Гермиона и Драко

Мэнор встретил супругов молчанием. Зловещим, ничем не заполненным, будто ждущим, что кто-то закричит, лишь бы нарушить эту тишину. Холодный мрамор, окружавший Драко с самого раннего детства, умел хранить секреты, как никто другой. Каблуки Гермионы не сразу коснулись каменного пола, Малфой опустил ее на землю лишь пару мгновений спустя. Молодой хозяин поместья тяжело дышал, пытаясь справиться с гневом, накрывавшим его, подобно одеялу. 

Он трансгрессировал не в спальню, но в гостиную на втором этаже, ту, в которой обычно коротала время лишь Нарцисса, хозяйка имения. Она читала, укрывшись теплым домашним пледом, или пила чай, глядя в широкое трехстворчатое окно на павлинов, важно расхаживающих по аскетичному зеленому саду. Сейчас же здесь прибиралась одна из горничных, управляя сразу тремя щетками, вытиравшими пыль с позолоченных корешков книг.

Оставь нас, – не сказал, но прорычал Малфой, когда женщина осмелилась поднять взгляд.

Много времени ей не потребовалось, слуги хорошо исполняли свои обязанности. Супруги быстро оказались в одиночестве, служанке не нужно было повторять дважды. Малфой умел убеждать. Гермиона не кусала губы, не плакала, не пыталась бежать и спрятаться от гнева своего мужа. Казалось, что она смирилась, что готова к тому, что произойдет следом. Страх гриффиндорки можно было попробовать на вкус, лишь облизнув губы, приблизившись к ней всего на шаг.

Драко чувствовал, как ее ужас его завораживает. От осознания собственной власти он становился чуть тверже в паху. Малфой дождался, пока дверь за прислугой громко захлопнется, пока чары схватятся за нерушимую ни единым вздохом тишину, сохранив внутри этих стен каждый звук, что вырвется из горла Гермионы. Никто ее не услышит, но даже если магия подведет, что с того? Драко – ее законный супруг, глава их маленького куцего семейства, и он в своем праве. Может делать все, о чем пожелает, такова их брачная клятва.

– Что с тобой не так?

Гермиона первой подала голос, и голос ее оказался надтреснутым, слабым. Она боялась, не могла этого скрыть. За окном густели сумерки, вечер медленно занимал улицу, а представление, которое Драко так и не досмотрел, медленно подходило к середине. Малфой попытался улыбнуться, но вышло криво, гриффиндорка отшатнулась, икры ее прижались к невысокому белому дивану, отступать больше некуда. Драко выжидал, он надеялся, что жена еще что-то скажет, но супруга молчала, хотела услышать ответ. Но что он мог рассказать ей?

– Даже не пытайся выставить меня самодуром, – прошипел слизеринец, чувствуя, что гнев все растет. – Ты прекрасно понимаешь, что я...

– Что ты вспылил и опозорил и меня, и себя на публике, – перебила она, пытаясь взять себя в руки. – Думаешь, что никто не понял, что мы покинули зал только из-за твоей ревности?

– О, так это ты тут опозорена? – почти кричал Драко.

«Только бы не назвать ее «Грейнджер», только бы не назвать», – пронеслось в мозгу Малфоя. Сложно было привыкнуть к переменам, к новому статусу, когда поведение гриффиндорки почти не потерпело изменений. Слизеринец дышал быстро и часто, гнев закипал в крови, путал мысли, не позволял размышлять рационально. Драко хотел бросить Гермиону на этот чертов диван и научить манерам, показать ей, как должна вести себя послушная жена, жена, которой он достоин.

– Ты флиртовала с Теодором Ноттом, сидя рядом со мной, буквально в двух миллиметрах! Сидя на месте, оплаченным мною, заказанным на мое имя, надев платье, что купил тебе я, – шипел он.

– Я не просила у тебя ни представление, ни платье, ни чертово место, – кричала в ответ гриффиндорка, и щеки ее забавно алели. – Я не хотела быть твоей женой!

– Но раз так все равно сложилось, Гермиона, следовало бы вести себя прилично, проявить хоть каплю благодарности!

– За то, что ты купил меня, как породистую кошку?

Супруга отвернулась, демонстративно вскинув подбородок. Драко ненавидел эту ее черту. Он вновь вздохнул, вздохнул громко, и плечи девушки дернулись. «Боится до чертиков», – понял Малфой, и что-то в нем смягчилось, гнев ослаб, но не оставил его окончательно. Нет, Драко не хотел ударить Гермиону, он никогда не посмел бы, особенно теперь. Она так бледна, так худа, так... Так непривычно беззащитна, что Малфой не мог обидеть ее сверх меры, даже если бы та первой бросилась в атаку, намереваясь исцарапать ему все лицо.

