходил. Каждый угол пространства бросал ему в лицо неизбежность перемен. Одежда Геркем Эрдем в шкафу. Ее дорогие флакончики с уходовыми жидкостями в ванной, грозившими подорвать своей тяжестью прикрученную нависную полку. Новый аромат, к которому он привык в Берлине, но которому не было места в его спальне здесь, в родном городе.

И яркий облик другой женщины - не жены и не любовницы - заставляющий сердце трепетать на повышенном ритме.

- Пора бы уже начать жить настоящим, - одернул он сам себя, возвращаясь мыслями к ждущей его на кухне особе.

Натянув домашние штаны и футболку, Омер проследовал в столовую, обнаруживая свою гостью - а точнее, новую хозяйку, коей она сама себя считала, - отвернутой к окну в задумчивости. Плечи вздымались ровно от тихого дыхания, и можно было подумать, что прямо сейчас она действительно умиротворена.

- Спасибо за ужин, милая. Он прекрасен, как и ты.

- Ты еще пока ничего не попробовал, так что прибереги комплименты до настоящего повода, Омер.

Она резко повернулась, награждая его сияющей улыбкой, после чего прильнула к груди под его плечо в требовании получить должное внимание. Некоторое время они постояли в обнимку, пока она рисовала узоры на его майке, как если бы они находились в этот момент в берлинском пентхаусе. Как будто бы все было привычно, как всегда.

- Присядем? Как ты долетела?

- Нормально. Последние дни у меня выдались суматошными, милый. Мои вещи еще в пути, так что сейчас с собой я привезла только самое необходимое, - беззаботно щебетала Геркем, наконец, ощущая себя в этом доме на положенной роли. - Надеюсь, ты не против выделить мне часть своего пространства?

- Ну как я могу быть против, Геркем? - улыбнулся профессор. - Как папа?

- Поеду к нему на этой неделе. Созвонилась с братом, нас ждут на семейный ужин через несколько дней, милый.

Должно быть, закуска из сладких перцев оказалась слишком острой, потому как в этот момент профессор ощутил, что его горло сдавливает неведомая сила. Закашлявшись, он приложил кулак ко рту, в то время как его лицо и область шеи вдруг побагровели, проявляя то ли реакцию организма на пряность, то ли неловкость от услышанного из уст девушки напротив.

-Не стоит так переживать, Омер, я пошутила, - хохотнула Геркем, прищуривая хитрые глаза. - Но я запомню, что ты боишься знакомства с моим отцом, как огня. Неужели настолько волнительно?

- Ну что ты, дорогая. Просто еда попала не в то горло.

- Да будет так, господин Унал, - протянула она, потягивая из бокала холодный напиток.

Поза Геркем была расслабленной, когда она, откинувшись на стуле, задрала колено до уровня плеча. Наслаждение, с которым она пригубила игристое, вкупе с общением между ними - было наисвысшим.

-Когда состоится открытие твоего филиала Farmrose? - будто бы невзначай переводя тему, произнес профессор.

- Открытие уже произошло на прошлой неделе. Они ждут меня, пока я приступлю к обязанностям, но... я взяла себе пару дней прийти в себя. Немного отдохну.

- Хорошо, что у тебя есть такая возможность.

- Еще бы у меня ее не было, милый! Ты знаешь, что таких рабочих лошадей, как я, больше не существует в природе. Поэтому здесь, в Стамбуле, все будет на моих условиях, а не на чьих-то еще, - провозгласила Геркем, салютуя Омеру бокалом, после чего опрокинула содержимое внутрь.

По мере того, как профессор рассматривал увлеченные черты своей берлинской подруги, в то время как она вдохновенно рассуждала о предстоящих ей амбициозных задачах в стамбульском филиале медицинского гиганта, он вдруг словил себя на том, что знает всего лишь одну женщину, которая также одержима своим делом.

Кывылджим Арслан.

С одной лишь разницей, что ее мотивацией была не жажда удовлетворить собственные амбиции, как было в случае Геркем, а стремление, насколько он мог сейчас судить, оградить мир от преступников, чтобы их действия не принесли кому-то еще большего зла.

В этом она была схожа с Леман.

Однако если его бывшая жена влияла на уровне семьи, стараясь ограждать от пагубного влияния его и их сына, то прокурор делала это на уровне общества и его устоев, борясь с несправедливостью на уровне города, а в некоторых случаях и на уровне страны.

Внезапно осознав, что уже несколько минут вовсе не слушает Геркем, Омер зажмурился, после чего сфокусировал на ней взгляд, заставляя себя вернуться к реальности.

- ...поэтому представь себе мое удивление, когда я увидела этот P&L! Стратегию полностью придется адаптировать под местные реалии, - заявила она, глядя на него с ожиданием.

