Хасанова комната развлечений
Позолота и красный плюш. Бар в стиле рококо, отделанный розовым черепаховым рогом. Воздух перенасыщен ужасной приторной субстанцией, напоминающей испорченный мед. Мужчины и женщины в вечерней одежде потягивают через алебастровые трубочки многослойные напитки из разноцветных ликеров. У стойки, на табурете, обитом розовым шелком, сидит голый Отщепенец с Ближнего Востока. Длинным черным языком он лижет теплый мед из хрустального кубка. У него гениталии идеальной формы: обрезанный член, блестящие черные лобковые волосы. Губы у него тонкие и лилово-синие, как губки пениса, а глазки пусты и равнодушны, как у насекомого. У Отщепенцев нет печени, и для поддержания жизни они питаются только сладостями. Отщепенец заталкивает на диван стройного белокурого юношу и со знанием дела раздевает его.
«Встань и повернись», – приказывает он телепатическими пиктограммами. Он связывает мальчику руки за спиной красной шелковой веревкой. – «Сегодня мы проделаем все до конца».
– Нет, нет! – пронзительно кричит мальчик.
«Да. Да».
Хуи извергают семя в немом «да». Отщепенец раздвигает шелковые занавески, и на фоне освещенного экрана из красного кремня видна виселица из тикового дерева. Виселица стоит на помосте, украшенном ацтекской мозаикой.
С протяжным «О-О-О-О-ОХ» мальчик падает на колени, обсираясь и обоссываясь в ужасе. Он чувствует теплое говно у себя между ляжками. От мощного прилива горячей крови у него опухают губы и горло. Его тело сжимается, принимая позу эмбриона, и горячая сперма струей бьет ему прямо в лицо. Отщепенец задумчиво моет мальчику жопу и хуй душистой горячей водой из алебастровой миски и вытирает его мягким голубым полотенцем. Теплый ветерок овевает тело мальчика, и его волосы развеваются. Отщепенец подсовывает руку под грудь мальчика и поднимает его на ноги. Потом, схватив его за локти связанных рук, толкает вверх по ступенькам – и под петлю. Он стоит перед мальчиком, держа петлю обеими руками.
Мальчик смотрит Отщепенцу в глаза, бессмысленные, как обсидиановые зеркала, лужи черной крови, «упоительные дыры» в стенах туалетов, грозящие прищемить Последнюю Эрекцию.
Старый мусорщик с лицом тонким и желтым, как китайская слоновая кость, трубит тревогу в свою помятую трубу и будит сутенера-испанца, спавшего с сухостоем. Наступая в пыль, дерьмо и на помет мертворожденных котят, пошатываясь, идет на улицу шлюха с тюками недоношенных эмбрионов, рваных презервативов, окровавленных котексов и говна, завернутыми в яркие цветные комиксы.
Обширная тихая гавань с радужной водой. На дымном горизонте ярким неровным пламенем горит заброшенная газовая скважина. Зловоние нефти и сточных вод. В глубокой воде плавают больные акулы, они отрыгивают серу из гниющей печени и игнорируют окровавленного, сломленного Икара. Голый мистер Америка, обезумевший от страстного себялюбия, громко кричит: «Моя жопа посрамит весь Лувр! Я пержу амброзией, а сру говном из чистого золота! Из моего хуя при свете утреннего солнца струятся мягкие бриллианты!» – Он камнем падает с безглазого маяка, посылая воздушные поцелуи своему отражению в черной зеркальной глади и сдрачивая на него, медленно, наклонно опускается вглубь вместе с таинственными презервативами и мозаикой из тысяч газет, мимо затонувшего города из красного кирпича, чтобы погрузиться в черный ил с консервными банками и пивными бутылками, гангстерами в бетоне и пистолетами, расплющенными, чтобы лишить смысла интимный медосмотр в исполнении похотливых экспертов по баллистике. С окаменелыми чреслами он дожидается неторопливого стриптиза эрозии.
Отщепенец надевает петлю на шею мальчика и ласково затягивает узел под левым ухом. Пенис мальчика съежился, яйца напряжены. Он смотрит прямо перед собой, тяжело дыша. Отщепенец бочком обходит вокруг мальчика, касаясь его заднего прохода и лаская гениталии иероглифами насмешки. Пристроившись к мальчику сзади, он делает ряд толчков и засовывает хуй в жопу мальчика. Он стоит, совершая круговращательные движения.
Гости шикают друг на друга, подталкивают друг друга локтями и хихикают.
