Другие

      Мы так и сидим на кухне. Он продолжает меня обнимать, а я — его рассматривать. Почему он такой?
«Он у тебя какой был?» — спросила я Пифию.
Куда он столько энергии дел? Или он так перенервничал? Уходил «мрачный», вернулся «кайфовый». Может Пифию подкачал? Она тоже ведь сильно перенервничала из-за всего этого.
«У меня он „мрачный" был, в кожаном плаще и лохматый, как сука. Ну, внешне, так он по сути расстроен был... А что?».
«Ну ко мне он явился „кайфовым", вот интересуюсь, хочу узнать, на ком он успел „кайфануть", пока ко мне двигался».
— Вот потому я тебе про облики свои объяснять и не хотел, — заулыбался Миша. Он действительно долгое время, заслышав вопросы про свой внешний вид, говорил: «Сразу нахуй!», — Ты ж теперь всё время будешь спрашивать, что со мной и почему.
— Ну да. Если ты будешь «мрачный» или «кайфовый», обязательно буду спрашивать, — ну, а какой смысл отпираться, конечно буду, — Ну, где ты потратился?
— Тебе кинул. Ты измотана была.
То внезапное ощущение жара в теле, так это всё-таки его работа! Надо же, на расстоянии! Интересно, как он это...
— Лучом? Ты послал мне энергию лучом?
— Сечёшь, — он снова заулыбался, — Вспоминаешь, детка, вспоминаешь...
— Ты понимаешь, что широкий, яркий луч твоей энергии мог привлечь внимание Высших?! Ты что творишь?!
Получается, уходя от Пифии, он послал в меня поток энергии. Выглядит это, как широкий светящийся плотный луч, грубо говоря, как прожектор. Понятия не имею, откуда я это знаю.
— Ты была почти пустая, вот я и сделал так. Я ж тебя чувствую. Тебе было плохо.
Кстати, о светящихся лучах. Я посмотрела на Мишину грудь. Перевела взгляд на свою. Он с любопытством проследил за моим взглядом, да так и продолжил смотреть туда, а я вновь уставилась на его грудь. Всё, как всегда. Ничего нового. А ведь откуда-то отсюда выходит этот наш с ним «канат».
— Да, — он подтвердил мои мысли.
— А ещё вот тут у меня болело сегодня, — я приложила руку к груди, — От обиды.
— Не от обиды. У меня тоже болело.
Я фыркнула:
— Ты мне ещё будешь говорить, от чего у меня что болит?
Горшок спокойно кивнул:
— Ну да. Это не от этого. Ты чё, думаешь «отсекать» не больно? Больно. Я не пугаю, на самом деле, просто знай, что это будет больно, как вырвать кусок мяса. Просто это только говорится так — «отсекать», понимаешь, да, а на самом деле это надо вырывать, а не «резать». Тут только рвать.
Я смутилась:
— Зачем мне эта информация?
— Чтобы знала, — этот серьёзный взгляд совершенно не вяжется с его «кайфовым» видом, — Хочу, чтобы, если что, ты была готова к боли, и всё.
— Ладно. Я правда «проснулась»?
— Правда... — он опустил взгляд.
— Тогда, блин, как мне увидеть этот «канат»?! Я хочу его увидеть!
— Ты же знаешь, — он улыбнулся, — Попробуй посмотреть так, как я тебя учил видеть меня. Помнишь?
В самом начале нашего общения, когда я видела его только периферическим зрением, я попросила его показаться — очень уж хотелось его увидеть.
Он не рискнул делать это напрямую — и, к слову, правильно сделал, умница, — он просто сказал:
«Закрой глазки».
Я прикрыла глаза и, через короткий промежуток времени увидела образ Миши: темнота, а в центре он, будто подсвеченный фонарём.

Что ж, попробуем. Я закрыла глаза. Темно. Снова, как и в тот вечер, в центре возник Миша. Такой, какой и был несколько секунд назад в реале: «кайфовый» и улыбающийся. Из его груди бьёт белый луч, его конец скрывается внутри меня.

