Давай ограбим банк? #wattys2016

Верена

А была ли сестра?

Все мы знаем о парне по имени Микки Нокс. Добром психопате, ограбившем банк, чтобы спасти свою сестру. Взявшем в заложницы несчастную Верену Вибек. Спасшем жизни мальчику Ифти, которому срочно требовалась операция. Помните, да? Все мы скидывались на операцию. Так вот сказка о добром психопате оказалась всего лишь сказкой. Сестра Микки погибла в Индии много лет назад. При невыясненных кстати обстоятельствах. Ну а девушка, которую отчаянно пытался спасти Микки? Кто же она? Обычна беспризорница, которая в тринадцать лет сбежала из детского дома и вскоре стала жить с Микки. Наркоманка с асоциальными наклонностями. Она жила с нашим психопатом, встречалась с его другом и колола татуировки, довольно талантливые кстати. Вот такая братская любовь. Психопат оказался обычным психопатом.

www.tresh-tv.de

Берлин. Отделение полиции. Небольшая комната метров на десять. Стол посередине. Стеклянные окна с открытыми жалюзи. За стеклом обычная жизнь участка. Все именно так, как показывают в сериалах. Множество столов, между которыми снуют одетые в черные брюки и белые рубашки люди.

Если бы я снимала кино, последующие пару месяцев нужно было бы показывать под какую-нибудь грустную музыку. Вот я сижу в этой комнате. За мной наблюдают следователи и штатные психологи, а у меня меняется цвет глаз. Грустная музыка переходит во что-нибудь пожестче. Дальше уже в зависимости от жанра. Если мелодрама, то мы с Анкелем идем в парк и начинаем все с нуля. Кормим уток и едим сладкую вату. Если фильм из категории историй успеха, то здесь в конце я должна переодеться в бежевый костюм от Валентино и открыть свое дело (цветочный магазин, шоколадную лавку, компанию по продаже швабр). Если... Мои размышления прерывает звук открывающейся двери. Входит мужчина лет пятидесяти. На нем слишком яркая для этого места рубашка, грязно-красного цвета, и изрядно помятые брюки. Лицо его испещрено морщинами и напоминает смятый и вновь расправленный лист бумаги.

― Марко, ― представляется он.

Я стала с трудом переносить внимание людей к себе после того, как тем ранним утром Джерри вышвырнул меня из машины. Тогда все вокруг щелкали затворами фотоаппаратов, показывали пальцем, смеялись, а я ничего не могла сделать. Только повторять «Джереми Флемми». Все подумали тогда, что я просто благодарю его. Сейчас Марко разглядывает меня так пристально, что я могу думать только о том, как бы дышать как можно тише. Как бы сделаться незаметной и исчезнуть.

― Я бы хотел поговорить с тобой о Микки, ― говорит он.

― А я нет, ― отвечаю ему.

― По какой причине моя дочь до сих пор здесь? ― спрашивает мой отец. Он входит вслед за Марко. Уставший, понурый и постаревший. В неизменном костюме-тройке. Сейчас я уже готова сутками разговаривать с этим Марко, лишь бы не оставаться наедине с отцом. Что я должна буду ему сказать?

― Я криминальный психолог и хотел бы поговорить с Вереной о Микки, ― объясняет Марко и расплывается в улыбке. Заломы на его лице сминаются и, кажется, что он превращается в одну сплошную морщину.

― Как врач и как ее отец я бы не рекомендую эту беседу.

― И как юрист, ― бормочет Марко. ― Это решать Верене, ― говорит он уже громче. Теперь они оба выжидательно смотрят на меня.

― Я... я хочу домой, ― говорю я и смотрю в пол.

― Пойдем, ― кивает отец и выходит из кабинета.

― Верена? ― окликает меня Марко. ― Послезавтра в девять утра жду тебя здесь.

Я киваю. Мы с отцом выходим из кабинета. Кажется, что все косятся на меня. Вжимаю голову в плечи и иду вслед за отцом. Выходим на улицу. Толпившиеся возле входа люди тут же оборачиваются и замолкают. Через секунду они уже на перебой просят дать комментарии по поводу произошедшего.

― Никаких интервью, ― громко и категорично заявляет отец и открывает дверь машины.

Квартира отца ― совершенно пустое и безжизненное пространство, в котором просто иногда ночуют. Светлые стены, темная мебель, повсюду коробки с так и не распакованными вещами, на каждом квадратном сантиметре пространства документы и врачебные бланки. Уже через пару часов я понимаю, что должна отсюда поскорее убраться. Просто потому что два привидения не должны находиться в одной квартире. За каждым домовым закрепляется свое пространство. Ведь правильно? Или я слишком долго слушала сказки? Сейчас уже кажется, что я действительно была в баре, где весело стучали кружками братья Гримм, на крыше, с которой сбрасывал своих жертв Крысолов или лавочке, на которой так любил сидеть Гессе.

― Папа, может быть поговорим? ― спрашиваю я поздно вечером.

― О чем? Добилась своего, Верена. Добилась, молодец, ― устало говорит отец.

― Что ты имеешь ввиду?

― Не получилось с одним, так взяла в расход другого, ― говорит он. ― Так хотелось выставить себя жертвой? Хотелось, чтобы все тебя обсуждали? Чтобы каждый шаг, каждый чертов миллиметр того видео изучали под микроскопом? ― спрашивает он.

― Этого мне меньше всего хотелось, ― бормочу я. ― Я не виновата. В том видео точно я не виновата.

Он врет, этого видео нет в интернете, есть только старые статьи, в которых оно описывается. Их и пересказал отцу Анкель. Зачем? Думаю, для того, чтобы отец крепче за него держался.

― Ты не встречалась с Флемми?, ― спрашивает он.

― Встречалась, но...

― Ты виновата во всем. И в том видео, и в том, что тебя взяли в заложницы. Он же хотел другую девушку взять, так?

