"РЭВЭНДЖ"/МЕСТЬ

Все было именно так, как он сказал. Она приняла на себя удар, предназначенный ему. И это его не переставало удивлять. Если бы этот удар принял на себя Ким, то это было бы понятно. Тэ был его самым близким другом. Чон и сам сделал бы то же самое ради спасения Тэхёна.

Но у Лисы не было причин для такого поступка. Тем более после того, что он проделал с ней…

Он почувствовал, что обязан защитить ее.

— Она бы ни за что не лишила себя жизни. Помнишь ту ночь в монастыре? «Это смертный грех», — сказала она.

— Но ведь здесь она не сама наложила бы на себя руки, — возразил Тэхён. — Она приняла бы смерть от руки другого человека.

— Не забудь, что она всего лишь женщина и в скором времени должна была принять постриг. Помысел такой же грех, как и поступок. Нет, она приняла удар кинжалом, чтобы спасти мне жизнь. — Чон с подчеркнутой небрежностью пожал плечами. — Хотя на самом деле она преувеличивала угрожавшую мне опасность. — Он старался убедить в этом себя, чтобы не страдала так сильно его мужская гордость. А если говорить правду, не будь ее, он, возможно, не сидел бы сейчас здесь.

Он обязан ей жизнью и теперь в неоплатном долгу перед ней. И все же, несмотря на мучившее его чувство вины, он не мог расстаться — и не расстанется! — с задуманным планом.

— Что ты теперь с ней сделаешь?

— Ты бы, наверное, убил ее, правда? — ответил Чонгук вопросом на вопрос.

— Ясное дело, — не задумываясь ответил Тэхён. — Она Манобан. Для всех будет лучше, если одним Манобан станет меньше. Но ты, судя по всему, не намерен ее убивать, и я уважаю твое решение.

Чон кивнул, но мысли его были далеко. Он вспомнил, как разозлился нынче утром. Она осмелилась предложить ему отпустить ее! Она осмелилась предложить ему забыть о том, что произошло с его отцом и братьями! Он просто обезумел от ярости. Вообще-то он редко терял самообладание, но эта девчонка сумела вывести его из себя! Он знал, что гнев плохой советчик. Отец учил этому и его, и всех своих сыновей. Следует спокойно подумать, предусмотреть возможные последствия… Не стоило ему так распускаться при ней. Кровавые подробности побоища не предназначены для нежных женских ушек…

Даже для ушек этой женщины.

Гнев его поостыл. Но не остыло желание. Нет, желание не остыло…

— Ты сделаешь ее рабыней? — снова подал голос Тэхён. Чонгук покачал головой.

— Я еще не решил, — сказал он. — А пока я хочу, чтобы с нее не спускали глаз ни днем, ни ночью. Вы с Чимином должны позаботиться об этом. Нельзя допустить, чтобы она убежала. Если она вернется к отцу, все наши усилия окажутся напрасными. Рыжий Манобан сейчас уверен, что она мертва. И я хочу, чтобы он продолжал верить в это.

Несмотря на неприязнь Тэхёна к Лисе, его преданность Чону не вызывала сомнений. Чонгук был уверен, что его приказание будет выполнено. Он доверял Тэхёну и Чимину безоговорочно, как доверял собственным братьям.

Они поговорили еще немного, потом Тэхён и остальные ушли, а Чонгук остался.

— Я принесла тебе еще эля.

Чонгук взглянул на хорошенькую темноволосую женщину, усевшуюся на место, которое только что освободил Тэхён. Это была Суджин, старшая дочь управляющего его отца… нет, его управляющего.

— Спасибо. — Он высоко поднял кружку, приветствуя ее, и отхлебнул эля.

— Хорошо, что ты вернулся, Чонгук.

— Я рад, что вернулся, — сказал он. «Рад, что вернулся целым и невредимым», — подумал он, вспомнив о своей размахивающей кинжалом пленнице.

— Надеюсь, поездка была удачной. — Большие карие глаза дерзко смотрели прямо ему в лицо.

— Поездка была удачной, — сказал он, и довольная улыбка тронула его губы. Лалиса Заперта в башне, как он того хотел. И едва ли ей удастся скоро выбраться оттуда.

Вишневые губки лукаво дрогнули.

— Ты вынесешь приговор этой девчонке Манобан завтра, Гук?

