silentium

Надо подумать логически, убеждает себя Гарри, метаясь в подземелье Малфой-мэнора. Прутья решетки давно бы должны были расплавиться под его пронизывающим взглядом, но железо ожидаемо равнодушно к любым попыткам испепеления его на месте. Она монументальная, эта решетка, сразу видно, как дружелюбен древний род слизеринцев! Гарри скрипит зубами, в ярости пинает подвернувшийся под ноги кусок старой штукатурки.

      Камешек отлетает в сторону, беззвучно ударяется о стену рядом со вздрогнувшей Полумной, и так же тихо катится по полу.

      Не слышно ни дыхания, ни сердцебиения, а из уст разозленной Гермионы не вырывается ни звука — Гарри должен подумать логически, и, видит Мерлин, это не то, что всегда удавалось ему легко. Тишина помогает сосредоточиться, но мысли то и дело возвращаются к Малфою.

      То, что Гарри не слышит, как он кричит, не помогает ни на грамм.

      Надо бы разнести решетку и половину подземелья вместе с ней к Мордредовой бабушке. Гарри знает, как это сделать, он чувствует, что сможет, слышит тихие вздохи древней каменной кладки. Лишь пожелать — и она рухнет, разлетится в каменное крошево. Да здравствует хорек и его бабушка: Гарри точно не уверен, но вроде тоже может манипулировать миром бровями. Будто брови это обязательный атрибут… Зачем вообще шевелить этими проклятыми бровями и почему именно ими? ..

      Соберись, Поттер! У тебя истерика.

      Надо поразмыслить логически — страх то какой! — и Мордред тебя побери, Драко Малфой, тебе удалось сделать то, в чем не преуспел даже Дамблдор: Гарри Поттер думает, прежде чем очертя голову броситься вперед.

      Ну, он пытается. Тоже результат.

      Нельзя, чтобы Волан-де-Морт узнал. Не бог весть какое умозаключение, но по крайней мере в нем Гарри уверен на сто процентов. Гарри, конечно, Князь Тишины, но что-то подсказывает ему, что плевать Темный Лорд хотел на всякие там фокусы. Гарри не боится, но планирует все же прикончить Волан-де-Морта до того, как его самого погладят авадой по груди.

      Нужно иметь туз в рукаве. Тот-кого-нельзя-называть верит, что его противник лишь жалкий везучий мальчишка. И не сказать, что он не прав, но все же Гарри знает, чем удивить безносую мерзкую сволочь.

      А значит, надо выбираться самостоятельно. Но как? Как, если решетки толщиной с руку, вверху Пожиратели Смерти с Беллатрисой во главе, а у Гарри Поттера нет ни палочки, ни плана?

      Гарри скрежещет зубами и чуть не врезается в Гермиону, когда та неожиданно загораживает ему дорогу. У нее нахмуренное грязное лицо, злые глаза сверкают неодобрительно, а губы беззвучно шевелятся. Гарри моргает и возвращает ей голос.

      От громких звуков привычно начинает покалывать шрам. Гарри покорно выслушивает скупой взгляд Гермионы на тех, кто ни в грош не ставит своих друзей, не умеет им доверять, а так же ее точное мнение о недальновидности тех личностей, которые любят тащить все на себе в одиночку.

      - А теперь слушай меня, Гарри Поттер, — она решительно наставляет на него указательный палец и встряхивает копной кудряшек. Будто бы кто-то смог бы игнорировать столь воинственно настроенную Грейнджер! — Ты можешь позвать кого-нибудь на помощь?

      - И как я это сделаю? — тоскливо вопрошает Гарри.

      Гермиона хмурится еще сильнее и намекающе округляет глаза. Гарри тут же чувствует себя идиотом.

      - Но кого? — спрашивает он. — Кто сможет проникнуть… проникнуть в Малфой-мэнор…

      Идея так проста и гениальна, что Гарри с трудом сдерживается, чтобы не расцеловать заучку-Грейнджер прямо на глазах у растерянно хлопающего ресницами Рона.