— Мать твою! — я распахнула глаза, — Это чё, правда что ли?! Какой здоровый глюк!
Миша рассмеялся, очень его эта фраза смешит.
— Ладно, — я вздохнулa, — Как тебя звали в прошлом воплощении?
— Ты звала меня Медвежонок, серьёзно.
— Да? — я недоверчиво взглянула на него и рассмеялась, — Ты что, жирненький был, да?
— Сама ты жирненькая! — обиделся Миша, — Я заебись был! Большой просто...
— Я, значит, жирненькая... — думаю, мой тон звучит достаточно зловеще.
— Нет, ты худющая — пиздец, — быстро изменил мнение Горшок.
— Крайности, — вздыхаю, — Хоть бы раз сказал, что я тоже заебись...
— Ты заебись, это да, — он улыбнулся и снова обнял меня, — Знаешь... Я тебе покажу кое-что... раз сама вспомнить не можешь, — сказал он и прямо посмотрел в мои глаза.
Несколько секунд я недоумённо смотрела на него, вдруг перед моими глазами поплыло, пространство задрожало и смазалось, чёткими остались только тёмные, блестящие глаза Михаила.
Смазанное пространство приобретает некоторые черты. Мы на полу, на пушистом ковре в довольно большом помещении. Рядом огромное окно с широким, мягким подоконником, за ним темнота. В стороне виднеется диван. Но мы почему-то на полу.
— Так удобнее, — шёпот Миши, — Курить удобнее...
Передо мной, на небольшом расстоянии, лежит на боку мощный мужчина с тёмно-русыми прямыми волосами, касающимися воротника белой рубашки, что виднеется из-под тёмного расстёгнутого пиджака. Необычный какой-то пиджак, похоже на один из фасонов современного...
— Это френч, — Горшок явно улыбается.
«Я только маникюр такой знаю».
— Дурила, хе-хе...
Черты лица мужчины размыты — одни лишь глаза остаются чёткими, тёмными, большими; это его, Мишины глаза — но только я пытаюсь зацепиться взглядом за его губы, что обхватывают странную длинную трубку, нависающую над не менее странной лампой; или нос, как видение начинает дрожать сильнее, будто в свете подрагивающего пламени свечи.
— Эти лампы тусклые, не увидишь, — объясняет мне голос Миши.
Замечаю чуть поодаль такую же тусклую масляную лампу, стоящую на столике, толку от её света, ну никакого, и я снова перевожу взгляд на мужчину.
Улыбаясь, он передаёт мне дымящуюся костяную трубку со странной штукой на ней.
— Трубка специальная. Для курения опиума.
Я наклоняюсь пониже, делаю глубокую затяжку и выпускаю сладковатый дым вверх, который тут же начинает покачиваться над нашими головами, поднимаясь всё выше и выше.
Тем временем мужчина садится и снимает с себя пиджак, оставаясь лишь в белой рубашке, заправленной в узкие штаны, кажется, песочного цвета. На его широких плечах темнеют ремешки подтяжек.
Он странно одет. Какое это время? Конец девятнадцатого? Тогда курили все, кому не лень, но позже власти ведь стали бороться с опиоманами, закрыли притоны, уничтожили необходимые аксессуары для употребления; где-то я об этом читала. А одет он не так, как одевались в девятнадцатом веке...
— Потому что это двадцатый век, — смеющийся шепот Михаила, — Когда мне было дело до запретов власти? Всего им никогда не уничтожить.
А я? Как, как я могла подсесть на эту дрянь? Я связалась с китайцами? Я?!
Снова послышался тихий смех:
— Китайцы, хе-хе... При чём тут китайцы? Китайцы ещё в курильнях были. А это я тебе предложил покурить. Ты не отказалась. Но ты делала это не часто.
«Ты меня подсадил на наркоту?!» — всё-таки удивительно иметь своё, нынешнее сознание, продолжая наблюдать ситуацию из тела своего предыдущего воплощения. Там, в видении, я вновь затягиваюсь сладким дымом.
