Связались крепко мы судьбой
Сон не отпускал меня долго. Навязчиво и нудно цеплялся за моё подсознание, не позволяя вынырнуть для того, чтобы сделать вдох. Казалось, что ещё немного — и я задохнусь под толщей мутной, вязкой, как смола, воды. Она обнимала меня со всех сторон, руки и ноги уставали пытаться делать малейшие движения. Будто я больше не вернусь в явь никогда, так и останусь на дне, и вместе со мной — лошади. Дряхлые, с чёрными слезами, скопившимися в одно единое целое — реку, но только не бурлящую, а спокойную. Мёртвую.
Я открыла глаза.
Голова гудела, а они неприятно покалывали. Я с трудом перевела тяжёлый взгляд на дверь, проверить, заперта ли, потому что в памяти начали всплывать отрывки из вчерашнего вечера, когда на меня напала кошка. Я резко села, гул постепенно пропал, а глазные яблоки вновь стали с лёгкостью меня слушаться. Меня заинтересовали мои рисунки: правда ли то, что вчера было на них изображено, или же это всё галлюцинации? Листы лежали на полу, перевёрнутые картинками вниз. Проморгавшись, я потянулась за ними и дрожащей: то ли от страха, то ли от предвкушения — рукой поднесла к себе, перевернув.
Всё выглядело именно так, как было нарисовано изначально. После чертыханий я скомкала бумагу, и та полетела в сторону. Может, мне всё приснилось? Ведь на руках не осталось ни ран, ни царапин от когтей кошки, а она драла кожу нещадно. Поднявшись с кровати, я подошла к шифоньеру, открыла дверцу и собралась посмотреть в зеркало, обычно висящее на ней с обратной стороны: не осталось ли на лице отметин, потому что голова побаливала от мест, куда блохастая впивалась. Но зеркала не было на месте. Наверное, разбилось и бабушка его выкинула; хранить дома осколки зеркала — плохая примета.
Вздохнув, я вновь собрала рюкзак и вышла из комнаты. Бабушки нигде не было, как и кошки; второй факт очень обрадовал. На столе стоял стакан с молоком, а рядом, на салфеточке, лежал ломоть вчерашнего вкуснейшего хлеба. Я схомячила по-быстрому завтрак и вышла во двор. Бабушку обнаружила там, в саду. Она усердно, травинка за травинкой, пропалывала грядки с морковью. Сорвав с яблони несколько плодов — чуть больше, чем обычно, — я приблизилась к бабуле и спросила про зеркало, но она ответила, что ей сейчас не до этого, и сказала, чтобы я не мешалась. Вот так, сначала родители гонят, потом какой-то мальчишка, кошка ещё эта, а теперь и бабушка!
Пожав плечами, я прошлась по саду, украдкой глядя в сторону сарая. Проверять кроликов мне как-то не хотелось — до сих пор внутри колебалось чувство тревожности, хоть мозгами было ясно, что во всём виноваты все эти местные сказочки.
Выйдя за калитку, я снова направилась к Лошадиной реке. Желание купаться в ней испарялось с каждым шагом, приближающим меня к травянистому берегу. Вновь послышался шум перекатывающихся шариков. Глаза пытались отыскать того мальчишку, но, мысленно стукнув себя по голове, я поняла, что глупо было надеяться, что он тут. Да и зачем он мне? Ведь мы, вроде как, поругались. Однако так одиноко — а порой и жутко — бродить по деревне одной, когда даже бабуля от меня отмахнулась.
Я присела на траву, рядом кинула рюкзак и устремила взгляд на речку. Она бурлила, будто торопилась куда-то, подгоняя мелкие камушки на берегу. Хотя время в деревне обычно тянулось переменчиво: то резко набирало ход, стоило произойти чему-то из ряда вон выходящему, то резко останавливалось, стоило рутине захватить тебя и пригреть под тёплым крылышком. В городе же всё всегда происходило быстро, иногда не успевала понять, какой сейчас день недели именно из-за этого, а тут... Тут неважно было, какой день, важно только, какое время суток, и то не всегда. Сейчас утро согревало солнечными лучами, вокруг меня кружили бабочки, и речка уже не казалась такой пугающей, какой она представлялась мне совсем недавно.
Но рисковать я не стала. Отдельные старые листочки кончились, поэтому, нашарив блокнот, достала его, перелистнула на чистую страничку и решила изобразить там бор, который своими пушистыми пиками ласкал вдалеке небо.
Стоило мне начать рисовать кучевые облака, как сзади послышался шорох. Я обернулась и увидела вчерашнего мальчишку. Почему-то мне захотелось улыбнуться, но, подавив желание, я только сильнее нахмурила брови и отвернулась обратно.