― Да, но...

― Это такая игра есть «Да, но» называется. На все фразы так нужно отвечать. В детском саду ты была лучшей в этой игре. Но ты уже не в саду. Каково мне, как ты думаешь, осознавать, что твою дочь обсуждают повсюду? ― я никогда не видела его таким злым и... разочарованным. Вы знаете, это очень страшно, не оправдывать чужих надежд. Чувствуешь то же самое, что и когда хоронишь свои мечты.

Не знаю, что на все это сказать. Не знаю, как реагировать. Единственное, чего я сейчас хочу, вернуться к Микки. Пусть даже он снова замурует меня в бункер или опять будет привязывать на ночь веревкой и я буду просыпаться, не чувствуя половины тела. Пусть он меня застрелит, к чертовой матери, но я не хочу быть здесь. Мне нравилось думать, что отец поддержал бы меня тогда и заступился, если бы только знал.

― Мне пора спать, ― почти шепотом говорю я и иду в комнату. Завтра я найду себе жилье, чего бы мне это ни стоило.

― Завтра с утра за тобой зайдет Анкель, постарайся на этот раз все не испортить,― бросает мне отец. ― На работу я тебя устрою. Будешь секретарем в моей клинике.

― Я не хочу быть секретарем, ― говорю я.

― А ты больше ни на что не способна, ― бросает он. ― К сожалению, ― чуть тише добавляет отец, когда я уже захлопываю дверь комнаты. В ту ночь я еще долго смотрю в зеркало и разглядываю дымящийся город на своей спине. Он такой красивый и реалистичный. Кажется, что на спине вход в другое измерение. Там нарисован мир, где фениксы возрождаются из пепла. Это ненастоящий мир. Он остался там, в Кельне, на фестивале фейерверков. «И пусть мосты, которые я сжигаю, освещают мне путь». Это написано там, в придуманном городе. Над правой лопаткой. Прошлое рано или поздно догонит тебя, как бы быстро ты от него ни пытался убежать и сколько бы мостов не попытался поджечь.

***

Возвращение Верены Вибек

Оказывается, наш любимый психопат не равнодушен к фейерверкам. Это и сыграло на руку самой знаменитой на сегодняшний день жертве психопата ― Верене Вибек. Двадцатилетней дочери знаменитого врача каким-то чудом удалось уговорить психопата Микки пойти на фестиваль фейерверков в Кельне. Это и спасло девушку. Ее заметили сотрудники полиции и в тот же вечер доставили в Берлин. От комментариев она отказалась. Да и вообще произвела на журналистов весьма аутичное впечатление. Этим же вечером неподалеку от набережной Рейна в Кельне был обнаружен труп мужчины, личность которого устанавливается. Рядом с телом был нарисован феникс, фирменный знак психопата по имени Микки Нокс. Расследование по делу уже началось.

www.tresh-tv.de

Черт, Микки, что ты творишь?.. И почему меня нет рядом?..

На следующий день приходит Анкель. Он звонит в дверь и приглашает меня на прогулку.

― А как же твоя работа? ― с надеждой спрашиваю я.

― Я работаю на твоего отца, ― напоминает он и обезоруживающе улыбается. ― У тебя очень красивые глаза.

В этот момент я убить его готова. Да. У меня сегодня прекрасные сиреневые глаза. Папа кстати даже не заметил, что у меня линзы. Уж он-то должен помнить мой настоящий цвет глаз. Он не заметил ни линз, ни шрамов по всему телу, ни феникса в горящем городе.

Мы с Анкелем долго шатаемся по городу. Он показывает мне большие торговые центры, месторасположение наиболее «приличных» баров и ночных клубов, которые сейчас еще закрыты. Доходим до центрального парка. Здесь я предлагаю засесть где-нибудь и посмотреть фильм.

― Зачем смотреть фильмы в парке на маленьком экране и сидя на траве? ― непонимающе смотрит на меня Анкель. Он правда не понимает зачем.

― Так просто. Прости. Глупая идея, ― отвечаю я. И стараюсь молчать всю оставшуюся дорогу. Кажется, что я могу еще что-то настолько же глупое сказать. Не хочется выглядеть такой уж идиоткой.

― Здесь неподалеку есть милое место, ― успокаивает меня Анкель. ― Что-то вроде кинотеатра.

― Вроде?

― Да. ― утвердительно заявляет он.

― У тебя всегда не бар, а что-то вроде. Более модное. ― бормочу я.

Альтернативный кинотеатр ― это кинобар, немецкая версия грайнхауса. На вывеске значится название – «Шошанна», выполненное в духе киноафиш тридцатых годов. Рецепшн, на котором стоит девушка и продает билеты. Внутри несколько залов. В каждом зале одна стена представляет собой огромный экран, на котором крутят какой-нибудь давно провалившийся в прокате фильм. Вдоль стен и перед экраном небольшие диванчики с журнальными столиками. Центр зала уставлен креслами и столами побольше. В меню в основном алкогольные коктейли и десерты.

Куросава, Антониони, Пазолини, Каванни ― это фамилии режиссеров, фильмы которых крутят в тот день. Я их знаю, но в здравом уме и твердой памяти смотреть не стала бы. Какой смысл? Фильмы нужны для того, чтобы попытаться раствориться в этой истории, а если на экране герой уже пять минут многозначительно молчит, глядя в камеру, как-то не получается раствориться.

Тем не менее, место мне нравится. За стойкой рецепции сидит девушка. Она с отсутствующим выражением лица смотрит что-то на экране своего компьютера. Судя по приглушенным наушниками звукам стрельбы, понимаю, что смотрит она хороший фильм.

― Мне бы подошла такая работа, ― тихо говорю я Анкелю.

― Не смешно, ― отвечает он и требовательно стучит по стойке, чтобы привлечь внимание девушки.