      Позвать Добби получается так просто, что Гарри с трудом сдерживает улыбку. Сознание домовика — тихое, почти неслышимое щебетание птичьих мыслей. Гарри вслушивается в него и просит так беззвучно, как только может. Добби появляется мгновенно, хлопает парашютами ушей, восторгается хозяином-Гарри, лопочет что-то бессвязное о свободе среди домовых эльфов и бесконечной преданности мистеру Поттеру. Гарри не слышит и половины его слов — достаточно лишь кивать и соглашаться, прислушиваясь к происходящему наверху, — Гермиона быстро настраивает Добби на нужный лад.

      Их прерывает предатель Хвост. Добби исчезает на время, пока Петтигрю, постоянно оглядываясь, выводит гоблина из клетки, а Гарри вслушивается в неровное сердцебиение врага отстранено и почти бессмысленно. Внутри теплится бесстрастное знание о том, какой из тонов надо прервать, чтобы кровь навеки застыла в жилах Питера.

      Но он не делает ничего.

      Малфой дышит со всхлипами, неровно и тяжело. Гарри слышит лишь его сердце — знакомый, успокаивающий звук. Кровь слизеринца с легким гудением бежит по сосудам, но звучит рвано, раздробленно. Гарри уже слышал это, так было когда-то, когда Рон расщепился. Но тогда Гарри не знал, что делать, он боялся навредить и покалечить сильнее, чем это сделала аппарация.

      Но это было тогда.

      Он сосредотачивается, не обращая внимания на хлопки — Добби переносит пленников в безопасное место, — и вслушивается в рваное шуршание крови о поврежденные сосуды. Это так просто, оказывается, исправлять диссонанс, когда симфония заучена назубок, до последней тягучей ноты. Это так просто — представить, как кровь звучит ровнее, как исчезает стаккато бессмысленных ударов. Это так легко — не бояться, когда хочешь помочь.

      «Развлекаешься, Поттер?»

      Это похоже на шелест листвы в безветрии утра, или шепот солнечных лучей на рассвете — неуловимо и неслышимо. Мысли Малфоя слабы и беззвучны, и даже они пропитаны сумрачными отголосками недавней боли. Но разве есть что-то в этом мире, способное заткнуть язвительного слизеринца, когда он имеет, что сказать?

      Гарри усмехается, с силой кусает губы, обессиленно сползая по каменной стене. Гермиона что-то встревоженно говорит прямо в лицо, но Гарри не слышит ее. Это все еще немного слишком; сила тает, словно снег под весенним солнцем, но цена до смешного ничтожна. За то, чтобы слизеринец язвил и огрызался, презрительно щурил серые глаза, — жил — Гарри готов отдать и большее.

      «Я только что спас тебе жизнь, Малфой», — откликается Гарри, прикрывая глаза. Гермиона теребит его, кажется даже хлопает по щекам, но все это так не важно.

      «Я чуть не умер из-за тебя, Поттер, — не может промолчать слизеринец, — так что считай ты исправил очередную свою ошибку. У тебя вообще хорошо получается их делать, а потом исправлять.»

      «Сразу бы и сказал, что все мое существование одна большая нелепость», — неожиданно почти обижается Гарри. Перед сомкнутыми веками вспыхивают разноцветные круги, и кажется, что голос Малфоя единственное, что удерживает на плаву.

      «Ты удивительно неплохо соображаешь сегодня, Поттер, — сдержанно язвит Малфой. Его голос набирает силу, мысли больше не скачут испуганными колокольчиками. — Но все равно способность делать выводы никогда не была твоей сильной стороной. Не понимаю, что я забыл рядом.»

      «Чего же ты полез тогда? — злится Гарри, преодолевая сковывающее марево. — Мог бы сбежать и все! Гермиона же отдала тебе мантию невидимку!»

      «Интересно стало», — откровенно лжет слизеринец.

      «Тебе? — рявкает Гарри, от злости распахивая глаза. Испуганные лица Рона и Гермионы мелькают в поле зрения, но Поттер слишком поглощен разговором с мерзким лживым хорьком. И зачем, спрашивается, ему пришло в голову спасать его жизнь?! — Ты же трус, Малфой! Ты не мог сунуть свою слизеринскую задницу под палочки только ради интереса! Зная, что я не смогу ничего сделать! ..»

      Гарри задыхается, вновь зажмуривается, понимая что сморозил. С чего бы Малфою вообще искать его защиты? Что за бред ты придумал себе, Поттер?