Неожиданно Отщепенец толкает мальчика вперед, в пустое пространство, освобождая его от контакта с хуем. Он не дает мальчику раскачиваться, взяв его руками за тазовые кости, потом протягивает свои стилизованные иероглифические руки и ломает мальчику шею. По телу мальчика пробегает дрожь. Его пенис поднимается тремя мощными рывками, тянет за собой таз и тотчас извергает семя.
В его закрытых глазах вспыхивают зеленые искры. Сладкая зубная боль стреляет ему в шею и спускается по позвоночнику к паху, отчего все мышцы тела сокращаются в судорогах наслаждения. Все его тело выдавливается наружу через хуй. Последний спазм метеором выбрасывает через весь красный экран мощную струю спермы.
С негромким звуком мощного всасывания мальчик падает вниз по лабиринту грошовых пассажей с торговыми автоматами и непристойными картинками.
Из его жопы резко вылетает большой кусок говна. Его стройное тело сотрясается от пердежа. За широкой рекой зелеными гроздьями вспыхивают сигнальные ракеты. Он слышит слабое тарахтение моторной лодки в полумраке джунглей... Под бесшумными крыльями малярийных комаров.
Отщепенец снова насаживает мальчика на свой член. Мальчик извивается, как пронзенная острогой рыба. Отщепенец раскачивается у мальчика на спине, его тело начинает плавно сокращаться. По подбородку мальчика течет кровь изо рта, полуоткрытого, пленительного и капризного в миг смерти. Отщепенец падает с жидким хлюпаньем пресыщения.
Одноместная спальня с голубыми стенами, без окна. На двери – грязная розовая занавеска. Рыжие клопы ползают по стене, роятся в углах. Посреди комнаты голый мальчик бренчит на двухструнном уаде и выводит на полу арабеску. Другой мальчик сидит, развалясь на кровати, и курит гашиш, выпуская дым на свой стоячий член. Чтобы выяснить, кто кого будет ебать, они играют на кровати картами таро. Жульничают. Дерутся. Катаются по полу, рыча и фыркая, как молодые звери. Побежденный сидит на полу, уткнувшись подбородком в колени и облизывая сломанный зуб. Победитель свернулся калачиком на кровати, притворившись спящим. Как только второй мальчик подбирается поближе, Али хватает его за ногу и зажимает ногу у себя под мышкой, не давая мальчику вырваться. Мальчик в отчаянии пинает Али в лицо. Другая нога скована мертвой хваткой. Али опрокидывает мальчика на лопатки. Член мальчика, покачиваясь и пульсируя, вытягивается вдоль живота. Али забрасывает руки мальчика ему за голову. Плюет на свой член. Когда Али вводит свой член, второй глубоко вздыхает. Они с силой трутся друг о друга губами, размазывая кровь. Резкий затхлый запах проникновения в прямую кишку. Нимун вбивает свой член внутрь, как клин, выжимая из другого члена длинные горячие струи спермы. (Автор замечал, что хуи у арабов, как правило, широкие и клинообразные.)
Сатир и молодой голый грек в аквалангах изображают балет погони в громадной вазе из прозрачного алебастра. Сатир ловит мальчишку, подобравшись к нему спереди, и принимается его вертеть. Они движутся рывками, как рыбы. Мальчишка пускает изо рта серебристую струйку пузырей. Белая сперма извергается в зеленую воду и лениво плавает вокруг сплетенных тел.
Негр бережно сажает в гамак прелестного юного китайца. Закинув ноги мальчика ему за голову, он садится на гамак верхом. Он вводит член в маленькую худую жопу мальчика и осторожно раскачивает гамак. Мальчик пронзительно кричит – сверхъестественно высокий вопль нестерпимого наслаждения.
Яванский танцор в декоративном вращающемся кресле из тикового дерева, закрепленном в очке промеж известняковых ягодиц, совершая ритуальные телодвижения, насаживает на свой хуй юного американца – рыжие волосы, ярко-зеленые глаза. Мальчишка сидит, пронзенный, лицом к танцору, который приводит себя в круговращательное движение и поливает кресло жидкой субстанцией. «И-и-и-и-и!» – визжит мальчишка, пока его сперма струится на тощую смуглую грудь танцора. Одна вязкая капля попадает танцору в уголок рта. Мальчишка пальцем запихивает ее ему в рот и смеется: «Вот это, старина, я и называю отсосом!»
Две арабские женщины со зверскими рожами стащили трусы с маленького светловолосого француза. Они дрючат его красными резиновыми хуями. Мальчик рычит, кусается, брыкается, а когда его член встает и извергает семя, лишается сил и заливается слезами.