Он все-таки покупает билет, и мы смотрим какую-то душераздирающую драму с элементами садизма. В зале мы вдвоем с Анкелем. Он то и дело поворачивается и смотрит на меня. Кладет руку на плечо. Неуютно. Когда фильм заканчивается, вздыхаю с облегчением. За время, проведенное с Микки, я забыла, что «кино ― это слишком личное».

Выходим из зала. Девушка на стойке рецепции все так же увлеченно смотрит на действо, разворачивающееся перед ней на экране. Я встаю перед стойкой и не знаю, как привлечь ее внимание.

― На улице подожду, ― бросает Анкель. Ему стыдно за меня.

― Слушаю, ― вполне официально говорит девушка, снимая с себя наушники. Она «замечает» меня ровно в тот самый момент, когда за Анкелем захлопывается дверь.

― У вас в кинотеатре сотрудники не требуются? ― спрашиваю я, пытаясь выглядеть столь же спокойно и безразлично, как Анкель.

― Вообще-то требуются, ― потягивается она. ― Платят мало, смены по двенадцать часов, ― с насмешкой говорит она.

― Мне подходит, ― отвечаю я.

С лица девушки слетает самодовольная ухмылка. Она недоверчиво оглядывает меня с ног до головы. Отхожу на шаг.

― Приходи ближе к девяти вечера, начальство будет на месте, ― говорит она.

Благодарю ее и выхожу на улицу. Там стоит Анкель.

― В чем дело? ― спрашиваю я, встречая на себе его недовольный взгляд.

― Я, конечно, понимаю, тебе тяжело пришлось. Эти месяцы тебя изменили. Нужно время, ― он говорит какими-то чужими словами. Будто вспоминает то, что обычно говорят в таких ситуациях.

― Но?

― Но у тебя отличное образование и ты собираешься работать в кинотеатре?

― У меня нет образования, и да собираюсь.

― Погоди, как нет?

― Я еще не закончила колледж, ― напоминаю я. Естественно, я не говорю о том, что и не планирую его заканчивать. ― Отец сказал, что устроит меня секретарем в больницу. Даже он считает, что я на большее не способна. Кинотеатр, по крайней мере, интереснее.

― Так что ты собираешься делать?

― Буду работать в кинотеатре, ― повторяю я. ― Послушай, я тебе больше не нужна, ― не выдерживаю я.

― Не понял.

― Я тебе была нужна, чтобы закрепиться на работе. Отец и так в тебе души не чает, я тебе больше не нужна, ― зло и цинично говорю все это. Мне стыдно и неприятно ровно до тех пор, пока Анкель вдруг не расплывается в улыбке. Пара проходящих мимо школьниц начинают нервно хихикать при виде всех его лучезарной улыбки с ямочками на щеках в виде бонуса.

― Ты права,― выдыхает он. ― Знаешь, я уже начал верить в нашу историю. Ты в жизни не такая, как на экране. Только глаза такие же красивые. За них ты мне и нравишься.

― Спасибо, ― сдержанно говорю я.

― Что мы скажем твоему отцу? ― спрашивает Анкель.

― Ничего. Можешь врать о предстоящей свадьбе, сколько тебе вздумается.

Мы расходимся в разные стороны. Счастливые и свободные. Вечером я прихожу в тот же кинотеатр. Здесь значительно больше народа, чем днем. В основном творческая молодежь из числа студентов художественных колледжей, начинающих писателей и прочих безработных из категории «подающих большие надежды». Оказывается, что здесь модный клуб через дорогу, поэтому кинотеатр служит своего рода местом встречи перед походом в клуб, а заодно и местом ночевки для тех, кому жалко денег на такси. В-общем хорошее месторасположение превратило «Шошанну» в популярный кинотеатр. Девушка на рецепции, Хелена, указывает мне на мужчину средних лет, который сейчас над чем-то смеется с парнем лет восемнадцати. Мужчина одет в джинсы и пиджак с заплатками. Длинные волосы убраны в хвост. Он напоминает старого гомосексуалиста.

― Здравствуйте, ― говорю я, когда парень прощается с мужчиной, чтобы пойти купить себе выпить в баре.

― Здравствуйте, ― непонимающе кивает мужчина, едва скользнув по мне взглядом.

― Мне сказали, что у вас есть вакансии, ― договариваю я.

― Есть. Хочешь здесь работать? ― кивает он и оценивающе разглядывает меня.

― Хочу.

― Об опыте работы, я так понимаю, спрашивать бессмысленно?

― Мировой.

― Это как?

― Новый Орлеан, Цинциннатти, Джексон. Я много где в кинотеатрах работала.

― Любишь путешествовать?

― Люблю кино, ― отвечаю я.

― Надолго здесь?

― Да.

― Условия работы знаешь?

― Нет.

Какой-нибудь тренер по личностному росту точно влепил бы мне двойку за собеседование. И, тем не менее, когда я выхожу из кинотеатра, у меня уже есть работа. Причем такая, на которой я обязана по двенадцать часов в день сидеть за стойкой рецепции и смотреть кино. Идеально.

***

На следующий день ровно к назначенному времени прихожу в участок. Марко ждет в кабинете. Он сидит в кожаном кресле с высоким подголовником и пристально наблюдает за тем, как я топчусь на месте. На столе лежит папка с бумагами и телефон. Мне становится страшно. Уже стала забывать о том, как сильно боюсь людей. Сейчас мне кажется, я близка к тому, что называется панической атакой.

― Хотелось выяснить все детали вашего заточения, ― говорит он, когда я сажусь перед ним.

― Я вроде бы все уже рассказала.

― Нет.

― Почему вы так решили?

― Потому что я вам не верю, ― Марко выходит из-за стола и начинает ходить по кабинету, то и дело оказываясь в неприятной близости от меня.

― Почему?

