2. ВИЛАМИ ПО ВОДЕ
После московской сыти жизнь в столице показалась накладной.
Деревянной ложкою Потемкин дохлебывал миску толокна с постным маслом, закусил горстью снетков и запил обед бутылкою щей, в которую ещё с вечера бросил изюминку (ради брожения приятного). На полковом плацу учение фронтовое продолжил. Гонял парня без жалости флигельман, ничего толком не объясняя, а лишь показывая: сам повернется - и Потемкин за ним, флигельман ногу задерет - задирай и ты ногу...
Лейб-гвардии Конный полк размещался на отшибе столицы - близ Смоленской деревни, за Невою виднелись мазанки убогой Охтенской слободки. От Офицерской улицы, застроенной светлицами офицерскими, тянулись меж заборов ряды изб рейтарских. Посреди полка - штабные палаты с цейхгаузом, гаупвахтою, церковью и гошпиталем. Вдоль реки курились полковые кузницы, мокли под дождем помосты для ловли жирных невских лососей, портомойни и кладбища... Скука! Потемкин исходил все полки и коллегии в столице, дабы сыскать кого-либо из родственников, но таковых, вы, не нашлось, а потому пришлось бедному парню секретаря Елгозина потревожить.
- Мне-бы, - сказал Потемкин, - повидать надобно командира полка его высокоблагородие премьер-маеора Бергера. Жалованья просить для себя хочу. А то ведь измаялся уж... во как!
- С чего измаялся ты, гефрейт-капрал?
Потемкин растолковал, что, на экипировку истратясь, в полк явился с тридцатью рубликами, которые по ночам в штиблет прятал, а на днях проснулся - в штиблете корочка от хлеба лежит.
Елгозин до Бергера его не пустил:
- Ежели ты, раззява московская, спать с открытыми глазами ещё не обвыкся, так и ступай на довольствие рейтарское.
- Да я уж давно из солдатского котла хлебаю.
- Вот и хлебай на здоровье. Нешто не слыхал, что в Конном регименте даже ротмистры по восемь годков полушки не имели. Едино ради чести служат... и ты служи. Даром!
Потемкин поселился в избах на берегу Невы, где ютились семейные служаки. Жили рейтары с женами, бабками и детишками, при своих баньках и огородах, бреднями артельно вычерпывали из Невы вкусную корюшку. Обычно солдаты из дворян платили солдатам из мужиков, чтобы те за них службу несли. Но Потемкин сам впрягся в службу, тянул лямку - без вдохновения, но исполнительно.
Вскоре пошли слухи прискорбные: мол, государыня Елизавета совсем плоха стала, у нее кровь носом идет, в театре перестала бывать, комедий не глядит и пляшет редко.
Люди русские понимали, что стране нужны перемены.
- Но лучше б перемен не было! - говорили пугливо. - Перемены тоже ведь бывают разные... оттого нам, сирым, и страшно!
..................................................
Давненько не слыхали в Петербурге богребального звона, с Невского исчезли похоронные процессии: Елизавета улыбнулась указами исключила из жизни всё, что могло напоминать ей о смерти. Купцы продолжали таскать ей наряды, императрица со знанием дела рассуждала о туфлях и помадах, совершенно запустив государственные дела, внутри страны множились беспорядки, росла постыдная нищета. Иван Шувалов в порыве откровения сказал канцлеру Михайле Воронцову:
- Мы в тупике! Повеления остаются без исполнения, главные посты без уважения, а справедливость тоскует без защиты...
Однажды на Невском большая толпа матросов окружила карету императрицы, требуя выдачи жалованья.
- Когда отдашь, матка? - орали матросы. - Нам уже и мыльца купить не можно, в бане песком да глиною скоблимся.
Елизавета, искренно прослезясь, отвечала в окошко:
- Нешто вы, робятки мои ненаглядные, зловредно думаете, что не дала бы вам, ежели б имела? Да не я вас, а вы меня как можно скорей пожалейте, бедную: я ведь даже супы без гишпанских каперсов кушаю! Киски мои кой денечек печёнки не ели - и воют...
Матросы пропустили царицу, ехавшую на богомолье.
- Вишь ты, закавыка какая! - говорили они. - Ежели у нее и на кошек не хватает, так где же тут на флот набраться?..
Растрелли торопливо достраивал Зимний дворец на Неве, но Елизавета умирала ещё в деревянном дворце на Невском, тесном и неуютном, с тараканами и мышками, с клопами и кисками. Она медленно погружалась в глубокую меланхолию, иногда лишь допуская девочек-калмычек, развлекавших ее своими детскими играми, дравшихся перед ней подушками. Поглядев в зеркало, Елизавета разбивала его:
- Во, жаба какая... страх один! Господи, да неужто это я? Ведь все Эвропы знают, какая я была красивая...
Французский посол Бретейль депешировал в Версаль: "Никогда ещё женщина не примирялась труднее с потерею молодости и красоты... Ужины при дворе становятся короче и скучнее, но вне стола императрица возбуждает в себе кровь сластями и крепкими ликерами..."
Летом 1761 года Елизавета приняла Растрелли, который для окончания Зимнего дворца просил у нее 380 000 рублей.
