Метанойя

Раздражающий женский голос вывел Джиёна из сна. С трудом разлепив веки, он потянулся к телефону и посмотрел дату и время. С тех пор, как они с Джимин разошлись, прошло уже два дня. Новости — что вчера, что сегодня — пестрили громкими заголовками об убийстве выпускницы старшей школы, и в какой-то момент Джиёну захотелось отыскать Джимин, рассказать об услышанном… но ровно до новой дозы.

«…Десятки учеников решили попрощаться с погибшей, а убитые горем родители собирают пожертвования…»

Прежде до него все доходило эхом, но в конце концов, он все равно услышал репортаж из радио, когда зашёл к знакомому продавцу в пивном, спустя некоторое время после отхода.

— Жаль ее, — цокнул товарищ, потирая стакан. — Из-за таких мразей девушкам и опасно по ночам одним ходить. Но вроде поймали их уже.

Джиён, до этого делающий вид, что не слушал, удивлённо вскинул брови. Поймали, уже?

— Просто какие-то богатеи, развлечься решили. Изнасиловали до смерти и бросили. Всё равно родители откупят. Тебе как обычно?

Джиён кивнул, но халявной бутылки с пивом не дождался, ибо стоило ему отвлечься и повернуть голову, глаза зацепились за знакомый силуэт, и он рванул на выход раньше, чем до него донеслось «вот, возьми».

Догнав девушку, Квон сбавил темп, но ничего не сказал, последовал молча. Она выглядела так, будто знала, куда шла, и остановилась в том самом парке, на том же месте, где пару дней назад было тело.

— Нелепо, правда? От неожиданности Джиён вздрогнул. — Умереть вот так. От рук людей, которых я даже не знала. От травм, которые они нанесли.

Она повернулась к нему и треснуто улыбнулась.

— Это «плюс» или «минус» к моему положению? Даже твоя смерть будет лучше моей, знаешь?

Джимин сглотнула смех и губы неествественно скривились. Джиён, до этого стоявший с опущенной головой, поднял взгляд, и Джимин усмехнулась, когда столкнулась с настолько расширенными черными зрачками, что не понять, какого цвета радужка.

— Вам же, торчкам, весело, когда вы под кайфом? А ты, скорее всего, от передоза и помрешь. Тебе и тогда будет весело, а мучиться ты будешь только в последние минуты, когда резко почувствуешь себя хреново. Хорошо живётся наркоманам, даже перед смертью весело!

Она вскинула руки и, поджав губы, снова отвернулась.

Джиён понимал, что она так же слышала отовсюду подробности следствия, видела интервью родителей, и в курсе, что они дали согласие прийти на похороны каждому неравнодушному, ведь «их дочь была звездочкой в любом кругу». Только она не знала, где находится это место. И может ему искренне не хотелось помогать и ввязываться во все это, к тому же, то, что выяснилось, — ответы далеко не на те вопросы, которые её волновали. Это то, что она без труда узнала сама, зайдя в любое место, где есть телевизор или радио, прочитав любую газету, потому что дело стало шумным. У неё были другие вопросы, ответы на которые телевидение никогда не даст: каким было её прошлое окружение и как именно она оказалась в заброшенном парке? С этим в одиночку справиться трудно, но Джиён действительно не хотел. У него живого своя липовая жизнь, а тут мертвец борется за настоящую.

Но Джиён пошёл за ней, выслушал и — пусть ему оторвут язык, потому что он об этом пожалеет — тихо и медленно заговорил:

— Я могу отвести тебя на кладбище, если хочешь… Ну, когда уже можно будет остальным прийти. Первые два дня будут только близкие, пока с ритуальными услугами разберутся…

— Что за благотворительная акция?

— Благотворительная во всех смыслах, — Джимин уловила в его словах добрый сарказм. — Я не хочу тебе помогать и не буду. Но бросить тоже не могу. Ты имеешь право отказаться после того, как я тебя выставил. Или можешь пойти со мной, потому что я сам прошу.

Он не признается в том, что искал её эти два дня. Не целенаправленно, а просто всякий раз, куда-то выглядывая или покидая дом. Каждая вторая девушка представлялась ею. Не это ли называется угрызениями совести? Джиён хочет просто избавиться от этого недогруза двести и снова жить спокойно. А спокойно получится, видимо, только после того, как он заткнет этих скребущих кошек. С ней думал, что с ума сходит, и без неё чуть не сошёл.

