Идеальная грешница

- Да что вы! Успокойтесь, ради Бога! – похлопала ее по руке Вера Алексеевна. – Придет же такое в голову. Тут другая история. Вы беременны.

- Нет, – улыбнулась Ева. – Этого не может быть. Вы ошиблись.

- Голубушка, вы беременны. И срок у вас не меньше двенадцати недель. Так что ни о каком аборте речи быть не может.

- Господи, да вы не поняли! У меня не может быть детей никогда! Никогда! Понимаете?

- Успокойтесь! – рявкнула Вера Алексеевна. – Вот вам направление на УЗИ. Прямо сейчас вы пойдете в конец коридора. Сделаете – и ко мне. Вам ясно, что надо сделать?

- УЗИ.

- Именно.

Когда Ева вышла в коридор, мама ахнула:

- Доченька! Что с тобой?! На тебе лица нет! Господи, да ты трясешься вся! Что сказал доктор?

- Это ерунда какая-то, мама. Я сейчас пойду на УЗИ.

- Я с тобой.

Ноги не шли. Казалось, колени зацементировались и никак не хотели сгибаться. Сердце лупило так, что трудно было дышать. Ева шла в конец коридора с одной мыслью – этого не может быть! Ей всю жизнь об этом говорили врачи. Вера Алексеевна ошиблась. Ошиблась!

Видимо, она так ужасно выглядела, что врачиха в кабинете УЗИ встала ей навстречу:

- Вам что, плохо?

- Нет, просто я волнуюсь.

- У вас такой вид, словно вы сейчас потеряете сознание. Ложитесь на кушетку и освободите живот. Рубашку выше поднимите. Брюки спустите. Вот так. И не нервничайте. Это не больно.

Она налила что-то холодное на живот. Ева закрыла глаза.

- Ну, что? Вы беременны, срок двенадцать недель. Вот, малыш уже вовсю развивается. Так, посмотрим...

Ева не понимала, что она говорила. Кажется, рассказывала, что все системы ребеночка уже сформировались, что у него есть головной мозг, пальчики, сердце, и что он... уже шевелится.

- Но я ничего не чувствую.

- Правильно. Шевеление вы почувствуете через один-два месяца. Грудь не болит?

- Нет. Мне, правда, показалось, что мой бюстгальтер стал маловат, но я думала, он просто сел.

Врачиха засмеялась:

- Это не бюстгальтер сел. Это грудь увеличилась. Я вам сейчас снимочек вашего малыша сделаю.

- А ошибки быть не может?

- Смотрите сами, – сказала врачиха и повернула монитор. – Вот ручки, вот ножки, вот головка.

Когда Ева вышла из кабинета, прижимая снимок к груди, мама побледнела и вскочила:

- Доча, что? Что она сказала?

- Мама... мама... – Ева заплакала и протянула бумажку.

- Что? Я не понимаю – что?!

- Мама, я беременна.

Мама рухнула на стул, вытаращив глаза:

- Как?! Этого не может быть!

- Вот, посмотри сама. Двенадцать недель.

- Господи! Да как же это? – мама так и сидела, разглядывая снимок. По ее щекам скатывались слезы. – Девочка моя, доченька, неужели Богородица сжалилась? Сколько же я в церковь ходила, отмаливала тебя! Значит, и ты узнаешь счастье материнства.

- Это получается, я три месяца беременна и даже не догадывалась об этом?

- Евочка, а, может, это все-таки ошибка? Ведь врачи говорили...

- Видишь, они ошиблись!

Ева словно провалилась в облако ваты – звуки стали глухими, контуры предметов расплылись. Откуда-то издалека она слышала, как мама звонила тете Жене и рыдала:

- Женя! Жень! Ева беременна!

