Паника
Вечерняя погода была словно живое полотно — туман мягко окутывал все вокруг, размывая контуры гор и деревьев в густую дымку, а дождь тихо барабанил по стеклам и полостям тарелки, создавая ритмичный, успокаивающий звук. Влажный воздух проникал через открытое окно в серую кухню, смешиваясь с ее простотой и приглушенными оттенками. Альфедов сидел за столом, ощущая одновременно холод и легкую сырость, но в этом был какой-то непривычный комфорт — словно природа сама напоминала о своей таинственной красоте и изменчивости. Это чувство — смесь уединения и соединения с капризной стихией — было одновременно странным и приятным, наполняя вечер особой атмосферой задумчивости и внутреннего покоя.
(Д): Ты чего в потемках сидишь?
Снеговик медленно повернул голову в сторону дверного проема. Там был силуэт Джаста, что прошел через кухню.
Он медленно за этим наблюдал, не торопился отвечать. Для него этот вопрос был риторический. А может и сам Джаст его таким задал.
Атмосфера была неразговорчивая, хотелось молчать и смотреть в одну точку. Редко, когда голова пустая: ни одной мысли, ни одного утверждения, не хочется ни о чем думать. Этот момент был улавим только сейчас. Джаст открыл холодильник. Яркий бледный свет пронзал тусклость комнаты разрезая ее, словно мечом. Альфедов слегка зажмурился и, недовольно хмыкая, отвел взгляд, потирая глаза. Джаст достал банку. Из-за пятен в глазах от яркого света или из-за темноты, резко наступивший после закрытия двери холодильника, снеговик не мог разглядеть, что это за напиток, да имеет ли сейчас это важность? Послышался газированный пшик от открытия банки. Джаст сделал пару глотков и уселся на противоположный стул. Облокачиваясь спиной о стену и также, не нарушая спокойствие, смотрел в окно.
Они оба сидели в тишине, в такой интимной, такой родной и одновременно чужой в этом мире. Два человека, что знают друг друга до каждой мелочи сейчас вынуждены быть чужими друг для друга. С пришедшим хозяином в кухне воцарилась иная атмосфера. В ней будто что-то поменялось, хотя ощущения одиночества и пустоты никуда не улетучились.
Хотелось перекинуться парой фраз таких... Обычных, ничего незначащих. Может, как раньше Альфедов бы выкинул сейчас какой-то рандомный факт. Он часто так раньше делал. Помнится, как Джаст с ним проходясь по территории болота, в котором только только поселились, говорили о будущих проектах. И когда наступила неловкая тишина, снеговик рассказал...Что-то необычное.
"(А): А ты знал, что вот недавно пара дельфинов изнасиловали компанию парней? "
Довольно неуместный, мерзкий, тошный и неприятный факт, который почему-то заставил Джаста рассмеяться. Альфедов подтянулся и так же хохотал как его друг. Тоже смеялся, но уже не понимая из-за чего. Джаст всегда отвечал:
"(Д): Боже.. "
"(Д): Что за ужас?..
"(Д): Где ты это вычитал?.. "
И сейчас обоим хотелось это повторить. Возможно, Джаст сам бы сейчас выкинул что-либо лишь бы начать разговор с соседом. Но он уже делал первые шаги сегодня — они не увенчались успехом. Он увидел, что Альфедов не заинтересован и не желает общаться.
Сам Альфедов просто не обратил внимание на это. Утренние события будто забылись.
Снеговик сам по себе был забывчивым человеком. Ему много раз приходится напоминать об одних и тех же планах к исполнениям котором он очень долго приходит. Часто опаздывал, хоть и не сильно. Безусловно, он был ответственный. На нужной встрече он бы никогда не опозорился, опростофилился, не опоздал бы. Но Джасту часто вспоминается, как его бесило, что снеговик спустя пару часов мог забыть принести какую-то вещь, которую просит черт, ну или другие подобные подобные мелочи.
Мелочи.
Эти мелочи не были чем-то обычным. Из них строилась вся важность. Строилось все их общение, переплывая в гигантскую значимость. Значимость переплывала знаки. А сами знаки не всегда были положительные.
(А): Думаешь, мы выберемся?