      Малфой молчит. Гарри успевает восстановить дыхание и усилием воли прогнать туман перед глазами. Шрам пульсирует невыносимой болью, — Волан-де-Морт не спешит скрывать свое приближение, — и надо бы поторопиться, потому что встречаться с Тем-кто-мечтает-убить-Поттера Гарри совершенно не готов. Но сил все еще нет.

      Я не сомневался, что ты что-нибудь сделаешь, тихо думает Малфой. Больше для себя, чем для непутевого Поттера, но Гарри слышит. Ты всегда что-нибудь придумываешь, чертов безбашенный гриффиндорец. И, Моргана побери, если не верить в тебя, то — в кого еще?

      - Гарри! — испуганный голос Гермионы врывается в уши.

      Гарри ошеломленно моргает, пытается собрать в кучу мечущиеся мысли, но не может ухватить за хвост ни одну. Малфой верит ему. Малфой верит в него. Руки дрожат, сердце колотится, как сумасшедшее, Гарри чувствует себя пятиклассницей, которой впервые признались в любви. И пусть Малфой не имел в виду ничего такого, пусть он просто эгоистично прикрывает свою задницу, пусть всего лишь мечтает выжить в этой войне — пусть. Он верит в него. Драко Малфой верит в Гарри-чертова-Поттера.

      - Я в порядке, — торопливо говорит Гарри, принимая протянутую руку. И он действительно в порядке: мозг привычно выстраивает схему действия «как выбраться из этой передряги», звуки расслаиваются, исчезают все неважные и ненужные.

      По лестнице торопливо шуршат шаги. Гарри оглушает Петтигрю до того, как тот успевает понять хоть что-то. Из ушей предателя текут струйки крови, а серебряная рука звенит злобой, словно сама по себе подползая к толстой шее, но Гарри настолько все равно, что он даже не обращает на это внимание.

      Они пробираются вслед за Добби к залу. Беллатриса наклоняется над гоблином, визжит что-то про меч и Гринготтс. Гарри находит взглядом Малфоя, всматривается в серую радужку. Слизеринец лежит неподалеку от ярящейся Беллатрисы, алая кровь постепенно сворачивается вокруг. Хорек бледный, как никогда, но живой, напуганный и злой.

      Они ввязываются в бессмысленный бой — отражая певучие заклятия Беллатрисы, Гарри не перестает думать, почему же они сразу не смылись оттуда? Удается раздобыть целых три палочки; Добби находчиво роняет на Лестрейндж звенящую хрусталем люстру, старшего Малфоя и след простыл — Гарри надеется, что Люциус в общей суматохе поступил умнее гриффиндорцев, — а когда у Поттера, наконец, получается отпрыгнуть к хорьку и обхватить его ледяное запястье пальцами, Добби переносит их к Биллу и Флер.

      Свист рассекающего воздух клинка Гарри слышит слишком поздно, чтобы успеть его остановить.

***

      Добби умирает у него на руках.

      Гарри слышит как хрипит его кровь, как заполошенно бьется погибающее сердце, и не может сделать — ни-че-го. Слишком много сил потрачено на Малфоя, слишком мало времени прошло с тех пор, как Гарри впервые понял и осознал, слишком быстро тикает безжалостное время.

      Гарри вручную копает могилу в мерзлой земле.

      Здесь лежит Добби, свободный домовик, выводит Гарри на потертом временем камне.

      Кто-то что-то говорит, кто-то утешающе хлопает по плечу. Лица друзей мелькают в безмолвном водовороте окружающей Гарри тишины. Впервые за много лет он не слышит ничего, потому что не желает слышать.

      Когда рядом возникает Малфой, Гарри едва сдерживается, чтобы не отшвырнуть его прочь звуковой волной.

      Ему все равно — слизеринцу, чистокровному магу, проклятому отпрыску рода Малфоев — какое ему дело до погибшего домовика? Для него он всего лишь зверушка, выполняющая прихоти хозяев, и не понять хорьку никогда, что Добби был больше, чем просто эльфом.

      Но Малфой ничего не пытается сказать. Он просто садится рядом, на грязную холодную землю.

