IMMORTAL

Эрвин запомнил удар под ребро и пронзительный, душераздирающий вопль лошади. Уже в полной темноте раздался хруст перебитых рёбер. Затем хрип. И в брюшине запекло, словно тело начинили раскалёнными угольями. В лицо неслась омытая мелким дождём трава, раненый мужчина уже не видел её, но горький запах нарастал так сильно и явственно. Вдруг Эрвин понял, что чувствует одежду на коже, тяжесть собственного тела и давление ремней. Столкновения не было.

Только отчаяние и ужас. Оттого, как быстро гаснет сознание. И с этим уже ничего нельзя сделать. Вот она, смерть. Сейчас он исчезнет. Его «Я» растворится. Без видений и снов. Смерть невозможно представить себе. И Эрвин Смит не успел.

— Нет! Не сейчас!!

Миг назад он был готов упасть в траву. Но внезапно оказался опрокинутым на что-то мягкое и сухое. Из лап, казалось, уже неотвратимого небытия смертельно раненого солдата вырвал бледный свет, льющийся откуда-то сверху. Эрвин моргнул, прищурился. Лёгкие расправились в груди, наполняясь сырым воздухом, но не уличным. А источником света оказалась собственная вкинутая рука. Сквозь пальцы поблескивали длинные прутья решётки. Тьма подступившего вплотную несуществования постепенно обратилась в каменные стены узкой комнаты с единственным окном над головой, под самым потолком. Крохотный прямоугольный кусочек внешнего мира рассекали такие же прутья, только потоньше.

Неужели... Проклятье! Его ранило, войско лишилось своего командира. И, похоже, у Стены Мария, они понесли колоссальные потери. А Эрвин Смит теперь пленён как ответственный за всё, что произошло, пока он был без сознания.

А случиться могло всё, что угодно. Если Эрен потерял контроль над собой и натворил что-то... Или... Леви дал сыворотку Титана Эрвину и что-то натворил он сам?!

Спину тронул ветерок. И отозвался далёким воем в необозримом коридоре за решёткой. Эрвин пошевелил левой рукой, затем правой. Но не смог поднести её к лицу: двигалась только уцелевшая часть плеча. Нет, он не Титан. Иначе бы потерянная конечность восстановилась. И сейчас Эрвин не знает, рад ли он.

Тому, что жив. Что не превратился в неуправляемого монстра. Но что стало с его людьми? С экспедицией? Стеной Мария? Почему он не может вспомнить? Только обрывки мелькают в голове. Отдельные сцены — и что из этого правда? Если он был смертельно ранен, то половина воспоминаний может оказаться бредом. Плодом агонизирующего сознания.

— Ранение...

Эрвин понял, что одет, но во что? Это была не форма. Больничная одежда, белые брюки и халат. Торс туго перебинтован, а попытки вращать корпусом отзываются нытьём под рёбрами, но не болью. Либо его ранило не так уж серьёзно, либо командор Разведкорпуса провёл без сознания гораздо больше времени, чем думает.

— Здесь есть кто-нибудь? Э-эй?

Звуки доносились из-за окна, скудные и далёкие. Не голоса и не шаги, больше подвывание ветра и шорохи, шелест — скорее лиственный. Из-за решётки слышалось только капанье воды и всё тот же блуждающий по необозримым лабиринтам сквозняк. И чем дольше ждёшь появления кого угодно — любого живого человека кроме тебя самого, тем отчётливее время превращается в пытку, почище голода и одиночества.

Эрвин и не голодал: когда он забывался беспокойным сном, на полу его камеры появлялись подносы с едой — непривычной ему. Слишком большие порции для пленника. О чём думает высшее командование, лучше бы накормили нуждающихся... С каких пор у них так относятся к преступникам? А впрочем, если держат его в одном из штабов Военной полиции, то и неудивительно. Казалось бы, тюрьма есть тюрьма хоть где, а их условия содержания всё-таки были лучше. Туда нередко попадали важные свидетели, богатеи, проштрафившиеся с покровительством и взяткой, собиратели компромата и различной информации. Одним словом, те, кого следовало держать подольше и, желательно, в удовлетворительном состоянии здоровья.

Первые дни пребывания в камере сны пленного командора были абсурдны и бессвязны. Тени, мечущиеся в тумане. Голоса, звуки копыт и крики наперебой. И ни единого слова не вычленить, ни единого лица. Как только дым перед глазами обретал хоть сколь-нибудь узнаваемые или смутно знакомые очертания — реальность возвращалась. Такая же абсурдная и не ведущая ни к чему.