- Несомненно, - ответил Омер, стараясь вложить в свой голос максимум энтузиазма. - Но все получится, милая. Ты всегда добиваешься того, чего хочешь.

Геркем усмехнулась комментарию профессора: неужели он думает, что она настолько глупа, что не замечает его отстраненность? Возможно, находясь в Берлине и зная его закрытый характер, она бы, как обычно, спустила это на тормозах, строя из себя ангельскую дурочку, однако сейчас... нутром она чувствовала в этом мужчине ПЕРЕМЕНУ. И раз эта перемена произошла теперь, когда он спустя пять лет вернулся в Стамбул, - она выяснит причины и предпримет соответствующие меры.

- Что-то не так, но ты предпочитаешь не говорить мне об этом, - констатировала она, и в ее голосе проскользнули нотки беспокойства, смешанного с раздражением.

Омер покачал головой, пытаясь собраться с мыслями.

- Нет, всё в порядке. Просто много всего навалилось за день.

- Неужели эта прокурор настолько тебя нагрузила, милый, что ты не поднимая головы уже почти месяц работаешь над одним убийством? В жизни не поверю, - наклонилась ближе к столу она, изучая его внимательными глазами. - Сколько ты вел дел в своем привычном ритме параллельно? Пять, шесть?

Его пальцы напряженно сжали вилку, однако лицо продолжало быть сдержанно-снисходительным.

- Дело не в этом, Геркем. Мне просто нужно поскорее найти убийцу, пока он не совершил еще одно преступление. И все встанет на свои места.

- С чего ты взял, что совершится еще одно преступление? Почему ты проводишь параллель со своим последним делом, Омер?

- Я не намерен обсуждать эту тему, - отрезал он. - И не имею права разглашать факты дела.

- А что так? Госпожа Арслан выступит против тебя в суде и посадит за решетку? Как до этого проделала с собственным отцом?

Ее насмешливый тон в эту минуту настолько сильно рассердил профессора, что он далеко не с первых секунд осознал суть произнесенных ею слов. Замерев на мгновение вместе с собственным дыханием, он четко услышал несколько ударов стрелки настенных часов аж из самого коридора.

Тик-так.

- В действительности, ей не привыкать, так что я тебя понимаю, милый - продолжала свои емкие рассуждения девушка на противоположном конце стола. - Еще в молодости она была той еще стервой, судя по ее послужному списку. Должна признать, тебе не повезло...

- Помолчи минутку... Что это значит - посадила отца?

Голос Омера прозвучал в этот момент так ошеломленно, что Геркем Эрдем вмиг рухнула со своего пьедестала. Ловя себя на невыносимой мысли "так я и думала", молодая женщина вспыхнула ледяным огнем, который теперь начал медленно, но верно пожирать пространство столовой, начиная с белой, накрытой Ханой, скатерти.

Интуиция.

Она была ее ведущей составляющей, позволяя предвосхищать события. Она всегда чувствовала слабости и поведенческие стереотипы людей. С чего вдруг ее так напряг образ Кывылджим Арслан, как только она впервые прочитала о ней какую-то сводку стамбульских новостей, и почему эта женщина, сама того не ведая, посадила внутрь Геркем зерно сомнения в адрес своего мужчины, она не знала. Только лишь чувствовала - с каждым днем все более явно - его физическое и эмоциональное отстранение.

Собственная попытка соревноваться с покойником вдруг показалась ей не столько постыдным, сколько невероятно забавным фактом. Оказывается, гораздо большую угрозу для нее нес живой человек. Она даже не смогла сдержать вырвавшегося наружу смеха, который, кажется, в этот момент совершенно сбил с толку и без того растерянного профессора.

- Что с тобой? Над чем ты смеешься?

Ее задорный хохот, словно ирония над плохо поставленной пьесой, врезался в уши тревожным сигналом. Пребывая в угрюмом раздражении от эксцентричной женщины, Омер проводил ее взглядом, когда она поднялась из-за стола и исчезла в недрах квартиры. Ее внезапное заявление стучало все новыми вопросами в голове.

- Держи. Досье на твою прокуроршу. Ты что, не знал, что она редкостная стерва?

Папка в несколько десятков листов с именем "Кывылджим Арслан" упала на стол перед ним, в то время как Геркем запустила длинные пальцы в его шевелюру сзади, имитируя легкий массаж.

- Что еще за досье и откуда оно у тебя? - нахмурил брови профессор.

- Ханс организовал это досье по моей просьбе, милый, - пропела она рядом с его ухом.

- Зачем тебе понадобилась информация о посторонней женщине?

- О посторонней? Она работает с тобой, и мне стало просто любопытно. Ты неужели против?

Вопрос, который сулил новый виток хаоса при неверном ответе.

Тик-так.

- Я не против, милая. Просто мне казалось, тебе не до этого.