      Смерть домовика не печалит слизеринца. Ему и в самом деле все равно.

      Но он молча сидит рядом до тех пор, пока солнце не скрывается за горизонтом.

      И кажется, что разделенное на двоих горе становится легче.

***

      - Вы похоронили домовика, — медленно говорит Крюкохват, прожигая Гарри взглядом черных бусинок глаз.

      Сердце его бьется ровно, а мысли гудят в голове тихо и неспешно. Гарри пожимает плечами — не отрицать же очевидное.

      - И перенесли меня сюда, — продолжает Крюкохват. Гарри съязвил бы, что гоблин сегодня просто мистер очевидность, — но эй! Не надо перенимать у Малфоя слизеринскую манеру общения. — Вы очень необычный волшебник.

      Бездонные глаза гоблина смотрят на Поттера в упор, словно Крюкохват видит то, что недоступно человеческому взгляду. Он знает, понимает Гарри. Знает и не боится.

      Гарри сглатывает. Это ощущение, странное звучание мыслей у гоблина в голове — что это?

      Он никогда раньше не слышал чужих ощущений. Но этот ровный, монотонный гул… Уважение?

      Впрочем, даже если Крюкохват и впрямь уважает Гарри Поттера, это нисколько не мешает ему торговаться, словно склочная баба на базаре. Разумеется, им не пробраться в Гринготс без гоблина — Гарри не тешит себя бесполезными надеждами. Он, конечно, без меры крут и возможностей у него вагон и маленькая тележка, — но что толку в способностях, которыми не умеешь пользоваться? Или умеешь, но как-то очень уж неуверенно.

      Возможно, некоторые из детей волшебников, впервые берущие в руки палочку в магазинчике мистера Оливандера, тоже имеют потенциал сравнимый с Дамблдором и Волан-де-Мортом, но что-то Гарри не замечал за ними великих свершений в первый же год обучения в Хогвартсе.

      Опыт всегда предпочтительнее амбиций. Но именно времени, чтобы получить этот опыт, у Гарри катастрофически нет.

      С другой стороны, именно в первый год обучения в Хогвартсе Гарри Поттер наворотил дел с философским камнем, а уж что он делал на втором и последующих курсах и вспомнить страшно…

      Меч Гриффиндора жалко, но что поделаешь. Гарри спускается по лестнице, автоматически заглушая протяжный скрип старых ступеней, и думает о сейфе Беллатрисы. Нет убежденности, что крестраж именно там, но надо же делать хоть что-то! Гарри не уверен, что сможет вновь скитаться по лесам и ждать, пока Волан-де-Морт на блюдечке принесет им части своей души.

      - Это полный идиотизм даже для тебя, Поттер, ты же это понимаешь? — голос прислонившегося к стене Малфоя полон сомнения в разумности гриффиндорской троицы. Подслушивал, что же тут необычного.

      Но это первые слова, которые слизеринец произносит со времен навсегда запомнившегося побега из Малфой-мэнора, и меньше всего Гарри готов ссориться с ним прямо сейчас.

      Он устал от этого. От всего: от присутствия слизеринца рядом, от вечной ноющей боли в груди, от постоянного ожидания. От неконтролируемых попыток анализировать и переиначивать самые простые действия Малфоя. Сколько можно, Гарри Поттер, верить в то, что взгляды — это не просто взгляды, а молчание — не только молчание?

      Гарри точно знает, что не нужен хорьку. И как только — точнее «если» — случится чудо и Мальчик-Который-Выжил все же выживет и победит Того-кого-нельзя-называть, Малфой растворится в голубой дали.

      И это будет правильно.

      Мерлин, Поттер, на что ты надеешься!

      - У нас нет выхода, — бурчит Гарри, избегая смотреть на слизеринца, и пытается проскочить мимо. Жечь мосты надо до того, как они стали каменными. Тем более, если сваи стоят только на одном берегу.

      На локте смыкаются цепкие пальцы. Гарри оборачивается, возмущенно хмурится, но вырвать руку — выше его сил.

      - Послушай, Поттер.