Слова врачей о беременности настолько ее шокировали, что Ева ни о чем другом думать не могла. Неужели у нее будет ребенок? Как у всех? Маленький такой, с ручками и ножками, глазками? И она будет кормить его грудью? Этого маленького человечка кормить грудью, которую прежде обсасывали только чужие мужики? Она то смеялась, то плакала. Теперь понятно, почему ее накрывали эмоции, постоянно менялось настроение. Она беременна! Ей хотелось останавливать каждого прохожего и говорить ему об этом.

- Может, ты сегодня побудешь у меня? – тронула ее за руку мама.

- Спасибо, мамулечка, но сегодня я хочу побыть одна.

- Да, я понимаю, тебе надо осмыслить эту радость, привыкнуть к ней. Но если что, бери такси – и ко мне. Договорились?

Ева почти не слышала ее. Было так легко, что, казалось, раскинь руки – и взлетишь подобно белой птице, которая последнее время постоянно снилась: то кружила над головой, то ходила возле ног.

Вернувшись домой, Ева первым делом разделась догола и долго крутилась перед зеркалом. Вроде, животик округлился, грудь потяжелела. Или это только казалось? Нет, ну вот же видно – животик и в самом деле стал чуть круглее. И как она раньше этого не замечала? Она ходила и улыбалась. А иногда плакала. Просто так. Сядет в кресло, посмотрит на себя в зеркало – и в слезы. Неужели такое бывает? Но ведь с ней это случилось! Интересно, кто подарил ей такое чудо? Соломатин? Илья? Ева вспомнила изнасилование Шишкиным и поежилась. В то время, когда над ней измывались и насиловали, она уже была беременна! «Маленький мой! – погладила живот Ева. – Ты прости свою мамку. Дура она была. Простишь? Да? Я же люблю тебя...»

Был только один мужчина, который занимался с ней сексом без презерватива. Антон! Вот кто отец ее ребенка! Рассказать кому, не поверят. Она научила Антона заниматься сексом, а он подарил ей ребенка! Это было так смешно, что Ева захихикала и тут же прикрыла рот ладошкой. Надо ему позвонить. Она схватила телефон, покрутила и осторожно положила на кресло рядом с собой. Нет! Это ее ребенок. Только ее! Никто никогда не узнает, кто отец ее малыша. Пусть Антон живет своей жизнью, даже женится на Аське. Она не скажет. Незачем им это знать.

Целый день Ева лазала по сайтам для беременных, рассматривала одежду для новорожденных, восхищалась игрушками и колясками, изучила питание для будущих мам. А как смешно врачиха называла ее «мамочка»! Ева даже съездила в ближайший магазин для беременных, долго там ходила, поглаживая распашонки и ползунки. Она разглядывала свое отражение в витринах, улыбалась и шла к следующей витрине.

Вечером, уставшая и счастливая, Ева лежала на диване, подложив маленькую подушечку под поясницу. Вспомнился план, который она задумала, чтоб отомстить Тарасову. Боже! Как же далеко она зашла в желании отомстить! Она хотела выйти замуж за Тарасова, усыновить Гошу, увезли его в Германию на лечение и больше не возвращаться в Россию, по сути, украв и присвоив чужого ребенка. Неужели она до того сошла с ума, что была готова привести этот жуткий план в исполнение? Кошмар! И как такое могло придти в голову?

Гоша. Маленький мальчик с ясными глазками цвета кофе. Пострадавший в аварии. Без надежды на излечение. Кстати, а сколько может стоить операция?

Через неделю Ева отыскала смятый листок с номером Тарасова.

- Володя? Добрый день, это Ева.

- Господи, Ева, наконец-то ты позвонила! Я постоянно думаю о тебе. Ты уже вернулась?

- Да, но ненадолго. У меня есть к тебе дело. Давай встретимся сегодня вечером?

- Хорошо, только я буду один.

- А что Гоша?

- У него вчера опять ножка заболела, решил его пока никуда не водить. Вот, уколы делаем, мази мажем.

- Я тебя ненадолго отвлеку. Это очень важно.

- Тогда в кафе возле парка?

- Нет, у меня совсем не будет времени. Давай возле горки?