― Не обижайтесь. Это просто статистика. Самая неточная из наук. Согласно ее данным девяноста процентов заложников убивают в течение первых суток. Вы же продержались пару месяцев. И знаете, что бывает с людьми, которые умудрились продержаться такой срок? Они становятся соучастниками и подельниками преступников. В этом нет ничего плохого. Честное слово. Это всего лишь единственный способ выжить. Сотрудничество. Так вот я и хочу выяснить, как именно вы сотрудничали с Микки. ― Он наклоняется и говорит все это, глядя мне в глаза. Это напоминает кролика и удава.

― Послушайте, ― некрасивый вздох. Пауза. Раз. Два. Три. Это просто разговор. Тебе здесь не сделают ничего плохого. Успокойся, Верена, черт возьми. Все это я говорю себе, но мне жизненно необходимо чем-нибудь отгородиться от этого человека. ― Дайте телефон пожалуйста, ― прошу я.

― Зачем? ― настораживается он. По меньшей мере, это очень странная просьба.

― Можно без симки. Я два месяца провела в качестве заложницы, имею право на то, чтобы немного свихнуться. ― Он недоверчиво протягивает мне телефон. Как будто дозу наркоманке. Включаю на нем камеру и начинаю и начинаю изучать плитку на полу, которая отражается на экране телефона.

― Послушайте. Меня взяли в заложницы. Майк сбежал с деньгами. Меня заперли в подвале. Я чуть не умерла. Потом он потащил меня в какой-то другой город. Он пользовался планшетом и телефоном, ходил по людным местам, но его никто не замечал. Я даже умудрилась уговорить его послать чертовы снимки. Даже рисовать на асфальте этих птичек. Что еще нужно было заставить его сделать, чтобы вы его нашли? Чтобы он позвонил и сообщил адрес? И сейчас вы мне говорите, что не верите мне? ― Мне больше не нужно смотреть в камеру телефона. Чувствую, что больше не боюсь этого человека. Вернее, боюсь не так, как раньше. Я контролирую этот страх.

― Ты уговорила его рисовать птичек на асфальте? ― изумленно переспрашивает Марко.

― Да. А что?

― Ничего. Верена, расскажи мне все, что знаешь о Микки. ― проникновенно просит Марко. Он так резко меняет тактику поведения, что я не успеваю сразу среагировать.

― Что Вы имеете ввиду?

― Что он любит, что не любит, что читает, какую музыку слушает? Все, что в голову взбредет.

― Он... любит рисовать, ― говорю я и с самым наивным видом поднимаю на него глаза.

― Мальчик сказал девочке: «Все эти звезды я дарю тебе» и долбанул девочку тазиком... Это я к тому, что может быть, Микки и подарил тебе звезды, но только по методу этого тазика, понимаешь? ― спрашивает он и незаметно для себя переходит на «ты». Снова киваю. Допрос длится еще какое-то время. Марко расспрашивает меня о том, что происходило в эти два месяца. Минут через сорок в дверь стучаться.

― Войдите, ― раздраженно откликается Марко, и лицо его сминается по нестандартному лекалу. Обычно оно сжимается от смеха или оскала, сейчас он скривилось от досады.

На пороге стоит Майк. На нем дешевые очки, толстовка с капюшоном и старые джинсы. Этот человек украл триста тысяч евро. На что, спрашивается, он их потратил. Марко скептически смотрит на него, потом хлопает ладонью по столу и говорит.

― Верена, ты можешь идти, а ты, Майк, садись. Пойду куплю себе кофе в автомате, ― говорит он.

― Привет, ― говорю я и поднимаюсь со стула.

― Рад тебя видеть, ― кивает Майк.

― Ребята, ― Марко оборачивается и оценивающе смотрит на нас, ― перечислить вам количество обвинений, которое мы можем вам предъявить? Для начала ограбление банка, шантаж, захват заложницы, ― я удивленно вскидываю брови, ― Ладно к тебе это не относится, ― отмахивается от меня толстяк, ― Мошенничество, убийство в Кельне... Продолжать?

― Не нужно, ― дергается Майк.

― Я к тому, что вам выгоднее с нами сотрудничать, ясно? ― говорит он и выходит из кабинета.

***

― Анкель сказал, что ты не намерена работать в клинике. Это правда? ― спрашивает отец, когда я прихожу домой.

― Да, это так, ― киваю я и спешу к двери в свою комнату. Нужно было еще вчера найти себе что-нибудь. Квартиру или хотя бы комнату. Проблема в том, что денег ни на то, ни на другое у меня нет. Сто сорок пять евро из числа тех, что отец мне выдал на карманные расходы. Везде требуется заплатить хотя бы за первый месяц, а сотни евро для этого явно маловато.

― Почему? ― с нарастающим раздражением в голосе спрашивает он. Приходится остановиться.

― Потому что я не хочу работать секретарем, ― отвечаю ему.

― Ты уже попыталась жить, как захочется. Ты же не будешь спорить, что у тебя не получилось?

― Нет, не буду.

― Ты ходишь в полицейский участок, как к себе домой. Меня каждый день рядом у входа в клинику поджидают журналисты с расспросами о тебе. Весь интернет завален статьями о твоих приключениях.

― Это были не самые веселые приключения, папа.

― Ты виновата в этом. Прекрати меня позорить...

С меня хватит. Я резко открываю дверь в свою комнату, хватаю все, что попадается на глаза, и спешу на выход. Отец пытается меня остановить и хватает за руку. Выворачиваюсь и сбегаю. Иду в кинобар. Когда человеку некуда идти, он обычно идет в знакомое место.

― Ты же с завтрашнего дня на работе? ― удивляется моему появлению Хелена. Она работает здесь на две ставки и выглядит очень уставшей.

― Я трудоголик. Решила сегодня в ночь бесплатно выйти, ― говорю я. Девушка скептически смотрит на сумку в моих руках и говорит:

― Ночевать негде?

Я киваю.

― Сейчас, подожди пять минут, позвоню, узнаю кое-что, ― говорит она.

