Еще раз
"Хочу испытать судьбу. Ты ведь так верил в нее. Я тоже хочу поверить. Внизу мой адрес, дверь будет открыта.Просто заходи."
✧✧✧
Иногда Хёнджину казалось, что у Криса к нему что-то большее, чем дружеские чувства. Иногда ему чудились в любимых глазах искорки взаимности. Иногда... Иногда Хван забывался и позволял себе помечтать. И тогда шаловливые ручонки касались желанного тела перед камерами на радость одних фанатов и к раздражению других, а потом становилось очень-очень стыдно и страшно, когда экстаз, охватывающий каждый раз во время концертов и выступлений, проходил.
Хёнджин любит Криса. Он понял это давно, и осознание далось легко, будто он с первой встречи знал, что так будет, и заранее сдался. Но долгие годы только его подушка и измученный скетчбук знали, сколько проблем приносили ему эти чувства. Потому что больно, ревностно, обидно. Потому страшно всю жизнь молчать, но не менее страшно быть отвергнутым. Чан вообще казался натуралом — Джинни его не раз ловил в компрометирующих ситуациях с девушками. Как он отреагировал бы на признание парня — не вопрос, а вопросище. Это на камеру, для фанатов, они были все такие толерантные, всё понимающие и всех принимающие, а на деле каждый со своими тараканами в голове, и там не всё так однозначно. Атмосферу в группе своей безответной любовью портить не хотелось.
Иногда Хёнджину казалось, что его чувства взаимны. Особенно в моменты, когда Чан крепко обнимал со спины, хвалил, восхищался. А потом лидер обнимал кого-то еще, говорил им, какие они потрясающие, и воздушные замки Хвана рушились, не успев принять четкие очертания.
Запись и съемки Red Lights стали самым любимым и самым ненавистным временем Хёнджина. Потому что Чан отыграл так, будто между ними действительно всё сложно, но что-то все же есть. Смотрел пронзительно, будто и впрямь любит настолько, что ненавидит, и устал от груза этих чувств. Он отыграл, а Хёнджин ни минуты не притворялся, душу свою вывернул, позволил чувствам просочиться наружу и показать через движения своего тела, насколько они болезненны. Режиссер и стафф хвалили его не переставая, а Чан смотрел с восхищением, которое могло означать все что угодно.
Но Хёнджин согласен был даже на это, главное, что у него была возможность видеть Чана почти каждый день.
А потом и это у него отобрали. Вот так вот просто всё за него решили однажды. Джинни вернулся из дома родителей, а его огорошили новостью, что теперь он будет жить с Чанбином. Со — друг и хороший сосед, но каким бы хорошим он ни был, он не Чан, и этим всё сказано. С Чаном жил Чонин, и, как бы Хёнджин ни любил младшего, он не сразу смог унять ревность и зависть. Потом в два раза усерднее тискал мелкого, чтобы загладить вину за злые мысли, пусть дальше головы они не ушли и никому навредить, кроме самого Хвана, не успели.
Джинни заманивал лидера аниме, благодаря жизнь за то, что предлоги вообще есть, и даже не сильно разочаровывался, когда Чанбин не уходил и пялился на них, а не в экран, с таким лицом, словно изучал и пытался что-то для себя понять, а временами глупо улыбался и качал головой, за что врезать хотелось неимоверно, ведь казалось, будто он чувства Хёнджина считал и посмеивался над наивностью младшего.
Слушать рассказы Чонина о том, каково это — жить с Чаном, и вовсе на муку было похоже, потому что звучало как-то, чего бы он сам хотел. С Чаном. Наводить уют, вместе уезжать и возвращаться, когда расписание совпадало, вместе завтракать и ужинать, вместе засыпать и просыпаться. Но вместо этого он большую часть времени проводил в своей комнате, рисовал, писал тексты, читал. Иногда ходил с Бином в спортзал, иногда Феликс вытаскивал его насильно на улицу, и тогда они шли за кофе или мороженым. Иногда увязывался хвостиком за Со, услышав, что тот идет к Чану, а потом всячески оправдывал свое присутствие скукой, хотя никто никогда не задавал ему вопросов о том, почему он приходит. Чан просто улыбался, доставал посуду для еще одного и ставил перед смущенным младшим порцию своего очередного кулинарного шедевра — все, что готовил лидер, для Хвана всегда было вкуснее, чем изысканные деликатесы из ресторанов со звездами Мишлен. В такие редкие моменты Хёнджин больше молчал и напитывался атмосферой места, где жил его любимый человек. Напитывался Чаном.