- Как скажешь.

Она пришла в парк в начале седьмого. Тарасов прохаживался возле детской площадки, на которой играли детишки. Их мамы и бабушки ежились в стороне, то и дело покрикивая:

- Таня, я кому сказала – на горку не залезать?

- Витя, слезай с качелей, пусти Зою покачаться.

Увидев Еву, Тарасов пошел навстречу, протянул руки, словно хотел обнять:

- Ева! Как я рад, что ты позвонила! А у меня, видишь, Гоша опять приболел.

- Мне очень жаль. Вот, держи, тебе просили передать, – Ева протянула конверт.

- Что это?

- Дома посмотришь. Там есть записка, где все написано.

- А это от кого?

- Все, мне пора.

- Ева, подожди. Мы что, больше никогда не увидимся?

- Неисповедимы пути господни, – улыбнулась она. – Даст Бог, все у вас с Гошей будет хорошо.

Она по-дружески, без страсти поцеловала его и быстро ушла. До дома ехала с улыбкой. Как, наверно, Тарасов будет счастлив, когда узнает, что на банковской карточке из конверта денег хватит и на операцию, и на проживание в Германии, пока Гошу будут лечить, и на его реабилитацию. Она созвонилась с клиникой, объяснила ситуацию, узнала стоимость и условия операции, о чем и написала в записке. И подписалась: «Конопля, которая тебя простила».

Тарасова и Гошу Антон увидел издали. Мальчик неуклюже лазал по веревочной лестнице, его отец отрешенно смотрел в одну точку.

- Вы – Владимир Тарасов? – спросил Антон, остановившись за пару шагов до мужчины.

- Да. А в чем дело?

- Надо поговорить.

- Если надо, говорите.

- У нас есть одна общая знакомая – Ева Хоффман. Она собирается выкрасть вашего ребенка.

- Слушай, парень, я не знаю, кто ты и что ты задумал, но Ева... Она – ангел, который принес моему сыну спасение. Теперь я смогу вместе с ним поехать в Германию и вылечить его, потому что она оплатила операцию! А ты... иди ты... сам знаешь, куда.

Он подошел к Гоше, снял сына с лестницы, посадил на плечи и ушел.

Ева так и не решилась позвонить Хельмуту. Несколько раз брала телефон и, погладив дисплей, откладывала. Какой смысл встречаться? Все равно у них ничего не получится. Пусть все остается, как есть.

Хельмут позвонил сам и пригласил в театр. Она согласилась, скорее, из вежливости. Хотя, положа руку на сердце, он ей нравился. Балет Адана «Жизель» ее так растрогал, что она чуть не разревелась в ложе и на удивленные взгляды Хельмута только смущенно улыбалась – все нормально, не беспокойся. Потом был еще один звонок и ужин в маленьком ресторанчике с отличной французской кухней. Выставка картин молодой талантливой художницы Тани Корзун в арт-галерее «Белый диван». Хельмут не набивался в гости, не намекал на постель, просто был рядом. С ним оказалось интересно, время пролетало незаметно, но вскоре Ева поняла, что ждет этих встреч. «Я не могу. Не должна. У нас нет будущего. Надо завязывать, пока все не зашло слишком далеко. Он все равно уйдет, когда узнает о ребенке», – думала она, возвращаясь домой. Это будет правильно.

Ева пригласила маму и тетю Женю в кафе, чтобы сообщить о своем решении.

- Я решила вернуться в Германию.

- Какая Германия?! Я опять останусь одна? И потом, тебе нужна будет помощь с ребенком, ­ – затараторила мама.

- Ты это, Кирка, она все правильно делает, – кивнула тетя Женя.

- Нет, не правильно! Я – бабка!

- А я – дедка! – парировала тетя Женя и взглянула на Еву. – Отец ребенка знает?

- Если узнает, решит, что обязан на мне жениться, а у него другая любовь. Нет. Не скажу. Не хочу ни с кем делиться своим счастьем, мне и одной его мало.