- Страница одиннадцать, Омер, - оставив без внимания его комментарий, лениво проговорила Геркем.

Фотография совсем юной девушки с густыми коричневыми волосами, собранными в тугой хвост на макушке, тут же впечаталась в сознание, провоцируя волнение в теле. Глаза. Они были в точности такими же, как и сегодня утром, когда госпожа прокурор отводила взгляд, с нарочитой деловитостью вступая с ним в очередной спор относительно вновь полученных улик. Задержавшись на снимке чуть дольше необходимого, профессор жадно вцепился вниманием в строчки перед собой.

- Адем Арслан, 1972 года рождения, - губы профессора неслышно двигались, поглощая текст. - В 2002 году приговорен к пожизненному заключению. Непреднамеренное убийство по неосторожности. Показания дочери Кывылджим Арслан - прямая улика за отсутствием у обвиняемого алиби.

"Опровержение показаний обвиняемого в зале суда" - что это значит?

- Теперь ты понял, милый? - словно прочитав его мысли, промолвила Геркем. - Эта женщина сдала собственного отца, в то время как могла просто подтвердить его алиби на заседании. А ей было всего восемнадцать лет - как можно в столь юном возрасте быть таким монстром?

Острые ногти подруги профессора полностью взъерошили его волосы и переместились на плечи, периодически впиваясь краями в мощные мышцы. Контроль над его телом необузданной женщиной перемежался с внутренним напряжением от хаоса мыслей в голове.

«Сдала собственного отца».
«Могла подтвердить алиби на заседании».
«Как можно быть таким монстром?».

Тик-так.

Жаркое дыхание Геркем Эрдем на его шее сменилось влажным поцелуем за ухом, в то время как ее руки претенциозными движениями спускались вниз с плеч по груди в прямой провокации. Внезапная нехватка воздуха сковала легкие профессора, будто бы он находился сейчас не в объятиях молодой женщины, а в персональной тюрьме чувств.

Насильно отводя взгляд от распахнутых перед ним документов, Омер аккуратно перехватил тонкие кисти своими ладонями. Горячность его подруги не шла ни в какое сравнение с холодом госпожи прокурора, однако тепло от одной только мысли о ней сейчас усугубляло ледяное дыхание его тела от присутствия Геркем.

- Милая, - сдержанно и тихо проговорил он. - Сейчас не самый подходящий момент, ты не находишь?

Внезапный звонок телефона его незваной гостьи, вероятно, спас профессора от возможной бури, которая могла бы поглотить обоих с головой прямо в этой столовой. Ее неприятие ситуации прямо сейчас проявлялось в жестах, в то время как она с резкой жестикуляцией разъясняла что-то своему позднему собеседнику, явно не считая его себе равным по статусу.

Омер сжал кулак, сдержанно опустив его на стол. Захлопнул папку с досье. И поднялся со стула, направляясь в ванную. Спокойно прикрыв дверь, он услышал, как тихо щелкнула щеколда. Звуков и вовсе не осталось больше, помимо оркестра новых знаний в его голове.

- Что же произошло между тобой и твоим отцом, госпожа прокурор? - шепот в никуда.

Ее ориентиром в жизни было чувство справедливости.

Но что пришлось ей пережить перед тем, как стать сильной?

Лицо Кывылджим Арслан, захваченное паникой тогда на пристани среди толпы, вновь материализовалось перед ним, как всякий раз, когда в нем просыпался неконтролируемый импульс защитить ее от любого чужеродного воздействия.

Скинув одежду двумя быстрыми движениями, профессор ступил на холодную плитку душевой. Острые струи горячего душа били сверху по телу, взывая к каждой его клетке выбраться из тягучего омута навязчивых мыслей. Запретность того, что множило его воображение, разливалась по мышцам яростным разочарованием от невозможности ощутить рядом ту, которую он желал.

- Это тебя никоим образом не касается, - посыл себе внутрь.

Но что могло поделать его зараженное существо, в то время как семя, заброшенное судьбой в аэропорту Стамбула, когда неприступный вид женщины прокурора поразил его одновременно строгостью и уязвимостью, теперь с каждым днем прорастало все глубже?

Пар кипятка, льющегося сверху на макушку профессора, размыл очертания пространства. Как размыл и образ Геркем Эрдем, которая распахнула запотевшее стекло душевой кабины прямо за его спиной.

Ступив в эпицентр горячего вихря капель, молодая женщина с присущим ей требованием обвила тело Омера Унала, становясь рядом под ливневый поток. Ее жадные пальцы играли с его мускулами, точно зная, как сделать так, чтобы завести мужчину до нужной ей отметки. Чтобы получить свое. Наполнить себя эмоциями.

- Я же сказал, что сейчас не время, Геркем.

Его голос звучал глухо во влаге. А мышцы массивных рук напряглись, пока он опирался ладонями на плитку перед собой, спиной чувствуя ее непримиримость.

