ЗАКЛЮЧЕННЫЙ

ЛИСА.
Я слушаю шаги Чонгука, идущего в какую-то другую часть дома. Он оставляет меня наедине с другим человеком. Мне стоило подумать о побеге, но в прошлый раз это очень плохо закончилось…
Небольшой стук, затем слабый грохот тяжелого стакана по деревянной поверхности.

— Апельсиновый сок перед тобой, — говорит незнакомец.
Я не обращаю на него внимания. Я хочу, чтобы Чонгук вернулся, как бы неправильно это ни звучало.
— Ты должна пить. Ты не можешь ясно мыслить, когда твой организм обезвожен.

— Почему я должна доверять тебе? — спрашиваю. — Я не знаю тебя.

Я практически слышу, как он пожимает плечами.
— Ты не хочешь сохранить силы, чтобы бороться в любой момент?-
У него глубокий, приятный голос.

— Это то, что, по-твоему, я должна делать? Бороться с тобой? Бороться с Чонгуком?-
Он не отвечает, и у меня появляется ощущение, что ему не очень комфортно от всего этого.
— Но ты не собираешься помогать мне? — слова выходят с горечью.
Чонгук не привел бы меня сюда, если бы не доверял этому человеку.

— Я не собираюсь помогать тебе, — говорит он.

Мне интересно, как они с Чонгуком встретились. Интересно, что произошло, что сделало этого человека лояльным по отношению к Чонгуку и сделало Чонгука человеком, который полностью доверяет ему.
— Как долго ты знаешь его?

Я чувствую себя просителем в секретном тайнике ответов. Я ничего не могу поделать и иду к нему с пустой чашей в руке. Независимо от того, какую правду он мог бы мне рассказать о Чонгуке, это пища для выживания. А я голодаю — умираю.
Молчание. И я думаю что он, скорее всего, не ответит. Но затем он отвечает с ощутимым нежеланием в голосе.
— Давно.-
Я чувствую, что каждое его слово наполнено тяжелым смыслом.
— С тех пор, как мы были детьми.

— Вы ходили в одну школу?

— Нет, — говорит он просто.

— Вы были соседями или что-то в этом роде?

— Нет, — он говорит тихо, задумчиво. — Мы… оказались вместе. Вот и все.

Мрачность в его голосе сжимает мой желудок ледяной рукой. Потому что внезапно я думаю о крысе. Подвал. Мы оказались вместе. Я предполагала, что история с мышкой была ложью, чтобы получить информацию. Чонгук рассмеялся и позволил мне думать, что это ложь. Разве нет?
Звук гудящих труб, находящихся в стене, говорит мне о том, что Чонгук заканчивает принимать душ. Мне нужно больше информации, сколько бы минут у меня не оставалось до возвращения Чонгука.
— Я понимаю, — я кладу руки на стол, чтобы он не видел, как они дрожат. — Подвал.

Он быстро выдыхает.
— Он сказал тебе?

Я напрягаюсь. Выходит, это правда? Он не совершал всего этого?
— Конечно, — говорю я настолько естественным тоном, насколько это возможно из-за шока. — Он сказал мне.

Что является правдой. В некотором смысле.
Он подвигает стакан ко мне. Я чувствую его холод возле моего кулака.
Мое сердце колотится, когда я думаю про его рассказ в новом свете. Держали в подвале. Сломали мне руку.

— Просто скажи мне одну вещь, — говорю я тихо. — Как долго? Ты не поможешь мне. Хорошо. Просто скажи мне это.

— Если Чонгук не думал, что говорить тебе…

— Да ладно тебе, — говорю я, пытаясь придумать, что может поколебать этого странного, связанного честью, друга Чонгука. — Он рассказал мне все это. Даже про мышонка.

Я жду, желая узнать намного больше, желая узнать все. Но я не могу просить слишком много. «Как долго» — это простой вопрос.
— Пожалуйста, — говорю я. — Я не хочу ненавидеть его.

Я сожалею о сказанном, как только слова вылетаю из моего рта. Они ощущаются слишком верными, и я не должна чувствовать себя плохо из-за него. То, что он, будучи ребенком, находился в ловушке в подвале, не дает ему право убивать людей и брать заложников.
После долгого молчания, когда я думаю, что он уже не ответит мне, он говорит:
— Шесть лет.

