13
[ ...герцль эдуард эмирович признаётся виновным...
...
...приговаривается к лишению свободы сроком на 25 лет...
...
...козловец игорь викторович признаётся виновным...
...
...приговаривается к пожизненному лишению свободы без права на досрочное освобождение...
...
– Судебное заседание считать закрытым. ]
Эми сидит не сводит взгляда с отца, буквально превращает его в пепел. Она еле вымолвила и несколько слов при допросе, и всё смотрела смотрела на отца, будто бы не верив своим глазам (и остальным наверное даже стало непонятно, зачем она пришла давать показания против него, если ничего не сказала). Может, наигранно, кто знает, что там творится в её голове.
За её счёт в зале суда сидят лучшие адвокаты. Она помогла многим, кто был вызван на допрос после ареста её отца и всех его соучастников.
И он правда, как сказал Эд, собирался взорвать Минский, не сознался, но везде об этом писал, готовился пять лет и сделал ещё уйму всего, не особо заботившись о собственной конфиденциальности, поэтому доказать его вину было не сложно.
Но отрицал всё яростно, чуть ли не вырывая не себе волосы.
– Судебное заседание считать закрытым.
Эмилия встаёт с места, гордо выпрямляет спину и подходит к клеткам с подсудимыми.
Отец приветствует её наглой улыбкой, Эми же смотрит на него со всей злостью и обидой.
И перебивает, когда он уже, такой радостный, непонятно от чего, ведь какое-то время назад был готов уже перегрызть металлические прутья клетки, собирается что-то сказать дочери:
– А я ж тебе, блять, всю жизнь верила.
Его звонкий смех привлекает большую часть присутствующих, ему всё равно. Ему уже абсолютно нет дела, кто и что там думает, он погружён в разговор со своей "любимой" и единственной дочерью. Которую воспитал, научил ходить и говорить, есть с ложки и отличать буквы от цифр. Считать деньги и врать, не меняясь в лице. Но не научил не пытаться всем помочь, зато внушил, что верить можно только лишь ему.
– Ты такая глупая, Мими, такая глупая! – едким полушёпотом.
Эми ухмыляется, но вмиг возвращает себе невозмутимое выражение лица.
– Это кто из нас ещё глуп, а?
Считанные секунды, как его выведут из клетки, отцепив наручники от железных прутьев (приковали, чтобы сильно не бушевал).
– Ты обижаешься, малышка моя? – спрашивает, и Эми врезается сверлящим взглядом в его глаза – такие же в точности. – А кто ж для тебя всю жизнь был звездой?
– Мертва звезда моя... – произносит Эми и поворачивается в сторону выхода из зала суда, напоследок отпустив: – Надеюсь, ты сдохнешь в тюрьме.
Отец смеётся, то ли над дочерью, то ли не осознавая собственную судьбу. А Эми уходит гордо, развернув плечи в длинном чёрном пальто – как на похороны пришла – так отозвалась одна из коллег отца.
На похороны твои приду в красном. В цвете крови всех тех, кого ты убил, папочка...
С неё всё. Её больше ничего не держит в городе, где отец лишь недавно добился почти полной власти, но вмиг же её потерял.
какие-то шуты на потешном столбе висят
тут нечего ловить.
* * *
Город чужой, город малознакомый и большой, раза в два больше родного.
Лукьян проходит вдоль улицы, набирая скорость, только бы побыстрее уйти от злополучного места.
Он максимально не хотел являться на суд, не хотел видеть отца ещё раз, не хотел слушать, что говорят судьи, адвокаты, свидетели. Но всё равно приехал на электричке, промёрзнув чуть ли не до костей, надеясь, что проспит станцию и просто уедет обратно.
Он не знает, зачем всё это делал. И без него бы благополучно всё разрешилось.
Глава города – убийца, прикрывавшийся благотворительностью. Место проживания – прогнивающие разваливающиеся девятиэтажки с нежилыми этажами и алкашами в коридорах. Родной отец – наёмник, стрелявший в людей в упор, приставлявший пистолет прямо между глаз, даже не дёргаясь.
А что в следующий раз?
Начало декабря выдалось очень холодным. Лу набирает замёрзшими пальцами сообщение Крису и не успевает его даже отправить, как тот подходит сзади и кладёт руку на плечо.
А телефон отключается и падает в карман куртки.
– Ты кофе пьёшь? – спрашивает Крис, даже не поздоровавшись.
На суде он сидел рядом с родителями в метре от подсудимых и ему самому не очень хорошо от этого всего.
– Не пью.