Мама покачала головой:

- Доча, так тоже нельзя.

- Ты это, – тетя Женя тронула ее за руку, – Кир, она так решила, ее право.

- Да не переживайте вы так, – улыбнулась Ева. Ей вдруг сделалось легко и весело. – Будете ко мне в гости приезжать, когда захотите. Гут?

- Ой, не знаю, доча.

- Ты это, Кирка, не встревай. Пусть делает так, как считает нужным.

Тетя Женя опустила глаза. Они были виноваты перед Евой. Столько лет прошло, а каждый раз эта муть из глубины души вылезала, заставляя ныть сердце.

* * * * *

В подвале старой панельной девятиэтажки сантехник Лукич – немолодой усатый мужик в замызганной робе – неторопливо шел вдоль труб, выискивая места возможных протечек.

- Вот карга старая, – бубнил он, – опять набрехала. Шоб тя блоки зъили! Скока раз говорил не верить бабке из пятой квартиры, прям продыху от нее нет – то у нее парит, то из подвала комарье летит, то сыростью тянет. Каракатица коматозная! Стоп. А это шо за хрень?

Луч фонарика выхватил тело на старом матрасе в углу подвала. Привязанная веревкой за руки к трубе лежала девушка в порванной одежде и с кляпом во рту. Матрас под ее ягодицами, бедрами и головой был в крови. Рядом валялись окурки, пустые бутылки, банки из-под пива. Тут же стояли два старых кресла с помойки. Лукич подошел ближе. Под спекшимися от крови волосами лица не видно. Голый живот в ожагах от сигарет и кровавых мелких порезах от бритвы.

- Твою мать! – он наклонился над девушкой. – Эй, ты живая?.. слышь? Во, влип! Ща ментура, нах, набежит, медицина приедет – прощай, футбол. Ты это, держись, девка! Я за подмогой сгоняю. Эх, рацию бы! От бисово вымя, а ежель надобность, как щас – и куда дрегать? Все экономят, экономят, экономщики хреновы! Погодь! Так это ж Ева из сто семнадцатой!

На тесной кухне панельной девятиэтажки за столом, накрытым вытертой клеенкой, сидели заплаканная мама Евы – Кира. Женя беспрестанно курила, стряхивая пепел в консервную банку, полную окурков. Ева, ссутулившись, опустив голову и засунув ладони между сжатых колен, сидела на табуретке.

- Был бы твой отец жив... Да что ж ты молчишь-то все время?! – вскинулась заплаканная Кира. – Ева! Я тебе говорю!

Та подняла голову, сглотнула и, зажав рот руками, бросилась в туалет.

- Едрит твою каракатицу! Этого еще не хватало! – Женя потушила сигарету и тут же достала еще одну.

На гинекологическом разложенном кресле, вцепившись руками в ночнушку на груди, умирала от страха Ева. Жирная врачиха в несвежем халате и клеенчатом фартуке делала ей аборт. Рядом раскладывала инструмент для следующей операции худая акушерка с безразличным лицом. Боль была страшной, и Ева кричала.

- Че орешь? – рассердилась врачиха. – Научилась раздвигать ноги перед мужиками, научись и терпеть, раз за анестезию никто не заплатил. Думаешь, я за вас, блядей, из своего кармана буду платить? Рожа треснет! Все напоказ выставят – сиськи, письки, жопы – а потом на аборты в очередь сидят. Тьфу! Проституки!

Кира и Женя пили. На столе стояла почти пустая бутылка водки, блюдце с толсто нарезанными солеными огурцами и ломтями черного хлеба посыпано пеплом с сигарет жени. Кира, опустив голову, водила рюмкой по клеенке. Женя курила, периодически не попадая фильтром сигареты в рот. Она пьяно вскинулась:

- Нич... ниче, Кира, ща... щас ей восемь... надцать стукнет... мы ее замуж... выдадим.