— Тебе самой было интересно покурить, — объясняет Миша, — Тебе и «марафет» предлагали, но я запретил.
«Что такое „марафет"?» — кажется я улыбаюсь. Странное состояние. Будто состояние из воспоминания передалось мне в реал.
— Кокс. Был один хмырь, который тебе «фитюлю» дал, попробовать. Я её отобрал, а ему ебало разбил.
«Что такое „фитюля"?» — какое смешное слово! Фитюля, ха-ха!
— Порция это, доза.
«Шлюха и наркоманка». Это просто констатация факта. Я уже не переживаю по этому поводу, а стараюсь принять, продолжая безмятежно улыбаться.
— Прекрати, — тихий строгий голос, — Это просто редкое желание расслабиться.
Расслабиться. Это правильное определение моего состояния. Нет того эмоционального подъёма, какой наступает при курении марихуаны — этот подъём мне хотя бы знаком. Но то, что я ощущаю сейчас, я испытывала только однажды, когда сидела на высоком скалистом обрыве, наблюдая чудесный морской закат: полная безмятежность и умиротворение.
— А ты думала, что ржать будешь, как от плана? — тихо посмеиваясь спросил Миша, — Нет, тут другой кайф.
Кайф-то другой, но я почему-то постоянно широко улыбаюсь. Хорошо. Хорошо сидеть на полу с этим мужчиной и курить. Страшно должно быть, наверное, осознавая то, что курить мне хорошо, но почему-то не страшно. Нормально. Так должно быть. Снова улыбаюсь, тихо посмеиваюсь. Интересно, как я выгляжу? Продолжая улыбаться, отбрасываю плечом длинные тёмные прямые волосы. Плечо частично оголено, а ниже — длинный рукав лёгкого синего платья в пол, с какими-то светлыми вставками.
— Ты красивая, смотри, — шепчет Миша; и я вижу себя со стороны сидящего напротив мужчины.
Опять сложно разобрать черты лица, но улыбка, улыбка ясная: широкая, белозубая, со слегка выпирающими клыками. Да, не было тогда пластинок, а мне они явно не помешали бы.
— Хорошие зубы, не гони.
Снова смотрю из тела женщины на мужчину. Он, улыбаясь, говорит мне что-то. Какие это годы? Какая страна? Почему у меня волосы не собраны, что за платье?
— Двадцатые это годы. Франция. Но мы русские, — объясняет Миша, — Бабы тогда вообще взяли моду стричься покороче, а ты не стала. Мне всегда длинные волосы нравились.
«А что мы там, во Франции, делаем-то?».
— Курим и трахаемся, — снова короткий смешок.
Мужчина подался ко мне, резко, неожиданно; бросил короткий пронизывающий взгляд в глаза, и глубоко поцеловал. Его язык коснулся моего, зубы слегка прикусили нижнюю губу.
Странно, французский поцелуй. Разве русские в то время так целовались?
— Хватит меня смешить, ё-моё, — Михаил снова хехекает, — Мы всегда так целовались, все воплощения. Или думаешь, русские только троекратными поцелуями жили?
Ну, не знала я, чего ржать-то? И вообще... разве церковь такое разрешала?..
— Минет она тоже не разрешала, а ты его замечательно делала. Всегда.
Действительно, чего я вообще о церкви думаю, если я с чужим мужиком...
— Со своим, Коша, со своим. Смирись уже.
Да не могу я... Это так странно. Но мне нравится, определённо нравится то, что я вижу.
Мужчина отрывается от моих губ, порывисто целует шею, оголённые плечи, мои пальцы зарываются в его волосы; а он резко дёргает шнурок на платье сзади, тянет синюю ткань с плеч вниз. Мои руки быстро сдёргивают с него подтяжки и принимаются за пуговицы на рубашке.
С меня слетают, не носимые мной прежде, женские шмотки: корсет — он симпатичный, совсем не тугой, мне нравится; лиф с шелковыми лентами — тоже ничего, даже относительно сексуально выглядит...