– Значит какао будешь пить, пошли, я замёрз пиздец.
Лу цепляет Криса под локоть и они так и идут до центра города.
Два худых и длинных, почти одинаковых, но в то же время абсолютно разных.
И Крис возмущается, что рядом идущий вышагивает по снегу в лёгких кроссовках, и в такой холод приехал в специально порваных на правой коленке джинсах. Но тому всё равно, даже нравится, что кто-то о нём беспокоится впервые за последнее время.
– Эй, может по Октябрьскому не пойдём вот так... – тихо говорит Крис, имея ввиду то, что они идут под локоть.
– Почему? – Лу останавливается и устало смотрит перед собой.
Крис вглядывается ему в лицо и затем улыбается.
– Ладно, не важно.
И зачем тебе мнение людей, которые видят тебя первый и последний раз в жизни?
В кофейне тепло и много людей. Лу греет пальцы о картонный стакан с какао, сидя на высоком барном стуле за столом у окна, и ждёт, когда придёт со своим заказом Крис и принесёт ему сахар.
И ему на самом деле немного неловко, что тот за него заплатил.
Крис выдёргивает его из размышлений, громко поставив свой кофе на стол.
– Ты чего не пьёшь? – спрашивает он, стягивая с себя куртку.
– Сахар свой жду.
– Твою мать... – Крис быстро мотается до кассы и приносит четыре бумажных пакетика с сахаром, три из которых Лукьян высыпает в свой небольшой стакан объёмом триста миллилитров.
– Мало. – выдаёт он, попробовав напиток, и высыпает ещё один пакетик.
– Размешай, придурок.
Лу лишь закатывает глаза и отпивает ещё немного.
Солнце, лишь недавно поднявшееся из-за горизонта, освещает улицу, заставляет выпавший снег блестеть, будто это миллионы маленьких драгоценных камней.
За окном люди куда-то торопятся, бегут, кутаясь в рукава курток, скрывая лица за шарфами.
А в кофейне тепло. А Криса греет не только это – он смотрит на Лу, мирно потягивающего какао из трубочки и уставившегося на снег за окном, и понимает, сколько на него всего взвалилось за последние недели. И понимает, что хочет сделать всё, что ему вообще под силу, лишь бы тому стало легче.
И понимает, что с этими попытками начать всё заново, он начал чувствовать кое что новое, что до этого не чувствовал.
И это греет его больше всего. Он видит и любит в Лукьяне всё – и постоянную безэмоциональность, и умение выводить из себя любого, даже особо не напрягаясь, и переодическую упёртость.
А ещё ресницы у него светлые, и шрам на правой скуле, едва заметный, и глаза на солнце голубые, а так серые.
Всё это видит. И любит. Но не знает, что чувствует Лу в его сторону, потому что отходить от тем тот умеет мастерски.
И это единственное, что раздражает Криса.
Он непроизвольно рисует на запотевшем стекле сердечко и задерживает на нём палец.
– На электричке поедем? – спрашивает Лукьян, заметив, чем занимается Крис. Убрав его руку ногтем в центре рисует английские буквы K и L.
И смущённо втягивает нижнюю губу.
– Поехали. – Крис отпивает кофе и делает вид, что не заметил, что написал Лу на его художестве.
А Лу ждёт реакции.
Потому что не может выдавить из себя слова благодарности за его постоянную заботу, и пытается сделать хоть что-то, чтобы это было похоже на слова "спасибо, ты делаешь меня счастливее".
– А Тим же с Софой не общаются? – невзначай интересуется Крис. То ли сам пытаясь отвести тему...
– Ему мать запретила. Чтобы не пытался с собой покончить больше, видимо. Думает, ему это поможет. За километр же видно, что он сохнет по ней до сих пор. Ещё раз попытается, а может нет, кто его знает.
– До этого пытался что ли уже?
Лукьян помешивает оставшуюся на дне стакана пенку от какао и, не отрываясь от столь интересного занятия, продолжает.
– Да, в прошлом году в сентябре, вроде. Тоже таблеток наглотался. А он ж сердечник, кофеин глотает, думает, что точно. А нет, живой ходит всё равно.
Крис нервно втягивает воздух сквозь зубы – неприятная тема.
Лу смотрит расписание электричек и они уходят из тёплой кофейни.
Проходят по пустому двору, по скользкой дороге перед подъездами кирпичных пятиэтажек, по ужасно холодной улице.
Рука Лу скользит в чужой карман и переплетает свои вечно ледяные пальцы с тёплыми пальцами Криса.