- Да кому она теперь нужна такая? Зря я тебя послушала!

Женя ударила ладонью по столу.

- Цыц! Есть у меня... на примере... это... один немец. Старый козел, но, вроде, с деньгами. Он жену ищет из этих... как оно? Из русских! Да таких, шоб старшненькая... Прости, Кир, но что есть, то есть. Глядишь, это... подлечит девчонку в германиях своих, мож, еще и родить сможет.

- Не сможет! Врачиха сказала – никада! Понимаешь ты?! Никада не буду я качать своих внуков! Никода они не будут вот здесь... – она потыкала пальцем куда-то в сторону, – топать своими маленькими ножками...

Кира отодвинула рюмку в центр стола, уронила голову на руки и зарыдала.

- Ничо, Кирка! Сходим церковь... это... отмолим. – Она пересела рядом, погладила плечи Киры, всхлипнула раз, другой, уткнулась лицом ей в спину и заплакала. – Ду-ура я... и ты ду-у-ура, что послуша-ала меня.

* * * * *

Ева долго думала, надо ли прощаться с Хельмутом. Все-таки он – хороший человек и уехать по-английски – некомильфо, он этого не заслуживает. Пусть хотя бы с ним все будет по-человечески. Он открыл дверь сразу, будто стоял за дверью и ждал ее прихода.

- Привет. Я на пару минут. Хотела с тобой попрощаться.

- Что значить «попрощаться»?

- Я возвращаюсь в Германию.

- Когда?

- Послезавтра. А где Габи? Я бы хотела с ней тоже попрощаться.

Хельмут вышел и тотчас вернулся, растерянно развел руками:

- Ее нигде нет.

- Как это нет? Может, спряталась?

- Я все посмотрел. Господи! Она, наверно, выбежала, когда я с курьером разговаривал.

- Давно?

- Минут за десять до твоего прихода.

- Что же ты стоишь? Бежим!

Они обыскали двор, но Габи нигде не было. Прохожие, к которым они обращались с вопросом о десятилетней девочке, разводили руками.

- Беги в соседний двор, а я еще на детской площадке посмотрю! – крикнула Ева.

Хельмут бросился бежать, а она снова и снова обходила кусты, детские домики... и тут увидела Габи. Ева в ужасе застыла. Девочка стояла на краю крыши.

- Нет... пожалуйста, не надо... – шептала Ева то по-русски, то по-немецки.

Она выскочила на крышу в том момент, когда Габи села и свесила ноги. Внезапно девочка соскользнула вниз. Ева схватила ее руку, с трудом вытащила безвольное тельце, отволокла от края и рухнула на колени, прижимая Габи к себе. Она качала ребенка, плакала и шептала по-немецки:

- Не делай так больше... Никогда не делай! Скоро придет белый ангел и обязательно поможет тебе забыть все плохое, что с тобой случилось! Ко мне он тоже приходил и помог. Не будешь больше, да? Обещай, что не будешь!

Габи обхватила ее за шею и заплакала.

Ева долго думала, стоит ли напоследок встретиться с Антоном или исчезнуть из его жизни. Все-таки он – сильная личность, друг, не бросивший в беде и отец ее ребенка, хотя о последнем ему знать не обязательно. Просто взять и уехать как-то не по-человечески, наверно. Решившись, она набрала его номер. Услышав голос Антона, удивилась – надо же, оказывается, она успела по нему соскучиться.

- Привет, Антоша.

- Здравствуй, Ева. Рад тебя слышать. Как у тебя дела?

- Антош, я уезжаю в Германию, хотела в последний раз посидеть с тобой в кафе. Не возражаешь?

- Нет, ну что ты! – похоже, он, в самом деле, рад, что она позвонила – голос аж серебрится веселыми нотками.

- Сможешь сегодня после работы?

- Конечно. А давай в «Арлекине»? Давно там не был.

- Идет. Встречаемся в семь.