И ненадолго забывал, что потом ему это аукнется, когда одинокой ночью грудную клетку будет сдавливать лёд, и ничто не поможет Джинни согреться.
✧✧✧
Спустя три года после истечения второго контракта Хёнджин застывает посреди аэропорта, сжимая ручку чемодана, и поверить не может, что всё складывается именно так.
— Все рейсы отменили из-за снегопада, — говорит ему девушка с именем Шарлин на бейдже и сочувственно улыбается.
— Может, частный самолёт полетит? — с надеждой спрашивает Хёнджин. Он готов, если честно, вплавь через океаны рвануть, если это поможет ему оказаться в Сиднее на Рождество.
— Мне очень жаль... — парень дальше даже не слушает. На негнущихся ногах идет в зону ожидания и падает прямо на пол в углу, потому что все сиденья заняты. Ему сейчас плевать даже на то, что пара девушек достала телефоны и снимает его, узнав несмотря на маску в пол лица и опущенную на глаза шапку. Он упирается локтями в колени и зарывается лицом в ладони, едва сдерживаясь, чтобы позорно не зарыдать в голос перед парой сотен незнакомцев. Глаза жжет от невыплаканных слез, а в глотке стоит ком, постепенно разрастаясь куда-то в грудь. Ему лететь больше двадцати часов с пересадкой, сейчас уже почти полдень 24-го декабря. Он в полной заднице, и от безысходности хочется лезть на стену.
Это похоже на конец. Страшно. Больно. Горько. Почему у них должно быть всё так сложно? Почему они шли то друг к другу, то от слишком много лет, но так и не заслужили, кажется, своего хэппи-энда?
Получив два дня назад сообщение от Чана, Хёнджин сначала не поверил. Он уже и не ждал какой-то активности с его номера, но был так счастлив, что сбежал с очередного свидания вслепую, толком не объяснившись, и перечитывал строчки снова и снова, пока ехал в такси, умирая от счастья и боясь одновременно.
«Не отвечай на это сообщение.
Хотя сначала всё же стоило написать «привет». Привет, Джинни. Как ты? Надеюсь, что у тебя всё хорошо и ты счастлив. Я знаю, что странно писать тебе спустя столько месяцев тишины и вообще после всего, что было, и всё же я так и не смог отпустить и хочу дать нам обоим последний шанс. Если ты этого тоже хочешь. Если тебе это тоже нужно.
Давай проведем это Рождество вместе? Не отвечай. Просто приезжай, и я приму это как твое «да» нашей последней попытке.
Или проигнорируй, и тогда я пойму, не увидев тебя на своем пороге, что это конец.
Может, ты давно сменил номер, я специально не узнавал у парней. Хочу испытать судьбу. Ты ведь так верил в нее. Я тоже хочу поверить. Внизу мой адрес, дверь будет открыта.
Просто заходи».
Хёнджин ни секунды не сомневался, что полетит.
Он специально освободил расписание, отказался от приглашений на вечеринки и был так воодушевлен, что ассистент заподозрил его в употреблении стимуляторов.
А теперь он сидит на полу аэропорта и чувствует, как его надежда умирает.
Их отношения с Чаном все же начались зимой 2025-го. Все случилось, когда Чан выбрал его песню для исполнения. Сам Хёнджин взял песню Феликса, хотя очень хотелось исполнить Railway, но Чанбин, когда они обсуждали идею обмена в своей квартире, гадал, что выберут другие парни, а потом ляпнул, что концептуально Джинни подойдет песня Чана, но он просто ее не потянет. Дальше Хёнджин уже и не слушал. Замечание друга было справедливым, Хван и сам знал, что запустил свой вокал и дыхания не всегда хватало, особенно при активных танцах. Так стабильно, как лидер, он звучать никогда не сможет, просто потому что до Чана ему не дотянуться ни в каком смысле.
Он пошел на поводу совета друга и взял песню Феликса.
