Глава 1 - Жвачка
- Думаешь, это кишки?
- Нее... просто кровь.
- Да ну, какая же это кровь? Ты посмотри, там же внутри что-то круглое и длинное...
- Говорю тебе это - кровь. Или червяк.
- Думаешь, она успела сожрать червяка, прежде чем её переехало?
- Может, это червяк сейчас жрёт её?
- Хм... А мы проверим!
Анька поднимаемся на ноги так быстро, что подол её платья опускается лишь секундой позже, оголяя её тощие бедра и белые хлопковые трусы. Она оборачивается вокруг себя и стремглав бросается на обочину дороги, где роется в жиденькой траве задом кверху. Анька что-то бубнит мне, но я ни словане могу разобрать.
- Я ничего не слышу! - кричу я ей.
Она разгибается, поворачивается ко мне - её лицо стало ярко-розовым от прилившей к голове крови. В руках она держит прутик.
- Я говорю - если начнет шевелиться, значит это - червяк.
Анька снова возвращается на тропу и садится на корточки, нависая над нашей находкой. Она аккуратно втыкает прутик прямо в центр бурой каши и подцепляет комок коричневого сгустка концом ветки, таща его наверх - жижа мерзко скатывается с палки и, переливаясь на солнце, с тихим шлепком падает на землю.
- Меня сейчас стошнит... - я морщусь и вскакиваю, закрывая рот рукой.
Анька хохочет:
- Я же говорила - кишки! А она - червяк, червяк...
- Тоже мне, - глухо бубню я из своей ладони, - эксперт по раздавленным мышам...Она продолжает победно смеяться, пока я пытаюсь вернуть на место взбунтовавшийся желудок. Анька поднимается на ноги и отбрасывает палку обратно в траву.
- Ладно, - говорит она, - пошли к речке.
Мне не сильно хочется идти на речку, но все же это лучше, чем рассматривать раздавленных грызунов, лежащих посреди дороги. И я киваю.
Если долго идти верх по тропе, на которой валяется дохлая мышь, то неизменно приходишь к старому ручью. Ну как - долго? Минут двадцать. И это не речка вовсе, а так, речка-говнотечка, как говорит моя мама. Она, кстати, не особо радуется тому, что я туда хожу. Речка, и без того небольшая, с каждым годом становится все уже и мельче. Но все же это хоть какое-то разнообразие ландшафта. Если долго идти вверх по тропе с раздавленной мышью, ты минуешь заброшенный, покосившейся от времени сарай, небольшую рощицу с кривыми березками, проходишь мимо огромного, сломанного пополам, дерева, после чего дорога резко поднимается вверх, и ты взбираешься на горку. Мост находится там,сколько я себя помню. Он не то чтобы прокинут над речкой, скорее, соединяет два противоположных берега, потому что они довольно круты - от верхней точки моста до каменистого дна примерно четыре этажа среднестатистической многоэтажки. Это довольно высоко. Особенно, когда вам восемь лет.
Мы забегаем на мостик (по-другому и не скажешь, потому что он узкий и старый) и останавливаемся по центру. Анька приподнимается на цыпочки, перегибается через перила и плюет вниз. Прозрачная слюна летит вниз и бесшумно вклинивается в бурлящий поток под нашими ногами. Речка маленькая, но течет быстро, словно торопится куда-то успеть, прежде чем высохнет окончательно. Звук струящейся воды, вспениваемой острыми камнями, успокаивает. Я буду помнить этот звук всю жизнь.
- Как думаешь, здесь кто-нибудь тонул?
Я смотрю на Аньку и думаю, до чего же она красивая.
- Как тут утонешь? - отвечаю и перегибаюсь через перила. - Там воды по колено. А вот разбиться можно, запросто.
- Слишком низко, - говорит Анька. - Только покалечиться.
- Нормально тут... - говорю я, по-прежнему глядя вниз.
Там река, от которой остался лишь убогий ручеёк, искрится на камнях, отражая то немногое солнце, что проникает сюда. Мне нравится журчание воды, нравится запах и свежесть, которые поднимаются над ней. Я вдыхаю аромат лета, солнца, леса и думаю, что такие моменты остаются в памяти навечно, забираясь куда-то в подкорку помимо твоей воли. Вокруг нас деревья и густой кустарник, вокруг нас щебечут птицы, и солнце щурится сквозь густую листву деревьев. Вокруг - тишина, счастье и детство - их буквально можно потрогать руками, как семена одуванчика, которые подхватило порывом ветра и теперь несет по свету, сея во всем мире свет и тепло расцветающего лета.