Лицо Хасана распухает, наливаясь кровью. Губы становятся лиловыми. Он срывает с себя костюм из банкнот и швыряет его в открытое хранилище, которое бесшумно закрывается.
– Здесь «Зал свободы», братва! – орет он со своим псевдотехасским акцентом. Не сняв десятигаллоновой шляпы и ковбойских сапог, он отплясывает «Ликвифракционистскую джигу», заканчивая гротескным канканом под мелодию песни «Она вызвала сильную жару».
«Тому и быть! И нет запретных дыр!!!»
В воздухе, на причудливых страховочных ремнях с искусственными крыльями, совокупляются парочки, кричащие, как сороки.
Одним точным касанием помогают друг другу эякулировать в пустом пространстве воздушные гимнасты.
Эквилибристы ловко отсасывают друг у друга, балансируя на шестах и стульях, наклоненных над пустотой. Теплый ветерок приносит из туманных глубин запахи рек и джунглей.
Сотни мальчиков резко падают сквозь крышу, подергиваясь и брыкаясь на концах веревок. Мальчики висят на разных уровнях – одни под самым потолком, другие в нескольких дюймах от пола. Прелестные балийцы и малайцы, мексиканские индейцы с невинными свирепыми лицами и ярко-красными деснами. Негры (зубы, пальцы, ногти на ногах и лобковые волосы позолочены), юные японцы, гладкие и белые, как фарфор, венецианцы с золотисто-каштановыми волосами, американцы со светлыми или темными вьющимися волосами, спадающими на лоб (гости с нежностью откидывают их назад), угрюмые белокурые поляки с карими звериными глазами, арабские и испанские уличные мальчишки, юные австрийцы, розовые и изящные, с едва заметной тенью светлых лобковых волос, усмехающиеся немецкие юноши вопят «Хайль Гитлер!», когда под ними открывается люк. Соллуби хнычут и обсираются.
Гадкий, распутный мистер Богатей-Плебей жует свою гаванскую сигару, развалившись на флоридском пляже в окружении глупо улыбающихся светловолосых катамитов:
– У одного типа есть латах, вывез его из Индокитая. Он это дело так понимает: латаха он повесит, а друзьям пошлет небольшой рождественский фильмец. Короче, у него, значит, две веревки – одна хитроумная, которая растягивается, другая самая что ни на есть настоящая. Только вот латаха-то этого вдруг обуревает жажда мести, он напяливает свой костюм Санта-Клауса и устраивает подмену. Тут тебе и рассвет. Тип надевает одну веревку себе на шею, а латах поступает как все латахи – надевает другую. Люки открываются, тип вешается взаправду, а латах стоит себе со своей балаганной резиновой веревкой на шее. Ах да, латах копирует каждое подергивание, каждый спазм. Три раза кончает. Да, этому продувному юному латаху палец в рот не клади. Я взял его экспедитором на один из своих заводов.
Ацтекские жрецы снимают с Голого Юноши одеяние из голубых птичьих перьев. Они укладывают его спиной на известняковый алтарь и надевают ему на голову хрустальный череп, скрепляя две полусферы, затылочную и лобную, хрустальными винтами. На череп струится водопад, ломающий мальчику шею. В радуге, на фоне восходящего солнца, он извергает семя.
Резкий белковый запах спермы насыщает воздух. Гости лапают подергивающихся мальчиков, сосут их члены, вампирами виснут у них на спинах.
Голые телохранители вносят «железные легкие», полные парализованных юношей.
Из громадных тортов ощупью выбираются слепые мальчики, из резиновой пизды выскакивают выродившиеся шизофреники, мальчишки с жуткими кожными болезнями выходят на берег из черного пруда (ленивые рыбы клюют желтое говно на поверхности).
Человек в белой сорочке с галстуком, голый ниже пояса, если не считать черных подвязок, галантно беседует с Пчелиной Маткой. (Пчелиные Матки – это старухи, которые окружают себя педиками, образующими «пчелиный рой». Это безобразный мексиканский обычай.)
– А где же статуи? – При разговоре у него действует лишь половина лица, вторая перекошена после Пытки Миллионами Зеркал. Он бурно мастурбирует. Пчелиная Матка продолжает беседу, ничего не замечая.
Диваны, кресла, весь пол начинают вибрировать, и гости от сотрясения превращаются в расплывчатых серых призраков, визжащих в хуекрылой агонии.
Под железнодорожным мостом дрочат двое мальчишек. Поезд сотрясает их тела, заставляя извергнуть семя, и его гудок замирает вдали. Квакают лягушки. Мальчишки вытирают сперму с тощих смуглых животов.