А потом Чан выбрал So good, и Джинни начал сомневаться во всех своих жизненных выборах. Потому что, ну какого черта? Насколько потрясающе им было бы исполнить песни друг друга, но нет, Хван уже как пару дней к тому моменту репетировал другую композицию. Шипперы Хенликсов явно будут в восторге, а Хван явно будет опять бояться заходить в интернет, чтобы не напороться на очередные эдиты, благодаря которым им с Феликсом порой бывало неловко в обществе друг друга.
— Хён, а что, если ты зажмешь низ футболки зубами на этом движении? — полушутя, полусерьезно спросил Хёнджин, осмелевший после баночки слабоалкогольного пива, которым пытался потушить пожар, горящий внутри при виде тела лидера, извивающегося в попытке повторить плавные движения Хвана. Вышло наоборот, будто он в этот огонь бензина подлил, осмелев до вот таких шуточек, в которых реального желания увидеть это — девяносто девять процентов, а оставшийся один — трепыхающийся инстинкт самосохранения. — В клипе у меня кроп-топ, а ты собрался выступать в футболке.
Хван не знал, чего в нем больше, когда Чан без вопросов поднял низ футболки, зажал его в зубах, оголив преступно великолепные кубики пресса, и вопросительно вздернул бровь, глядя на младшего, которому в этом взгляде чудились искорки вызова и дерзкие смешинки. Хёнджин так громко сглотнул при виде этого зрелища, что стало даже неловко. Он спешно приложился к почти пустой банке пива, сделал глоток, облизнулся и поднял взгляд как раз вовремя, чтобы заметить — Чан бессовестно пялился на его губы.
Кто тогда сделал шаг вперед, было даже неважно, ведь потом они оба двигались навстречу друг другу. Разговор после был долгим, чертовски смущающим, но зато Хёнджин узнал, что Чан уже какое-то время сохнет по нему, возможно, даже со времен их совместной работы над Red Lights. Пусть и не так долго, как сам Хёнджин, но даже так он был чертовски рад — ведь взаимно! — хоть и был немного опечален упущенным временем.
Которое наверстать они так и не смогли.
Всё закончилось, когда они настолько увлеклись, что потеряли бдительность, пробыв вместе всего полтора года. Их тогда сняли прямо в номере отеля чокнутые папарацци, и, хоть агентство и уладило этот вопрос, а Чан выложил круглую сумму на то, чтобы выкупить все доказательства, дальше так продолжаться не могло. У Чана ответственность за всю группу, а он забылся, позволил себе быть счастливым и чуть не подвел их всех. И как бы Хёнджин ни стучался, отныне все двери для него были закрыты. Его Чан превратился в робота, который умеет быть только профессионалом, но не человеком.
Через год до Хёнджина наконец дошло. Он замкнулся в себе, ушел с головой в работу, загонял себя до истощения и внезапно даже для самого себя оказался в отношениях с одним из танцоров. Долго они не продлились, но парни расстались друзьями, а Джинни до сих пор считал того человека своим спасителем, ведь именно он каждый раз хватал Хвана за руку, когда тот доходил до точки и хотел всё закончить. То ли из группы уйти, то ли в окно выйти. Ведь смотреть на Чана и не сметь к нему прикоснуться было невыносимо. Только позже он понял, что этими отношениями пытался лидера спровоцировать, вывести на эмоции, заставить ревновать, а когда ничего не вышло, понял, что это действительно конец. Чан пожертвовал своим счастьем ради того, чтобы репутация группы не пострадала, и отступать не собирался.
А после и вовсе случилась армия, о которой Хёнджин вспоминать не любил. Ему нелегко пришлось, и это всё, что он когда-либо кому-либо говорил, насильно стерев те долгие месяцы из своей памяти.
Когда контракт группы подошел к концу, Феликс решил уйти, 3Racha захотели свою компанию, Минхо грезил мечтой открыть школу танцев, а оба макнэ стали первыми, кто подписал контракт с 3R Ent. Хёнджин долго переживал из-за всей этой ситуации, но в конце концов благодаря друзьям и семье решил заняться живописью всерьез, организовал даже несколько выставок, все так же посещал показы мод по личному приглашению Донателлы, но уже как художник и друг модельера, и иногда писал тексты песен, раздирающие его собственное сердце в клочья, а затем прятал их в ящике стола. Предложение Минхо работать в его школе тактично отклонил, а зазывания Чанбина в новую компанию и вовсе игнорировал, прекрасно понимая, что не может продолжать видеть Чана чуть ли не каждый день и притворяться, будто расстояние между ними его не убивает.