      - Нет, это ты послушай, Малфой! — злится Гарри, тягучая тоска захлестывает с головой. Мордред его побери, слизеринец будто специально! — Я делаю то, что должен делать! И мне плевать, хочешь ты идти с нами или нет, и плевать, чего ты там боишься! Я тоже, знаешь ли, не в восторге, но есть, мать твою, такое понятие как «долг», и «ответственность», и не ты ли спрашивал меня, почему я не возьму и не остановлю все это?! Так вот! Пожалуйста! Останавливаю!

      - С каких это пор самоубийственные глупости называются именно так? — цедит Малфой сквозь зубы. Гарри хочет ответить ему — грубо, больно, — но осекается. В серых глазах глубоко запрятанная внутрь тревога, и она тихо, монотонно гудит. А Малфой продолжает язвительным тоном: — Поттер, если бы ты подумал…

      - Представляешь, — тихо прерывает его Гарри прежде чем успевает одуматься, — я тебя слышу.

      Сгустившийся воздух с трудом врывается в легкие. Рука слизеринца сжимается крепче, дрогают, расширяясь, зрачки. Они смотрят друг другу в глаза — прямо, не скрываясь. И словно снова пятый курс, и свист ночного ветра на башне Астрономии почти врывается в уши.

      - Разумеется ты меня слышишь, Поттер, я же стою в двух шагах от тебя, — невнятно бормочет слизеринец. В словах его неожиданный испуг, почти паника мешается с чем-то другим — знакомо-незнакомым и таким правильным.

      И он врет, между ними нет двух шагов. Всего лишь шаг, но даже он кажется непреодолимой пропастью. Гарри вслушивается в тихо звенящее сознание Малфоя: поющая магия крови и высокие тоны древнего рода, стаккато судорожно мелькающих мыслей, негромкий напев желаний и отзвуки несбывшихся снов. У него уставшее надменное лицо с резкими чертами, прилизанные светлые волосы и искусанные губы. Рубашка навыпуск — чистая и пахнет свежестью, — а верхние пуговицы не застегнуты, открывают длинную белую шею.

      Разумеется он успел привести себя в порядок, отстраненно думает Гарри, вглядываясь в поющую тишину на дне чужих зрачков, — это же он.

      Интересно, думает Гарри, делая шаг вперед, чтобы — ни воздуха, ни мыслей, ни слов, — Малфой убьет его сразу или даст объяснить?

      Потому что мне нечего сказать ему, — думает Гарри и прижимается губами к искусанным губам.

      Он ждет удара, или заклинания, даже Аваду в грудь — и это будет самая легкая из возможных смертей, что поджидают его впереди. Но Малфой выдыхает длинно и судорожно, вцепляется в рубашку на спине и отвечает.

      Гарри задыхается, прикусывает чужие губы, скользит языком по сомкнутым зубам, и Малфой поддается, впускает — так мало воздуха между ними, а глаза Драко закрыты, но это не важно. Что вообще может быть важно сейчас, когда чужое сердце набатом бьется в ушах, а от пальцев, сжимающих плечо, останутся синяки. И вжимать слизеринца собой в стену так отчаянно здорово, так правильно, что вышибает дух, и остается только судорожно вбирать воздух, пока сухие губы прижимаются к уголку рта, скуле, прослеживают линию челюсти. Гарри вжимается лбом в чужой висок, горячо прижимается губами к мягкой коже за ухом, обхватывает Малфоя так сильно, как только может, замирает, пытается дышать ровно, и молчание — единственное что имеет значение между ними.

      В конце концов, им никогда не были нужны слова.

***

      Сборы и приготовления занимают немного времени.

      Гарри сидит на крыльце и молча наблюдает за тем, как Гермиона превращается в Беллатрису Лестрейндж. Совсем не похоже — неужели не слышно, что сердце бьется иначе? Незамутненное, хрустальное и четкое, словно ограненная драгоценность, сознание Гермионы звучит по прежнему ясно, и, если закрыть глаза, не возникает сомнений, кто стоит перед тобой.

      Малфой ходит неподалеку. Гарри слышит каждый его шаг, вздох, движение — так ясно, будто слизеринец рядом.

      Они не говорили… об этом. Гарри не знает, что случилось в темном закутке перед лестницей. Малфой сбежал оттуда, как только восстановилось сорванное дыхание, а Гарри был слишком напуган, чтобы его остановить.