— Я не собираюсь выносить ей приговор. Она не совершила никакого преступления.

Суджин удивленно распахнула глаза.

— Разве ты ее не казнишь?

— Казнить? — возмутился Чон. — Неужели все ждут от меня этого?

— Нет, — поспешила заверить его Суджин,— Не все. Только…

— Только ты? — Он поднял густые брови, даже не пытаясь скрыть своего удивления.

У неё хватило ума притвориться сконфуженной.

— В таком случае что ты с ней сделаешь?

Чон рассердился. Сначала Ким, а теперь Суджин.

Этот вопрос должен решать он — и только он. Почему всех так волнуют его планы относительно Манобан?

— Я буду держать ее в заточении столько, сколько пожелаю.

Суджин не обратила ни малейшего внимания на внезапную холодность его тона.

— Говорят, она очень похожа на своего рыжего отца?

— Да, — подтвердил он без улыбки.

— Не могу понять, почему она ушла в монастырь! — Суджин скорчила гримасу. — Может быть, никто не хотел на ней жениться? Да, должно быть, это так… Но обречь себя на такую нудную жизнь! Работа, молитвы. Снова работа и снова молитвы! Говорят, они едят там один раз в сутки. Неудивительно, что она такая бледная и тощая.

Чон окинул взглядом пышущую здоровьем фигурку полногрудой Суджин. «Судя по всему, — бесстрастно подумал он, — она не ограничивала себя в еде».

Су, весьма довольная собой, потянулась через стол и выбрала яблоко с блюда, на котором лежали фрукты.

При этом лиф ее платья опустился так низко, что взгляду Чона открылись ее полные белые груди с крупными розовыми сосками.

Неудивительно, ее отец, жаждал поскорее выдать замуж свою доченьку. Иногда в качестве возможного варианта рядом с именем Суджин произносилось имя Чонгука. Но совсем недавно в доверительном разговоре со своим отцом Чонгук сказал, что даже не будет рассматривать возможность жениться на ней. Чонгук не признался отцу в том, что некоторые из его братьев уже не раз пользовались благосклонностью этой девицы. Он не осуждал ее, считая, что если мужчина имеет право на удовлетворение своей похоти, то почему бы и женщине не иметь такого же права? Но когда он женится — а он не сомневался, что рано или поздно такой день настанет, — то это будет женщина, благосклонностью которой будет пользоваться только он — и никто больше.

Да, Суджин — темноволосая, соблазнительная — была красива. Этого он не отрицал. Но, отдавая должное ее внешности, он с неудовольствием отмечал отсутствие у нее скромности. Как ни странно, ему казалась более соблазнительной девчонка из клана Манобан, чем эта красотка, которая с готовностью демонстрирует все свои прелести каждому, кто пожелает на них посмотреть.

Она осмотрела яблоко и надкусила нежный, сочный плод. Кончиком языка она слизала сок с алых губок и улыбнулась Чону.

— Не возьмешь ли меня завтра на верховую прогулку?

— Боюсь, что завтра я буду очень занят.

Она капризно надула губки, но, заметив, что это на него не действует, удалилась, покачивая бедрами, провожаемая голодными мужскими взглядами. Криво усмехнувшись, Чонгук подумал, что она едва ли проведет завтрашний день — да и сегодняшнюю ночь — в одиночестве.

Когда отзвучал последний аккорд и была пропета последняя песня, он еще долго сидел в опустевшем зале, где тишину теперь нарушал только храп тех весельчаков, которые, хлебнув лишнего, пристроились на ближайшей скамье, чтобы выспаться.

Его не покидали мысли о Манобан.

Иган спрашивал, что он собирается с ней делать. Суджин тоже. Он и сам пока не знал, что с ней делать…

Его охватила печаль. Когда-то этот зал был полон смеха, полон жизни. Смех и веселье были здесь и сегодня, но душа словно покинула это место, которое он привык называть своим домом. Все теперь было по-другому — именно это он и сказал Киму. Здесь стало пусто, очень пусто…

Так уж повелось, что на здесь нагорье люди жили кланами. Без защиты вождя человек мог потерять свою землю, свой дом. А без земледелия, без овцеводства чем ему прокормить семью? Чтобы защитить свои земли и своих близких, человек обращался за помощью к родне. Эти отношения увековечивали существование родовых общин — кланов. Чон никогда не думал, что ему придется стать главой клана. Он всегда знал, что, если даже что-нибудь случится с отцом, главой клана станет его старший брат. Но теперь, когда стать вождем пришлось ему, он не уклонится от выполнения своего долга. Он будет достоин своего отца. Уже несколько поколений Чонов владели этими холмами и лесистыми долинами. Так было и так будет всегда.