Мужские руки ненадолго сжали оголённую грудь, губы поочередно коснулись сосков, кстати, размер груди побольше, чем у меня сейчас; и двинулись вниз.
Так странно видеть себя в другом теле: совершенно другие, более тонкие руки, узкие ладошки, грудь совсем другая — полнее и форма какая-то... острая что ли... А живот! Живот мягче, а талия тоньше. Странные тела. Мне бы тот размер груди на нынешнюю форму и ту талию да на мой реальный живот...
Что?! На мне панталоны?! Господи, панталоны почти до колена, с какими-то ленточками! Какой кошмар! Пусть он их скорее снимет, видеть не могу это убожество!
— Да нормально всё, — Миша снова смеётся, — Стрингов ещё не придумали, шо поделать...
Его ловкие пальцы стащили чулки, держащиеся на каком-то замысловатом поясе.
Странно, всё так легко снимается, а кажется, что возни с этими штуками...
— Не впервой, — комментирует Миша, — Вот и легко.
Мужчина уже без рубашки, расстёгивает ремень на штанах, стоя на коленях, а я лежу на полу и смотрю на него снизу вверх, улыбаясь.
Он действительно большой: высокий рост, широкие плечи, могучая грудь, мягкий животик... Ого, да он везде большой!
— Это даааа, — довольно протянул Миша, соглашаясь с моими мыслями.
Так хвастается, будто не природа наградила, а сам накачал!
— Ну не всех же награждает, ё-моё...
Ага, я помню. «Охуенный член, красивый — пиздец».
— Ну, а что, не так что ли, хе-хе...
«Ну, тут — так. Действительно, пиздец, красивый, ха-ха... В этом воплощении с телом тебе явно повезло».
Наблюдаю, как женские руки притягивают мужчину к себе за шею. Как бы тебя рассмотреть? Что ж свет так неудачно падает?! Почему в глазах всё плывёт?!
— Как плыло тогда, так плывёт и сейчас.
Обзор скрыло мужское плечо, в которое вдруг впились кончики женских пальцев. Мужчина уже явно внутри — плечо мерно закачалось, женские пальцы крепче вцепились в кожу. Странно не управлять своим телом... Очень странно. Всё время хочется что-то сделать, а оно само двигается... Но это выглядит как хороший фильм от лица одного из персонажей...
Перевожу взгляд чуть вправо и вверх, туда, где должно быть его лицо. Чёрт! Не видно нихера! Какой же ты был?! Я хочу знать!
— Не злись. Расслабься. Просто смотри, не пытайся хвататься за детали.
Мужчина коротко поцеловал меня в губы, коротко, но страстно, затем приподнялся на руках и задвигался резче, активнее, грубее. Блестящие карие глаза впивались в моё тело рывками: лицо, грудь, плечи, грудь, губы, снова грудь... А вот это уже интересно.
«Что ж ты врал-то?!».
— Про что я врал?
«Что ты нежный и ласковый! Ты ж дерёшь, как суку! Реально, грубо натягиваешь!» — мужчина действительно вёл себя довольно агрессивно, он обхватил мои бёдра руками и резко дёргал навстречу своим, таким же резким, движениям.
— Нууу... Ты, на самом деле, сама просила так... Пожёстче. Тебе нравилось, когда больно, понимаешь, да?
Я ещё и извращенка. Чудненько... Плётки, флоггеры, стеки, наручники, шипастые ошейники будут, не? Чего мне ждать ещё от этого воплощения?
Миша тихо рассмеялся:
— Нет, ничего такого, хе-хе... Просто тебе нравился страстный секс, что такого-то? Что плохого-то? Нам же хорошо было...
Мужчине уж точно было хорошо, это очевидно. Он закинул голову назад, продолжая двигаться всё больше ускоряя темп. Какая у него шея красивая... Мощная такая. Грудь тоже классная... Да, ты действительно был заебись, ты верно сказал.