* * * * *

Положив телефон, Антон задумался. Жизнь без Евы оказалась совсем другой. Не было безбашенности, которую она привносила с собой, драйва, черт возьми. С Асей все иначе. Хотя маленькая светловолосая чертовка чем-то ее напоминала. Ему иногда казалось, что они сестры. Тот же калейдоскоп, только узор в нем сменился. Не очень подходящее сравнение, но другого Антон найти не смог. Без Аси он не представлял свою жизнь, но Ева... Оказывается, она занозой сидела в сердце, и забыть ее вряд ли когда-нибудь получится. Слишком многое их связывало.

Той ночью, когда он, пьяный, стоял на крыше высотки, в нем что-то изменилось. То, что Антон успел натворить, уже не исправишь, и с этим ему придется как-то жить. Он не искал себе оправдания, хотя очень хотел думать, что и Стас, и Роман в произошедшем виноваты сами. У него не было права на месть. Он пошел на поводу у девушки, которая открыла для него новый мир. Слабое утешение, но другого не было. Жить, как раньше, Антон уже не сможет. Он это понимал, но пока не знал, что делать.

Обернувшись на скрип двери, Антон увидел мужика в грязной одежде. Из-под облезлой шапки-ушанки торчали седые волосы. Тот морщинисто скривился, увидев опрокинутую бутылку водки:

- Э, паря, ты чё, решил с жизнью расстаться? Тогда, мож, я бутылочку заберу? Там еще осталось чуток.

Мужик опасливо подошел, поднял бутылку и любовно погладил ее:

- Ты глянь, дорогуша, как с тобой обошлись-то. Иди ко мне, ласточка, порадуй дядю. Ты, паря, подожди, не прыгай пока. Вот я слиняю, тада и сигай, если жить надоело. Только я тебе вот как обскажу. Жизнь, она штука такая – шлет нам, падла, испытания и смотрит – сдюжим али, как ты сейчас, лапки кверху подымем. Ошибки каждый совершает, на то мы и человеки. А вот как другие не совершить – вот он главный вопрос жизни. Ты, паря, если прыгать надумал, хоть башмаки сыми. Тебе они там, – мужик потыкал пальцем с небо, – без надобности, а у меня, вишь, обувка совсем прохудилась. А жить-то, мил человек, хочется. Даже такому, как я. Ну так чего? Отдашь башмаки?

Он поковырялся в носу, вытер палец о драную куртку, засунул бутылку в карман и отошел.

- Вообще-то я не собирался прыгать, – усмехнулся Антон.

- Да? Ну и то хорошо. А, мож, деньжатами поделишься? Не, ты не думай, я не вымогатель. Просто жрать хочется очень. Сейчас холодно, подают плохо.

Антон вынул из кармана кошелек, не считая, вытащил несколько тысячных купюр, протянул мужику:

- Держи.

- А ментов не позовешь? Не скажешь, что тебя бомжи грабанули?

- Не позову.

- Лан, спасибо на добром деле.

Мужик засунул деньги в карман, посмотрел хитро и вдруг заорал:

- А ну, кышь отсюдова, пока друганов не позвал! Ишь, удумали тут, бродят по крышам, людей смущают. Это мой чердак! Я в ём хозяин!

От неожиданности Антон оступился и едва не упал.

- Э! Осторожнее там! Мне на моей крыше бескрылые орлы не нужны. Проваливай, говорю, – мужик улыбнулся щербатым ртом, и лицо его сморщилось. – Да никому не говори, что с крыши на прохожих плювал. А проблемы свои там, внизу, решай.

Антон хмыкнул, прошел мимо мужика. За спиной хлопнула тяжелая железная дверь, обрывая ту, чужую, жизнь. Выйдя из подъезда, Антон вздохнул полной грудью. Стало нестерпимо легко, словно у него открылось второе дыхание. Как тогда, после трудного разговора с Асей.

- Зачем ты украла у меня папку с документами? – в лоб спросил Антон, когда они сидели в кафе.