Через пару недель Эрвин не был уверен уже ни в чём. Жив ли он вообще? Не загробный ли это мир, тот самый пресловутый «котёл для грешников»? Ведь если воспринимать «котёл» не буквально, так им может стать что угодно, в зависимости от того, каких дел натворил умерший за свою недолгую жизнь. Что, если такова его расплата? Вечное тёмное одиночество?

Эта догадка потрясла и парализовала все мысли пленника на двое суток по меньшей мере. Именно дважды Эрвин наблюдал без сна, как рассечённый прутьями прямоугольник под потолком погружается в ночную синь и проясняется вновь, принося с собой прохладу росы и запах утренней слякоти после дождя. Его покинул рассудок и остатки критического восприятия происходящего вокруг, он почти поверил в то, что мёртв. Если бы не сон.

Долгий сон, настигший несчастного так же внезапно, как и до этого — ранение. И на сей раз видение было явственно, как сама действительность. Покинутые и поросшие диким мхом дома Шиганшины смотрели на экспедицию провалами окон. Перенасыщенный воздух забирался под зелёные плащи, многослойную одежду и кожу, хватая разведчиков пронзительным холодом прямо за кости. Они пришли сюда как болотные призраки — в капюшонах, одного не отличить от другого. Только единственное белое пятно маячило в коннице: командор. Ведущий войска в неизвестность.

Враг запер их на Стене. Отрезал пути к отступлению и не позволял подобраться к себе. Пока Леви, стальной черноволосый капитан, не ринулся к нему сам. Сквозь толпу Титанов с горящими красными глазами — марионеток гигантского Зверя. Чтобы в последний раз спасти того, за кем он пошёл когда-то. Спасти его мечту.

Заслонившую всё остальное.

Звероподобный исчез. И Леви тоже. Он не вернулся из красноглазой толпы.

Они говорили незадолго до этого. Эрвину скрывать уже было нечего: вот он, командор, поверженный собственной мечтой. Сидит на худом деревянном ящике и не знает, что теперь делать.

— Тебе это настолько важно? — капитан делает шаг вперёд, к Эрвину. — Важнее ног?

— Да.

— Важнее победы людей?

— Да.

— Важнее меня?

Накануне он сказал Леви страшное. Неправду! Выкрикнул в сердцах «да». А ведь это не так... Леви не оставил его. Не бросил и не предал. Тихо пошёл в бой со своим командиром, как и положено. Но что-то в нём умерло тогда. И Эрвин надеялся только на то, что не окончательно! Что он примет его раскаяние, поймёт! В тысячный раз... Но Леви остановил его и не позволил ничего произнести.

Скажи «люблю», когда поссоримся.

А прощения попросишь, когда я вернусь.

Леви метнулся в толпу заточенным клинком, блеснул в далёком свете грязных облаков — и всё. Со Стены было видно лишь то, как Титаны падали на землю один за другим, испуская фонтаны алой крови.

Эрвин погубил Леви.

И вина — его вечный спутник, похоже. Сперва он погубил отца, а потом и возлюбленного. А до Леви — сотни. Сотни верных Эрвину Смиту солдат, бросившихся навстречу смерти, думая, что преследуют нечто великое. Несоизмеримо больше их самих. Сотканный речами командора Разведкорпуса мираж. И половина из этих бедолаг даже не увидела, как он рушится и иссякает. А те, кто увидел... Они умерли самой страшной и мучительной смертью. Одинокие, брошенные и оставленные внизу. У основания живой, кровавой пирамиды. Сколькие прокляли Эрвина Смита в этот страшный момент?

Одиночная камера появилась вокруг также незаметно, как до того растаяла в явственный сон. В воспоминание. В то, что, увы, действительно произошло.

Нытьё под рёбрами уже не так мешало, и повороты корпуса давались легче. Но пленник сперва и не пытался вставать. Нетронутая еда привлекала жужжащих мушек, они стукались о стены и решётки, шлёпались на пол и снова упрямо ползли к своей цели. Те, кто держал здесь Эрвина, хорошенько позаботились о том, чтобы пленник не сумел навредить себе: вилок и ножей нет, даже письменных принадлежностей на простом деревянном столе, лишь пара книг. Голый матрас и толстое одеяло. Повеситься можно, конечно, на прутьях окна, но что использовать как верёвку? Та одежда, что была на Эрвине, испещрена мелкими дырочками, пусть и чистая, но старая. На смену ему приносили такую же — оставляли рядом с подносом. Она и ребёнка не выдержит. Бритвенного лезвия на краю раковины, естественно не было, как и зеркала. Ни крючка. Ничего.