Женщине тоже хорошо. Я вижу, как вздрагивает моё, то моё, тело. Блин, а я почему тут ничего не чувствую? Кайф почувствовала, поцелуй, вроде, тоже, а вот это вот всё...
— А тебе ещё и оргазм подавай? — Миша снова смеётся.
Почему бы, собственно, и нет? Мужчина опустился на меня сверху, полностью накрыв собой, и я вдруг вынырнула из этого видения, вновь оказавшись на стуле в своей кухне.
— Я могу тебе его устроить, — Горшок продолжил свою мысль, настороженно поглядывая на меня, — Ты знаешь, что делать.
Я удивлённо смотрела на привычного, «кайфового», лохматого Мишку, что так и сидел на стуле, также, как и перед этим странным наваждением. Блин, ну нет, только не сейчас!
— Э, э, ты чё сделал?! Верни меня туда!
— Нафига? — он удивлён.
— Я хочу досмотреть, хочу узнать, что было дальше!
— Ну, дальше мы кончили. Всё, — он пожал плечами.
— Нет, нет, потом, потом что-то было! — я порывисто вскочила, но, ощутив усилившееся головокружение, вновь обрушилась на стул, — Этот секс кончился чем-то важным, — тихо продолжила я, — Было потом что-то очень важное, и я хочу узнать, что именно.
Миша вздохнул:
— Ты хотела быть уверенной, что прежде мы были вместе? Я показал доказательство. Замечательное доказательство, я это с радостью вспоминаю. Ну и всё, хватит... Ну чего ты так смотришь на меня? В себя не пришла? — он улыбнулся, а я причмокнула языком: во рту оставался сладковатый привкус.
Как так-то?! Миша рассмеялся:
— Всё страньше и страньше! Всё чудесатее и чудесатее! Всё любопытственнее и любопытственнее! Всё страннее и страннее!
— Чё? — да, в себя я, видимо, не скоро приду.
— «Алису», что ли, не читала?!
— Давно... Слушай, я выпью, наверное...
Я поднялась, подошла к шкафу, вынула бокал. Подержала его в руке и поставила обратно. Кружка. Хочу из кружки. Налила вино, вернулась за стол, закурила.
Миша следил за моими передвижениями с любопытством, а потом спросил:
— Опьянеть хочешь или просто выпить?
— Опьянеть хочу. Сильно причём.
— Лады.
Я знаю, что он может влиять на опьянение людей. Только обычно он его, грубо говоря, крадёт. Один парень весь вечер пил в компании Миши и ни капельки не опьянел. А сколько раз он поступал так со мной! Но тогда я была непротив, хотя и норму свою знаю. Что же будет теперь?
На половине кружки я поняла, что я, мягко говоря, в дымину. То ли от пережитого сегодня стресса, то ли...
— Как ты это делаешь?
— Ты такая смешная, когда пьяная, — он рассмеялся.
— Чего это я смешная?!.. Ну да, смешная...
Я широко улыбаюсь и слегка покачиваюсь, подперев подбородок рукой. Хорошее, хоть и сильное, опьянение. Никакой агрессии, одни лишь пацифизм и любвеобильность.
— Ты ж знаешь, что трезвой я тебе это не скажу, да?
— Что? — ага, под дурочка косит, улыбается.
— Ну то...
Как же всё-таки здорово, что он никуда не ушёл. Как здорово слышать его хрипловатый низкий голос, видеть его такого... «Кайфового».
— Ну что, что? — а, да... Он ждёт что-то. Я ему что-то собиралась говорить, а сама только пялюсь дурным взглядом и молчу. А что я хотела-то? Ай, неважно...
— Ты знаешь, когда я тебя впервые увидела, ну, такого, бестелого... Я подумала, что свихнулась.
— Знаю.
— А сегодня, когда подумала, что больше никогда тебя не увижу, поняла, что свихнусь. Обязательно свихнусь. Понимаешь? Да?
— Да. Я тебя тоже люблю, Коша.