- Какую папку? – Ася смотрела так наивно, словно и в самом деле была ни в курсе. Лишь в зрачках проблескивало что-то, похожее на искры адова пламени.

- Такую. С компроматом. Может, ты уже расскажешь все, как есть?

- А-а, ты про ту... В общем, Анчи, наверно, нам, действительно, надо поговорить, и очень серьезно. Только давай не здесь. Может, пойдем к тебе?

- Что, настолько серьезный разговор?

Она отвела взгляд и не ответила. Казалось, между ними появилась стена. Прозрачная такая, как стекло серпентария. Обычно они ходили, взявшись за руки. Но не в этот раз. Ася шла торопливо и молча, словно спешила исполнить что-то очень неприятное. Она едва поздоровалась с Мариной Сергеевной, улыбнулась Николаю Альбертовичу и шмыгнула в комнату Антона.

- Антоша, вы что, поссорились? – спросила Марина Сергеевна, дернув сына за рукав рубашки.

- Нет. А что?

- Что-то Асенька грустная.

- Тебе показалось, мам.

- Да? Ну, может быть. Ты смотри, не обижай ее.

- Что за ерунда? Придумаешь тоже, – усмехнулся Антон и вошел в комнату.

Ася стояла у окна и теребила подол футболки. Это было на нее не похоже. Он подошел, положил руку на плечо.

- Так что случилось? Рассказывай.

- Анчи... я не хочу, чтобы между нами была ложь.

- Многообещающее начало.

- Подожди, не перебивай. Ты знаешь, что я работаю на Бауэра. Так вот. Я долго искала выходы на Еву Хоффман, зная, что у нее есть информация, которая нас интересовала. А тут ты, ее любовник. Я решила, что это самый простой способ узнать то, что нам было надо.

- То есть ты использовала меня, – Антон убрал руку с ее плеча. По горлу поползла горечь, скатываясь в желудок. В ушах монотонно и тихо загудело. – И в постель ты со мной легла из-за этого?

- Ну... не совсем. Ты мне нравился. Честно. А забытая тобой на столе папка... Я не думала, что жить без тебя станет невозможно. Решила – возьму компромат, смоюсь, и мы больше никогда не увидимся. Но все оказалось гораздо сложнее. Меня тянуло к тебе с каждым днем сильнее и сильнее. Я боролась с собой, как могла, но ты снился каждую ночь. Каждое утро я просыпалась в слезах, потому что не знала, что делать. Так я поняла, что люблю тебя. Для меня очень важно, чтобы ты меня понял. Я могла промолчать, но считаю это неправильным. Уж если ты не поймешь, то лучше расстаться сейчас, чем потом, когда мы срастемся душой, как сиамские близнецы.

Антон слушал ее и понимал. Может быть, не до конца. Наверно, со временем он в полной мере оценит степень ее доверия. Пока что он знал только одно – что любит ее.

- И как мы теперь будем жить? – тихо спросил Антон.

- Не знаю. Все зависит от твоего решения.

Он посмотрел Асе в глаза. В них было ожидание, надежда и любовь. Та самая, которую он так долго ждал.

* * * * *

Народу в кафе было мало, Антон увидел Еву сразу. Она сидела возле окна и мешала крохотной ложечкой остывший кофе. Нетронутое пирожное лежало на блюдечке, стекая клубничным соком на голубой ободок.

- Привет! – улыбнулся он, усаживаясь за стол. – Отлично выглядишь. Просто сияешь.

- Спасибо. Вот, захотелось на прощание еще раз посмотреть на тебя.

Антон обратил внимание на отсутствие пепельницы, но ничего не спросил, жадно разглядывая девушку, которая изменила его жизнь.

- Почему уезжаешь?

- Надоело болтаться без дела.

- А в Германии у тебя есть дело?

- Да. И очень важное.

- Значит, ты уезжаешь надолго?

- Скорей всего. Но надеюсь, что друзьями мы быть не перестанем.