– Я просто общалась с Теодором, а ты повел себя как ревнивый дурак, – произнесла она угрожающе-тихо. – Сразу скажи, что мне нельзя говорить ни с кем, кроме тебя, чтобы в будущем избежать подобных разборок.

– Почему ни с кем кроме меня? Нельзя только с Ноттом, – поддразнил ее Малфой. – Просто посмотри мне в глаза и скажи, что ты действительно не видишь в вашем с Тео общении ничего двусмысленного.

Но Гермиона не повернулась. Она сцепила руки на груди, инстинктивно стараясь закрыться, спрятаться от супруга. «Она не глупа, знает, что виновата», – подсказывал голос разума. Платье облегало ее бедра, грудь вздымалась и опадала, и Драко понял, что следит за мимикой своей избранницы. Она мило морщила носик, все продолжала краснеть... Тяжело было злиться, особенно если проклятого Нотта уже нет рядом. Пожалуй, что его Малфой и хотел бы избить, словно маггл.
  
– Ты ведешь себя как жадный ребенок. Я – не игрушка в твоих руках, Драко! Ты не можешь распоряжаться мною так, как...

– А я не играю с тобой, – ответил он жестче, чем планировал. – И не вздумай строить из себя жертву.

– Но я и есть жертва! Ты вытащил меня на эту чертову...

– Просто извинись передо мной, и мы обсудим этикет и границы дозволенного позже, когда немного успокоимся.

Нет, гнев не отступил, злость все еще клокотала в глубине души Малфоя, пожар занимался медленно. Только что-то подсказывало ему, что криками не укрепить этот шаткий союз, не улучшить брак, начавшийся так печально. Драко надеялся прожить с Гермионой всю жизнь, пусть мечты его и были наивны. Стоит попробовать, приложить немного усилий, чтобы привязать ее к себе, да?

– Я не могу извиниться за то, что ты – эгоистичный дурак, – ответила она громко. – За то, что ты всегда был таким придурком...

– Что?

Драко действительно показалось, что он ослышался, что Гермиона не могла этого сказать сейчас, когда Малфой пошел ей навстречу, предложил маневр для примирения. Всего пару дней назад гриффиндорка боялась поднять взгляд, рыдала, уткнувшись лицом в подушку... Теперь она оскорбляла его в гостиной, не боясь быть услышанной слугами, не боясь возмездия за свои слова. Малфой почувствовал, как пульс вновь застучал у его виска, все громче и громче, будто кто-то бил в барабан. На секунду не осталось ничего другого, лишь он, лишь этот мерный шум крови, закипающей внутри.

Гермиона не повернулась, что-то изменилось в ее лице, будто она пожалела о сказанном, будто хотела забрать слова назад. Только супруга не спешила извиняться. Упрямая и гордая, она сцепила губы плотнее, сжала их, пока те не побелели, превратившись в обескровленную нить. Драко не чувствовал ног, он просто шел вперед, в два шага сократил то жалкое расстояние, что отделяло его от Гермионы. Она не повернулась лицом к мужу, но вздрогнула, попытавшись отойти.

– Повтори то, что ты сказала – шепнул он угрожающе-тихо, шепнул, наклонившись к ее раскрасневшемуся лицу.

– Не трогай меня, – ответила девушка. – Ты не в себе.

– Ты плохо меня слышишь? – спросил он громче. – Повтори.

Малфой положил руку на талию жены, он хотел лишь встряхнуть ее, но... Драко не знал, как это случилось, он не помнил, гнев застилал глаза. Гермиона в его руках была слабой, податливой, будто необожженная глина. Слизеринец толкнул ее лишь слегка, и та уже упала на мягкий диван, спиной прижавшись к белой обивке. Нет, она не ушиблась, не ударилась, только испугалась, потому и закричала сейчас, это только от неожиданности.

Именно это говорил себе Малфой, седлая ее узкие бедра. Ее сопротивление не выглядело смешным, только жалким, Гермиона трепыхалась, словно бабочка в лапах голодного паука. Она не выдержала, каркас уверенности треснул, и Драко увидел, как по щекам гриффиндорки покатились слезы. Гнев не отпустил его в этот раз, не ослабил хватку, но голос разума пробился сквозь шум крови.