— Ты похожа на меня до того, как я стал… таким.

— Может, и хорошо, что не дожила, — не удержалась от шутки Джимин. — Ладно, герой-мученник, только не пугайся, если откроешь ночью глаза, а на тебя будет пялиться призрак. Потому что спать я не могу. Но и тратиться на меня не придётся, я же не кушаю, и другая одежда мне не нужна, я даже температуру не ощущаю, и…

Она снова тараторила всю дорогу, будто живее всех живых. А Джиён слушал и иногда пускал чёрный юмор. Удивительно, но впервые за долгое время, идя по улице, он не держал бутылку и в какой-то момент вдохнул свежий чистый воздух полной грудью. И всего на долю секунды это чувство показалось ему чем-то самым лучшим. Настолько лучшим, что он резко почувствовал некое зловонье, зайдя в квартиру.

— Хотелось бы установить правила, раз уж мы живём вместе, — Джимин выставила перед нам ладонь. — Но, как я уже сказала, не доставлю тебе никаких проблем.

— Хочешь включу телевизор?

— А есть магнитофон?

Лицо напротив выражало легкое недоумение.

— Я не знаю, почему, но очень хочу послушать радио. Может, я была танцовщицей?

Она начала демонстративно двигать руками и бёдрами в свой собственный такт.

— Или хотела стать айдолом?

— Да, индустрия развлечений многое потеряла, — отметил Джиён, идя к подоконнику на кухне. — Есть, только не работает.

— Починишь? — Джимин уставилась на него щенячьими глазками.

— Нет.

Она фыркнула. Сказал как отрезал. Вредина.

— Тогда посмотрим фильм, — воскликнула девушка, когда заметила на одной из полок несколько дисков.

Джиён подошёл, нехотя взял и начал перебирать.

— Давай просто первый попавшийся.

Он остановился, многозначительно посмотрел на нее и вернул некоторые диски на место.

В конце концов, выбор наугад пал на фильм «Она очень любит ложь», во время просмотра которого Джиён сидел на месте ровно час, а все оставшееся время терпел жуткую ломку.

— Досмотрим, я уйду — и будешь делать, что хочешь. — Сказала Джимин. — Ещё я приходы с отходняками не видела.

— И куда ты пойдёшь?

— Я могу гулять, где угодно. Ай, вот любят японцы драматизировать! Она припёрлась на встречу, чтобы ты сказал ей это? Теперь до конца фильма сходиться будут! Аджосси, а ты часто врёшь девушкам?

Глаза Джиёна загорелись.

— Какой я тебе аджосси, ты, мелкая…

Услышав смех справа от себя, парень замолчал.

— Хорошо, оппа, я просто хотела увидеть твою реакцию.

— Обычно не вру, — ответил он. — Я скорее не договариваю.

— По-моему, когда такой, как ты, не договаривает, это все равно что соврать, нет? Предположим, от тебя кто-то забеременел, и ты сразу: «Ой, прости, забыл сказать — я употребляю!»

— Я с тех пор не был с женщинами, — признался честно Джиён, вспоминая бывшую, которую он очень любил, и которая бросила его, стоило только потерять работу. Она просто выбрала другого.

— И вместо того, чтобы стать лучше и показать, кто здесь папочка, ты приложился к бутылке. — Констатировала Джимин. — Не круто.

Будто сам не знает. Увы, тогда он был слишком подавлен, чтобы соображать, и выпил прежде, чем отошёл от ситуации. Раньше Джиён был заядлым трезвенником. Но это было раньше. В конце концов, не Джимин останавливать человека, который приютил её, и по факту никем не приходится, поэтому после фильма она молча ушла, чтобы Джиён мог «расслабиться». Осознание того, что они, возможно, когда-нибудь встретятся и в другом мире, стало для нее ещё смешнее.

Детская площадка была очень оживленной. Кто с родителями, кто с друзьями, даже одна парочка сидела на качелях, строя совместные планы на будущее. Джимин смотрела на них и ощутила дежавю. Кажется, у неё тоже было что-то подобное, но в памяти все так размыто. Вроде бы с кем-то она так же сидела, смеялась и даже обсуждала совместное поступление в один университет. И будто бы это был какой-то мальчик, может, даже очень близкий.