Свой канал он вести не планировал, ведь это уже делал Ликс, и он знал, сколько хейта выльется на него, хоть и совершенно беспочвенного, из-за вечной конкуренции фанатов двух парней, а Хёнджин был не уверен, что вывезет всё это, когда и так морально изломан. Но потом он как-то появился на канале Йеджи и, начитавшись комментариев под этим видео о том, что ему следует завести свой видеоблог, внезапно подумал: а почему бы и нет? К чёрту хейтеров!
Джинни снимал свои поездки и путешествия, процессы создания некоторых картин, иногда проводил разговорные трансляции, отвечал на вопросы, напевал песни Stray Kids, которые помнил наизусть и забывать не собирался. Подписчики даже посмеивались над ним, ведь петь он всегда начинал не свои партии, а Чана, и даже не сразу понимал это, но когда ситуации стали повторяться с завидной регулярностью, понял, что так продолжаться больше не может.
С того момента он пел только свои партии, скетчбуки, забитые набросками знакомых рук и черт лица, были спрятаны в коробку, а в новых появлялись только цветы. Всё, что хоть как-то напоминало о лидере, Хёнджин убрал как можно дальше. С парнями он почти не общался. Чонин иногда писал, передавал привет от Сынмина, приглашал на их общий концерт, на который Хван, разумеется, не поехал. Чанбин иногда звонил, но Джинни не всегда брал трубку, потому что иногда просто не было сил делать вид, что всё хорошо. А когда действительно жизнь стала лучше, Со уже не пытался пробить головой стены друга, смирившись.
Джинни научился жить без Чана, но, как бы не старался, никогда не мог приблизиться к тому чувству безграничного счастья, в котором он купался те слишком короткие полтора года. Да и чувства не прошли, как бы он ни старался стереть их чужими комплиментами и губами.
И вот его долгожданная выставка в Париже — такой шанс выпадает раз в жизни, — но Хёнджин бросил всё на своего ассистента и теперь сидит на полу аэропорта, кусая пальцы.
Потому что никакая выставка не сделает его таким же счастливым, как Чан. Тот всегда в младшего вселял такую непоколебимую уверенность, что рядом с этим мужчиной Хван был уверен, он любые горы свернет. Если Бан будет рядом, Джинни сможет выставить свои картины даже в чертовом космосе, если только Чан скажет, что он это сможет.
Они всегда были слишком похожи и в то же время слишком разными. Идеально. То, что нужно. Общие интересы и схожие вкусы объединяли, а различия темпераментов не давали заскучать. Иногда они ссорились, но всегда почти сразу мирились. Самая долгая их ссора длилась ровно двадцать три минуты — Джинни засекал, а Чан терпеть не мог напряжения между ними, только если в нем не было сексуального подтекста. Ему нравилось, что лидер при всей своей мягкости, нежности и дурашливости мог в мгновение ока превратиться в сурового мужика, который любые проблемы решает щелчком пальцев, и от одного нахмуренного взгляда которого Хёнджин растекался совершенно бессовестно и готов был о ноги его тереться, лишь бы этот мужик подарил хоть кусочек ласки. Только ему. Такому особенному Хёнджину, который сводил с ума обе ипостаси одного Бан Чана.
Их отношения были страстными, их отношения были нежными. Пропитанные взаимным уважением и восхищением, в них было всё, о чём Хёнджин когда-либо мечтал. Чан был для него другом, наставником, любовником. Самым близким и самым дорогим человеком, который даже семью Хвана отодвинул на второй план.
И поэтому было еще больнее расставаться.
В самолет Хёнджин садится спустя одиннадцать часов, прекрасно понимая, что опоздает. И все же он не пишет и не звонит. Он действительно всегда верил в судьбу и сейчас снова дает ей шанс, откидывается на удобную спинку сиденья, надевает наушники и закрывает глаза, загадывая: если дверь в дом Чана, несмотря на его опоздание, будет открыта и сам Чан будет за ней, значит, последнему шансу быть. Он его выпросит, вымолит, отвоюет.
Если же нет, то Хёнджин поедет в ближайший отель и напьётся, а потом будет орать на весь Сидней о своей несчастной любви, пока кто-нибудь не решит закончить его мучения.
✧✧✧
Когда Джинни садится в такси, кончики его пальцев болезненно пульсируют от того, как усердно он грыз ногти весь полет и пересадку. Он даже смотреть на свои руки не хочет, боясь того, что сотворил с всегда идеальным маникюром.
