VI Януш (ч. 4)
Януш пролежал в лихорадке несколько дней. Ему снились кошмары. Ворочаясь с боку на бок, комкая под собой простыни, он метался в тяжелом забытьи. Все время, пока Януш был без сознания, Матеуш не отходил от него ни на шаг, сидел возле кровати, прикладывая к горячечному лбу смоченное холодной водой полотенце, и чтобы хоть как-то успокоить, гладил по голове, расправляя слипшиеся от холодного пота волосы. Временами Януш открывал сверкающие лихорадочным огнем черные глаза и, не произнося ни слова, невидящим взглядом смотрел куда-то сквозь Матеуша. Затем снова проваливался в небытие, и дом оглашал его пугающий, душераздирающий крик.
Спустя несколько дней Януш все-таки смог подняться. С трудом передвигаясь по дому на еще нетвердых, словно ватных, ногах, он то и дело натыкался на вещи отца, и в памяти тотчас всплывало застывшее в пугающем спокойствии лицо, на котором отразились все муки человека, принявшего решение принести себя в жертву ради сына. Тогда Януш забивался в какой-нибудь угол, закрывал лицо ладонями и тихо плакал горячими, обжигающими руки слезами.
Чтобы хоть как-то отогнать преследовавшие его воспоминания, он вышел на улицу. Но стало только хуже. От него шарахались, как от прокаженного. При виде Януша люди неподвижно замирали, через мгновение очнувшись, неловко отводили глаза и пятились назад или же, завидев его издали, поспешно переходили на другую сторону. Соседки, еще недавно ласково здоровавшиеся и справлявшиеся о здоровье отца, теперь испуганно отворачивались, закрывали руками лица детей и прятали их за своими спинами. Даже владельцы магазинов поспешно захлопывали двери и опускали жалюзи, когда он проходил мимо.
Януш стал изгоем. Между ним и окружавшим его миром образовалась бездонная, пугающая пустота. Находясь среди множества людей, он остался совершенно один. Осиротевший и покинутый, он был брошен на произвол судьбы и, как когда-то предрекал отец, вычеркнут из круга людей, словно в топком болоте увязших в своих суевериях.
Вернувшись домой и пытаясь хоть как-то отвлечься, Януш подошел к стеллажу с разноцветными бутылочками. Он хотел только одного: увидеть хоть что-то, что поможет ему забыться. Он скользнул глазами по одной бутылочке, перевел взгляд на другую, третью, но ничего не увидел. Чувствуя, как к горлу подкатывает тяжёлый ком, он лихорадочно начал сновать глазами по всем подряд, в панике мечась от одного стеллажа к другому. Но это не помогло . Он не увидел ничего. Совсем ничего. Обхватив голову руками, Януш медленно опустился на пол, с ужасом осознавая свою новую, жуткую реальность. Он потерял способность видеть сны. И не только наяву. Сны ему больше не снились. Теперь он мог видеть только кошмары. Он действительно был проклят.
С этого момента Януш ночь за ночью переживал чужую боль. Видя агонию тонущего человека, он не просто наблюдал за уходящим под воду человеком. Он испытывал дикий, животный, необузданный, первобытный страх. Ему казалось, что это его охватывает безудержная, бесконтрольная паника, заставляющая тщетно отыскивать опору и цепляться руками за воздух. Что именно он, погружаясь все глубже, испытывает невыносимое желание сделать глубокий спасительный вдох. Он на себе ощущал, как над его головой смыкается темная, тянущая вниз бездонная пучина, и как многотонная толща воды, обхватывая со всех сторон, до боли сжимает и сдавливает его тело, вытесняя из легких последние живительные пузырьки воздуха. Ощутив спазм в горле, он вскрикивал, резко садился на кровати и, не в силах отдышаться, надолго замирал в безмолвной ночной темноте.
Януш стал бояться засыпать. Ночами он часами сидел, стараясь отогнать сон, но, когда усталость брала верх и глаза все-таки закрывались, кошмары снова надвигались на него глухой черной стеной.