Он криво усмехнулся. Но что же все-таки с ней делать?

Рабыней он ее не сделает — в этом он был уверен, хотя перед Кимом он и разыграл неуверенность. Разве что сделать ее личной рабыней, подумалось ему, потому что по отношению к ней у него возникло чувство собственника…

О чем это спрашивал Тэхён? Зачем ей рисковать своей жизнью ради него? Интересный вопрос.

Она женщина. И она могла бы дать жизнь.

Он, Чонгук, остался единственным потомком своего отца — она была единственной дочерью своего.

«Нет, — думал он, отгоняя мысль, взбудоражившую его разум и тело, — это невозможно».

«Возможно, — нашептывал ему внутренний голос. — Тем более что ты ее хочешь. Сам знаешь, что хочешь. А так ты смог бы и отомстить… и обладать ею».

Мысль эта постепенно укоренялась в его сознании.

Он и сам не заметил, как вскочил на ноги и, прыгая через две ступеньки, помчался в северную башню.

Одним движением он отодвинул засов и вошел в ее комнату.

Она сидела у огня, обхватив руками колени. На ней была лишь тонкая льняная рубашка. Его поразило, что она выглядит такой юной и беззащитной.

Она почувствовала его присутствие и, повернув голову, взглянула на него. И не было в ее лице ни настороженности, ни вызова.

Чонгук на мгновение замер. Ему показалось, что он заглянул в ее душу. Она выглядела такой нежной, такой невинной и такой трогательной. Он забыл даже, что в ее жилах течет кровь его врагов.

Разозлившись на себя, он постарался прогнать из головы эту мысль. Он не мог позволить себе проявить мягкость. Или жалеть.

Он подошел к ней совсем близко, пристально глядя сверху вниз на трогательно беззащитную линию шеи, которая открылась взгляду, когда она подняла голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

Ее красота поразила его, как удар ниже пояса. Глаза у нее были цвета неба в солнечную погоду — такой чистой голубизны он еще никогда не видывал. Кожа на бледной щечке была шелковистой, губки слегка приоткрыты. Ему вдруг безумно захотелось прижаться губами к соблазнительной ямочке на шее, почувствовать, как бьется ее пульс.

Не говоря ни слова, он протянул к ней руку. Она помедлила, но, очевидно, увидев, как упрямо он выпятил вперед челюсть, вложила в его руку свои пальцы. Чон поставил ее на ноги. — В этот момент высоко поднялось пламя в камине, как будто специально для того, чтобы он смог лучше рассмотреть ее. Сквозь тонкую ткань рубашки стала отчетливо видна ее изящная миниатюрная фигурка. Чонгук перестал бы уважать себя, если бы его пристальный взгляд не задержался на этой соблазнительной картине.

Желание пронзило его тело, словно тысяча кинжалов. Его мужское естество напряглось и затвердело. Больше всего на свете ему хотелось сию же минуту глубоко погрузиться в ее плоть. Черт возьми, он чувствовал себя как кобель, обхаживающий течную суку!

Он презирал себя за такие мысли. Ведь, решившись выкрасть ее из монастыря, он и не предполагал, что его охватит такое неукротимое желание. К этому он не был готов. Но и лгать себе больше не мог и был вынужден признать, что его влечение не подчиняется его воле. И все же… оно-то как раз и будет способствовать достижению его цели.

Едва оказавшись на ногах, она торопливо отняла у него свою руку. Увидев, что она покраснела, он понял, что она заметила направление его взгляда. Может быть, она вспомнила, что он видел ее обнаженной в пастушьей хижине? Он, например, об этом вспомнил!

Взяв стоявший у окна стул с прямой спинкой, он поставил его рядом с ней.

— Сядь! — сказал он.

Она села и сложила руки на коленях. Чонгук насторожился и пристально посмотрел на нее. Что это? Неужели она дрожит? Или это ему показалось? Нет, он не ошибся. Она перепугана до смерти. Он, конечно, хочет ее, это правда, но не трясущуюся от страха.