Первый тишину нарушает, на удивление, Альфедов. Тот не выглядел, как человек, который сейчас хотел бы говорить.
Для Джаста, да и вообще для всех жителей острова этот вопрос был важным, чарующим. Он твердо верил, что в конце концов неведомая сила, удерживающая их здесь, отступит и они спокойно смогут уплыть куда хотят. Но насколько скоро было неизвестно.
(Д): Надеюсь, что да.
(А): Я думал ты... То есть считал, что тебе нравится здесь..
(Д): Ну, тут, конечно, тоже свои приколы, неплохо здесь. Но хочется домой.
(А): Домой?
(Д): М... да? Обратно на болото.
(А): И что там делать?
(Д): У меня было куча планов. Например построить второй причал у нас.
(А): Зачем нам он?
(Д): Вообще это задумка была больше розыгрышем для Обси за то, что он хотел меня заразить.
(А): Тебя тоже хотели заразить?
(Д): В плане тоже? Ты уже был заражен?
(А): Честно, даже не помню, кто болел. Но пока я переделывал эти тридцать шесть ебанных часов наш дом, можно сказать, на меня было покушение.
(Д): И что? Кто это сделал?
(А): Да я особо не разбирался, просто вышел — там сундук с ловушкой. В сундуке ничего не было. А выбрасыватель не сработал, там среди сундуков где-то валяется бутылек с соплями.
(Д): Ну блин, жалко меня тогда не было.
(А): Ага, я представляю, как бы ты угарал.
(Д): Это слабо сказано, я бы это заснял и вечно бы напоминал тебе.
(А): Да, Божье чудо, чтобы я остался здоровым.
Легкий усталый смешок наполнил всю комнату. Он был настолько тихий, спокойно, но наполненной жизнью и ностальгической горечью. Казалось серые стены, давящие на глаза, пропали.
(А): Думаешь он сейчас там нужен?
(Д): Кто? Обсидиан?
(А): Причал.
(Д): Почему нет?
(А): Сложно будет его построить во льде.
Альфедов снова забрел в мысли прошлого, мол все там погрязло в неминуемую зиму, все замерзло и ничего там сделать не получится. Голос охрип, стал в разы тише, чуть ли не шепотом говоря. Все это Джаст уловил. Уловил эту тонкость. Разговор перешел в жуткое русло. Почему-то стандартные слова Альфедова про зиму, лед, заморозь сейчас сказались по истине страшными.
(Д): Ты.. Что ты помнишь?
Черт терялся в сомнениях. С одной стороны он разговаривает со снеговиком на колющую его тему. Не очень тактично. Все же он уважает личные границы. А каждый раз заводя этот разговор с Альфедовым можно было их пересечь.
Краем глаза, он заметил как пальцы собеседника крепко вжались в кружку. Глаза смотрели куда-то в пустоту. Тот притих, то ли подбирая слова, то ли думая, стоит ли отвечать.
(А): Все было в снегу.
(Д): Я помню,что тогда было зима.
(А): Нет же! Все было по-другому.
Джаст не ответил. Ему слабо верилось про то, что говорил сосед. Хотя иронично выходит, что снеговик со страхом, с опасением, с дрожью в голосе говорить про снег. Про часть себя.
(Д): Хочешь.. поговорить об этом?
(А): А ты будешь меня слушать?
Точно. Джаст, как и все на этом острове, кроме тогдашних нескольких новых человек, вовсе не слуши то, что говорит снеговик. Все будто, четко запомнили, как сюда попали. Моргнули — и они здесь. Но отметать слова о том, что они все были заморожены было странно. Сейчас он осознает — Альфедов мог говорить правду. Но в голове не складывается. И факты, что говорил собеседник тоже маловерны.
Его и вправду никто не слушал. Все слышали, что он говорил, но никто ны пытался понять. Не пытались проникнуться, послушать полную историю. Все просто один раз услышали, как он подробно рассказал, как все замерзли, но и он тогда не рассказал все до конца, его перебили, посчитали параноиком. Практически все считали, что ему приснился кошмар и он был настолько реалистичен, что в голове четко заел образ замерзшего дома.
Может, в этом и проблема?
