14 Глава-Тень возвращается
Утро началось тихо, почти безмятежно. Мине впервые за долгое время проснулась без снов — без криков, без цепких рук Фарида, без ощущений страха. Она встала, посмотрела в окно и заметила, как Мустафа помогает Камилю чинить ворота во дворе. Они работали молча, но слаженно — отец и сын, связанные не только кровью, но и общей болью.
Мине вздохнула с облегчением. Этот дом стал для неё убежищем. Но в глубине души она чувствовала, что буря ещё не прошла.
Тем временем мужчина по имени Кадир — бывший заключённый, которого Фарид называл «другом» — уже несколько дней наблюдал за домом издалека. Он знал, что спешка может всё испортить. Ему нужно было время, чтобы изучить распорядок, понять, когда Мине остаётся одна, кто выходит из дома и кто возвращается.
Он даже успел однажды притвориться прохожим, идущим по дороге с пакетом в руке. Его взгляд на мгновение задержался на Мине, которая в тот момент поливала цветы у крыльца. Она даже не подозревала, что хищник рядом.
Вечером Мустафа заметил, что один из соседских псов начал часто лаять, особенно в районе ограды. Он подошёл туда и увидел странные следы на земле. Его пальцы дотронулись до примятой травы — как будто кто-то стоял тут недавно. Лицо Мустафы напряглось.
Он поднялся и быстрым шагом вернулся в дом. Взял блокнот, вырвал лист, нарисовал силуэт за кустами и указал на ограду. Потом — на Мине. Его глаза были полны тревоги.
— Ты думаешь, за мной кто-то следит? — спросила она, бледнея.
Он кивнул.
Камиль сразу отложил газету и встал. Хатидже подошла к Мине, обняла её и тихо сказала:
— Мы не дадим ему снова добраться до тебя, kızım.
Ночью Мустафа не ложился спать. Он сидел в тени, держа в руках деревянную палку, глядя в темноту двора. Он не умел говорить, но его молчание кричало громче любых слов.
Если Фарид снова попытается причинить ей боль — он не даст. Он не позволит.
Мустафа продолжал стоять в тени, наблюдая за тем, как Мине, несмотря на напряжённый день, старалась улыбаться. Она наливала чай Хатидже, благодарила Камиля, гладила по спине старую собаку, лежащую у крыльца. И в каждом её движении было столько мягкости, света, какой-то ускользающей доброты, которую он раньше никогда не замечал в других.
Он смотрел на неё и чувствовал: она стала его миром.
Каждый её вздох, каждый взгляд, каждое слово, адресованное не ему — он впитывал их, будто драгоценность. Он не знал, когда это началось. Может быть, в тот день, когда она впервые укрыла его пледом на веранде, думая, что он спит. А может — когда она, дрожа, рассказала про Фарида, а потом слабо улыбнулась и сказала: «Просто хочу быть живой».
Он не мог сказать ей ни слова. Не мог признаться. Не мог даже шепнуть.
Но где-то внутри него росло чувство — глубокое, как море. Неспокойное. Беспощадное. Он знал: если с ней хоть что-то случится — он не выдержит.
Ночью он остался караулить у окна её комнаты, спрятавшись за занавесью. Свет ночника освещал её лицо. Спокойное, уставшее, ранимое. Она спала, не зная, что снаружи кто-то готовится нарушить этот покой.
Мустафа не сомкнул глаз ни на секунду. Он держал наготове палку и лист бумаги. Если понадобится — он даст сигнал. Если понадобится — он станет щитом.
И в этом молчаливом дежурстве он впервые признался себе: Я её люблю.