Через час я вхожу в смешную маленькую квартирку всего в пяти минутах от кинобара. Здесь одна комната метров на десять и кухня, в которой даже сесть нельзя. Просто углубление в стене, в котором оборудовали раковину и небольшую столешницу. Стоит квартира дорого, но зато хозяйка соглашается на еженедельную оплату, так что моих ста евро вполне хватает.

Я еще долго не могу заснуть и просто бессмысленно хожу по пустой и безжизненной квартире.

***

― Верена, можно Вас на пару слов? Что Вы можете рассказать про Микки? ― налетает на меня парень, когда я подхожу к зданию кинобара. Я шарахаюсь от него.

― Нет, простите, я не могу... ― говорю я и ускоряю шаг. Через пару часов «Треш-Тв» опять опубликует заметку о том, что Верена Вибек производит впечатление аутичной и немного невменяемой барышни. Вообще, они правы, но, по-моему, на такую атаку с выпрыгивающим из подворотни журналистом все бы отреагировали одинаково.

― Привет, как спалось на новом месте? ― спрашивает меня Хелена. Она отчаянно зевает и, кажется, уже спит на ходу.

― Отлично, ― говорю я.

Слушаю краткий инструктаж о своих рабочих обязанностях. Они совсем не сложные. Нужно улыбаться и продавать билеты. Еще нужно ставить в залы фильмы согласно утвержденному расписанию, еще периодически нужно следить за порядком в центральном зале и лаунж-зоне, ну и сообщать обо всех проблемах, какие возникают. Правда, никто не уточняет, что за проблемы могут возникнуть.

Сажусь за стойку и ставлю на стол ноутбук. Его я прихватила, когда сбегала из квартиры отца. Вскоре появляются первые посетители, желающие выпить кофе и посмотреть что-то из Феллини. Продаю им билеты и понимаю: вот она, настоящая жизнь. В таком режиме я и проведу ближайшие пару десятилетий.

Кинотеатр «Шошанна» открылся здесь семь лет назад. Раньше на этом месте располагался магазин эротических игрушек. Кстати довольно популярный и известный. Возможно, именно поэтому, когда здесь повесили табличку с надписью «Кинотеатр Шошанна» контингент здесь не изменился. Посетители эротического магазина теперь приходили сюда для того, чтобы посмотреть кино. Просто по привычке. Все почему-то сразу решили, что здесь откроется порно-кинотеатр. Не то, чтобы порно. Это запрещено. Но эротический. Своего рода стильный аналог почасовой гостиницы. Люди приходят, арендуют комнату с большим телевизором и вроде как смотрят кино. Хотя, на самом деле, в них все действительно смотрят кино. Большую часть времени. Пять-семь минут, потраченных не по назначению, в расчет можно не брать.

Бэзил, тогда еще не настолько напоминающий старого гомосексуалиста, к тому моменту уже открыл свой клуб, расположенный в паре минут от будущей «Шошанны». Клуб потихоньку становился модным местом, но нужно было придумать какую-нибудь фишку. Место, в которое люди будут приходить перед тем, как отправиться в клуб. Возможно, бар подешевле. Бар был бы идеален, но не для Бэзила. Он слишком сильно любил фильмы Тарантино. Главный режиссер Америки сказал однажды, что на закате своей карьеры обязательно откроет небольшой кинотеатр, в котором будут крутить старое-доброе американское кино. Бэзил не снял десятку гениальных фильмов, но вот свой кинотеатр он вполне мог себе позволить. Пусть даже и не особенно прибыльный.

Контингент сексшопа был не доволен тому, что здесь стали крутить жесткий, мрачный и совсем не эротический артхаус. За неделю поток клиентов иссяк. Тогда Бэзил, великий и талантливый прямо как Тарантино, попросил своего диджея смонтировать эротическое видео, в которое можно будет подгружать заставку с описанием текущего фильма.

Теперь, перед каждым киносеансом крутили ролик с рабочими моментами съемок знаменитых эротических фотосессий. Вот, 20-летняя Моника Беллуччи раздевается и растерянно спрашивает, куда ей встать, вот Клаудия Шиффер кидается в фотографа подушкой, Твигги неизвестно по какой причине хлопает в ладоши, а вот и Линда Лавлейс и ее первая съемка... В конце ролика ― анонс фильма, который будет показан. Артхаус сменили вечной классикой, вроде «Жестокого танго в Париже», «Ночного портье» и «Глубокой глотки». Ну и флаеры на бесплатные коктейли сыграли свою роль. Вскоре кинотеатр стал приносить мизерный, но стабильный доход. Идея Бэзила все-таки сыграла. Теперь сюда приходили перед походом в клуб и заходили переночевать после клуба. Как стандартный кинотеатр с баром «Шошанну» содержать все равно было не выгодно, поэтому Бэзил переоборудовал его в кинобар. Теперь кино стало особой фишкой «Шошанны». Хотя, по факту, Бэзил все-таки сдался и сделал стильный бар, да и все.

Кинотеатр работал с четверга по понедельник. В другие дни крутить старые фильмы было совсем не выгодно. Никто не ходит в кино просто так. Только за компанию перед клубом.

Три года назад сюда стала приходить грустная женщина с огромной сумкой и в очень дешевых туфлях. На лице ее читалась какая-то неизбывная грусть. Бэзил однажды заметил ее и решил для эксперимента крутить кино всю неделю. Женщина стала приходить сюда каждый день. На сеанс в 19:15. Казалось, ей плевать, что за кино она будет сегодня смотреть. Она всегда брала билет на второй ряд, на тринадцатое место (это в крайнем левом углу, потом он превратился в тринадцатый столик). Иногда она смотрела фильм в гордом одиночестве. Это было стопроцентно убыточное решение Бэзила. Та женщина всегда старалась уйти до того, как начнется традиционная тусовка, и никогда не покупала ничего кроме капучино.