В прошлом мире все и слышали, и слушали, и говорили, делали все, чтобы быть друг с другом близки. Сейчас каждый отстранился, и даже организации, группы, кланы по ощущениям не развивали свои личные взаимоотношения. Даже самые близкие здесь казались очень отстраненными друг от друга. Может, вся причина их дискуссии со всеми в том, что они не пытаются друг с другом поговорить искренне. Все здесь навеяли себе конфликтные отношения, настроились друг против друга. Разбежались по кучкам. Как насекомые, которые друг другу готовы оторвать крылья. На этом острове стало царить лишь одно всеобщее правило, которое ни разу не обговаривалась никем:
"Не меняй свое мнение. Не пытайся понять чужое".
Изначальные все позиции были однотонными, все были друг с другом согласны, как раньше, но в какой-то момент все перевернулось. Все разъединились, будто разрезаные на кусочки торта начали ссориться. Все еще с прибытием сюда подчеркнули у себя в мозгу свою позицию. И всегда ее придерживались. Эти позиции несли траурные последствия. Переходили жестокие, радикальные методы, коварные планы, выжигая доверие друг другу.
Может если Джаст услышит его — они переступят одну из миллионов ступень к пониманию друг друга? Может это повлечет за собой изменения отношений с другими? Может все снова начнут друг друга понимать?
(Д): Я постараюсь.
(А): А как ты запомнил?
(Д): Ну все, что я помню, как я рылся у нас дома в сундуках. Искал.... По-моему, палки? Для нового механизма. Ну а потом моргнул и оказался во льду, который разбивает Альцест.
(А): И... это все?
Каждый раз задавая этот вопрос, кто бы как необъяснял свои воспоминания, всегда он звучал пропитанный надеждой, что они что-то не договаривают, упускают, скрывают от всех. Он надеялся, что кто-то помнит больше, чем другие.
(Д): Это все.
Он построил вопрос ответом. Словно нанося приговор.
На самом деле это психологический трюк. Джаст часто использовал такие, отвечая собеседнику. Если бы он просто сказал "да", неважно, насколько бы искренне он не бы был — у собеседника могло сложиться впечатление, что ответ не такой, что-то все же осталось, но этого не говорят. Сформулированный ответ в точности, как был сформулирован вопрос — всегда казался более насыщенным, более плотный. Словно до краев, наполненный стакан воды.
"Это все." Лишь пара слов полностью лишали надежды у черных глаз, который и без того потеряли последнюю искру света. Как бы жестоко это не было, но вводить в заблуждение очень... Неправильно. В особенности с тем, кто всегда ждет того, чего никогда не будет.
(А): Я...
Альфедов до сих пор боялся снова рассказать свою версию. Он отвел взгляд от черта в другую часть комнаты и больше на него не смотрел. Будто боялся, что тот снова обвинит его в бреднях.
Послышался дрожащий выдох. После — неуверенный вдох. Голос звучал так же слабо дрожжа, обрываясь.
Для Джаста он говорил тихо. Для самого Альфедова он кричал.
(А): Мы все стояли у генератора. Он перестал светить, а тепло испарилось.. Оно просто резко пропало. И вы все в мгновение застыли. Лед был очень... Тонкий. Ну, не таким, чтобы я мог его разбить руками.
С каждым словом голос становился истеричнее. Между словами проскальзывали секундные перерывы, будто каждая буква давалась с невозможным трудом.
(А): Я искал способ вас спасти! С каждым часом толщина льда на вашей коже лишь увеличивалась! А потом и вовсе... Вовсе вы срослись с землей! Эта метель ни разу. Ни разу за все время не утихла! Снег горами нахлынул. С каждым д-днем. С каждым ебанным днем все постройки были неразличимы!
(Д): Слушай, ну...
(А): Я пытался найти способ кого-то отогреть. Найти инструмент, чтобы сломать лед. Я руки изодрал до мяса, которого, блять, у меня нет!Но лед.. О-он покрылся иниемем, а после покровом снега. Бочки примерзли, сундуки не открывались...
(Д): Альфедов-
(А): Самый худшее это то, что-
(Д): Альфедов!