— Снова ты тут? Чего не купаешься? Всё тянет тебя к этой речке и тянет, будто она медовая, — сказал он язвительно, но, не дождавшись от меня никакой реакции, постоял ещё немного, укрывая меня от солнца своей тенью, затем вздохнул и плюхнулся рядом со мной, падая в итоге на спину. Я мельком глянула на него и снова принялась рисовать. Сейчас он выглядел лучше и, по крайней мере, на нём присутствовала одежда, пусть его заношенную футболку и старые спортивные штаны и сложно было назвать нормальной одеждой, но для местных детей это наверняка было обычным явлением, хотя я других детей тут больше и не видела никогда.
— Ну чего ты? — спросил как-то с волнением в голосе будто бы. — Обиделась, что ли? Вот, блин, — хмыкнул, — вам, девчонкам, лишь бы пообижаться.
Нашёлся знаток, смотрите-ка! Лежал тут весь такой из себя мачо.
— Ой, можно сказать, ты так часто с девчонками общаешься, — улыбнулась я. — В школу-то хоть ходишь? — со скептическим взглядом повернулась к нему, а мальчишка с прищуром смотрел на меня, словно оценивал, какое у меня настроение, затем дёрнул бровями и посмотрел на небо, как только солнце скрылось за облаками.
— Хожу иногда, — повёл плечом, — ну так, когда уроки сделаю. А если не сделаю, то не хожу, чтобы двойки не получать, — усмехнулся. — Потом у кого-нибудь переписываю.
Ну хоть учился с горем пополам. Наверняка в в школу в посёлок ходил, вот и лень ему было на уроки каждый раз выбираться, путь-то не близкий, примерно как до лагеря, только в другую сторону, но там хотя бы по дороге, не то что мне приходилось преодолевать почти весь путь по еле заметной протоптанной тропинке, а порой и вовсе без неё.
— А не проще ли сразу всё дома сделать, чтобы ничего не переписывать? — пробубнила я и вернулась к рисованию, выводя изгибы скул и заострённого носа того, кто лежал рядом.
— Ой, какая умная, — он сел и попытался подглядеть, что я там черкаю, но я отпрянула и спрятала блокнот, злобно глянув в любопытные чёрные глаза. — Отличница, поди? — он покачал головой, потом подогнул к себе колени и, положив на них локти, начал разглядывать свои чумазые пальцы.
— А если и да?
— Сразу видно, — слишком довольно ответил он, немного проглотив слова. — Да не получается иногда, — уже громче сказал, словно нехотя оправдываясь или же сам себя успокаивая, — то одно, то второе... А что ты там рисуешь? — неумело перевёл тему, снова немного подглядывая, но я уже не двигалась. — Покажи?
— Тебя рисую, хотя хотела вон те деревья, — указала пальцем на бор.
— Меня? — удивился мальчик. — О, давай! — воскликнул, да так радостно, что я слегка подпрыгнула на месте. — А может, мне надо что-то сделать?
Он начал мяться на месте, меняя позы, а я почувствовала себя учителем, которого ученик спрашивает, как делать правильно. Забавное ощущение, и эта перемена в поведении мальчишки мне показалась довольно милой, а ещё... Ну ведь не зря он такой? Наверное, это было его обычным состоянием — нормальным, а вчера просто что-то и правда произошло. Например, драка выбила его из колеи, а сейчас он снова находился на своём месте.
— Да нет. Просто будь собой, — пожала плечами.
— А шевелиться можно? — задумался он.
— Нет, — прыснула я и добавила: — И губами тоже, желательно, а то нарисую их кривыми. И отсутствие клыка еще запечатлею, — ткнула карандашом рядом с его улыбкой, в которой явно не хватало одного зуба. Самое забавное, что его это ничуть не портило, а даже добавляло какой-то особой изюминки во внешности
— Ладно, — мальчишка поджал губы, будто стесняясь, и мне стало немного неловко, что я, возможно, нечаянно задела его своим высказыванием, но он снова улыбнулся, чуть подумав: — Тогда последний вопрос и замолкаю.
— Давай, — согласилась я, выжидающе посмотрев на него.
— Как тебя зовут?
Вроде бы прозвучал обычный вопрос, который в жизни задавали довольно часто, учитывая, сколько раз я отдыхала в лагере, но сейчас он звучал как-то не так. Моё имя почему-то теперь казалось странным, будто и вовсе принадлежало не мне, а какой-то другой девочке, и что ответить, я не сразу сообразила. Мысли обгоняли одна другую. Пришлось ткнуть наугад, хотя ответ в любом случае был один — ведь моё имя навсегда останется...
— Соня. — Затем решила и его спросить: — А тебя?