- Да где взять-то? - рассердилась она; нужную сумму всё-таки наскребли по казённым сусекам, но тут случился пожар, истребивший на складах Петербурга колоссальные залежи пеньки и парусины для флота, - Елизавета распорядилась все собранные деньги отдать погорельцам. - Видно, не судьба мне в новом доме пожить...
Победоносная русская армия, поставив Фридриха II на колени, целый год не получала жалованья. Елизавета просила два миллиона в долг у купцов Голландии - не дали, сочтя императрицу некредитоспособной: один только личный долг Елизаветы простирался до 8 147 924 рублей. Богатейшая страна - Россия! - пребывала в унизительной бедности. Генерал-прокурор Глебов советовал для исправления финансов снова ввести смертную казнь. Елизавета спросила:
- Так что я с удавленников иметь-то буду?
Глебов объяснил, что, упорствуя в милосердии своем, царица семьдесят тысяч преступников в живых оставила, а ещё десять тысяч солдат стерегут их по тюрьмам и каторгам.
- Сто тыщ сидят на шее нашей - всех корми! А за что? Не лучше ли сразу головы отсекать? По вашей милости число преступлений увеличилось, а само претупление без наказания осталось. Народ же наш столь закоснел в упрямстве, что кнута уже не пужается.
- А что скажут... Эвропы? - спросила Елизавета.
Зимою ей стало хуже, кровь пошла горлом, чулки присохли к засторелым язвам.
В покои великой княгини проник воспитатель Павла Никита Иванович Панин, и Екатерина приняла его, сидя в широких одеждах, чтобы скрыть признаки беременности. Панин дал понять, что престольные дела потребуют изменений в наследовании короны. Шуваловы охотно поддерживают его мысль: на престол - в обход Петра! - следует сажать малолетнего сына Павла.
- Шуваловы не прочь стать регентами при вашем сыне, но я более склонен к решению, что бразды регентской власти надобно вручить вам, я же останусь воспитателем Павла Петровича...
Екатерина поняла, в какой глубокий омут закидывает Панин свои удочки, и отвечала с гневным пылом:
- Оставьте вздор, Никита Иваныч! Императрица ещё жива, а ваше предприятие есть рановременное и незрелое...
Отвергая престол для сына, она оставляла престол для себя. 24 декабря Елизавета, пребывая ещё в сознании, простилась с близкими, придворными, генералами, лакеями, башмачниками, ювелирами и портнихами. Агония длилась всю ночь, под утро она преставилась. Тело покойной перенесли под балдахин, окна отворили настежь, стали читать над усопшей Евангелие, а новый император Петр III петушком скакал на одной ножке, высовывая язык, кричал:
- Ура, ура! - И повелел жене: - Мадам, следуйте в церковь, где сразу же дадите присягу на верность моему величеству.
- С каких это пор жены обязаны давать присягу мужьям?
- А иначе я вам не верю...
Екатерина записала для истории: "Петр был вне себя от радости, и оной нимало не скрывал, и имел совершенно позорное поведение, кривляясь всячески и не произнося окромя вздорных речей, представляя более Арлекина, нежели иного чево, требуя однако к себе всякое высокое почтение". В куртажной галерее был накрыт стол на 150 персон...
Екатерина вдруг резко поднялась из-за стола.
- Сядь! - крикнул ей муж; Екатерина сослалась на недомогание от простуды. - Я знаю, какая у тебя инфлюенция... Черт ее разберёт, - продолжал Пётр, обращаясь к иностранным послам, - я уже забыл, когда спал с нею на одной постели, а она все рожает. Но теперь-то я выясню, кто помогает мне в этом нехитром деле.
Пажи едва поспевали за молодою императрицею, подхватывая с полу длиннейший трен ее траурных одежд. Она поехала в Аничков дворец, где в одиночку горевал граф Алексей Григорьевич Разумовский. Екатерина поступила очень правильно, что навестила именно его. Ведь он был не только куртизаном, но и законным мужем Елизаветы, а в гиблое время бироновщины оба они, Елизавета и Разумовский, ходили по самому лезвию ножа... "Он хотел пасть к ногам моим, но я, не допустя его до того, сама обняла его, и, обнявшись оба, мы завыли голосом и не могли почти говорить..."
Потом старый фаворит сказал:
- Дочка моя, я хоть и мужик, хохол щирый и неотёсанный, но в жизни всякое видывал, любые заботы сердцу моему внятны. Ежели с тобою беда случится, ты на меня уповай - выручу!
На выходе из Аничкого дворца Екатерину задержал младший брат фаворита - гетман Кирилла Разумовский.
- Ваше величество, - изящно поклонился он, - я остаюсь по-прежнему рыцарем вашим. В моем распоряжении две имперские силы: Академия наук и лейб-гвардии полк Измайловский. Наука сейчас бессильна, но зато солдаты... зато штыки их...
...................................................
Потемкин стыдясь бедности, офицерских компаний избегал, а дабы время напрасно не уходило, повадился бывать на острове Васильевском: дважды в неделю там открывалась для петербуржцев библиотека академическая, где немало людей учёности изыскивали.
Потемкин здесь отдыхал! Но иногда, от чтения отвлекшись, капрал сидел недвижим, сладко грезя о любви и славе... Будущее писалось вилами по воде. Впрочем, будущее так и пишется во дни младости.