      Да и что бы ты сказал, Гарри Поттер?

      Во всем этом ужасе, в котором по уши увяз Мальчик-Который-Выжил, есть только одна несомненно положительная сторона. Малфой раздражается, язвит, очень громко и очень саркастично сомневается в наличии у факультета львятников даже зачатков разума, — но не прячется. Прямо встречает взгляд, радужка у слизеринца серая и очень сумрачная, в зрачках затаился страх. Но… Гарри не уверен, не может поручиться, и искренне пытается убедить себя, что ему кажется, но…

      Малфой не собирается бежать.

      От этого — что бы ни происходило между ними. Гарри пытается не думать о слизеринце и ситуации в целом, но у него ожидаемо не получается. И каждый раз, косясь в сторону тонкой светловолосой фигуры и натыкаясь на ответный осторожный взгляд, Гарри испытывает такую дикую смесь эмоций, что хочется кричать и бегать от радости, а затем немедленно утопиться в ближайшем колодце. И какой там Волан-де-Морт, Пожиратели, Орден, крестражи, и весь мир — пусть катятся к Мордреду и Моргане!

      Но мир плевать хотел на то, что Гарри Поттер слишком занят личной жизнью, и ожидаемо подкладывает свинью. Будто умеет по-другому.

      Мерлинова борода, сосредоточиться на чем-либо, чувствуя дыхание Малфоя на затылке — вы серьезно? За спиной Крюкохват, а мантия-невидимка не растет вместе с Поттером и уже не может вместить троих первокурсников. Места мало, Малфой вынужден стоять близко - так, что теплое дыхание щекочет волосы и греет шею. И это не помогает вслушаться в мысли гоблина и вытеснить те, что полны сомнений, но, незнамо как, Гарри справляется.

      Эффект не хуже «Империо», и пока гоблин ведет их в сейф Беллатрисы, Гарри пытается справиться с заполошенно колотящимся сердцем. Ему же не послышался одобряющий хмык Малфоя? Не послышался? ..

      Дальнейшая круговерть не располагает к размышлениям.

      Посаженный на цепь дракон звучит грустью и беспросветной тоской по чему-то неизведанному и огромному, пришедшему из памяти предков. Он отчаянно ревет, отступая под звуки трещоток, и это первый раз, когда Гарри жалеет, что может слышать плач чужой души.

      В хранилище мадам Лестрейндж царит хаос, но Гарри четко различает золотой перестук чаши Хафлпафф и скрежет души Волан-де-Морта внутри. Ему не удается сохранить меч, а гоблин подставляет их и исчезает с мерзкой усмешкой. Каким-то чудом им удается выбраться из сейфа, но не особо это и помогает, потому что на громкий крик Крюкохвата сбегается, кажется, вся охрана Гринготтса.

      - И почему я не удивлен, Поттер, скажи мне? — умудряется зудеть сквозь зубы Малфой, прижимаясь спиной к каменной кладке, содрогающейся от воя атакующих заклинаний.

      Гарри некогда отвечать на риторические вопросы, он занимается тем, что глушит большую часть заклятий — и видит Мерлин, если бы не это, стены давно бы рухнули.

      Гермиона умная и находчивая. Но порой Гарри ее побаивается и немного жалеет, что гриффиндорская заучка подружилась с ним — жила бы себе спокойно, горя не знала. Видимо, безумие и сумасбродство, вкупе с отсутствующим инстинктом самосохранения, заразно, и Поттер успешно инфицировал свое окружение. Иначе откуда у умницы Грейнджер такие идеи? ..

      - Прыгнуть на дракона! Прыгнуть на дракона, Поттер! И это ее план?! — в голосе Малфоя пробиваются истеричные нотки.

      И не сказать что Гарри не разделяет его мнения, но думать некогда, а Рон уже цепляется за костяные шипы. Гарри хватает Малфоя за руку, дергает, и они вместе прыгают на чешуйчатую спину.

      Дракон поливает все вокруг огнем из разявленной пасти. Скрипят болью застарелые шрамы, лязгают цепи. Он не взлетит, не стоит и думать — слишком зол, слишком напуган, слишком глуп — он живет лишь памятью древней, волшебной крови. Гарри зажмуривается, проклиная все на свете. Сила стремительно тает, уже мерцают перед глазами темные мошки — полог тишины, о который разбиваются заклинания охранников, медленно тает.