— Дима, — он подмигнул, и мне стало немного легче.
Почему меня сбил с толку вопрос, было не ясно, но я решила сейчас не заморачиваться и продолжить рисовать.
Дима. Ему шло это имя. Иногда бывает, что вот ну не подходит имя человеку, оно не соответствовало его характеру, не раскрывало личности, было чужеродным, будто организм отторгал эти буквы, и тогда люди придумывали такому человеку клички, лишь бы не называть так, как написано в его свидетельстве о рождении. А вот его имя соответствовало ему: сначала казалось, что Дима колкий, острый, а когда узнала его чуть больше — словно полную форму имени прочитала — Дмитрий, — то стал мягче и приятнее. Интересно, разочаруюсь ли я в нём, если вдруг мы подружимся?
Я пыталась играть с тенями, потому что почти не помнила, как правильно их рисовать, а также у меня плохо получались складочки на одежде, но вот глаза — они вышли как нельзя похожими на настоящие. Это меня удивило и даже немного обрадовало, что со мной, как с художником, возможно, ещё не всё было потеряно. Дима старался сидеть, не двигаясь как можно дольше, хотя я и замечала, как ему хотелось то нос почесать из-за мошки, то футболку поправить, но он терпел. Только вот губы пожёвывал, но я всё равно нарисовала их плавными линиями, не забыв про впадинку под носом.
Сидел он смирно до тех пор, пока в меня что-то не прилетело прямо в спину, и я от неожиданности ойкнула и выронила блокнот. В ту же секунду в Диму тоже прилетел, как оказалось, камень. Маленький, но брошенный явно с силой, потому Дима потирал больное место, матерясь такими бранными словами, которых я никогда в жизни не слышала.
Он зло посмотрел назад, а потом его глаза округлились, и я увидела в них страх. Повернувшись на смех, увидела двоих ребят — на вид лет двенадцати, не больше, — хохотавших и кричавших обидные слова в сторону Димы.
— О, смотрите, а он не помер! А мы-то думали, что ты сдох и окоченел совсем, раз не двигаешься, а ты просто шизик! Правду говорили пацаны про тебя!
Меня возмутило такое отношение к Диме. Он не походил на больного. На немного странного, возможно, да, но точно с головой у него было всё в порядке, по крайней мере, ничего такого я не успела заметить.
Он сидел, как вкопанный, и лишь искоса глядел на меня украдкой. Затем опустил глаза вниз и затрясся, и стало понятно, что слова его эти ранили сильнее, чем следующий камень, попавший прямо в голову. Я увидела капли крови, услышала сдавленный крик, и поняла, что его руки красные, а бровь рассечена. После — всё как в тумане. Я схватила валяющийся рядом булыжник, с трудом подняла его и с возгласом «не на тех напали, придурки!» поднялась, размахнулась и кинула в тех двоих. Они продолжали хохотать, разбежавшись в стороны, но Дима, заметив, что я тянусь к следующему камню, очнулся, встрепенулся и, подскочив на ноги, начал повторять за мной и слова, и действия. Мы несколько раз попали по тем мальчишкам, и они уже было хотели подбежать к нам — без гнусных улыбок на лицах, — но остановились с испугом, когда слева от меня блеснул на солнце уже знакомый мне нож. Ребята ещё раз крикнули что-то язвительное и, плюнув в нашу сторону — каждый, — развернулись и убежали со словами «шизик, шизик!»...
— Спасибо, — негромко сказал Дима, закрывая нож.
— Ты в порядке? — спросила я, а сама думала даже не о том, что произошло, не о противных мальчишках, не о крови, которая свёртывалась так быстро, что уже успела слегка запечься кляксой на лице Димы, а о том, что его нож был знаком мне не только потому, что тот приставил мне его вчера к горлу, — нож ужасно напоминал мне мой утерянный, и в сердце ёкнуло от этой мысли.
— Да, фигня, не парься, — нервно сказал он. Его взгляд гулял по чему угодно, но только не по мне, и я пригляделась к его ране. Дело было плохо: наверняка останется шрам, а наутро появится синяк под глазом. — Они придурки, с посёлка пришли, поди. Увидели нас... Знаешь, им лишь бы придраться, они с моей школы, там все такие... Идиоты.
— Я поняла. Ничего, я им всё равно не верю, — спокойно ответила я.
— Правда? — он нервно теребил край футболки, но, когда я кивнула, успокоился и будто с благодарностью улыбнулся.
— Давай промоем? У меня бутылочка с водой. Вчерашней, правда. Я не успела налить новую. — Дима сел на траву, я — на корточки, покопалась в рюкзаке в поисках воды, и, найдя, стала промывать его ранку, промачивая чистым влажным носовым платком. — Так уже лучше.