Они о чем-то говорили, даже смеялись, но Антон заметил, что ни к кофе, ни к пирожному Ева так и не притронулась.

- Мне тебя будет очень не хватать, – тихо сказал он.

- Мне тоже.

Антон смотрел на Еву, узнавал ее жесты – вот этот, например, когда она трогает мочку уха и смотрит в потолок. Или вот этот – указательные пальцы соединяются друг с другом и касаются губ. Надо же, оказывается, он соскучился по ней. Но что-то в Еве изменилось.

- С тобой все в порядке? – Антон тронул ее руку. Ева кивнула.

- У меня все хорошо. Я, наверно, буду скучать по тебе.

- Я тоже. Если тебе понадобится помощь, только позови, я приеду.

- Спасибо тебе, Антош.

- За что?

- За то, что ты есть. Знаешь, я никогда не думала, что жить можно по-другому.

- Ева, с тобой точно все в порядке?

- Я просто... повзрослела, наверно. Надоело быть фарфоровой статуэткой. А еще я очень хочу, чтоб ты был счастлив с Асей. Она – замечательная. Хотя признавать это мне нелегко. Даже не думала, что до сих пор могу тебя ревновать.

- Ты с ней знакома?

- Было дело. Да не грузись! Все нормально. Кстати, бумаги, которые остались у тебя... ну, те, ты понимаешь, о чем я... так вот. Уничтожь их. Сожги.

Антон порывался спросить Еву про Тарасова, но боялся. Еще слишком живо было в памяти то, что произошло с отцом Миланина, услышать еще одну жуткую новость он оказался не готов. Ева словно поняла, посмотрела на него, усмехнулась:

- Ты, Антош, за Тарасова не переживай. Я решила его простить. У его сынишки проблемы со здоровьем. А ребенок стоит того, чтобы за него простили даже Тарасова. Так что такие дела.

- Когда уезжаешь?

- Завтра днем.

- Может, тебя проводить?

- Не надо, но спасибо, что предложил. Мне пора.

Они вышли на улицу. Ожидая такси, боялись посмотреть друг другу в глаза. Антону казалось, что он забыл сказать что-то важное.

- Ну, вот и все, – Ева посмотрела на него взглядом матери – мягким и добрым. – Думаю, мы можем на прощание поцеловаться.

Это был самый горький поцелуй в жизни Антона. Ева распахнула дверцу машины. Порыв ветра донес до него аромат чайной розы. Он смотрел вслед отъезжающему такси. Сердце глухо и тоскливо стучало, отбивая непривычный ритм: Е-ва, Е-ва... Девушка в уехавшей машине увезла с собой часть его души. Но впереди ждала жизнь. Его собственная.

* * * * *

Такси застряло в пробке, и в здание аэропорта Ева влетела, расстегивая на ходу куртку. Господи, как же здесь шумно и многолюдно! Она отдышалась, посмотрела по сторонам, выискивая Хельмута. Он стоял возле стойки регистрации. Рядом с ним девочка в синем пальто и джинсах безучастно глядела в потолок и теребила в руках вязаную шапочку. Увидев Еву, Хельмут улыбнулся, призывно помахал.

- Ева! Я боялся, что ты передумала лететь.

- В пробку попала. – Посмотрев на Габи, Ева провела рукой по ее волосам. – Эта стрижка тебе очень идет.

Неожиданно маленький курносый носик наморщился, словно Габи пыталась что-то вспомнить. Она подняла руку, указывая на Еву, и тихо сказала:

- Weißer Engel.

Потрясенная, Ева смотрела сквозь навернувшиеся слезы, как опускается на колени Хельмут и прижимает к себе дочку.

- Sie spricht! Mein Gott! Sie spricht! – прошептал он. – Ева, ты слышала? Слышала? Девочка моя! А врачи утверждали...

- Врачи иногда ошибаются, – тихо сказала Ева.

Конец

Белый ангел. (нем.)

Она говорит! Боже мой! Она говорит! (нем.)