А несколькими мгновениями позже Анька переворачивается через перила и летит головой вниз, стремительно приближаясь к камням.
***
Я стою на остановке и смотрю на дом с красной черепицей. Сегодня прохладно, и у меня замерзли руки. Я тру ладони друг о друга, а потом снова запихиваю в карманы. И вроде бы безветренно, но пробирает до костей - все-таки не май месяц, а всего лишь конец апреля. Я смотрю на красную черепицу и представляю людей, живущих там. Представляю, как они ходят, разговаривают, едят или спят. Вот прямо сейчас кто-то из них, в майке, носках и тришках с вытянутыми коленками идет на кухню, берет чайник и смотрит, сколько там воды осталось, видит - мало, доливает еще и включает кнопку. И пока чайник закипает, человек зевает, тянется, а потом чешет зад или ногу. А может быть, прямо сейчас, вот в эту самую секунду, кто-то целует кого-то в первый раз в жизни - робко, неловко касаясь губами, пытаясь контролировать каждое движение, стараясь унять дрожь в руках и уловить ритм чужих губ, подстроиться под чужое дыхание, услышать биение чужого сердца. А может, там просто смотрят телевизор.
Подходит мой автобус - с характерным шипением открываются двери ПАЗика, и он приветливо приглашает меня внутрь, но я несажусь в него, а отворачиваюсь, делая вид, что мне вообще не в ту сторону. Двери закрываются, слышно, как водитель с жутким треском шестерни включает первую передачу, автобус трогается и выезжает из кармана остановки. Я поворачиваюсь, провожаю его взглядом и снова поворачиваю голову к дому с красной черепицей. Отсюда, с остановки, видно только крышу, потому что он находится в трех домах от дороги, и его практически полностью заслоняют другие постройки, но мне и не нужно видеть его, чтобы с точностью до мельчайшей детали нарисовать его в своей голове. Я ошибусь только в тех местах, которые переделали новые хозяева дома, потому что уже очень давно я не подходила к нему ближе, чем стою сейчас. Уже очень давно я только и делаю, что смотрю на красную черепичную крышу.
- Привет.
Я поворачиваюсь:
- Только что ушел наш автобус.
- Не мог найти рюкзак. Как сквозь землю, честное слово...
- Тормоз.- Дура.
- Деньги у тебя есть?
- А у меня они откуда?
- Ты же работаешь!?
- А ты нет, но почему-то у тебя их всегда больше, чем у меня. По-моему это охренеть, как несправедливо.
Я согласно киваю и снова отворачиваюсь к красной черепичной крыше. Тим подходит, становится рядом со мной и пытается отследить мой взгляд. Утыкаясь глазами в красную черепичную крышу, он поправляет лямки рюкзака:
- А тебе зачем?
- Зачем - что?
- Деньги?
- А... будем учиться курить.
Тим тихонько рычит:
- Ну сколько можно? Я в прошлый раз чуть все штаны себе не заблевал...
- Пока не научимся.
- Слушай, ты - как хочешь, а я - не буду.
- Слабак.
- Мазохистка.
Я поворачиваю голову и смотрю на него. Он бросает на меня быстрый взгляд, опускает ресницы и смотрит себе под ноги, но потом снова поднимает глаза на меня. Я смотрю на него и думаю - как же он, весь такой правильный и порядочный, нравится девчонкам? Нет, ну серьезно? Во всех художественных книжках и псевдонаучных пособиях по взрослению черным по белому - девочкам нравятся плохие мальчики. Но Тимура точно плохим не назовешь, даже с большой натяжкой. Тем не менее, девчонки от него просто в восторге. Ну, не все конечно, и он явно - не рок-звезда, но все же весьма приметный персонаж. Наверное, дело в его восточной внешности. Вернее, полувосточной. Тимур - откровенный метис - у него большие миндалевидные глаза темно-карего цвета, темные, почти черные волосы, брови и ресницы при относительно светлой коже - он не совсем бледная поганка, но и не такой смуглый, как его отец. И при всей «восточности» верхней половины его лица, вся нижняя - явно европеоидного типа - прямой узкий нос, губы тонкие, классической, правильной формы, чем-то напоминающие губы древнегреческих статуй, и по-европейски узкий, немного вытянутый овал лица. Странный, но яркий коктейль, особенно если учитывать, что он уже выше среднестатистического студента примерно на полголовы, а ведь ему всего шестнадцать. Но это, наверное, не только генетика, но и баскетбол, на который он ходит с восьми лет. Говорят, они там вытягиваются за счет того, что все время тянут руки вверх.