Иногда сюда заходили редкие компании студентов и покупали билет с пятидесятипроцентной скидкой. Они весь сеанс ржали над чем-то своим и тоже никогда ничего не покупали в баре. Потом сюда стал приходить мрачного вида мужчина за шестьдесят. Видимо, только вышел на пенсию и совершенно не представлял, чем заняться. Девушка с вечно-заплаканными глазами. Парень в очках и с торчащими в стороны ушами. Милая старушка с аккуратной прической в духе годов эдак 1930-х... Постепенно репертуар изменился окончательно. Как и хотел Бэзил. Классика и артхаус. Предпремьерные показы и автограф-сессии. Сборище самых одиноких в мире людей. К этому моменту «Шошанна» окончательно превратилась в кинобар, хотя она бы уже и как кинотеатр приносила доход.

И вот, я стою в углу, перед самым экраном. В мои обязанности входит только продажа билетов. Следить за тем, что происходит в зале, должен официант. Тот лопоухий парень, что очень часто сюда приходил. В какой-то момент у него закончились деньги на кино, и он решил устроиться сюда на работу. Я не оригинальна. Я точно такая же, как и все в этом переполненном баре. Сказала бы, что как тот лопоухий парень, но у него девушка недавно появилась. Собственно, именно поэтому он стал хронически отпрашиваться с работы, а я стала замещать его.

В «Шошанне» три кинобара и общий зал с лаунж-зоной. Все оформлено в соответствии с представлениями Бэзила о старых кинотеатрах. То есть приблизительно так, как обычно показывают гримерки забытых артистов в кинофильмах. Повсюду старые афиши, много тяжелых красных цветов в интерьере, приглушенный свет и зеркала.

Бэзил давно уже не следит за афишей. Поэтому я сама могу решать, какие фильмы ставить. Всем все равно. Посетители будут смотреть абсолютно все. Сейчас без двадцати восемь вечера. Вторник. Все три бара переполнены самыми одинокими в мире людьми. Они тихо сидят, каждый за своим столиком и пьют свой кофе. Я стою в углу, возле входа и экрана одновременно, разглядываю лица людей. Отрешенные. Все взгляды устремлены на экран. Все они пришли сюда в гордом одиночестве и уйдут отсюда точно так же. Они не будут обсуждать увиденное, не будут философски курить в лаунж-зоне, что-то вроде балкона на полуторном этаже. Они не произнесут ни слова. Они платят только за фильм. Им не важно, что на экране. Важно лишь то, что в ближайшие два часа они растворяться в фильме. Это своеобразный вид медитации. Только медитируют обычно, желая получить какие-нибудь ответы на вопросы, ну или еще с какой-то целью. У посетителей «Шошанны» есть только одна цель ― исчезнуть. Хотя бы на 120 минут.

― Эй, а ты не Верена Вибек? ― спрашивает меня очередной посетитель. Мужчина лет сорока с чересчур ярким загаром. Он минут пять ходил вокруг стойки, вроде как изучал афишу.

― Нет, вы ошиблись, ― говорю я, и голос почему-то опять срывается.

― Очень похожа, ― говорит мужчина, но уже через секунду его интерес ко мне исчезает. Он покупает билет и проходит в зал. Через минуту к нему уже спешит официант с порцией виски со льдом. Видимо, этот мужчина здесь постоянный гость.

В кинобар идут все новые посетители. Скоро уже все три зала будут забиты под завязку. Все пространство фойе заполняют звуки какой-то расслабляющей музыки. Люди, которые приходят в компании, идут просто выпить и поговорить. Для них оборудованы столики в центральной зоне. Чтобы поддержать атмосферу кинобара, здесь тоже везде плазменные панели, но показывают здесь немое кино, так как люди бы все равно ничего не услышали в общем гуле. Одиночки идут в залы. Их тут довольно много.

― Новенькая! ― громогласно произносит кто-то из посетителей. Толстый мужчина лет пятидесяти стоит в компании двух мужчин помоложе. ― Иди-ка сюда, я на тебя посмотрю.

Он буквально перегибается через стойку. Стою и улыбаюсь. Буквально впиваюсь ногтями в стол стойки рецепции. Мужчина, сильно перебравший с алкоголем, тянется ко мне своими потными ладошками. Стараюсь дышать как можно тише. Он берет меня за челюсть и говорит: ― хорошенькая. Хочешь весело время сегодня провести?

Стараюсь помотать головой, но его рука не позволяет этого сделать.

― Все в порядке? ― спрашивает подошедший мужчина. Кошусь на него и вижу, что это тот самый перезагоревший постоянный посетитель.

― Все отлично, ― с девушкой знакомлюсь, не видишь? ― бросает толстяк, но руки от лица убирает. Постоянный посетитель медлит еще какое-то время, потом видит, что толстяк не один, а с компанией, и прощается. Киваю и улыбаюсь. Вижу проходящего мимо официанта и машу ему рукой. Тот успевает подойти до того момента, когда толстяк вновь начнет хватать меня за лицо.

― Добрый день, давайте я провожу вас в зал, ― говорит официант и ведет посетителей внутрь.

― Новенькая у вас какая-то неадекватная, ― недовольно говорит толстяк и идет вслед за парнем с бейджиком. Нужно будет запомнить его имя.

Они так и прошли, не заплатив. Я еще минут десять так и стою, вцепившись в столешницу. Автоматически киваю и улыбаюсь, как китайский болванчик.

Моя смена успевает закончиться до того момента, как толстяк со своей свитой уходит отсюда. Когда выхожу на улицу, вздыхаю с облегчением.

Если бы я снимала кино, сейчас бы играла тревожная музыка в духе Хичкока. В квартиру идти не хочется, поэтому останавливаюсь возле первой попавшейся остановки трамвая и еду в сторону центра. Направляюсь прямиком на Александрплац. Судя по навигатору, идти мне еще минут сорок. Похолодало. Я в кожаной куртке и белой блузке. Шарф не надела. А зря.