Чан живёт в какой-то гребаной глуши, либо таксист решил его завезти в лес и убить, но Хван доверился судьбе и поэтому наивно ждёт, что учудит темнокожий водитель. Тот, вопреки опасениям, приезжает в район с дорогими особняками, стоящими в отдалении друг от друга, и Джинни охотно верит, что Чан живёт в одном из них. Кому как не ему знать, что лидер с каждым годом начал всё больше ненавидеть людей.
Машина останавливается перед одним из домов в стиле модерн, и Хёнджин, расплатившись, забирает чемодан из багажника и идёт по бетонной дорожке к двери, внутренне сжимаясь всё больше. Он не поднимает голову, отчего-то страшась увидеть Бан Чана в одном из огромных окон, в которых виден тусклый неоновый свет. Ему очень страшно, что дверь окажется закрытой. Очень страшно, что Чана за ней будет. Очень страшно, что тот скажет, что поздно. Но ещё страшнее сделать этот последний шаг, который при любом раскладе разделит его жизнь на до и после.
Неугомонное сердце уже бьётся где-то в глотке, а отдаёт в висках и ушах. Хёнджину кажется, что ещё немного, и он грохнется в обморок от волнения, но вместо этого резко хватается за ручку двери и дёргает на себя. Дверь плавно поддаётся, открываясь почти бесшумно. Джинни делает шаг в неизвестность и оказывается посреди тёмного холла с грубой лестницей из антрацитового цельного камня, ведущей на второй этаж. Здесь пахнет Чаном. Бан Чан в каждой мелочи — от тёмного интерьера до неоновой подсветки прямо у пола, сейчас освещающей низ стен слабым фиолетовым. Он в старом проигрывателе пластинок и в ровной шеренге ароматических свечей, выстроенной на парящей консоли. А выше... Хёнджину кажется, что он спит, потому что ни в какой реальности быть не может, чтобы на стене дома Бан Чана висела одна из его картин, которую купил год назад некто, пожелавший остаться неизвестным.
Но на самом деле это имеет смысл.
Джинни решил продать эту картину, посредственную весьма — просто растрепанная роза в окружении своих лепестков, — потому что она несла в себе слишком много воспоминаний. Но, видимо, по этой же причине из десятка более достойных работ Чан выбрал именно эту.
Так сразу никто и не скажет, что роза лежит поверх смятого одеяла. Никто и не знает, что она в таком виде, потому что Хвана на ней залюбил до беспамятства лидер одной еще совсем недавно очень популярной k-pop группы. А после Джинни писал ее подрагивающими после оргазма руками, сидя голышом поверх сбитых простыней, а Чан зацеловывал его исцарапанную шипами спину. Это было ровно за неделю до того, как все закончилось.
Джинни задирает голову и часто-часто моргает, прогоняя непрошенные слезы, вызванные все еще слишком яркими воспоминаниями. Хёнджину кажется, что он до сих пор чувствует фантомные касания пухлых губ к своим лопаткам.
В себя его приводит тихий звук удивления. На верхней ступени стоит Чан, застывший с полотенцем в руках, которым просушивал непослушные кудри. На нем только черные спортивные штаны, и Джинни кажется, что мужчина стал еще шире и мускулистее с их последней встречи. Но что действительно привлекает внимание, так это опухшие глаза и темные круги под ними, которые видно даже при скудном неоновом освещении даже на расстоянии.
— Ты прилетел, — всё же говорит Бан Чан тихо, и в конце его голос немного срывается. Он делает первый шаг навстречу, наступая на холодный камень голой стопой.
— Ага, — Хёнджин отпускает ручку чемодана, за которую, оказывается, всё это время крепко держался, как за спасительную соломинку, скидывает порядком надоевшие кроссовки и повторяет за Чаном. Шаг за шагом, сначала робко, а потом расцветая маленькой улыбкой. — Прости, что опоздал, рейс задержали из-за погоды...
— Ты не опоздал, — хрипло говорит Чан, жадно осматривая парня перед собой.
— Правда? — спрашивает Джинни, спотыкаясь у подножия лестницы. От встречи его лба со ступенькой спасают родные руки, по которым он так чертовски скучал. Как и по горячим крепким объятьям и поцелуям в макушку, которые сейчас отогревают его, прогоняя уже ставший привычным холод в груди.