Мое сердце останавливается, а затем начинает бешено колотиться. Шесть дней — я не была бы в шоке. Шесть недель — имело бы смысл. За это время он бы уже считался пропавшим и его изображения уже бы напечатали на различных коробках и распространили в школах, для других детей, находящихся в безопасности, чтобы они рассматривали их во время ланча. Шесть месяцев… ну, об этом больно думать. Я не могу даже измерить глубину шести лет. Пленник на протяжении шести лет. Никакого телевизора. Никаких игр.
Смех незнакомца хриплый.
— Я шокировал тебя. И теперь думаю, что… Ты позволила мне поверить, что ты знала больше, чем было на самом деле. Умная. Узнаю твоего похитителя.

— Именно такой и есть Чонгук? — говорю я, зная, что зашла слишком далеко.
Воздух вибрирует. Я чувствую, что мужчина отходит от меня.

— Ты должна спросить его, — говорит он.

Потом он уходит. Но нет времени, чтобы рассматривать вариант побега, потому что так же быстро кухня наполняется знакомыми шагами.
И, хотя я с завязанными глазами, я знаю, что это он передо мной.

ЧОНГУК.
Когда я прохожу мимо Нейта, он даже не смотрит мне в глаза. Он просто выходит из кухни, проверяя свой телефон. В моем поле зрения, но на расстоянии. Отдельно. Как будто дополнительные полтора метра могут держать его в стороне от того, что я здесь делаю с Лисой. Исходя из его поведения, я уверен, он что-то рассказал обо мне, и это мне не понравится. Но я не беспокоюсь об этом. Мы бы никогда не пошли друг против друга. Мы бы убили друг за друга. Мы уже сделали это.

Лиса сидит там, где я оставил ее, — на кухонном стуле с завязанными глазами. Нетронутый стакан апельсинового сока стоит напротив нее на столе. Она не притронулась к нему.
Мне нужно поспать. Это означает, что ей нужно поспать. Я измельчаю таблетки, которые достал из тайника Нейта. Успокоительное, предназначенное для собак и кошек. Высыпаю их в стакан с соком.
Она сможет распробовать его, но это не будет иметь значения. Я не собираюсь скрывать тот факт, что подмешиваю ей что-то.

— Вот, — бормочу я, взяв ее за руки и показывая, где находится стакан, убедившись, что она держит его. Она делает глоток и кривится. Я хватаю стакан прежде, чем она сможет разбить его.

— Что это? — спрашивает она, отплевываясь.

— Это поможет тебе поспать.

— Ты накачал меня наркотой?

— Пока нет, — говорю я ровно.
— От одного глотка ничего не будет. Ты выпьешь весь этот стакан.

— Черта с два!

Ее ругательства возбуждают меня. И это проблема, потому что через час она уснет.
— Ты выпьешь это, иначе тебя ждет альтернативный вариант, включающий в себя клетки и металлические наручники. И тогда я бы, вероятно, всадил тебе лошадиную дозу транквилизатора, чтоб уж наверняка.

Потому что, судя по ее запястьям, она будет готова сломать себе руку, чтобы выйти. Большинство людей думают, что они сделают все, чтобы сбежать. Но они не сделают этого.
Она отличается чем-то. Она неугомонная и немного чокнутая. Это означает, что я не могу доверять ей. Также означает, что я очень, очень хочу ее. Чтобы ощутить всю эту дикость под собой.

— Но почему?

Ее голос писклявый, боязливый. Ей страшно. От этого что-то в моей груди скручивается.
— Это всего лишь легкая доза Лиса. Но правда в том, что я не могу доверять тебе, после того, что случилось в мотеле.

Она вздрагивает, как будто я причиняю ей боль. Наверное, я действительно сделал это. Но я не могу рисковать тем, что она может сбежать от меня, пока я сплю. Я не могу заставить Нейта присматривать за ней.
И прежде всего, я не хочу быть вынужденным связать ее запястья, в то время как они уже изодраны. Я не причиню ей большую боль, чем должен.

— Выпей это, — говорю я более мягко. — Этого достаточно для десятикилограммовой собаки. Оно расслабит тебя, но без потери сознания.

Она подчиняется мне. Ее руки дрожат, пока она подносит стакан к губам. Я помогаю ей удерживать его, пока она пьет, почти жадно, после того, как решила сдаться.
Я думаю, она хочет забыться настолько же, насколько я хочу подарить ей это.
Я смотрю, как она пьет, смотрю как маленькие капельки на ее верхней губе блестят, словно звезды, а затем она слизывает их языком.