Когда оказываешься среди людей, страхи уходят. Ты больше не личность, а просто часть огромного сообщества. Сейчас я часть площади, на которой уже начали собираться люди в предвкушении веселого вечера. Я не боюсь всех людей. Только каждого по отдельности.

― Девушка, а вы знаете, что вот это дом Крысолова? – спрашивает меня парень, идущий рядом со мной. Смуглый, улыбчивый и кучерявый. С плохим немецким.

― Что ты сказал? – я спотыкаюсь и чуть не падаю.

― Здесь жил Крысолов. Он очистил город от крыс, а когда ему не заплатили, решил отомстить. Хочешь, я расскажу эту историю? Если у тебя есть пять минут, то...

― Откуда ты знаешь эту историю? – спрашиваю я.

― Из интернета – осекается парень.

― То есть как из интернета?

― Да просто. Ты слышала про дриминг?

― Что?

― Ну, дриминг. Модно сейчас. Может слышала про Верену и Микки? Так вот они ввели в моду эту штуку...

Сказки. Городские сказки за деньги. Уж точно патент на этот вид мошенничества принадлежит не нам с Микки, но благодаря всем этим статьям на сайте «Треш-Тв» туристы и бездельники, шатающиеся по Европе, взяли этот способ на заметку. Теперь модно таким образом зарабатывать. Причем, чем глупее история, которую ты рассказываешь, тем лучше.

― Тебе не кажется, что это просто мошенничество? – недоверчиво спрашиваю я.

Мы идем по безлюдным улицам. Я смотрю на экран телефона, в котором включен навигатор.

― Когда так делает пара человек, это мошенничество, когда так делают сотни – это модное развлечение. Вроде как пикап только за деньги, ― говорит парень.

Он продолжает рассказывать о тонкостях дриминга, пока мы идем до моей квартиры. Даю ему пять евро на прощание и захожу в подъезд.

Идеально ровная стена приятного песочного оттенка изуродована граффити. Феникс. Всего несколько гнутых оранжевых линий, изображающих птицу. Медленно подхожу к стене и провожу рукой по рисунку. Я же говорю. Тут нужна тревожная музыка, как в фильмах Хичкока.

― Микки... ― выдыхаю я и закрываю глаза. Передо мной буквально проносится вереница лиц: толстяк с потными ладошками, Марко, отец, журналисты, посетители кинобара, все они как будто окружают меня и тянутся ко мне своими руками.

Я почти уверена, что в квартире меня ждет Микки. Ну, знаете, он сидит на кресле в темной комнате, я включаю свет и вздрагиваю при его появлении. Как в фильмах. Ничего подобного не происходит. В квартире нахожу только пару футболок и несколько зарядных устройств. Все это валяется на кровати. Так же, как и когда я выходила из квартиры.

Сейчас одиннадцать вечера. То есть в Нью-Йорке сейчас... Я не помню и приходится посмотреть в интернете. Пять вечера. Подходит. Набираю в поиске имя мистера Джейкобсона. Того психолога из Нью-Йорка, к которому я когда-то пришла. Судя по его страничке на фейсбуке, цены не изменились. Он в сети. Спрашиваю его о стоимости сеанса по скайпу. На десять долларов дешевле. Спрашиваю, удобно ли ему будет сейчас говорить. В целом, и так знаю ответ. Перечисляю ему деньги за три часа и звоню.

На экране вижу лицо мистера Джейкобсона. Он отрастил бородку вроде как у Джорджа Майкла. На голове бандана.

― Привет! Ты опять витрину с батончиками уронила? ― спрашивает он, как только я включаю камеру.

― С чем?

― С батончиками. Шоколадными, ― поясняет он.

― Нет... Но Вы почти правы. У Вас ничего не случилось? ― спрашиваю я.

― Да все отлично, с чего такой вопрос?

― Бородка, бандана...

― Развод и банкротство. У меня кризис среднего возраста, можно без комментариев? ― мистер Джейкобсон счастливо улыбается и смотрит в угол экрана, туда, где видно его изображение.

― Можно.

― Так что случилось? Судя по трем оплаченным часам, что-то серьезное.

― Просто мне все время страшно. И ничего не меняется, ни я, ни окружающий мир. Так и не получилось убежать, понимаете? ― в этот момент вспоминаю Джереми Флемми. Мою точку побега.

Он открывает пакет с чипсами. На заднем плане видны горы немытой посуды.

― Какой у тебя любимый фильм?

― «Матрица».

― Ну вот. Представь. Ты обречена смотреть «Матрицу», но ты не обречена быть только Нео. Ты можешь болеть за других героев. Можешь сменить роль или вообще стать режиссером.

― Это из Станислава Грофа?

― Да нет, комедия такая была, название уже забыл.

― То есть вы за сорок долларов в час цитируете мне дешевую комедию?

― А что еще ты хотела за сорок долларов в час?

― Не знаю. Откровение свыше.

― Это в церковь. Там кстати бесплатно, ― он облизывает с пальцев сырные крошки.

Мы разговариваем еще какое-то время. Обсуждаем новинки кино. Он рассказывает о своей бывшей жене. Отъявленной стерве, судя по всему. В конце концов, засыпаю. Это самая бездарная трата денег в истории. Глупее было бы только купить себе какой-нибудь онлайн-курс «Как научиться управлять вертолетом». Или что-то в этом духе.

Просыпаюсь. Опаздываю на работу. Спустившись по лестнице, вижу изображение феникса. Мне не показалось. По дороге забегаю купить себе кофе с пирожком. Чуть не проливаю на себя бодрящий напиток. Отпираю ключом дверь в кинотеатр. Включаю компьютер. Загружаю программу на сегодня. Здесь сейчас никого. И до двух дня можно никого не ждать. Только начальство может нагрянуть в такое время. Ну, парочка посетителей, может. Они не помешают. Три официанта в углу центрального зала играют в карты, уборщица усердно моет пол, я смотрю кино.