Заметив на столе поднос с нетронутой едой, он нахмурился.

— Почему ты не ела? — спросил он.

— У меня нет аппетита, — ответила она, теребя складку на рубашке.

— Почему? Тебя беспокоит рана?

Она покачала головой.

— Тогда в чем дело?

Она вдруг подняла на него огромные, потемневшие, обиженные глаза. Чонгук заглянул в их глубину, и его охватило раскаяние, но он быстро взял себя в руки, опасаясь попасться на ее удочку. А вдруг это уловка с ее стороны? Опустила себе глаза и прикрыла ресницами — поди угадай, о чем она думает?

Он снова нахмурился. Может быть, она думает, что если сыграть роль послушной, скромной леди, то его одолеют угрызения совести и он ее отпустит? Хоть она и собиралась стать монахиней, а пользуется такими же хитрыми уловками, как и любая женщина! Но она ошибается, если надеется, вызвав у мужчины угрызения совести, заставить его плясать под свою дудку! Есть гораздо более приятные способы — для них обоих! — заставить мужчину выполнить просьбы женщины.

— Скажи мне, Лиса, о чем ты думала, когда я вошел в комнату? Нет, лучше я попробую угадать. Ты замышляла побег?

Она вскинула голову.

— Нет!

— В таком случае скажи, о чем ты думала? — повторил он, взяв ее за плечи.

— Если хочешь знать, я думала о твоих братьях. И о твоем отце…

— О моих братьях? О моем отце? Ты, наверное, проклинала их и молилась, чтобы они горели в вечном огне?

Заметив, как вспыхнули у нее глаза, он понял, что рассердил ее.

— Да, я действительно молилась за них. Но таких мучений, какие выпали на их долю, я бы никому не пожелала.

— Даже мне? — спросил он, напряженно ухмыльнувшись.

Их взгляды встретились, и она первая отвела глаза.

— Да, — ответила она. — Даже тебе.

Чонгук почувствовал, как ее неожиданно вспыхнувший гнев так же неожиданно погас.

Она низко склонила голову, потом подняла на него умоляющий взгляд.

— Я глубоко сожалею о твоей утрате, — тихо сказала она. — Трудно представить себе боль утраты сразу стольких дорогих твоему сердцу людей! Если бы я только могла что-нибудь сделать…

Чон притих.

— Чем, по-твоему, могла бы ты компенсировать утрату моих братьев и моего отца?

Она долго молчала. Было видно, что она лихорадочно обдумывает его вопрос. Потом, тряхнув головой, сказала:

— Будь я богатой женщиной, я с радостью отдала бы тебе все, что имею…

— Нет, мне не нужны твои деньги, даже если бы они у тебя были.

— Тогда я стала бы на тебя работать…

— В твоем труде я тоже не нуждаюсь.

У нее печально поникли плечи.

— Больше у меня ничего нет. — Она судорожно вздохнула. — Можешь убить меня прямо сейчас…

— Какая выгода от убийства еще одного человека? Я не стану убивать тебя, Манобан. И не брошу тебя в тюрьму.

— Что же ты со мной сделаешь? — в отчаянии воскликнула она. — У меня ничего нет!

— Тебе есть чем расплатиться. Ты могла бы дать мне часть того, что я потерял в тот день.

Очевидно, она уловила что-то угрожающее в его тоне и облизала пересохшие губы.

— Что ты хочешь? — прошептала она.

Он помолчал, потом решительно произнес:

— Родишь мне сына — и я освобожу тебя.

Лиса закрыла глаза. Силы покинули ее. Если бы он ее не поддержал, она бы упала.

В комнате стояла тишина. В ее голове проносились какие-то обрывки мыслей. Не может быть, чтобы он предложил… нет, он имел в виду что-нибудь другое.

Его лицо было абсолютно спокойным, тогда как то, что чувствовала она, спокойствием назвать было нельзя. Вопросительно приподняв брови, он ждал ее ответа.

Она попыталась что-то сказать, но не смогла. Наконец она с трудом произнесла:

— Не может быть, чтобы ты имел в виду, что ты… что я… что мы…

Ее неумение подобрать нужные слова вызвало у него улыбку.

— Боюсь, что так это и происходит, — небрежно сказал он. — Я не могу один родить себе сына… и ты тоже не можешь родить мне сына без моего участия...
.
.
.
Как думаете, она согласится?😂