      Сделай что-нибудь, Поттер!

      О да, мнение Малфоя как всегда вовремя, очень ценно, как Гарри вообще без него обходился, и, разумеется, он просто так прохлаждается на жесткой драконьей спине!

      Поттер стискивает зубы, едва сдерживаясь чтобы не высказать слизеринцу все то хорошее, что он думает о нем в данный момент, и медленно выдыхает. Спокойствие.

      Сделать. Но что именно?

      Что там Малфой рассказывал?

      Да какая разница, что рассказывал Малфой: вряд ли над его злополучной бабкой — Мерлиновы панталоны в подарок этой замечательной женщине! — стоял кто-то с блокнотиком и книжечкой «Как быть Князем Тишины. Пособие для чайников». А если справилась она, справится и Гарри, не совсем же он идиот!

      Очень, очень спорное утверждение, понимает Гарри. Он проваливается в глубь сознания дракона; вниз, в ревущую какофонию звериной ярости. Оно почти оглушает - дракон полон магии и природы, первозданной и непоколебимой. Но она разрушена, растоптана, порвана на клочки годами полусуществования, непрекращающейся болью и светом где-то там, высоко и недостижимо... И о небе остается лишь тонкий отзвук тоски.

      Нет ни силы ни возможности ее усмирить. Гарри тонет, захлебывается криком, пытается заглушить - но, о чем ты Поттер? Проще остановить неторопливое и страшное гудение тысячи смертельных заклятий.

      И почти теряя сознание, растворяясь в дисгармонии чужого сознания, Гарри неожиданно понимает.

      Он вспоминает: ширь и ветер, и лазурную синь над головой; древко метлы, почти неощутимое, и при очередном вираже кажется, что за спиной распахиваются крылья; золотой мячик снитча перед глазами, упоение и восторг полета - воспоминания звенят счастьем. И так легко вплести в чужую песню лишнюю ноту. Не мешая звучанию - лишь меняя его.

      Сознание возвращается рывком, стоит лишь почувствовать свежее дуновение на лице. Гарри открывает глаза. Лицо Малфоя испуганное и очень злое, он цепляется за никудышного Поттера, и только благодаря его рукам Гарри еще держится на чешуйчатой спине летящего в небесах дракона. Судя по разъяренному взгляду слизеринца, тому есть, что сказать о фокусах Золотого Мальчика. Но он к счастью оставляет замечания на потом, за что Гарри очень ему благодарен.

      Цельное сознание восторженно ревущего дракона похоже на песню из старого, полузабытого сна. В нем шепот костра и сверкание тысячи звериных глаз за освещенным кругом, треск ветвей и вой сильного северного ветра, и хлопанье десятков распахивающихся крыльев сливается в громовые раскаты. А чешуя сверкает на ликующем солнце огромной радугой.

***

      - Мы не можем этого сделать! - возражает Гермиона. Она дрожит на пронизывающем ветру, холодная мокрая одежда облепляет тело, забирая последнее тепло. - Надо все продумать! Нам нужен план!

      - Не может быть! - саркастично вставляет Малфой. - Я поражен! А как же ваш любимый: броситься грудью на амбразуры и героически погибнуть? Чем не план?

      Гермиона прожигает слизеринца возмущенным взглядом. Рон бухтит что-то про трусливых хорьков, Малфой шипит в ответ нелестное замечание про семью Уизли - и Мерлин, они уже сидят у Гарри в печенках, оба!

      - Прекратите! - рявкает он, подкрепляя слова силой.

      Рон возмущенно раскрывает рот, словно большая рыжая рыбина, а Малфой косится на Поттера и кривит тонкие губы.

      - Мы отправляемся в Хогвартс, - подытоживает Гарри. - За тем, что принадлежало Рэйвенкло. И это не обсуждается.

      Я прямо фанатею от твоей способности командовать, Золотой Мальчик, язвит Малфой, зло сверкая глазами.

      И видят Мерлин, Мордред и Моргана, невозможно заткнуть Малфоя, если он имеет что сказать!