Только сейчас Джимин по-настоящему поняла, как много потеряла. У неё впереди была целая жизнь, полная взлетов и падений. Теперь она никогда не станет одной из тех взрослых, что каждое утро в спешке собираются на работу, или той студенткой, которая выкладывает в соцсети фотографию стаканчика с кофе прямо на паре; никогда не устроит девичник перед свадьбой и не напьётся соджу после дурацкого расставания. Так много «никогда» и ни одного «сделаю потом». Не сделает. У неё нет «потом» вообще. Хотя несколько дней назад, как у других, было, но тогда она не знала, что завтрашний день для неё не наступит. И ведь когда-то она, так же, как тот мальчик, сидела в песочнице, или как девочка лет пяти, скатывалась с горки, которая почему-то была на площадке, кажется, совсем без присмотра.

Без присмотра?

К девочке подошёл какой-то подозрительный тип в широкой одежде и начал уговаривать пойти с ним. Джимин прислушалась.

— У меня дома целая стопка шоколадок, их будет трудно принести. Хочешь пойти со мной?

— Мне можно будет любую?

— Конечно, я теперь твой друг, и я угощаю!

Малышка замешкалась, а Джимин, которая понимала, что бессильна в этой ситуации, и что никто, кроме неё, не обратил на это внимания, так как он отвёл ребёнка в сторону, поглаживая спинку, словно они близки, помчалась к Джиёну. По дороге она просто молилась, чтобы он не успел ничего принять, потому что растянуться это все может и на сутки. Конечно, она не собиралась ждать столько времени, если бы даже ничего не случилось. Они условились, что иногда и Джиён будет заниматься всеми своими вещичками в компании друзей подальше от неё. Хотя для этого иногда, возможно, придётся немного ломаться, а слово наркомана — последнее, чему в действительности стоит верить.

Джимин застала его, высыпающим на стол белый порошок.

— Что случилось?

Времени объяснять не было, она только попросила скорее последовать за ней. Джиён не успел что-либо и подумать, побежал как по инерции, но притормозил, поняв в чем дело.

Паника охватила Джимин ещё сильнее, когда она увидела, что девочка дала руку незнакомцу.

— Джиён, это ребёнок!

Отчаянный крик Джимин сработал как триггер: он сорвался и, за несколько секунд догнав мужчину, повалил на землю, нанося удары по лицу, один за другим. На это сбежались и мамочки.

— П-простите, я… — вскинул дрожащие руки тот. — Я…

У самого лицо в крови. Джиён брезгливо сплюнул и оттолкнул его, сказав кому-то вызвать полицию, а сам присел на корточки перед девочкой, пока женщины добивали того мужика то словесно, то насильно.

— Такие взрослые очень плохие, поняла? Никогда не слушай незнакомцев.

Она кивнула.

— А ты?

— Я?

— Ты хороший взрослый, да?

Джиён неубедительно улыбнулся и пожал плечами.

— Хороший, я вижу, — малышка вытащила из кармана мятную конфетку. — Моя бабушка говорит, что конфеты делают жизнь слаще. Возьми, я делюсь с тобой кусочком своей сладкой жизни!

После этих слов, ребёнок побежал обратно к горке. Джиён сжал в ладони конфету и поднялся, встретившись глазами с Джимин. Она смотрела так, будто увидела в нем что-то новое. Смотрела с верой, с какой-то надеждой, что не все ещё в этом человеке потеряно.

— Если бы я сразу сказала, в чем дело, ты бы все равно пришёл.

— Кто знает, — Джиён обошёл её и побрел домой, а Джимин ему вслед прошептала: «Это и не вопрос».

Кто знает, что бы сделал тот урод с малышкой… И ведь сейчас, пока Джимин изо всех сил препятствовала чьей-то возможной смерти, её родственники сами провожали в последний путь, выполняя все обязательства. Ей, как и другим, останется лишь прийти на «прощание», где она и встретит, наверное, много знакомых лиц. Если бы Джимин знала, что это за кладбище, уже бы обчесала там всю округу, в надежде найти свой дом где-то не слишком далеко. Но вместо этого приходилось ждать Джиёна, который пообещал разве что показать дорогу на собственные поминки, а на свое непосредственное участие в поисках сразу наложил табу.