Джаст стоял на коленях, придерживая руками трясущиеся плечи снеговика. Альфедов сидел согнувшись на стуле, его тело дрожало от ужаса, будто холодный ток проходил сквозь каждую мышцу. Глаза его метались, бессмысленно уставившись в разные стороны, наполненные паникой и растерянностью. Голос срывался на истерический тон, слова вырывались прерывисто, будто задыхаясь: дыхание было учащенным и неровным, сердце колотилось, как в бешеном беге.
О
н словно потерял опору в реальности — мысли путались, не поддавались контролю, тело будто предавалось страху без сопротивления.
Джаст, сидя на коленях перед ним, хватал его за плечи, крепко сжимал, стараясь вернуть в настоящий момент, напомнить, что вокруг — лишь дождь и туман, а не что-то опасное. Его руки тряслись вместе с Альфедовым, но в этом была попытка поддержать, успокоить и вытащить из темного водоворота паники.
То состояние, в котором находится Альфедов — это внезапный, острый приступ сильного страха, который охватывает весь организм. В этом состоянии чувство опасности выходит за пределы реального уровня угрозы. Поднимается до критических цифр, отрубая различия между реальностью и галлюцинациями. В этот момент он не чувствует, не ощущает где он находится.
У Альфедова паника проявлялась как неконтролируемое внутреннее напряжение, тело полностью заблокировано страхом: дрожь проходила по мышцам, словно они не слушаются его, а сердце бешено колотилось, создавая ощущение, будто сейчас выскочит из груди. Мысли становились спутанными, невозможно было сосредоточиться или логически оценить ситуацию — лишь нарастало ощущение безысходности и ужаса. Он словно снова стоял там.
Его страх был настолько сильным, что он охватил не только сознание, но и глубинные инстинкты выживания. Его взгляд не мог остановиться на глазах Джаста, что явно просили его посмотреть в них, зрачки метались из стороны в сторону, будто что-то угрожало из невидимого источника. Голос стал сиплым, срывистым — он пытался что-то сказать, но слова застревали или выходили в беспорядочных фразах, которые нельзя было понять. Дыхание было частым и поверхностным, появлялось чувство нехватки воздуха, усиливалось головокружение и слабость.
Истерика проявилась как эмоциональный разрыв, когда Альфедов уже не мог контролировать свое состояние. Руки и плечи подергивались. Сидя согнувшись, он словно пытался уменьшить масштаб своего страха, но не мог остановить приступ, погружаясь все глубже в состояние крайней тревоги и растерянности. Пот стекал по щекам.
Джаст, пытаясь вернуть Альфедова в реальность, не только держал его физически, но и эмоционально поддерживал, стараясь прекратить разрушающую реакцию страха и помочь восстановить дыхание и мыслительный контроль.
Альфедов смотрел в серые глаза. Они были наполнены тревогой страхом за состояние снеговика. Он чувствовал, как его ногти до крови сжимали плечи паникующего, трясли его, пытаясь вернуть в реальность. Он не разбирал слов, который он говорил. Он просто видел, что тот судорожно пытался его уберечь от собственных страхов. Онемевшее тело не подавалось ни единому его действию. Он видел как Джаст о нем беспокоится, он чувствовал, как он пытается его приподнять. А серые глаза бегали по комнате в поиске чего-то, что ему поможет. Шум в голове не утихал, воспоминания были перед глазами все так же четко.
На мгновение Джаст пропал. Это только сильнее напугало Альфедова, но через секунду на плечах лежал теплый плед. Шершавый, зимний, толстый, как шкура. Этот мягкий ворс покрывал всего снеговика и он не помнил, сколько они так просидели. Не помнил ни единого слова, что говорил Джаст, он не слышал его. Но тот все время держал его за руку, иногда похлопывал по плечу, тряс и давал несколько легких пощечин, чтобы проверить в порядке ли он. Ответить не мог, не мог пошевелиться, не мог сказать что-то, лишь моргал, с трудом останавливал бешенный взгляд и лишь изредка осиливал себя мотать головой, пытаясь показать, что он еще здесь. Здесь телом, но не душой.
Он не помнит, как добрался до комнаты. Перед глазами маячили моменты, как черт придерживал его за руку и талию. Они очень медленно шли по коридору до его комнаты. В горле до сих пор стоял не ком, а кирпич. В голове царствовало торнадо, шторм, буря из всех существующих чувств.
