Сорняки

Бывали минуты и даже дни, когда мир походил на сочное, хрусткое яблоко. Всё вокруг становилось ярким, свежим, словно кто-то выкрутил контрастность на максимум. Запахи били в нос, звуки складывались в причудливые композиции, цвета рассыпались мазками импрессионистов на холсте.

В такие дни Энн любила жить. Даже не просто жить, в такие моменты Энн всё на свете любила. 

Но такие радостные дни сменялись иными. Абсолютно полярными, словно другая сторона медали. Они складывались в недели, месяцы, тянулись, как пережёванная жвачка. Всё становилось стылым, серым, скучным. Сил ни на что не хватало, квартира зарастала грязью и пылью, жизнь рассыпалась на глазах коробками от остывшей пиццы и пивными банками.

В такие моменты Энн часто вспоминала детство. То, как просто и легко научилась подстраиваться под странные ритмы материнского настроения - интуитивно, почти не осознавая, но чётко понимая когда нужно замереть и не отсвечивать, а когда можно снова обнаруживать своё существование. Обнаруживалось существование старшей дочери для матери всегда внезапно и крайне болезненно. 

К странным периодам активности и бурной деятельности матери они с младшим братом Эриком привыкли и не считали их чем-то странным. Мать то остервенело принималась кормить их завтраками каждое утро, то вдруг забывала купить продуктов домой. То записывала в маленький настенный календарик все выступления дочери, то пропускала её День Рождения - вечная пульсация, повторяющаяся полярность, бесконечный цикл. И Энни с братом существовали в этом круге, встраивая себя, словно в странном танце в специфическую материнскую любовь. И им казалось, что нет на свете ничего привычнее и предсказуемее, чем эти её бесконечные циклы.

В дверь звонили. Звонили уже достаточно долго и настойчиво. Противный звук лезвием вскрывал нервы. Энн накрылась с головой грязным пледом и свернулась калачом на диване.
- Уходи, уходи, уходи, - исступлённо бормотала сквозь зубы.
За дверью её мольбам не вняли. Непрошенный гость перестал терзать звонок и принялся молотить ногой в дверь. Тяжёлые, гулкие удары набатом отдавали в голове Энн.
Бум, бум, бум.
Наконец, Энн встала. Слегка пошатываясь проложила себе путь до входной двери, открыла её, практически настежь и одним прыжком снова метнулась на диван под выцветший плед.
На пороге стоял Эрик. То, что у неё есть брат Энн всегда обнаруживала так же внезапно, как и их мать. Они с братом росли, словно по разные стороны поля. Несколько лет разницы, разный пол и абсолютно разные характеры. Общим было только место их проживания. И то Эрик, в силу своего природного, непонятно откуда взявшегося бунтарства, съехал от матери раньше всех допустимых обществом норм, полностью оборвав связь с тихой и безропотной сестрой.

Эрик вырос настоящим красавцем. Его упрямство и язвительность проросли в нём внимательными, чёрными глазами, тонкими, надменными губами и вечно недовольным выражением лица, которое потрясающе идёт некоторым мужчинам. Жизнь с периодически аккуратной матерью научила его самостоятельно гладить себе рубашки и, овладев этим навыком, он теперь не вылезал из них, игриво сочетая их с джинсами и кедами.
Если бы Энн спросили сколько лет Эрику, она бы навряд ли ответила. Первое воспоминание о нём, которое осталось у неё в голове - как мать, снова вошедшая в анабиоз, оставляла его, орущего, на незастеленном диване и бродила по дому, причитая, что от его криков у неё раскалывается голова.

Энн с нескрываемым раздражением наблюдала, как Эрик, брезгливо отодвигающий с прохода коробки от пиццы, пытается закрыть входную дверь.
- Ты чего на звонки не отвечаешь? - наконец, справившись с этим нелёгким делом, Эрик направился к сестре, навис над её убежищем как коршун. Энн поглубже закуталась в плед.
- Ты звонил? - Энн лихорадочно пыталась вспомнить - где оставила свой телефон. В ванной? Может, под кроватью? Вероятнее всего, лежит где-то, севший в ноль. Ищи его потом.
- К матери надо заехать, - Эрик очистил стул от комка одежды и уселся.
- Что-то случилось?
- Нет. Рядовой заезд в день рождения. Ты же помнишь, что у неё день рождения завтра, так? - вот таким же спокойным, размеренным тоном, старательно скрыв раздражение, он говорил с матерью. Один в один. От этого сходства хотелось провалиться сквозь землю. Исчезнуть.
- Помню, - тихо буркнула Энн, - Это всё?
- Нет, не всё. С тебя три тысячи на подарок. Мы дарим ей новый пылесос. Пользоваться она им не будет, скорее всего, но очень его хочет, - Эрик блуждал взглядом по заваленной мусором, комьями одежды, подушками и игрушками комнатушке.
- Хорошо. Тебе сейчас отдать? - Энн чуть не плакала. Так хотелось, чтобы этот разговор побыстрее закончился и он ушёл. Хотелось отчаянно, до детских соплей.
- Желательно. Ты потом забудешь.
- Я не забуду! - буркнула Энн и принялась искать в ближайшем к дивану ворохе одежды кошелёк. Минут через пять пыхтений и стараний, наконец, достала. Вынула три смятые бумажки и сунула Эрику.
- Класс, спасибо. Так что, ты будешь завтра? - к невероятному облегчению сестры Эрик встал и направился к двери.
- Угу - буркнула Энн в подушку. Дверь мягко захлопнулась и, наконец, наступила, долгожданная тягучая тишина.