— Так-то лучше, — говорю я ей.
— Ты не предоставишь мне никаких неприятностей этим вечером.

— Да, — говорит она тихо.

Я поднимаю голову и замечаю, как Нейт уставился на нас с выражением, которое я абсолютно не могу прочесть. Мне все равно. Пусть думает все, что он, мать его, хочет. Я заглядываю в его холодильник.
— Ты любишь чернику?-
Она кивает.
Достаю миску и беру самую большую ягоду. Сочная и почти фиолетового цвета.
— Вот, — говорю я, прижимая ягоду к ее губам.

Она открывает рот для меня, и я представляю, как сладко-терпкий сок стекает по ее языку. Я так хотел бы видеть ее глаза, как они вспыхивают и блестят. Но есть только мое сердцебиение и тихий звук того, как она глотает. Я представляю, как ее язык становится темно-фиолетовым, окрашенным черничным соком. Мое тело реагирует почти яростно. Изнеможение просачивается в каждую часть моего тела, кроме члена. Эта часть меня готова действовать, готова толкаться в нее, готова тереться о ее темно-фиолетовый язык, изголодавшийся по мягкому, влажному трению.
Годы взаперти, наконец, берут свое. Я так давно не был с женщиной, что даже смотреть на то, как женщина ест ягоду, — это уже порно.

Звонит телефон. Нейт отвечает односложно.
Кто-то на другом конце провода взвинчен. Нейт мастерски научился использовать успокаивающий и авторитетный тон. Он кладет трубку с мрачным выражением лица.
— У меня операция в Бленсвиле. Мне нужно было выехать туда еще пять минут назад. Не знаю, когда смогу вернуться.

— Понял.

Я глажу волосы Лисы, не в состоянии справиться с собой. Она даже не реагирует. Она в изнеможении и под действием лекарства. В ней не осталось сил для борьбы. Ночью она будет моей. Беспомощная. Единственный вопрос, который остается, это что я буду делать с ней. Я по-прежнему не уверен в ответе.

Я провожаю Нейта к входной двери. Мы останавливаемся на крыльце, где я могу держать Лису в поле зрения через окно.
Нейт испускает длинный выдох.
— У тебя есть какой-то план? Потому что я тебя не понимаю.

— Добраться до «Брэдфорда». Покончить с губернатором. Это и есть план.

Но он все это знает.
— Девушка, — уточняет он.

— Я знаю.

— Она не виновна.

Вот почему мне нравиться Нейт. Стоуну срать на невиновность, но это важно. Это должно быть важно. В противном случае, справедливость ничего не значит.

— Я просто устал, — говорю я наконец. Это лучшее, что я могу сделать. Измотанный до мозга костей.

Он изучает меня обессилившим от жизни взглядом своих карих глаз. Я доверяю Нейту свою жизнь, и он тоже доверяет мне. Мы давно выяснили, что никто не собирается защищать нас.

— Я никогда не видел тебя таким, — говорит он.

Я низко и тяжело смеюсь.
— Ты не помнишь? Чертово лишение сна. Чертово голодание. Весь кошмар.

Он выглядит удивленным, что я упомянул об этом.
— Я про нее. Мы не они. Мы не должны быть такими, как они.

— Это другое. Я не собираюсь причинять ей боль, — я понижаю голос. — Я забочусь о ней, я бы сделал все что угодно для нее, — добавляю я, удивляя даже самого себя.

Не так уж и удивительно, учитывая, что я совершил налет на полицейский участок, несколько часов назад, чтобы вытащить ее. Вероятно, нарушив двадцать законов.
Он бросает на меня странный взгляд.

— Она моя, — говорю я, как будто это все объясняет. — Тебе не нужно понимать.

— О нет, я прекрасно понимаю, — жалит он. — Это не то, что мы делаем, Чонгук.

— Не то, что ты делаешь, — говорю я.
Он одаривает меня мрачным взглядом. Он всегда был порядочным. Для него всегда было важным снова вписаться в общество.
К черту общество.
— Она моя, — говорю я снова.
В его глазах предупреждающий взгляд.
— Она моя, и сейчас это именно так.

— Машина в сарае, — говорит он.

Затем он уходит и теперь есть только я и Лиса.