— Спасибо. Ну, это... За всё, — он почесал голову, делая её ещё более лохматой, а я махнула рукой, приговаривая, что так бы поступил каждый нормальный человек. Хотя нормальной в тот момент я себя не ощущала, столько злости не испытывала никогда. Мне правда хотелось сделать тем мальчишкам больно, что совершенно не было на меня похоже. — Как твоя спина?
Ого, он заметил, что и в меня попали.
— Да нормально, уже не болит, — я начала собирать блокнот и карандаш, которые валялись на земле, в рюкзак, но кое-что заметила: — Смотри, капелька крови аж до рисунка долетела.
На нарисованном Диме красовалось пятнышко крови, прямо там, где у него сейчас находилась ранка. Дима взял рисунок.
— Ну, теперь и правда на меня похоже, ха-ха! — посмеялся, а затем начал разглядывать себя на листе бумаги, да так, будто любовался.
— Точно, идеальное попадание в бровь.
— Ты здорово рисуешь, — сказал он, отдавая блокнот, и я почувствовала трепет в груди. Меня так редко хвалили, что его слова воспринимались как что-то новое, уютное и тёплое. И такое непривычное.
— Спасибо. Слушай, — я спрятала все свои вещи обратно, — нам надо отвлечься. Давай... — начала осматривать окрестности и вдруг придумала: — Давай поиграем в «городки»?
Конечно, мне не хотелось играть сейчас ни в какие «городки», но меня очень интересовал Димин нож, а вот Диме нужна была хоть какая-нибудь разрядка, поэтому пришлось предложить первое, что пришло в голову: заодно и удовлетворить своё любопытство.
— О, давай! — обрадовался он, а потом уточнил: — А как это?
У них тут что, раз глухомань, то в городки не играет никто?
Я начала рассказывать ему правила игры, попросив нож. Он с такой лёгкостью его мне отдал, что я поняла: доверяет.
Быстро начал мне доверять, однако. Мы же познакомились совсем недавно, но, видимо, ситуация с ребятами на него очень повлияла, точнее, на его отношение ко мне. Возможно, ему так же редко, как и мне говорили похвалу, помогали в чём-то?
Я не стала сразу же разглядывать нож: дабы не вызвать каких-либо подозрений, — но мне и не нужно было: пальцы помнили его, будто я ещё вчера держала рукоятку и раскрывала лезвие, чтобы отрезать кусочек яблока. Большой палец чувствовал выгравированные инициалы того самого немецкого солдата, и я точно удостоверилась, что нож — мой.
Найдя песчаное место, я расчертила по земле круг и поделила его на две равные части. Диме сказала встать на одну часть, пока сама находилась на второй. Нам предстояло бросать нож в землю и, если он втыкался остриём, «отрезать» друг у друга часть «города». Кто до конца захватит территорию, когда второму уже невозможно будет стоять на своём кусочке, тот и выиграл.
— А на что будем играть? — спросил Дима.
— А надо именно на что-то?
— Ага, а то ведь тогда не интересно, — он пожал плечами и усмехнулся.
— Ну... Давай на желание, — ответила я. — Вот прям тот, кто проиграет, должен обязательно выполнить. Как тебе?
— Банально, ха-ха, но... Да, давай.
Пока мы играли, болтали о всякой всячине: о том, как тут бывает одиноко, о детстве, я рассказывала о городе, мультиках и фильмах, Дима — о книгах. Оказалось, он очень любил читать. Видимо, поэтому на деревенского дурачка и не походил, но почему-то другие так не считали. Я пыталась подвести тему к этому разговору, но... стало ясно, что не время, Дима пока не был готов мне об этом рассказывать.
Зато рассказал, откуда у него ножик. Оказывается, ещё давно украл у отца, чтобы защищаться от всяких вот таких хулиганов, которые его шизиком зовут. Мне стало интересно, когда и где его отец вообще смог найти мой ножик? Может, я его выронила в одной из перебежек из лагеря и обратно? Совершенно не помнила, как такое могло произойти и когда точно заметила пропажу. Возможно, что я что-то упускала из виду, но это «что-то» — оно как сон: яркая картинка в голове постепенно исчезала, оставляя за собой лишь чуть заметный след.
Так, пока мы играли в «городки», Дима постепенно стал Димкой, я Сонькой, а мой «город» разросся почти на весь круг.
Димка постоянно мне поддавался, что было заметно, но, похоже, он и не особо скрывал. Обычно меня такие вещи раздражали, заставляя чувствовать себя слабой и недостойной, но не сейчас. Казалось, что это его благодарность за помощь, но я обязательно загадаю желание, с помощью которого помогу Диме в ответ.