- Слушай, а почему тебя Тимуром назвали? Это же вообще не ваше имя?
- В каком смысле «не наше»?
- У тебя же отец казах!?
- Ну.
- А это татарское имя.
- А... я не в курсе. Мне как-то не интересно...Ты что, «гуглила» мое имя? - он удивленно вскидывает брови.
Я отворачиваюсь и снова упираюсь взглядом в красную черепицу:
- Мне было скучно.
- И ты от скуки «гулгишь» мое имя?
Я снова поворачиваюсь к нему:
- А ты что «гуглишь», когда тебе скучно?
Он краснеет и опускает глаза вниз. Я улыбаюсь и снова перевожу взгляд на крышу:
- Конечно, гораздо интереснее пускать слюни на Еву Грин в нижнем белье...
Он заливается краской с головы до ног. Если бы было можно, он зарыл бы голову в землю, как это делают мультяшные страусы, но он лишь опускает подбородок, прячет нос в одежде и негодующе бубнит в ворот ветровки:
- Подумаешь... один раз застукала, теперь всю жизнь будет...
- Да ладно... - говорю я, поворачиваясь к нему. - Ева Грин - классная.
Он поднимает на меня глаза и с сомнением смотрит на мою примирительную улыбку.
- Будь я мужиком, я бы тоже на неё запала.
Он все еще недоверчиво елозит взглядом по моему лицу, пытаясь понять, что это - очередная уловка или совершенно бескорыстная откровенность. Но я не пытаюсь его поддеть. По крайней мере, не в этот раз. Ева Грин, и правда, огонь.
- Это тебе не Майли Сайрус или Селена Гомез. Она гораздо круче. Это как... - я поднимаю глаза в серое небо, пытаясь найти подходящую аналогию для сравнения, дабы продемонстрировать полную боевую готовность вывести его из неуютного положения, в которое сама же его и загнала, - ... как обычная песочная печенька и огромный шоколадный торт из кондитерской. Ну, знаешь, в глазури с кремом и кусочками шоколада наверху, - говорю я.
Он смотрит на меня, и легкая тень улыбки вырисовывается над воротом куртки.
- Или, - самозабвенно продолжаю я, - как«Доширак» и сочное, хорошенько промаринованное, зажаренное на углях мясо, с луком и зеленью... которое еще шкворчит у тебя на шампуре.
Он смеется, и его лицо выползает из ворота ветровки:
- Это как Lamborghini Aventador и Daewoo Matiz, - добавляет он.
Я улыбаюсь, довольная тем, что свела всю неловкость на нет:
- В этом вопросе я уже не сильна, но, наверное, да.
Он смеется:
- А сама-то... Ты бы все отдала за то, чтобы Бил Скарсгард в лице Пеннивайза1 вылез из твоего холодильника.
- О, да... - смеюсь я. - Если бы Пеннивайз вылез из МОЕГО холодильника, еще неизвестно, кому из нас пришлось бы убегать.
Мы смеёмся, а я думаю - если бы Пеннивайз, и правда, вылез из моего холодильника, я бы навалила кирпичей...Из-за поворота выезжает ПАЗик.
- Поехали, - говорит Тим.
Автобус подъезжает, шипя открывающимися прямо на ходу дверьми. Мы ждем, пока он окончательно остановится, и запрыгиваем внутрь. На нашей остановке автобус еще пустой, но мы все равно не садимся. Мы проходим в самый конец салона и забиваемся в угол у заднего окна. Автобус закрывает двери и трогается с места, а я бросаю последний взгляд на крышу из красной черепицы.
Так же, как делаю все последние семь лет.