Это просто благодарность.
Просто благодарность.
Просто.
– Пойдём! – Крис тащит его в подъезд, дверь которого открыла вышедшая оттуда женщина с большими пакетами в руках.
Парни проскальзывают в подъезд, и, заметив батарею и подойдя к ней, Крис аккуратно подносит к ней пальцы Лукьяна, не кладёт, а то будет горячо.
И зачем столько всего...
Лу слишком трогает такое отношение к себе. Он утыкается носом в шею Криса и зажмуривается, чтобы вдруг не расплакаться. И, еле выдавив из себя, произносит шёпотом:
– Спасибо... Тебе.
Крис нежно поглаживает его волосы – без шапки, придурок, – и рука скользит вниз по спине, чтобы сцепиться с другой где-то в районе поясницы.
Он позволяет себя обнимать и сам понимает, что думает Лу об этом, что он снова воспринимает эти объятия за что-то, за что он должен будет ему благодарен.
– Ты ничего мне не должен. Я бы не делал всё это, если бы не любил тебя.
Лу молчит, но потом сам чуть отстраняется и смотрит Крису в глаза. Долго долго, как целая вечность, в которой он тонет в этих зеленых глазах с темно-коричневым контуром и маленькими чёрными точками, которые можно заметить, только если очень хорошо присмотреться.
– Любишь меня? – спрашивает он шёпотом, опустив голову.
– Люблю.
Лу улыбается. Не натянуто, не напрягая все остатки эмоций.
Искренне, как и должно быть всегда.
Ведь кто-то наконец снова делает его счастливым.
– И я тебя... Люблю.
* * *
Лукьян приезжает домой около четырёх часов дня. Дома его ждут как никогда – на суд он уехал один, хоть и просил поехать с ним хоть кого нибудь.
Дома снова становится тяжело. Но он вспоминает Криса, и его руки в своих, его объятия и все им сказанные слова.
...– Люблю.
Намного легче.
Лу раздевается в прихожей, проходит на кухню, пытаясь уложить руками волосы, наэлектризовавшиеся под капюшоном куртки.
– Привет. – он здоровается с мамой, стоящей у столешницы с полотенцем в руках, и проходит в угол стола.
Из комнаты приходит тётя и внимательно на него смотрит, тоже присаживаясь за стол.
Лу вздыхает, снимает с себя кофту, оттягивая время.
– На сколько... Его посадили? – спрашивает его мама, не поменяв ни позы, ни выражения лица.
– На двадцать пять. – спокойно отвечает ей сын.
Тётя охает и прикладывает ладонь к губам.
– А этого... Как его? – снова спрашивает мама, имея ввиду отца Эми.
– Пожизненно, – мама удивлённо роняет из рук полотенце. Ей всех жаль, Лу это понимает. – Против него там целую папку обвинений собрали. – произносит он, глядя в пустоту перед собой, зная, что на него направлены два напряжённых взгляда. – Власть человеку нужна, он ради неё не одного человека убил, мам.
Тётя разглядывает Лукьяна после сказаных его слов и не очень к месту выдаёт, как будто отводят тему.
– Алис, ну вот как увидела тогда Эдика твоего, так ну правда, прям копия, ты говоришь...
Лукьян закатывает глаза, ворует из вазочки шоколадное печенье и уходит в комнату.
И чтоб ещё хоть кто нибудь сказал, что он похож на этого убийцу...
Нечаянно хлопает дверью в комнату и замечает недовольную его шумом Лизу.
Опять болеет. Должна была ехать на суд с ним, но утром температура под сорок не дала оторваться от постели.
Лу её не винит.
– Чё там как? – спрашивает Лиза чуть поднимая голову с подушки.
Брат садится на край кровати и отдаёт ей надкусаное печенье.
– На двадцать пять. А Козловца на пожизку.
– А Эми?
– Клуб продаст окончательно и уедет. Больше ничего не сказала.
Лиза вздыхает. Глаза блестят, но она сдерживается, чтобы не плакать, и так плохо.
Она слишком привязана к Эми.
– Да не переживай, писать тебе будет. Она ж тебя любит, куда денется.
Лиза улыбается, Лу убирает ей отросшую чёлку с глаз.
– Ладно. Что мама говорила?
– Да ничего. Начала говорить, что похож на этого... Не хочу отцом его называть...
– Не слушай её. Чего только не скажет. Всё закончилось, значит всё, не надо думать об этом.
Лукьян улыбается и ложится рядом с сестрой.
Всё закончилось.
Всё хорошо.
Ну, относительно...