— Правда, — Чан поддевает кончиком носа нос Джинни, заставляя того поднять голову, и смотрит прямо в темный омут глаз, в который ныряет добровольно и выплывать не собирается.
✧✧✧
Чан наливает тесто на сковородку и не может удержаться, чтобы не посмотреть через плечо на Джинни. Тот медленно пьет воду, пишет сообщение ассистенту, сидя на высоком стуле в футболке и шортах Чана, и болтает ногой. На его шее пугающе много темно-фиолетовых засосов, и Бан корит себя за несдержанность. Раньше приходилось держать себя в руках, не оставлять следов, потому что косметика косметикой, но и она может потечь, смазаться и оголить секреты, которые фанатам знать не положено. А тут дорвался и слетел с катушек. Не то чтобы сам выглядел лучше.
Он, честно говоря, до сих пор не верит, что Хёнджин здесь, что он с ним, что они снова вместе. Они и не спали даже. Утолив телесный голод, долго лежали, обнявшись, и разговаривали, пусть и не каждая тема была легкой и приятной, но обоим это было необходимо, чтобы двигаться дальше. Пришлось честно рассказать, что до конца в судьбу поверить не удалось, и Чан немного по-сталкерски следил за выставками Джинни, и знал, что он сейчас в Париже, потому и об отмене рейсов узнал, а после мониторил, когда самолеты снова начали летать, поэтому надежда на их встречу в нем все еще была жива, даже если это было нечестно. Он не знал, в какой стране у Джинни будет пересадка, поэтому решил ждать до полудня 26-го, чтобы наверняка.
— Читер, — фыркнул Джинни, слегка прикусывая его плечо. — Если бы знал, что ты такой, то хотя бы написал сообщение!
А теперь Чан готовит им блинчики на завтрак и чувствует себя самым счастливым человеком на свете.
Никто, кроме Хана и Чанбина, не знает, чего ему стоило их расставание. И об этом говорить парням запрещено, да и сам Чан рассказывать не будет. За столько лет безупречной карьеры он научился держать идеальную маску, а что за ней творилось и как в свободное время лидер занимался саморазрушением, знать никому не стоит, тем более Хёнджину. Незачем ему переживать за того, кто всё это заслужил.
Тогда он поступил как надо, как было правильным, чтобы всем было лучше. Всем, кроме него самого и Хёнджина. Но тогда почему-то казалось крайне эгоистичным разрушить всё, что строилось таким трудом много лет, ради своего счастья. Шестеро парней не виноваты, что двум их одногруппникам от любви так крышу снесло, что они перестали думать головой. Сейчас, спустя годы размышлений, Чан понимает, что можно было поступить и по-другому, но вернуться в прошлое и всё исправить, переиграть ему не под силу. Поэтому в каком-то приступе отчаяния он решил дать последний шанс самому себе. Поэтому написал Хёнджину. А потом слонялся по дому и всё думал, что если Хёнджин не прилетит и Чан не сможет извиниться лично, то обязательно передаст с кем-нибудь из парней письмо. Потому что он много всего сделал и хорошего, и плохого, но ни разу не попросил прощения у Джинни за то, что всё решил за двоих и сделал глубоко несчастными.
Хёнджин, добрая душа, простил его и даже не ругался и не обижался, хотя имел на это полное право. Только прижал к груди лохматую голову глупого Чана и потерся о кудряшки щекой, довольно вздыхая.
— Почему ты так смотришь? — с легкой улыбкой спрашивает Джинни, отрываясь от телефона.
— Потому что я люблю тебя, — просто и честно отвечает Чан и отворачивается к плите, чтобы снять блин со сковородки, а потому не видит, как заблестели глаза парня.
— Я тебя тоже, — тихо бурчит в ответ Хёнджин и прячется за телефоном, создавая видимость бурной деятельности, смущённый, будто слышит эти слова впервые.
Обоим кажется, будто и не было тех тяжелых лет врозь и других людей, с которыми пытались забыть друг друга. Им вместе легко и хорошо, как раньше, но даже лучше, ведь теперь между ними нет ответственности за других, нет обязательств. И каждый думает, что внезапным шансом снова стать счастливым обязательно воспользуется правильно, теперь зная наверняка, что и кого на самом деле нужно ценить.