Просто скажи, что тебе жаль, что ты сожалеешь, – шепнул он, наклонившись ниже, держа оба ее запястья в одной своей ладони. – Скажи, что этого никогда больше не повторится, Гермиона, скажи, – повторял Малфой, надеясь, что все еще сможет остановиться.

– Мне жаль, что ты стал моим мужем! Ты – чудовище, тебя нельзя подпускать к людям! – закричала она, продолжая ронять крупные слезы.

«Чудовище», – эхом пронеслось в его разуме. Но что именно Драко сделал не так в этот раз? Он не был с ней грубым, не говорил тех ужасных вещей, что позволял себе раньше... «Это неважно, все старания тщетны. Что бы ты ни сделал, ты останешься для нее монстром, не более того. Чудовищем, лишенным человеческих чувств», – подсказывал жестокий разум, и Драко хотел выть, понимая, что догадка верна.

Как бы он ни пытался, что бы он ни сделал для жены, для девушки, что украла его сон, его спокойствие... А ведь он останется чудовищем в ее глазах. Ладонь Малфоя сжалась сильнее, Гермиона закричала от боли, но Драко не остановился. Он встряхнул ее, встряхнул так, что гриффиндорка вновь дернулась, лямка платья лопнула, ткань сползла вниз, открыв супругу кружево лифа.

– О, Гермиона, я был таким душкой, ты не можешь себе представить, – шепнул он, но лучше бы закричал, так страшен был выбранный тон. – Ты еще успеешь соскучиться по этому. Будешь извиняться передо мной снова и снова.

– Не трогай меня, или я...

– Давай я покажу тебе настоящее чудовище, а? Ты даже сможешь сравнить нас!

Малфой не ждал ответа. Он перевернул жену так легко, будто она не весила и грамма, будто была не человеком, но пылинкой, брошенной к его ногам. Он все еще держал вместе ее руки, но теперь убрал их за спину, заставляя Гермиону кричать. Драко вжал гриффиндорку в перину дивана, не обращая внимания на сопротивление, на протесты. Ему не было дела до ее желаний сейчас, он уже пытался угодить ей раньше, ничем хорошим это не кончилось.

Ткань платья разошлась, треснула. Гермиона все равно не оценила подарка, и Малфой не жалел о содеянном.  Он может позволить себе тысячи других, но был ли смысл? Гермиона ведь скажет, что не просила, что ей и не нужно... Так может, стоит позволить ей ходить по поместью голой?

Малфой не помнил себя, срывая с нее белье, избавляя от остатков одежды. Усомнившись на мгновение в происходящем, Драко попытался вспомнить, как жена его мило хихикала с Теодором в полутьме театра. Да. Да, это помогло продолжить, помогло снова решить для себя, что большего она и не заслужила.

– Хватит, хватит, постой, – кричала она, но Малфой уже не слышал.

Ему нужен был шум ее голоса, но не нужны четко различимые слова. Он не готовил супругу, не помогал ей, не пытался быть добрым, не успокаивал ее, пусть и наигранно-нежно, как раньше. Малфой вошел, несмотря на сопротивление плоти, на боль, что охватила и его. Гермиона, как и следовало ожидать, была сухой, сухой и неприветливой, почувствовав мужа, она дернулась, закричала особенно громко, но вырваться не смогла.

Но что с того, что, если ей страшно? Сейчас Драко хотел, чтобы жена ощущала боль. Он двинулся резко, после – еще сильнее. Драко выбрал темп, удобный ему одному. Он чувствовал, как плоть медленно поддается, как Гермиона, точно пытаясь уменьшить боль, раздвигает ноги чуть шире, уменьшает сопротивление. Малфой надавил на ее поясницу, заставляя выгнуться.

– Так больше похоже на монстра, да? Так тебе больше нравится, больше хотелось?

Она ведь все повторяла «чудовище, монстр», так почему бы не стать им? К черту цветы, к черту театры, павлинов в оранжерее, к черту Хогвартс. Драко кусал губы, заставляя себя молчать, сдерживать крики восторга. Гермиона хныкала, хныкала громко, кричала под ним. Она молила о помиловании недолго, смирилась, понимая, что супруг уже не отступит, не отпустит ее.

– Бо-бо... – силилась сказать она, но не могла, Малфой набирал темп, двигался все быстрее и быстрее.

– Тебе и должно быть больно, – прорычал он на ухо гриффиндорки, остановившись лишь на краткое мгновенье.