- А это не тебе решать, Омер Унал. Тем более сейчас, когда ты в нужном для меня состоянии.

- В нужном состоянии? - рыкнул профессор и дернул ее за руку с силой.

Так, что она оказалась перед ним, припаянная к стене его ладонью. Голая, скользкая и горячая. С диким блеском опасности в глазах. Который отдал паническими нотками, когда он схватил ее за горло, наблюдая, как оставшаяся пышность ее волос расплавляется под струями воды, а сладострастная улыбка появляется на лице от близости желанной кульминации. Она любила выводить его из себя. Однако не подозревала, что сейчас вовсе не ее выходки руководят его сорванным с петель телом.

Схватив Геркем за волосы, профессор опустил ее на колени лицом к себе и своему готовому мужскому началу. Возбужденная от его грубости, захваченная так нужным ей азартом, она внимала ему снизу вверх, в точности выполняя то, чего он хотел. Подставив лицо под горячие струи сверху, Омер резко направлял ее за шею, не сильно заботясь о том, что шершавость плитки разъедает нежные женские колени. Или о том, что вода заливает ей нос и горло. Или о том, насколько прекрасны ее спелые формы, о которых мечтает любой, находящийся в здравом уме, мужчина.

Профессор не находился больше в здравом уме. Сегодня он определил это для себя окончательно. Поэтому сейчас опустошал напрочь свое измученное тело через дикий секс в душе собственного дома - с женщиной, которая и вовсе не должна была здесь находиться.

Рывком подняв Геркем с пола, он впился губами в ее красивый рот, заведомо зная о том, что не ощутит ровным счетом ничего, кроме ожесточения. Ее удовлетворенный смешок, всегда сопровождающий их сексуальные игры, заставил пальцы жестко сомкнуться на затылке.

Она слабо вскрикнула. Ей нравилось. Всегда заводило. А сегодня, как никогда, завело и его.

Омер развернул ее лицом к стене. Так лучше было получить разрядку, теперь и вовсе не думая о том, доставляет ли он в этот момент ей удовольствие. Стихийно вгоняя себя в женскую плоть, профессор чувствовал, как остатки мыслей рассыпаются о грубую реальность.
Ее бесстыжие крики, цепляющиеся за камень когти, и гладкая, распаренная от воды алая кожа ненасытного тела. И его пустое сознание, ярость от желания женщины под ним, и ежесекундное ускорение, в котором он перестал отдавать себе отчет.

Он ненавидел себя таким, а заодно и ее - ту, что позволяла быть объектом жесткого использования.

Закончив то, что еще пять минут назад не хотел и начинать, Омер Унал резко выключил воду, пар от которой слишком сильно разъедал не только глаза, но и все тело. Бешеный ритм его сердца был синхронен со сбитым дыханием его подруги рядом, которая только что познала новую грань объекта своего воздыхания. Спустя минуту два пульсирующих от жара мокрых тела рухнули на кровать в спальне, молча глядя в пустой потолок.

- Сегодня ты в первый раз не позаботился обо мне, - с легким капризом заговорила Геркем, как только ее дыхание пришло в норму.

- А ты разве хотела, чтобы я позаботился?

- Раньше ты не забывал об этом, милый.

- Уверен, что ты осталась и так всем довольна, милая.

Бросив на своего мужчину восхищенно-подозрительный взгляд, женщина поднялась с кровати. Ее формы богини красоты остались незамеченными профессором, который продолжал пялиться в черную бесконечность на потолке. Преодолев расстояние до столовой, совершенно нагая Геркем Эрдем потянулась к бутылке игристого, наполняя бокал ровно на четверть.

За окном продолжал жить неуемный город, где люди спешили по домам, а автомобили - в зону доступных парковочных мест. В то время как в сознании женщины, на место минутной эйфории после обретенного трофея в виде обладания профессором, вдруг закрался липкий страх упущенного над ним контроля.

Глаза с растекшейся подводкой скосились в сторону невинно лежащего на столе досье. А тонкий расчет, теперь подкрепленный усугубившимися подозрениями, обрел вполне явные формы.

Теперь она знала, как именно действовать.

И начнет без промедления.

_______________

Ну что, друзья, вот и подруга из Берлина присоединилась к касту😁 а значит, впереди еще более интересные события)

Если еще кто-то из вас, кто заинтересован в детективе, пока не присоединился к телеграм каналу: welcome, через неделю его закроем.

🔥Если кто не в курсе: канал в телеграм laboratoryofthewords (придется искать по поиску, так как здесь нет возможности дать прямую ссылку)

Где можно подискутировать, свое мнение обсудить с нами и получить новости, которых не будет здесь😈

Ждем ВАШУ обратную связь: ЛЮБУЮ😌 негодования также приветствуются❤️