Купе поезда: двое больных юных джанки, едущие в Лексингтон, в судорогах похоти срывают с себя штаны. Один из них намыливает хуй и по спирали ввинчивает его в жопу другого. «Бо-о-о-о-оже!» – Оба тут же извергают семя и встают. Они отходят друг от друга и натягивают штаны.
– В Маршалле старый лепила прописывает настойку и оливковое масло.
– У одной престарелой мамаши геморрой аж визжит от боли и прямо кровью обливается из-за Черного Говна... А вдруг это вашей маме, док, лизали жопу кровососы – больничные врачи, и она так мерзко корчилась... Поумерь активность задницы, мамаша, ты просто омерзительна.
– Давай заночуем там и вытрясем из него рецепт.
Поезд мчится сквозь дымную, освещенную неоном июньскую ночь.
Изображения мужчин и женщин, мальчиков и девочек, зверей, рыб, птиц: вселенский ритм совокупления наводняет комнату, великий голубой поток жизни. Вибрирующий беззвучный гул густого леса – неожиданная тишина городов, когда джанки выруливает дозу. Мгновение безмолвия и изумления. Даже Пригородный Житель пытается установить связь по линиям, забитым холестерином.
Хасан пронзительно кричит:
– Это все ты, Эй-Джей! Ты обосрал всю мою вечеринку!
Эй-Джей смотрит на него, лицо его непроницаемо, как известняк:
– Засунь ее себе в жопу, недоумок разжиженный.
Врывается целое полчище обезумевших от похоти американских женщин. Взмокшие пизды с фермы и ранчо для отдыхающих, с фабрики и из борделя, из загородного клуба, пентхауса и пригорода, из мотеля, с яхты и из коктейль-бара – сбрасывают одежду для верховой езды, лыжные костюмы, вечерние платья, джинсы, платья для чаепития, ситцевые платья, широкие брюки, купальники и кимоно. С воплями, стонами и воем они набрасываются на гостей, как бешеные суки в жаркую погоду. Они запускают длинные ногти в повешенных мальчиков и терзают их, визжа: «Ну ты, педик! Ублюдок! Еби меня! Еби меня! Еби меня!» Гости с воплями спасаются бегством, мечутся среди повешенных, опрокидывают железные легкие.
Эй-Джей: «Позовите на помощь моих швейцарцев, черт побери! Оградите меня от этих самок!»
Мистер Хислоп, секретарь Эй-Джея, отрывается от своей книжки комиксов: «Швейцарцы уже превращаются в жидкость».
(Сжижение заключается в расщеплении белка и превращении его в жидкость, которая впитывается в протоплазму другого существа. В данном случае сторону, получающую выгоду, наверняка представляет Хасан, печально известный ликвифракционист.)
Эй-Джей: «Никчемные хуесосы! Куда деваться человеку без его швейцарцев? Положение отчаянное, джентльмены. На карту поставлены наши хуи. Готовьтесь к бою, мистер Хислоп, окажем сопротивление – они идут на абордаж. И призовите мужчин к личному оружию».
Эй-Джей выхватывает абордажную саблю и принимается обезглавливать Американских Девушек. Он страстно поет:
Пятнадцать человек на сундук мертвеца,
Йо-хо-хо, и бутылка рома,
Пей – и дьявол доведет до конца,
Йо-хо-хо, и бутылка рома.
Мистер Хислоп, унылый и безропотный: «Боже мой! Опять он за свое». Он вяло размахивает «Веселым Роджером».
Эй-Джей, дерущийся в окружении значительно превосходящих сил противника, запрокидывает голову и издает призывный клич для свиней. Тут же, визжа и хрюкая, вваливаются тысячи эскимосов, переживающих период половой охоты. С распухшими лицами, горящими покрасневшими глазами и лиловыми губами они набрасываются на американок.
(Когда у эскимосов наступает сезон охоты, они собираются вместе на короткое лето, дабы порезвиться в оргиях. Лица у них распухают, а губы становятся лиловыми.)
В комнату просовывает голову сквозь стену Штатный Детектив с двухфутовой сигарой во рту:
– У вас тут что, бродячий зверинец?
Хасан ломает руки: «Бойня! Грязная бойня! Клянусь Аллахом, отродясь не видел ничего более мерзкого!»
Он резко поворачивается к Эй-Джею, который с попугаем на плече и повязкой на глазу сидит на матросском сундучке и пьет ром из высокой пивной кружки. Он изучает горизонт, глядя в громадную медную подзорную трубу.
Хасан: «Ах ты, дешевая фактуалистская сука! Убирайся, и чтобы ноги твоей больше не было в моей комнате развлечений!»