Она уже сделала больно ему, так почему бы не отплатить тем же. Драко чувствовал, что финал его близок, но желал продлить мгновение близости, хотел, чтобы жена его усвоила этот урок, чтобы страдала дольше. Она не намокла, чувствовала каждый миллиметр его плоти, чувствовала, как муж берет то, что принадлежит ему по праву. «Если ты – чудовище, то она – жертва, вещь».

И это должно было пойти ей на пользу. Драко наклонился ближе, носом прижался к ее затылку, вдыхая сладковатый запах волос. Он слышал, как она хнычет, как рвано дышит под ним, как шепчет что-то  охрипшим севшим голосом. Малфой видел, как побелели костяшки пальцев Гермионы, так сильно она сжимала обивку.

Он не остановился, не остановился, но прислушался, желая узнать, что именно бормочет супруга. Снова называет его дураком, монстром, проклинает, шепчет о том, как ненавидит? Быть может, теперь и сам Малфой жалел о том, что заключил этот союз. «Чудовище», – вновь раздалось в его голове, Драко двинулся особенно резко, особенно глубоко, вспомнив о том, кем был в глазах жены.

– Прости... Прости, я не хотела, я не хотела, чтобы так... – услышал Малфой сквозь несвязное бормотание.

Кончая, он закусил губу до крови, пытаясь отвлечься, удержать себя. Драко прижался к супруге ближе, отпустил ее запястья, убранные за спину жены в болезненном заломе. Гермиона продолжала рыдать, а Малфой пытался восстановить дыхание, взять себя в руки. Он получил желаемое, услышал то, что хотел, но почему... Почему гнев не погас, почему он все еще мучил его?

Драко смотрел на оголенную спину жены, все еще слышал, как она плачет под ним, как возит ногами по обивке. Только сейчас Драко заметил, что каблук отлетел от подошвы, так сильно он толкнул ее на этот чертов диван.

Этого не должно было случиться, не должно было произойти, Гермиона сама виновата. Она дразнила его, изводила, она свела его с ума. Малфой злился, он все еще злился, но теперь не на Гермиону, на саму ситуацию. Он хотел вернуть все назад, хотел отменить то чертово приглашение, хотел говорить с ней, говорить, говорить, узнавать... Но что сделать теперь, когда все кончено, когда сказано слишком много, когда слишком много сделано? Едва Малфой поднялся на ноги, Гермиона сдалась под ним.

– Не надо, – шепнула она обессиленно, и Драко заметил на внутренней стороне бедра жены следы крови. – Пожалуйста. Мне жаль, мне правда жаль.

– Тише, – хозяин поместья пытался придать голосу мягкость. – Тише, все в порядке.

Почему она не сказала этого раньше, пока злость не заставила его забыть все на свете, скинуть человеческий облик и превратиться в чудовище? Малфой завыл, завыл громко, как раненный зверь, как волколак на охоте. На мгновенье он убрал руки за голову, словно решая, что делать дальше, как следует поступить. Гермиона не видела. Казалось, что сейчас она не замечает ничего вокруг.

Драко сдернул со стоящего рядом кресла плед своей матери, посадил жену на диван, чтобы укутать ее, подобно младенцу. Ее бледная кожа кое-где покрылась красными пятнами, следами его «любви». О, наверняка в скором времени они нальются синим, фиолетовым цветом, будут болеть, напоминать о себе. Малфой поднял ее на руки, оставив в гостиной обрывки некогда прекрасного платья, бросив сломанные туфли. Он сожалел о том, что здесь произошло.

«Она сама виновата», – продолжал подсказывать разум, покрывать преступление, совершенное Драко с стенах этой комнаты. Он изнасиловал ее. В который раз? Сейчас и не вспомнить... Может, эта злость была в нем всегда, и лишь Гермиона могла разглядеть ее прежде?

– Убери все, – произнес он, встретив в коридоре одну из горничных. – Передай, чтобы нас не звали к ужину, а завтрак пусть принесут в покои утром. Пусть нас никто не беспокоит до самого обеда, – распорядился молодой хозяин.

– Да, сэр, – кротко ответила женщина, опуская взгляд.

Гермиона молчала, держала глаза закрытыми, словно желая забыть, провалиться в небытие. Они догадаются, они узнают, кто-то, наверняка, доложит о случившемся матери. Рукавом пиджака Малфой вытер кровь со своей губы, на мгновение пожалев о том, что не сделал этого раньше, до того, как вновь заговорил с прислугой.

Может, гриффиндорка – права, может, не зря она видит в нем лишь монстра? Драко намеревался выяснить это, понять, способен ли он любить так, как должен любить человек. Даже лучшая, умнейшая ведьма своего поколения могла ошибаться в своих суждениях.