***

Эрик вышел во двор. Закурил.
- Энни хуже. Энни стало хуже, - медленно проговорил себе под нос. Затянулся. Он не испытывал к сестре особо сильной привязанности. Их отношения, скорее напоминали, деловые - периодически они брали друг у друга деньги, да звонили поздравить с праздниками. Если, конечно, Энн, не забывала.
Но мысль о том, что мамина болезнь так сильно в ней проросла не давала ему покоя. Отчего так? Оттого, что она жила с матерью лет на пять больше его? Или оттого, что эта фигня передаётся только по женской линии? Затушил бычок, крепко ругнулся себе под нос. 

Он помнил Энни другой - цветущая выпускница на школьном балу - новое голубое платье, светлые кудри, атласные ленты, впереди вся жизнь. И счастливая мать с букетом цветов для Энни. Выпускной сестры тогда совпал с хорошими днями матери и оставил одно из самых приятных воспоминаний. Эрик иногда с ужасом думал о том, что всё его детство, как иголками, пронизано материнским настроением. Хорошие воспоминания всегда совпадали с её продуктивными днями, плохие - с серыми. И от этого становилось безумно тошно и жалко. Жалко всех - себя, безропотную Энни, гниющую сейчас, посреди коробок от пиццы и жестянок от пива, мать, первое время старательно пытавшуюся обуздать свои настроения и отчаявшуюся настолько, что её взгляд уже больше никогда не покинет безумное чувство вины перед детьми. 

Хотелось выпить. И бежать как можно дальше. И он действительно почти ушёл. Одной рукой заказывал такси, другой запихивал смятые деньги Энни в карман. А вдруг это были её последние деньги?
Энни хуже. Энни сильно хуже.
Он развернулся и пошёл обратно.
Дверь, как он и предполагал, закрыта не была. Энни лежала, свернувшись клубочком, под старым грязным пледом. Дремала.

Эрик с ужасом понял, что ничего не осталось от той радостной, светлой выпускницы - только бледная, пополневшая тень, словно отражение в комнате кривых зеркал.
- Энни, - тихо позвал, - Энни, пойдём-ка умоемся. Энни, давай, вставай - тормошил за плечо, выковыривая, как улитку из раковины, из-под пледа.
- Зачем? Я не хочу... я не собираюсь никуда... - по-детски беспомощно лепетала Энни, пока Эрик тащил её в такую же захламлённую ванную.
Эрик полил ледяной водой на лицо сестры. Та сморщилась и запротестовала ещё громче. Брат на протесты не реагировал, намылил руки и принялся оттирать её лицо. 

После умывания лицо Энни слегка зарумянилось. Эрик откопал в заваленной кухне чайник, вылил оттуда старую воду, промыл, налил новой и поставил греться. Отмыл две кружки, насыпал найденный на полке остатки чая. Пока грелся чайник, проинспектировал клубы одежды - в поисках чего-то чистого, наименее мятого и приличного. Протянул Энни джинсы и футболку.
- Зачем ты это всё? - беспомощный, усталый взгляд. Как у матери.
- Гулять пойдём. Ты из дома лет сто не выходила. Надо пройтись.
- Я не хочу, Эрик. Зачем ты меня заставляешь? - дрожащая губа, вот-вот разревётся.
Эрик молчал. Налил кипятка по чашкам, поставил одну из кружек рядом с сестрой, сел напротив.
- Осторожно, горячо.
Энни послушно кивнула и осторожно взяла горячую кружку в руки. Надо просто подождать, и он уйдёт - было написано у неё на лице. Охладеет к этой затее, и уйдёт...
- Не надо было матери нас рожать, да? - грустно выдохнула Энни, отхлёбывает чай.
Эрик не ответил. В голове у него крутились одни ругательства.

***

- Я устаааааала! Отведи меня домой!
- Давай, ты уже вон вообще ходить разучилась! Ногами работай, давай! Раз, два, левой, правой, - пробираются сквозь снег две фигуры. Одна тащит другую. Толкает вперёд, упрямо пыхтит, громко цокает и закатывает глаза. Другая страдальчески плетётся за первой, всхлипывая и причитая одновременно.

Бывали минуты и даже дни, когда мир походил на сочное, хрусткое яблоко. Всё вокруг становилось ярким, свежим, словно кто-то выкрутил контрастность на максимум. Запахи били в нос, звуки складывались в причудливые композиции, цвета рассыпались мазками импрессионистов на холсте. Этот день был не таким...