Иногда он просыпался не от увиденного кошмара. Среди ночи до его слуха вдруг доносился зловещий, похожий на змеиное шипение, шепот. Сначала еле слышный, он постепенно рос, крепчал, становился громче и навязчивее, пока наконец не поднимал Януша с постели. Его словно кто-то настойчиво звал, и, повинуясь этому зову, он, как загипнотизированный, поднимался и отправлялся в долину кошмаров. Его неудержимо влекло туда, словно крохотную металлическую крупинку к мощному невидимому магниту. Придя на темную поляну, он подходил к самому краю ямы и подолгу стоял, всматриваясь в клубящийся над поверхностью черный туман. Из ямы на него больше не смотрели немигающие красные глаза, и никто не тянул к нему сморщенные, корявые руки. Только тягучая, вязкая масса тяжело перекатывалась с места на место, обнажая временами устланное тлеющими углями дно. Яма больше не хотела поглотить его. Она словно чувствовала единую с ним сущность, потому что теперь внутри Януша была собственная долина кошмаров, которая ежеминутно обжигала его изнутри неугасающим адским пламенем. Через какое-то время Януш вздрагивал, приходил в себя, и бросался прочь от проклятой ямы, а вернувшись домой, забивался под одеяло и, стуча от страха зубами, клялся самому себе, что больше никогда туда не вернется, но из раза в раз влекомый неведомой силой возвращался снова и снова.
С момента гибели отца прошло чуть больше двух недель. Чтобы не чувствовать себя изгоем, Януш больше не выходил на улицу. Он либо бестелесной тенью слонялся по дому, либо неподвижно лежал, уставившись в потолок черными, наводящими на всех страх, глазами. Он практически ничего не ел, и Матеушу приходилось прилагать немалые усилия, чтобы заставить его проглотить хоть пару ложек.
Старый дворецкий все это время не отходил от Януша ни на шаг. Он был единственным, кто оставался рядом с Янушем и, по мере сил пытался облегчить его страдания. Каждую ночь он сидел у его кровати, глядя, как тот мечется во сне, и, чтобы успокоить, тихонько гладил по голове.
Так было и в эту ночь. Матеуш по обыкновению сидел у изголовья кровати, перебирая пальцами пряди волос мечущегося в тяжелом забытьи Януша. Не в силах больше выносить его страдания и поняв, что помочь ему он ничем не может, дворецкий поднялся и тихонько вышел из дома. Ночь выдалась душной. В небе, прямо над головой, светили мириады холодных, равнодушных звезд. Вспомнив осунувшееся, бледное лицо Януша, старик сокрушенно покачал головой и тяжело вздохнул. Было уже за полночь, но сон не шел, и, почувствовав, что заснуть все равно не получится, Матеуш решил пройтись. Погрузившись в свои невеселые мысли, он медленно шел по дороге, пока неожиданно для себя ни оказался у местного трактира. Из глубокой задумчивости его вывел тревожный гомон, доносившийся сквозь открытые настежь окна. До Матеуша донесся звук резко поставленной на стол пустой кружки, и подвыпивший голос Вацлава яростно прорычал:
— Говорю вам! Этот дьяволёнок на всех нас накличет беду. - Из окна послышались одобрительные выкрики присоединившихся голосов. — Он с самого рождения был не такой как все. И все эти его способности - ничто иное, как бесовское проклятье!
Гомон нарастал. Полупьяные ловцы галдели, перекрикивая друг друга:
— Ему здесь не место! Надо избавиться от него.
Из глубины трактира послышался одинокий голос:
— Да чего вы так переполошились-то? Он всего лишь ребенок. – Говоривший повернулся к Вацлаву. - И если бы не его отец, ты бы сейчас здесь не сидел.
Гомон еще больше усилился.
— Всего лишь ребенок?! – перекрикивая остальных, взвился Вацлав. – Этот ребенок что ни день таскается в долину кошмаров! Хочешь, чтобы он этих тварей сюда притащил?! Что тогда будет со всеми нами?! – Он ударил пустой кружкой об стол и вскочил на ноги. — Лучше пожертвовать одним, чем погибнут все! Поднимай общину! Нет времени ждать! Если ему так нравится эта яма, туда его и отправим!
Сердце в груди Матеуша гулко стукнуло. Он побледнел, отшатнулся от окна и что было силы, насколько позволяли старческие ноги, бросился к дому.