Он чувствовал и радость — такую короткую радость, когда увидел, что все погрязло в холоде, что ему был приятен.
Боль — что он чувствовал эту радость. Радость и любовь к зиме, которая убила его друзей.
Грусть — он больше никогда их не увидит.
Но возглавляет весь этот ужас — страх. Мерзкий сухой, потресканный. Этот первичный, почти животный импульс, глубоко укорененный в подсознании. Он холоден и пуст, как безжизненная пустота, которая просачивается в каждую клетку тела, вызывая сушь во рту и оцепенение в душе. Это нечто мерзкое и неумолимое — ощущение безысходности, когда сердце сжимается, и вокруг все кажется бесцветным и безжизненным.
Такой страх — не просто тревога, а тяжелая, ледяная тишина внутри, когда исчезает всякая надежда, а разум замирает перед неизбежной угрозой. Он лишен логики, почти бесчувственен, но во всех деталях ощущается как глубокая пустота и холод, разносящиеся по телу и сознанию. Это страх, который не просит, а требует подчинения.
Все, что последнем видел снеговик — как он лежал на собственной кровати и был укрыт двумя одеялами.
Он смотрел в потолок, иногда перед глазами проскакивало лицо Джаста, который щелкал перед носом пальцами. Забавно, он хочет достучаться до онемевшего. Рука черта все также находилось на руке Альфедова, переплетая пальцы и крепко сжимая ладони. Его тепло чувствовалось и это, пусть и самую малость, но успокаивало.
Давно он не чувствовал дружеского тепла. Почему-то волнение соседа даже радовало. Словно перед ним сейчас сидит тот Джаст. Джаст, который всегда приходил на помощь, который всегда волновался в его самочувствии, который спрашивал о мелких царапинах и ссадинахх.
Джаст, который был рядом.
Он с ним сейчас были очень похожи. А может, это был и он?
Последние силы, которые были у Альфедова, критически минимальные, но способное сказать последние слова перед тем как упасть в глубокий сон.
(А): Ты... не он..
Их он произнес очень тихо. Джаст ели как их раслышал в комнате, наполненны его собственными криками. Тысячими словами поддержки, доказательств того, что сейчас все хорошо, в попытках снять хотя бы небольшую часть его панической атаки.
Но эти слова ударили по его сердцу.
Увидев, что глаза лежачего закрылись, он испугался, что это могло привести к смертным последствиям. Рука, лежавшая на руке друга, взялась за его запястье, нащупывая пульс, второй рукой он поднес к носу пытаясь уловить вдохи.
Он был так же охвачен страхом, мыслью, что он умирает. В этот момент время словно замедляется, сердце колотится, появляется паника и отчаяние. Но вдруг он ощущает то что искал. Пульс был. Было слабое дыхание.
Облегчение приходит волной, разливаясь по телу — напряжение спадает, дыхание Джаста становится ровнее, а мысли яснее. Тяжесть страха отступает, уступая место слабому спокойствию. В этом акте физического ощущения жизни — дыхания и пульса — заключена сила: подтверждение того, что борьба продолжается, что человек рядом жив, и значит сейчас все хорошо.
Это облегчение — не просто эмоциональный вздох, а внутреннее обновление, восстановление веры и силы, которые помогают ему собраться и поддержать спящего.
Джаст, будто наркотик, обхватывает двумя руками пальцы Альфедова. Дышать стало легче. Черт чуть ли не со слезами на глазах с остывшим волнением успокоился и издал легкий смешок. Сейчас это была защитная реакция, выступившая вперед.
(Д): Блять....Если не проснешься, я не знаю что с тобой сделаю...
Он полностью облокотился на кровать. Перебитое дыхание до сих пор не сбалансировалось окончательно, поэтому он пытался отдышаться. Не каждый же день у него друзья ловят истерику прям на глазах.
Нет, не так.
Не каждый день на его глазах умирают друзья.
Сердце пронзили десятки ножей. Джаст видел сейчас собственными глазами, как его друг мог погибнуть. Маловероятно, но мог. А ведь сам Альфедов видел, как все вокруг были мертвы. Душа оттерзалась, сердце пропустило удар. Пропустило второй. Потом третий.