***

П

асмурное небо не жалело ни ветра, ни капель дождя, ни разбитой атмосферы.

Людей было немного: человек пять учеников, какой-то парень и родители. Глядя на их безжизненные, уставшие, опухшие лица, Джимин не чувствовала ничего родного, словно они для неё совсем чужие. При этом всю грудную клетку окутало очень странное ощущение при виде собственной могилы. Джиён стоял чуть поодаль, но его от этой картины пробивал озноб.

Ю тихонько ходила вокруг да около, изучая каждого, кто пришёл проститься с ней. Три девушки и два парня в школьной форме стояли вместе. Одни рыдали, другие успокаивали. Слезы одной из них, со светлой макушкой, навеяли какие-то блеклые воспоминания.

— Эй, Джимин, а ты куда собираешься поступать?

— Онни, впереди ещё есть время, не знаю я! Лучше ты мне скажи: правда уезжаешь?

— Да, мама получила повышение, и теперь родители хотят сплавить меня в интернат. Так глупо… Но не волнуйся, я буду писать в любую свободную минуту!

— Брось, ты забудешь меня!

— Ну не-е-ет!

В память врезалась каждая прожитая в тот день эмоция: нытье из-за вопросов про планы на будущее, преждевременная тоска одноклассницы, их дурачливость, когда они спорили, что одна точно забудет другую. Кажется, находясь в таком месте, среди всех этих убитых горем людей, невозможно не вспомнить хоть что-то. На языке вертелось имя: «Мин… Мин… Как же, Мин… Джон, может… Нет». И все-таки ей никто не напишет в свободную минуту. И все-таки им придётся друг друга забыть.

И все-таки ей никто не напишет в свободную минуту. И все-таки им придётся друг друга забыть.

Другие ей знакомыми шибко не казались, и как бы не пыталась — ни одно воспоминание не ожило, пока она не подошла к высокому красивому парню, стоявшему отдельно от той компании. Он был стройным, точенным брюнетом, явно знающим цену своей привлекательности. Нарцисса видно издалека, впечатление он производил не самое приятное. Но раз он здесь, скорее всего, был для неё не последним человеком. Его лицо выражало сожаление, слабое, еле заметное, как будто в чем-то провинился, а большее никто узнать не может и не посмеет. Парень сжал губы в тонкую линию, нахмурившись и опустив голову. Прижал подушечки пальцев к переносице и отвернулся от родителей погибшей девушки. Неожиданно для самой себя в голове снова возникло то представление, те образы на качелях, только уже более подробно, с очертаниями. Заливистый смех, его низкий голос, рука в руке и уверенность в завтрашнем дне.

Да, все было именно так.

Тишина, до этого дающая Джимин чуть-чуть сосредоточиться на эмоциях и пережитых когда-то событиях, была нарушена пронзительным вскриком. До этого опустошенная, как выпитая до капли бутылка посреди засухи, мать как проснулась. Она рвалась из объятий горячо любимого мужа, который был вынужден держаться сам и сдерживать её. Джимин видела, как тряслись его колени. Немолодой, готовый упасть и настрадаться, единственный сдерживающий механизм.

— Моя Джимин! Пустите меня, я лягу вместо неё, это моя дочь!!!

Она дышала, как в последний раз, кричала, как в последний раз, и рыдала, как в последний раз. Джимин чувствовала некую свободу и заточение матери в оковах боли, которую не способен пронести через себя даже самый сильный человек.

— Я буду с ней, пожалуйста, нет… Не надо, оставьте меня с ней…

Постепенно слова тонули в тишине, звон в ушах громче, рассудок на пятьдесят процентов точно перестал быть здравым.

Джиён встал рядом с Ю.

— Если слишком тяжело, можем уйти.

В ответ она покачала головой, и ощутила, как порыв ветра смахнул её слезы, и слезы родителей. К сожалению, ошибочно.

Если бы Джимин могла плакать, она бы заплакала. Если бы Джиёну хотелось плакать, он бы скрыл это.