Он должен, должен был умереть там, в Шиганшине! Вместе со всеми, кого бросил в пекло! Вместе с Леви...

«Ты не вернулся. Потому ли, что враг оказался на сей раз даже сильнее, чем ты. Или потому, что удар был нанесён не врагом. Я помню себя. Раненого, посреди поля. С мыслью о том, что мне некуда возвращаться. Не к кому. Что мне не просто есть замена — я уже заменён. Эреном. И там было так холодно. Страшно и одиноко. В моей груди надрывно выла пустота. От одной только мысли, что я не нужен тебе. И я ранил тебя. Заставил чувствовать тоже самое. Броситься на врага, думая, что тебе незачем возвращаться. Я убил тебя, Леви... И ради чего. Ради того, что даже не является истиной! Правда о том, что за Стеной, никогда не была важнее тебя. А я всего лишь человек. Не сумевший удержать язык за зубами...»

— Вижу, ты вспоминаешь, — голос другого человека заставил Эрвина вздрогнуть.

Пленник занёс здоровую руку над стальной раковиной. Неизвестно на что надеясь. В лучшем случае будет вмятина. А не острый осколок. И даже если бы он сломал руку, легче бы не стало. До сегодняшнего дня Эрвин Смит будто не знал, что такое вина.

Он вдруг понял: по глупости подставить кого-то, будучи неразумным ребёнком, — это не так страшно, как уже в зрелом возрасте разрушить и отправить на смерть того, кого ты любил. Кто любил тебя. Перевернул жизнь ради тебя. И умер за тебя.

Эрвин замер и сгруппировался. На инстинкте — он знал, что человек находится по ту сторону железных прутьев. Да и смерть — это всё, чего бы сейчас хотел пленный командор. Может, его и казнят. Это освобождение. Не наказание. Сейчас Эрвин не смог бы ответить на вопрос о том, чего он заслуживает.

— Кто здесь? — отозвался он не оборачиваясь.

Ему больше не было интересно, кто это, где он сам и что его ждёт. Пусть уже кончают с этим со всем.

Кто бы они ни были.

— Пока неважно, кто я, — незнакомец говорил сухо, без нажима или угрозы. Но что-то сквозило в этом голосе такое неуловимое, такое предательски тёплое. Этот человек ему сочувствует. — Если я выдам всю информацию прямо сейчас — потрясение не позволит тебе понять происходящее. Всё сложнее, чем ты думаешь.

Обращение не на «вы» режет слух и не соотносится с тоном. Но Эрвин не в том состоянии чтобы призывать того, кого он не видит, к субординации. Судя по тому, где он находится, Эрвин Смит теперь никто. А незнакомец, помедлив, продолжил свой монолог.

— Полагаю, ты считаешь, что находишься в пределах Стен. Близ округа Стохес, в тюрьме. Не так ли? — дожидаться ответа он не стал, а Эрвин не собирался озвучивать очевидного. — Ты действительно за Стенами. Но по другую сторону. Настолько далеко, как и не можешь себе представить. За морем, которого ты никогда не видел. На окраине чужого континента. Он в десятки раз протяжённее острова Парадиз, на котором ты жил.

— Острова?..

Эрвин медленно развернулся. Темнота за прутьями решётки будто сгустилась и норовила вот-вот просочиться в крохотную камеру. Человек стоял не напротив него. Подойдя к решётке, Эрвин попытался выглянуть вправо и влево, но ничего не смог разглядеть. Камни пола едва рисовались в световом пятне, падающем с потолка, и исчезали. По коридору в обе стороны лежало ещё несколько таких пятен. И ни одно не выдало фигуры незнакомца, прячущегося где-то поблизости. Должно быть, он в соседней камере и говорит с Эрвином оттуда.

Поднявшийся ветер зашевелил листву. Эрвин посмотрел в пасмурный прямоугольник под потолком, вдохнул здешний воздух. Он другой. А человек произнёс из-за угла:

— Мы называем себя Марли.