Если Джасту было страшно потерять одного его, то как разрывалось сердце Альфедова, когда он потерял всех? Он тогда остался один. Насколько долго он стоял среди толщи снега? Сколько раз ему пришлось смотреть на ледяные статуи?
"Самое ужасное, что тот лед и снег мне нравились. А вас они убили."
Альфедов сказал абсолютно тоже, что говорил раньше, но сейчас все его эмоции и чувства были показаны на глаза. Некоторые детали трогали, щекотали, уничтожали сердце, прожигая ту искренностью.
Все знаки, которые давал снеговик, пытаясь убедить — они все не те, кем являются, приобретали смысл? Приобретала смысл его симуляция, его планы. Его поступки.
"Снег это не проклятие. Снег это дар."
Сейчас все знаки указывали наоборот.
Парой знаки значимы больше, чем означаемы.
Сколько же он мирился с пониманием, что он видел любимых людей в таком видел. Забыл ли он их лица, когда видел в последний раз?
А сам он способен жить сотни лет?
А ведь все они могли прожить даже пару веков. Лед замораживает и оставляет живое функционирующее тело на долгое время. Вечно существующий живой снеговик.. Может, они все сейчас исторические особенности? Теории поочередно всплывали в голове. Они одновременно сочетались между собой, но и весели противоречивое значение сфактами, что знает сам Джаст.
И верилось, и не верилось одновременно.
Искренность Альфедова показывала, что он не врал. Что он на собственной шкуре прочувствовал всю жизнь и смерть. Прочувствовал одиночество и безысходность.
Джаст не знал, что делать, встать на сторону того, кто максимально близко имел правдоподобность своих слов, чувствами, с настоящей надеждой, с животным страхом. С искренностью. Рассказывал все то, во что верить невозможно. Или поддерживать тех, кто считает, что все сказанное им бред сумасшедшего, что тоже было в некой степени правдой.
А ведь всеобщее основавшееся мнение стало еще одним ударом для снеговика.
Страх что Альфедов показал сейчас был больше, чем казался.
Что бы Джаст сделал, если бы видел, как все его друзья погибли? Он не смог бы ни одного спасти. Он бы остался один. Насколько долго бы он продержался? Как бы он вел себя, если бы увидел, что после стольких времен своих страданий все его друзья каким-то волшебным образом ожили и делали вид, будто ничего не было? Как бы он поступил если бы те, кому он доверял не верели ему?
Теперь уж точно он мог понять..но если он скажет ему, что он его услышал.. Услышал терзящую душу правду, поверит ли Альфедов? Тот, кому он был самым близким человеком в их мире, что жил в одном доме, что был всегда близок, что всегда доверял, поддерживал, боялся за него. А в этом мире... Против него.
Их ничего не связывает.
И даже когда Джаст спасал от панической атаки последние слова Альфедова показывали, что он ему не верит. Скажет ли он ему спасибо за то, что поднял эту тему? Скажет ли спасибо, что спас его, может быть, от смерти? Скажет ли он вообще что-нибудь? А что он сделает, если узнает, что он напрямую связан с половиной динамита в его доме? Простит ли Альфедов то, что Джаст сегодня утром вместе с Секби строили оскорбительное послание в его сторону. Он это примет как раньше — в шутку? Простит ли он его, за то что врал?
Сердце ныло. Душа гнила вместе с разумом. Коляющие чувства ненависти то ли к себе, то ли к окружающим и жалость Альфедову заложили уши и били тревогу. Сердце будто остановилось. Джаст так же уснул, как спящий рядом. Резко. Не осознавая этого.
Они уснули держась за руки. Один ненавидел привязанность к другу. Другой только осознал, что он привязан к нему.
Ужасная картина. Будто оба погибли ничего друг другу не сказав.
Завтра должен был быть очень насыщенный и практичный день. Как они отреагируют друг на друга утром? Что они друг другу скажут? Смогут ли смотреть друг другу в глаза? И останется ли та же ненависть, то же недоверие, та же враждебность между ними, что было до сегодняшнего момента?
Они разошлись по шву. Кто-нибудь их сошьет?