Я уже успела посмотреть половину боевика с Брюсом Уиллисом в главной роли, когда в дверях показывается Марко, штатный психолог-переговорщик из полиции. Он улыбается и, кажется, что его лицо смяли, как использованную салфетку. После пары дежурных вопросов, он, наконец, спрашивает то, что ему действительно важно знать.

― Почему ты не рассказала про феникса?

― Какого? ― я чуть не поперхнулась кофе.

― В доме, в котором ты сняла квартиру, кто-то нарисовал феникса, ― поясняет Марко

― Надо же. Я не заметила. А где? Что это значит?

― Ты не умеешь врать.

― Я правда ничего не заметила.

― Ты хоть понимаешь, что это значит?

― Нет. Я же Вас спросила. Значит, не понимаю.

― Он рядом. Он следит за тобой. ― зловещим шепотом говорит он.

― И не он один, ― еще более зловещим тоном отвечаю я.

― Нам нужно его спровоцировать.

― И как же?

― Я думаю, что, в конце концов, он сам тебя найдет.

― А если подробнее?

― У тебя же есть жених. Будем выкладывать ваши фотографии на Фейсбук. Дадите интервью. Будете посещать какие-нибудь публичные места. Он свяжется с тобой.

― Мне кажется, что вам нужно чуть меньше про Джеймса Бонда смотреть. У нас отличная афиша сегодня. Может, «Огни большого города» или вот «Мсье Верду», про маньяка кстати?

Марко так и стоит перед афишей с фильмами, которые здесь сегодня показывают.

― Сарказм как форма защиты, это я понимаю, а остальное? Скажи, ты хочешь, чтобы Микки тебя нашел или боишься этого? ― он пристально смотрит мне в глаза. От синих линз они начинают слезиться.

Марко рассказывает, что скоро будет первое слушание по делу об ограблении банка. И до этого момента нужно не просто найти Микки, нужно его спровоцировать. Он слишком много всего натворил, а присяжные ― обычные люди и их симпатии на стороне наших безумных роликов.

― То есть самый идеальный вариант ― это если он все-таки убьет меня? ― спрашиваю Марко.

― Нет, Верена. Такой вариант не выгоден никому. Во-первых, публика тебя любит, во-вторых, кто-то же должен давать показания против него. У вас с женихом-то все серьезно?― последний вопрос должен вроде как разрядить обстановку.

― Дальше некуда, ― киваю я.

― То есть если нужно он приедет, куда потребуется?

― Полагаю, что да.

Марко прощается, и я остаюсь наедине со своим экраном. Он уже больше привычных мне восьми дюймов в диагонали. Это стекло хорошо защищает меня от реального мира, в котором я просто не знаю, что делать.

Еще через полчаса в кинотеатр вваливается первая компания, а минут через двадцать ― вторая. К вечеру приходит девочка-сменщица. Она собирается на вечеринку в клубе на углу и хочет похвастаться новым пирсингом. Небольшой гвоздик с прозрачным цирконием на крыле носа. Вполне женственно. Ничего экстремального. На фоне богемной публики она выглядит как пуританка, со своей короткой юбкой, рубашкой, повязанной на животе и небольшим гвоздиком в носу.

Ближе к концу смены звонит отец. В кинотеатре сейчас полно народа. Мне нравится атмосфера, которая здесь царит в эти часы. Все достаточно пьяны, чтобы не обращать ни на кого внимания. Кино сейчас смотрят только те, кто слишком сильно хочет спать. Остальные орут, веселятся, целуются по углам, танцуют под какой-то свой ритм. Телефон вдруг оживает и на экране высвечивается номер отца.

― Да, папа, что-то случилось? ― спрашиваю я.

― Ничего. Во сколько у тебя заканчивается смена? ― спрашивает он. В трубке слышится шум улицы.

― Где-то через полчаса.

― Анкель тебя встретит?

― А почему он должен... Нет не встретит сегодня.

― Тогда я встречу. Скоро буду.

Хочу возразить что-нибудь, но в трубке уже слышатся лишь гудки. Он действительно ждет меня возле выхода из кинотеатра. Киваю ему, улыбаюсь, прижимаю к груди папку с какими-то документами, которые оставил Марко. Отец, грузный и уставший после смены в больнице, кивает, улыбается и чуть взмахивает портфелем. Неловкая пауза смешивается со звуками улиц.

― Я хотел извиниться, ― говорит наконец он.

― Все в порядке, пап, ― отвечаю я.

Дальше идем молча. Брусчатка здесь еще мокрая от недавнего дождя. Она блестит в свете уличных фонарей. Мне остается завернуть за угол, и я увижу подъезд своего дома.

― Когда ты была в Штатах, мы больше общались. По скайпу как-то проще, ― говорит наконец он.

― Это у всех так, пап.

― Я понимаю, ты многое пережила...

― Мне каждый день эту фразу в полиции говорят

― Да. Конечно. Как у вас с Анкелем?

― Уже второй человек за сегодня задает мне этот вопрос. Все хорошо.

― И, тем не менее, ты живешь в какой-то халупе и он тебя сегодня не встретил.

― У нас все хорошо и мы уже почти пришли, ― как можно более спокойно говорю я.

― Может, поужинаем вместе, обсудим планы на будущее?

― Вместе?

― С Анкелем.

― Да, конечно, как-нибудь, ― заверяю я его. ― Пап, я очень устала...

― Спокойной ночи.

Он идет обратно к своей машине. Когда захлопывается дверь подъезда, я вздыхаю с облегчением. Вижу очертания нарисованного феникса. Они по всему городу встречаются. Да и в других городах тоже. Их стали рисовать те, кто следил за новостями о нас в эти месяцы. Никакого тайного послания или знака. Просто кто-то нарисовал несколько оранжевых загогулин.